Текст книги "Блеск подковы в лунном свете"

Свидетель. Собеседник. Соглядатай

У Бунина в «Жизни Арсеньева»: «Справа, над садом, сияла в ясном и пустом небосклоне полная луна с чуть темнеющими рельефами своего мертвенно-бледного, изнутри налитого яркой светящейся белизной лица. И мы с ней, теперь уже давно знакомые друг другу, подолгу глядели друг на друга, безответно и безмолвно чего-то друг от друга ожидая… Чего? Я знал только то, что чего-то нам с нею очень недостаёт…».

Луна как молчаливый собеседник в раздумьях и ожиданиях. Луна вернейший спутник одиночества. При лунном свете человек, как правило, чаще грустит, чем в дневное время. И чаще находится в одиночестве. Наедине со своими мыслями, чувствами, воспоминаниями. Ночная тишина более способствует углубленной рефлексии.

В бунинской «Жизни Арсеньева»: «Помню: однажды осенней ночью я почему-то проснулся и увидал лёгкий и таинственный полусвет в комнате, а в большое незанавешенное окно – бледную и грустную осеннюю луну, стоявшую высоко, высоко над пустым двором усадьбы, такую грустную и исполненную такой неземной прелести от своей грусти и своего одиночества, что и моё сердце сжали какие-то несказанно-сладкие и горестные чувства, те самые как будто, что испытывала и она, эта осенняя бледная луна».

В литературе достаточно часто встречаются ассоциации Луны не только с доверенным лицом, тайным другом и собеседником, но и с соглядатаем, свидетелем, преследователем, одним из понятых, хранителем опасных тайн или доносчиком.

В «запретном» дневнике Ольги Берггольц есть запись 1949– го года о том, как муж увозил ее из города в страшные дни ожидания новых арестов по «ленинградскому делу»: «Ощущение погони не покидало меня. …В полной темноте я, обернувшись, увидела мертвенные фары, прямо идущие на нас. …Оглянулась на который-то раз и вдруг вижу, что это – луна, обломок луны, низко стоящий над самой дорогой… Дорога идет прямо, и она – все время за нами. Я чуть не зарыдала в голос – от всего. Так мы ехали, и даже луна гналась за нами, как гэпэушник».

Луна и медитация

В 1931 году, одновременно с романом-антиутопией «О дивный новый мир», великий английский писатель Олдос Хаксли пишет эссе «Медитация на Луне», в котором утверждает, что людям, склонным к созерцательности, глядящим на ночное небо, не нужно воспринимать Луну или как скалу, или как романтический образ, ведь она может быть и тем и другим.

Свет великой антиутопии, в которой технический прогресс противопоставлен Шекспиру, подсвечивает размышления.

«Луна – это камень, но весьма магический камень. Или, если быть точнее, камень, о котором и из-за которого мужчины и женщины испытывают магические чувства. Поэтому мягкий лунный свет может подарить нам мир, за которым следует понимание. Бывает лунный свет, что внушает некий трепет. Бывает холодный и суровый, рассказывающий душе о её одиночестве и безнадёжной замкнутости, о её ничтожности и нечистоте. Есть и любовный свет, побуждающий любить – любить не только кого-то конкретного, но иногда даже всю Вселенную».

Луна – лучший магический камень для медитации и освобождения сознания.

На что похожа Луна?

На что похоже «ночное светило»? Спросите у поэтов.

Киплинг иронично утверждал в одном из своих стихотворений, что не надо думать, будто Луну делают в Гамбурге из чугуна.

У Есенина в «Песне о собаке» месяц над хатой кажется страдающему животному «одним из её щенков», которых хозяин утопил в мешке. А японский мастер трёхстиший в хокку сравнил её со спиленным под корень деревом.

 
В небе такая луна,
Словно дерево спилено под корень:
Белеется свежий срез.
 

Луна – постоянный образ классической японской поэзии. Её сравнивают с утренним снегом, с лягушкой, подпрыгнувшей над замершим прудом, с сединой в шевелюре неба и с лысеющим теменем мудреца-отшельника, с тушью, которая рисует сосну, с накрытым столом, приглашающим на праздник всю природу, включая самый мелкий кустик.

Дневная Луна Тютчева

Очень интересен часто встречающийся в поэзии Тютчева образ бледной дневной Луны, которая выглядит невзрачно на дневном небе.

 
На месяц взглянь: весь день как облак тощий,
Он в небесах едва не изнемог.
Настала ночь и, светозарный бог,
Сияет он над усыпленной рощей.
 

Этот образ встречается в стихах Тютчева с маниакальной настойчивостью на протяжении нескольких десятилетий.

 
Смотри, как днем туманисто бело
Чуть брезжит в небе месяц светозарный…
Наступит ночь, и в чистое стекло
Вольет елей душистый и янтарный....
 

Золотые яблоки Солнца и серебряные яблоки Луны

Лауреат Нобелевской премии по литературе ирландский англоязычный поэт и оккультист (член ордена «Золотая Заря») Уильям Батлер Йейтс сравнивал золотые яблоки Солнца и серебряные яблоки Луны: «The silver apples of the moon, the golden apples of the sun». В замечательном переводе Григория Кружкова эти слова «скитальца Энгуса», который поймал форель, а она превратилась в прекрасную деву, которая исчезла, выглядят так:

 
Пускай я стар, пускай устал
От косогоров и холмов,
Но чтоб ее поцеловать,
Я снова мир пройти готов,
И травы мять, и с неба рвать,
Плоды земные разлюбив,
Серебряный налив луны
И солнца золотой налив.
 

«Солнце бессонных»

Лучший гимн Луне – стихотворение Байрона из цикла «Еврейские мелодии».

 
«Sun of the sleepless! melancholy star!
Whose tearful beam glows tremulously far!
That show’s the darkness thou canst not dispel,
How like art thou to joy remember’d well!
So gleams the past, the light of other days,
Which shines, but warms not with its powerless rays;
A nightbeam Sorrow watcheth to behold,
Distinct, but distant – clear – but, oh how cold»!
 

У него Луна – это меланхолическая звезда. «Sun of the sleepless! melancholy star!». Очень печально и спокойно. Без надрыва. Хоть в первой строке два восклицательных знака.

В русских переводах это спокойствие лунной меланхолии передать трудно. «О Солнце глаз бессонных! Звёздный луч» – так выглядит эта строчка в переводе Афанасия Фета. «Бессонных солнце, скорбная звезда» – у Маршака. Вместо спокойной меланхолии получается надрывная патетика.

Это вообще особенность переводов Байрона на русский язык. В русском изложении они получаются куда более «романтическими», чем в оригинале. В них гораздо больше «байронизма», чем у самого Байрона.

Ниже мы приводим три наиболее известных варианта перевода «Солнца неспящих».

[Из Байрона]

 
Неспящих солнце, грустная звезда,
Как слезно луч мерцает твой всегда,
Как темнота при нем еще темней,
Как он похож на радость прежних дней!
 
 
Так светит прошлое нам в жизненной ночи,
Но уж не греют нас бессильные лучи,
Звезда минувшего так в горе мне видна,
Видна, но далека – светла, но холодна!
 

Перевод А. Толстого

Бессонных солнце

 
Бессонных солнце, скорбная звезда,
Твой влажный луч доходит к нам сюда.
При нем темнее кажется нам ночь,
Ты – память счастья, что умчалось прочь.
Еще дрожит былого смутный свет,
Еще мерцает, но тепла в нем нет.
Полночный луч, ты в небе одинок,
Чист, но безжизнен, ясен, но далек!
 

Перевод С. Маршака

 
О, солнце глаз бессонных – звёздный луч,
Как слёзно ты дрожишь меж дальних туч…
Сопутник мглы, блестящий страж ночной,
Как по былом тоска сходна с тобой…
Так светит нам блаженство давних лет,
Горит, а всё не греет этот свет,
Подруга дум воздушная видна,
Но далек – ясна и холодна.
 

Перевод А. Фета

Сосланный на Луну

Если долго вглядываться, то пятна на Луне могут выглядеть как изображение. Многие народы видели на Луне человека с вязанкой хвороста. Как он туда попал?

В разных религиозных традициях есть свои байки об этом. Различаются они… только в зависимости от дня недели, который данная религия считает выходным.

Если это иудейская суббота, то и рассказ о том, как пророк Моисей застал этого человека собирающим хворост в субботний день, и за нарушение шаббата отправил жить на Луне до скончания времен.

А вот немецкая сказка. Как-то давным-давно в воскресенье пошел старый дровосек в лес за дровами. Он нарубил целую охапку, привязал ее к толстой палке, забросил ее на плечо и побрел со своей ношей домой. По дороге он встретил красивого, похожего на ангела, человека в воскресном костюме, который шел в церковь. Этот человек остановил дровосека и спросил его:

– Знаешь ли ты, что на земле сейчас воскресенье, день, когда мы должны отдыхать от трудов?

– Воскресенье на земле или понедельник на Луне, мне все равно, – рассмеялся дровосек.

– Так пусть же ты всегда будешь нести свою вязанку, – сказал незнакомец, – и, если ты не ценишь воскресенье на земле, отправляйся на Луну и оставайся там навечно, как предупреждение всем, кто нарушает праздничный день. Произнеся эти слова, незнакомец исчез, а дровосек со своей вязанкой и палкой оказался на Луне, где и остается по сей день.

Судя по всему, это очень древнее германское предание, потому что полную Луну немцы называют «wadel», или «wedel», то есть «вязанка».

Есть версии этой сказки, где, дровосеку предоставили выбор: сгореть на Солнце или замерзнуть на Луне. Он выбрал Луну, и теперь в полнолуние мы можем видеть его там, сидящим со своей вязанкой дров за спиной.

Что находится на Луне?

Этот вопрос, вероятно, стал интересовать наших далеких предков с самых ранних моментов пробуждения сознания.

В записях Леонардо да Винчи есть: «Сделай стекла, чтобы смотреть на полную Луну». Там же размещены первые чертежи однолинзового и двухлинзового телескопа. После изобретения телескопа в начале XVII века, ученые буквально увидели другое небо – более содержательное, более разнообразное, более выпуклое и протяженное. И другую Луну.

Первым, кто направил зрительную трубу в небо, превратив её в телескоп, и получил новые научные данные, был Галилео Галилей. Выяснилось, что пятна, которые обычным глазом видны на Луне, это горы.

«Эта лунная поверхность, отмеченная пятнами, как хвост павлина голубыми глазками, походит на стеклянные сосуды (обычно называемые ледяными киафами), которые погружают в воду раскаленными, вследствие чего их поверхность становится изломанной и волнистой» – писал Галилей в «Звездном вестнике» («Sidereus nuncius»), первом астрономическом произведении, которое было написано на основе наблюдений в телескоп.

До Галилея философы, рассуждающие о Луне, считали её идеальным шаром с ровной сферической поверхностностью.

Галилей рассмотрел, что поверхность Луны вовсе не гладкая, ровная, словно полированная, как о ней писали мыслители, не знавшие телескопа.

«Мы пришли к такому мнению, что с полной уверенностью можем считать поверхность Луны не совершенно гладкой, ровной и с точнейшей сферичностью, как великое множество философов думают о ней и о других небесных телах, но, наоборот, неровной, шероховатой, покрытой впадинами и возвышениями, совершенно также, как и поверхность Земли, которая то здесь, то там отмечается горными хребтами и глубокими долинами», – писал Галилей.

Он постоянно сравнивает лунную и земную поверхность. Там так же солнечные восходы и закаты, а горы освещаются с одной стороны, повернутой к Солнцу, отбрасывая длинную тень с другой.

Идеальной дихотомии земного и небесного пришел конец. Начиналось иное мировосприятие. То самое, которое и сделает в позднейшем возможным космические полеты.

Знаменитые опыты Галилея, которые он проводил, взбираясь на Пизанскую башню, доказывали, что два тела, в зависимости от массы и объёма падают на землю не одновременно, поскольку сопротивление воздуха не позволяет телам упасть в один и тот же момент. Но на Луне, где нет атмосферы, тяжелый молоток и легкое перышко, одновременно брошенные – рухнут в один и тот же момент.

Роджер Корхо Оррит начинает свою книгу следующими словами: «В июле 1971 года космонавт Дэвид Скотт, командир экипажа миссии «Аполлон-15», ступив на поверхность Луны, проделал очень простой эксперимент, имевший при этом огромное историческое значение: он бросил с одной высоты молоток и перышко. Как и ожидалось, они коснулись поверхности Луны одновременно, что можно видеть на записи, сделанной для американского телевидения. После окончания эксперимента Скотт удовлетворенно сказал: «Галилей был прав».

Космонавт провел этот опыт в знак уважения к ученому-провидцу, который заложил основы современной физики и изучал падение тел с математической точки зрения. Это уважение основывается на множестве заслуг и достижений Галилея. При помощи телескопа он изучал небесные тела, в том числе лунные горы и долины. Его методический подход к исследованию природы сделал возможным технологический прорыв, который мы переживаем сегодня и который позволил, в частности, построить космические корабли.

Первое «путешествие на Луну»

Впервые люди высадились на Луне в июле 1969 года. Знаменитый полет американских астронавтов на корабле «Аполлон-11». Первый сделавший шаг по поверхности Луны человек Нил Армстронг навсегда останется в истории крылатой фразой «That’s one small step for man, one giant leap for mankind» (Это один маленький шаг для человека, но гигантский скачок для всего человечества).

Но описание полетов на Луну появилось в литературе задолго до полетов «Аполлон-11», изобретения космических кораблей, первых самолетов, воздушных шаров. Раньше первых телескопов даже.

Луна – древний друг фантастической, утопической, философской, сатирической литературы.

Первым «отправился» на Луну древнегреческий писатель II века Лукиан из Самосаты. Его сочинение «Икароменипп или заоблачный полет» представляет собой диалог, где философ Менипп рассказывает о том, как соорудил себе крылья и поднялся в космос, чтобы посмотреть свысока и издалека на близкие вещи.

На Луне Менипп встречает Эмпедокла – великого древнегреческого философа, которого считают далеким предшественником теории естественного отбора и энергетической теории. Согласно легенде, Эмпедокл, предчувствуя смерть, бросился в жерло вулкана Этна, чтобы скрыть свою смерть и почитаться равным богам.

«Я – Эмпедокл, философ. Лишь только я бросился в кратер Этны, как дым вулкана охватил меня и забросил сюда. С тех пор я живу на луне, питаясь росою, и странствую все больше по воздуху; я пришел, чтобы вывести тебя из затруднения: я вижу, тебя огорчает и мучает то, что ты не можешь ясно разглядеть землю», – говорит Эмпедокл Мениппу.

И Менипп, вооружившись орлиным зрением, увидел всю убогость, развратность и порочность земной жизни даже самых прославленных и могущественных: «Я увидел все, что они делали не только под открытым небом, но и в своих домах, считая себя хорошо скрытыми: Птолемей спал со своей сестрой; сын Лисимаха злоумышлял против своего отца; Антиох, сын Селевка, потихоньку подмигивал Стратонике, своей мачехе; я видел, как жена Александра-фессалийца убивала мужа, Антигон развратничал с женой своего сына. Сын же Аттала отравлял своего отца. Далее, Арсак убивал женщину в то время, как евнух Арбак заносил над ним свой меч. Спатина-мидийца, убитого золотой чашей в бровь, волочили за ноги с пиршества телохранители. Подобное же происходило во дворцах ливийских, скифских и фракийских царей, – тот же разврат, те же убийства, заговоры, грабежи, клятвопреступления и опасения быть преданными своими же домашними».

В «Икаромениппе» Луна дана как смотровая площадка, как возможность рассмотреть и понять земные дела.

«А жизнь частных лиц казалась ещё смешней. Здесь я увидел Гермодора-эпикурейца, приносящего ложную клятву из-за тысячи драхм; стоика Агафокла, который обвинял перед судом одного из своих учеников за неуплату денег; оратора Клиния, крадущего чашу из храма Асклепия…».

Это пестрое, очень разнообразное, смешное и грустное зрелище.

Луна дает возможность перспективного видения. Менипп смеется над теми, кто спорит о границах своих владений, ибо сверху вся Эллада представлялась ему «величиною пальца в четыре».

Менипповы сатиры оказали огромное влияние на многие шедевры мировой литературы. Здесь видишь корни Франсуа Рабле, свифтовских «Путешествий Гулливера», «Философских повестей» Вольтера и «Сна смешного человека» Достоевского.

Рождение фантастики

Спустя девять лет Лукиан из Самосаты описал полет на Луну от первого лица. Его сочинение «Правдивая история» представляет собой пародию на враки путешественников и рассказы о мифологических чудесах. Лукиан с первых же слов предупреждает читателя, что «подобно тому, как атлеты и люди, заботящиеся о силе и здоровье своего тела, уделяют внимание не только физическим упражнениям, но и своевременному отдыху, и считают его важнейшим условием правильного образа жизни, так и тем, кто занимается наукой, подобает, по-моему, после долгого напряженного чтения дать уму отдых и укрепить его силы для предстоящих трудов. Лучшим способом отдохновения является такое чтение, которое не только доставит остроумное и приятное развлечение, но также будет заключать в себе не лишенное изящества наставление. Предполагаю, что настоящее мое сочинение и будет представлять собой подобный вид чтения».

Это, собственно, и есть главная задача научной фантастики, давать смену деятельности уму, интересующемуся наукой, развлекая наставлять, остроумно подходить к серьёзнейшим темам, предлагая читателю явную выдумку, подсовывать различные модели для осмысления.

Но Лукиан с порога не только сообщает, что собирается безудержно врать, но и заявляет, что пестрота выдумок, изложенных убедительным и правдоподобным языком – это нарочитая пародия. Каждый из рассказов содержит тонкий намек на одного из древних поэтов (начиная с Гомера), историков и философов, написавших так много необычайного. Пародии на чужие вымыслы – форма критического осмысления: предлагают читателю легко узнавать им известные, но доведенные до абсурда сюжеты.

Это первая книга в жанре фантастики. И в ней уже есть всё: путешествия в космос, встреча с инопланетными формами жизни, изображение гигантских существ (самый простой способ доказать читателю, что он имеет дело с иными формами жизни – это указать на их гигантский масштаб), колонизация планет и межпланетные войны.

Есть память жанров, которая во многом определяет формально-содержательную структуру произведения. Книги последующих столетий, описывающие полеты на Луну (от Сирано де Бержерака до Верна и Уэллса, от «Приключений барона Мюнхгаузена» до «Незнайки на Луне») во многом следуют Лукиану и продолжают его осмысление Земного мира при помощи «госпожи ночи».

Как добирались на Луну?

Как только не добирались литературные путешественники до Луны. Менипп сделал себе крылья. Эмпедокл был извергнут из жерла вулкана, как ракета из пусковой шахты. В «Правдивой истории» корабль героев захватывает вихрь, который семь дней кружит их, пока не заносит на Луну.

В поэме XVI-го века «Неистовый Орландо» искатель приключений Астольф вместе с апостолом Иоанном поднимаются через пылающий круг на колеснице из четырех красно-огненных коней к расположенному на Луне Долу земных потерь (где, как в столе находок, находится всё, что потеряно: от увядшей красоты и былой славы, до царств и утерянных состояний), чтобы вернуть разум рыцарю, который потерял его от любви.

В опубликованной в 1634 году книге великого Иоганна Кеплера «Сон, или Посмертное сочинение о лунной астрономии» путешественника доставляли на Луну духи – демонические силы.

В опубликованном в 1638 году в Англии фантастическом произведении епископа Фрэнсиса Годвина «Человек на Луне, или Необыкновенное путешествие, совершенное Домиником Гонсалесом, испанским искателем приключений, или Воздушный посол» героя за двенадцать дней доставляют на Луну дрессированные лебеди.

В вышедшей двумя годами позже книге «Открытие лунного мира» другого английского священника Джона Уилкинса на Луну доставляет летательный аппарат, который работает на порохе и покрыт перьями птиц.

В изданной в 1657 году книге «Иной свет, или Государства и Империи Луны» в книге гасконца Сирано Де Бержерака (того самого «с солнцем в крови») на Луну можно попасть благодаря пороховым ракетам, которые последовательно сгорают в воздухе. «Ракеты были расположены в шесть рядов, по шести ракет в каждом ряду, и укреплены крючками, сдерживающими каждую полудюжину, и пламя, поглотив один ряд ракет, перебрасывалось на следующий ряд и затем еще на следующий, так что воспламеняющаяся селитра удаляла опасность в то самое время, как усиливала огонь».

Примечательно, что книги о лунных путешествиях Иоганна Кеплера, Фрэнсиса Годвина и Сирано Де Бержерака – были изданы после смерти авторов. Все они доходили как свет угасших звезд.

Барон Карл Фридрих Иероним Мюнхгаузен, как известно, на Луну поднимался дважды. Первый раз, слишком высоко закинув свой серебряный топорик.

«Топорик взлетел вверх и не переставал подниматься, пока не упал на Луну. Как же мне было вернуть его? Где найти на земле такую высокую лестницу, чтобы его достать? Тут мне пришло на память, что турецкие бобы растут ужасно быстро и достигают удивительной высоты. Я сразу же посадил такой боб, который и в самом деле стал расти и сам по себе уцепился за один из рогов Луны. Тогда я спокойно полез вверх на Луну, куда, наконец, благополучно и добрался.

Трудно было разыскать мой серебряный топорик в таком месте, где все другие предметы блестели, как серебряные. Наконец я нашел его в куче мякины и рубленой соломы. Я собрался спуститься обратно. Но – увы! – солнечная жара успела высушить мой боб так, что нечего было и думать сползти по нему вниз. Что было делать? Я сплел из рубленой соломы веревку такой длины, как только было возможно. Веревку я прикрепил к одному из лунных рогов и стал спускаться вниз. Правой рукой я держался за веревку, а в левой держал топорик. Спущусь немного, отрубаю излишний конец веревки надо мной и привязываю его к нижнему концу. Так я спустился довольно низко. Но от постоянного отрубания и связывания веревка не становилась крепче, а до поместья султана было все еще довольно далеко».

Второй раз Мюнхгаузен оказался на Луне, подобно героям «Правдивой истории» Лукиана, на поднятом ураганом корабле. «Приключения барона Мюнхгаузена» вообще во многом следуют традициям, идущим от Лукиана из Самосаты. Это и сознательная, ничем не прикрытая, ставка на явную саморазоблачающуюся ложь, и пародирование известных читателю рассказов о путешествиях, и сатирическое осмеяние и прочее.

Когда в начале ХХ-го столетия начался технологический прогресс, движимый открытием сил пара, то Байрон написал в поэме «Дон Жуан»:

 
И верно мы к Луне когда-нибудь,
Благодаря парам, направим путь.
 

Эдгар По публикует в 1835 году «Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля», в котором герой направляется на Луну на воздушном шаре. Жюль Верн уже запускал своих героев на Луну из огромной пушки, а Герберт Уэллс на космическом корабле, изготовленном из «кейворита» – фантастического антигравитационного материала. Роман Уэллса «Первые люди на Луне» открывается эпиграфом из лукиановского «Икаромениппа».

Но на чем бы ни добирались на Луну литературные герои, как бы ни описывали Луну авторы межпланетных путешествий, Луна всегда описывалась ради сравнения, сопоставления в качестве модели. Авторы пытались лучше высветить земные реалии, дела, проблемы, показав их в лунном свете. И может быть потому у Лукиана или Фрэнсиса Годвина селениты так сильно отличаются от людей размерами, формами, одеждой, что во всем остальном они – копии землян. И волнуют их чисто земные проблемы.

Метафора Ариосто, который поместил на Луне Дол земных потерь можно использовать для понимания литературы о лунных путешествиях. Писатели ищут на Луне вещи, которые необходимы им для земных дел…

«И дело совсем не в том, что Луна нужна людям. Для чего им новая планета? Что сделали они со своей собственной планетой? Поле вечной битвы, арену вечных глупостей. Мир человеческий мал, и жизнь человеческая коротка – еще довольно дел на Земле!», – говорит Кейвор в романе Уэллса.