Текст книги "В одной лодке. Ночлежки Нью Йорка"

Накануне возвращения Виктора (или Виталия), в поисках объявлений в русской газете, нахожу такое:

«Сдаётся комната женщине»

Звоню – мужской голос, спрашивает о моём возрасте. Пятьдесят? О, нет. Человеку на другом конце телефонного провода нужны молодые, очень молодые девушки, которым семнадцать-восемнадцать. Я: «почему семнадцать-восемнадцать?» Он: «потому что старые, пятьдесят и старше женщины надоедают рассказами о внуках». Тем не менее, изъявил желание встретиться, после того как в разговоре выяснилось, что у нас есть общие знакомые, а именно Завалишин* (*Вячеслав Клавдиевич Завалишин – русский поэт, публицист, автор книги о Малевиче, авторизованых переводов «катренов» М. Нострадамуса и т.д., 1915—1995.) Жильё любителя семнадцати-восемнадцати летних жильцов, вернее, жиличек, оказалось студией в Нижнем Манхаттане, стены которой увешены фото-портретами «селебрити»* (*знаменитость, celebrity). 86 лет хозяина —фотографа на пенсии, кстати, знаменитого, по его собственному признанию, Льва Максимова давали о себе знать завышенным интересом к теме эротики. Если ему верить, он переспал со всеми кинозвёздами, уж точно с теми, что изображены на фотографиях на стене: Софи Лорен, Клаудия Кардинале, даже Джина Лолобриджида. Места и способы соития… Однако, поскольку никакой другой комнаты для сдачи в аренду не было, а была лишь эта аудитория с сидящим на кровати рассказчиком, я поспешила уйти, на прощанье сделав односекундный «флаш»* (*вспышка, flush, в данном случае сленг: мгновенный показ груди), уступив просьбам сексуального фотографа, что-то слышала вслед, но не разобрала, не остановилась, а покинула его гнездо, чтобы звонить по телефону туда, где предлагалась брайтон-бичская студия в аренду. Сумма меня покорила: 350 долларов в месяц! Спешила посмотреть.

ЛАРИСА. Брайтон Бич: океан, крикливые чайки, толстые женщины, дешёвые продукты. Когда-то мы с дочерью наведывались сюда из Вашингтон Хайтс (что есть Верхний Манхаттен) – здесь, в/на Брайтоне, был культурный центр – галерея «Подвал» Кости Кузьминского*. (*Константин Константинович Кузьминский – 1940—2015 русский поэт, эссеист, диссидент, автор антологии русской поэзии «У Голубой Лагуны») Потом Костя купил дом в Пенсильвании, уехал, там умрёт. И вот, маленькая студийка на втором этаже частного дома. Толстушка Лариса сказала, она работает по уходу и тут не ночует. Хозяин моего «саблета» Виктор (или Виталий) должен был вернуться через пять дней, и я сказала толстушке, что могу придти через несколько дней, но та настаивала: «завтра», то есть в субботу. Вернувшись от Ларисы я написала записку Виктору «уезжаю, оставляю ключи внутри». Субботу и воскресенье провела в студии одна, рисовала, ходила гулять к океану. А в понедельник, вернувшись из Лиги, увидела Ларису лежащей на моей кровати:

– Как хорошо быть дома!

Оказалось, работала она по уходу лишь по выходным дням, в остальные дни приходила домой, и мне было предложено перебраться на диванчик в кухоньке. Я и перебралась на диванчик в кухоньке. Интерьер: на северной стенке кухоньки бумажное изображение Христа, а на южной, как раз напротив Христа – порнографическая картинка из календаря: раздетая ниже пояса дама с широко раздвинутыми ногами.

Лариса проводила ночи в созерцании ТиВи, а по утрам курила в окошко, гася окурки в стакане с водой. Запах от этого был ужасный. Я и просыпалась, собственно, от этого запаха. Днём, когда я уходила, Лариса заваливалась спать. Всё было бы ещё ничего, если бы она не тормошила меня по ночам, не будила бы в 2—3 часа ночи, требуя моего участия в созерцании сериалов по этому её проклятому ТиВи:

– Нинка! Ты спишь, что ли?!

– Да, а что? (А что ещё можно делать в это время суток?)

– Так она же разошлась с ним!

– Кто? С кем?

– Ну, та, которая приехала из Тамбова! Да ты что, не смотрела?

От недосыпания кружилась голова, днём случались обмороки. Порой Ларисе хотелось высказаться, правда, без притязаний на публикацию в серии «Жизнь замечательных людей», как Рае, а просто излить душу, и мне приходилось выслушивать. Подобно Рае, она родилась (на Украине) и росла, где-то училась, вышла замуж, родила– дважды, разошлась, приехала по гостевой в «Америку». (Кто пригласил? Кто вообще их приглашает?) И работает по уходу, выходит, «устроилась». Хвасталась, что напичкав своих пациентов/пациенток снотворным, ходит по магазинам или гуляет у океана. Впрочем, как оказалось, этот «уход на дому» не был единственным источником дохода: Ларису навещали подружки, их у неё было две, распивали водку на троих, и фотографировали по очереди кого-либо из их небольшой группы с мусором на голове, потом писали жалобы на хозяев, которые якобы не позаботились о ремонте потолка… Помню, Лариса получила чек на 7 000 (семь тысяч) долларов как «жертва упавшего с потолка на голову…» и поделилась с дочерью, живущей в южном штате. Это была её любимая дочь, а нелюбимая жила в Германии, нелюбимая потому, что уродилась брюнеткой: Лариса подозревала, что её подменили в роддоме. Наверно, говорила она, от каких-то азиатских родителей, а азиаты, наверно, заполучили в дочери светловолосую девочку. И Лариса делилась лишь со светловолосой дочерью, живущей в южном штате. Мужчины в её жизни: «У меня их было Море! Океан! Миллион!» Однажды, впрочем, поведала историю любви с неким Петром, которого она встретила на бордвоке* (*набережная, boardwalk), на лавочке, как она о нём заботилась, за всё платила, а потом его увела полька. Теперь, то есть в настоящее время, 2020, я встречаю, вернее, миную Ларису, сидящую на обочине рядом с чахлыми горшечными растениями, и продающую что-то в белых пакетиках (эти пакетики я заметила с противоположной стороны Брайтон Бич Авеню), а иногда заталкиваемую полицейскими в машину, и снова на обочине. Недавно, проходя по Брайтон Бич Авеню, слышала как она кому-то по телефону, не выпуская изо рта сигареты:

– Я теперь обсваиваюсь на новом месте.

(Интересно, что за «место» где она «обсваивается» -жилое ли, рабочее…)

***

Большая Чёрная Сестра. Это было в 2004. Идя по улице Восточного Гарлема, я миновала группу чёрных экстремистов, проповедующих толпе. Один из них, что держал в руках книгу с иллюстрациями (связанные, скованные одной цепью мужчины-африканцы в одной лодке), увидев меня крикнул;

– Становись на колени!

Я удивилась:

– Почему?

Он:

– Потому что ты рабовладелица!

Я посоветовала ему лучше изучить историю, сказала, в России был рабовладельческий строй тоже, и что я сама была рабыней в прошлом. Он, снова:

– Становись на колени!

Я :

– Я никогда не становлюсь на колени, даже в церкви!

Он, громче:

– Что ты сказала?

Тогда крупная, толстая чёрная женщина сказала мне на ухо: -«Сестра, вход в метро сзади тебя и направо, беги, я тебя прикрою.» И прикрыв, заслонив меня своим телом, вслух, растягивая слова, ответила любителю ставить на колени:

– Она сказала, что никогда не становится на колени, даже в церкви…

В это время я уже была в метро.

Спасибо тебе, Большая Чёрная Сестра.

***

Через 9 месяцев (роковая цифра!) моего у неё проживания Лариса потребовала уплатить за телефон, которым я не пользовалась – таково было поставленное ею условие, и я его не нарушала. К этому времени я устала от ТВ, от табачного дыма, от её подруг с возлияниями, от недосыпаний, и пришла к выводу, что пора искать что-то иное, нежели диванчик на кухне. Купила русскую газету, нашла объявление «Сдаются места в общежитии». При моём финансовом состоянии это казалось единственно доступным местом проживания. Правда, я ещё проявила слабость духа: позвонила дочери, предложила себя в качестве няни для её младшего сына Джонатана, но она от моих услуг категорически отказалась: нет-нет, ему лучше в «дэй кэр»* (*ясли, day care). Что ж, остаётся общежитие.

2004 и дальше. РАЯ-II. ОБЩЕЖИТИЕ.

Общежитие, в пост-студенческом возрасте? Немного пугало. Однако, набрала воздуха в лёгкие «раз-два вдох, раз-два выдох», позвонила. Ответил женский голос. Спрашиваю, есть ли в этом общежитии отдельные комнаты.

– Нет, но может скоро освободиться, а пока есть место в комнате на пять человек.

Тембром голос похож на голос Раи, той самой, которая хотела от меня её биографии на чистой бумаге.

– Хорошо, я пойду в пятиместную. Как вас зовут?

– Рая.

«Рая!» Но выхода, то есть выбора, не было. Пошла, пришла. В комнате пять коек. Я заняла ту, что была свободна, в левом углу. Мои временные соседки: весёлая литовка Вайда, Ира у окна, девочка Яна с рыжим котом-«нелегалом» под кроватью, нашла на улице, призрела, теперь прячет и ищет куда с ним деться; и ещё одна немолодая женщина, которая увидев стопку книг в руках у меня, спросила:

– Вы что, всё это читаете?

– Не только читаю, но и пишу.

Мой ответ поверг её в ужас. К счастью – моему, во всяком случае– назавтра она уехала работать с проживанием, на её место пришла другая женщина, более (-менее) толерантная к печатному слову, мы все как-то ужились, и когда неделю спустя мне скажут что комната на одного освободилась, я предпочту остаться в этой пятиместке.

Пришла Рая: не та, которую боялась увидеть. Красивая брюнетка с зелёными глазами:

– Девочки! Ё** вашу мать! Кто за вами, бл***, будет убирать! Выгоню на х**!

Таково её приветствие.

Путь в кухню по узкому коридорчику, стадо мышей навстречу и мимо, цепочкой. Мыши в духовке, открывать осторожно. Тараканы. В обещанной отдельной комнатке, в которой едва умещается кровать и есть окно, жила-доживала перед возвращением в Москву полная темноволосая женщина в длинном чёрном платье Света. Из разговора с ней – бывший сотрудник киностудии документальных фильмов, в Нью-Йорке работала по уходу за кем-то престарелым, и теперь домой, в Москву. Освободившуюся комнатку заняла портниха Вика.

Румммейтки

Вайда – пенсионерка из Вильнюса, приезжает в Нью-Йорк, чтобы подзаработать немного денег, вернуться и истратить их на хождение с любимой внучкой Илоной по ресторанам. Профессия? Сказала, «экономист». Хотя, многие тут называются экономистами. Интервью по телефону: Вайда нанимается в бебиситтеры, то есть в няни. Речь идёт о новорожденном, совсем маленьком ребёнке. Мать малыша по телефону пречисляет обязанности няни. Доходит до того места, где она говорит «ночью встать к ребёнку, если он плачет…» – на что Вайда, простодушно:

– Какая же вы мать, если сами не встанете к своему ребёнку!

Всё. Интервью конец. Вайда ищет другого работодателя-нанимателя. Hашла: работа по уходу с проживанием, в Лонг-Айленде. Её койка перешла к… не помню кому.

Яна с котом уехала к подруге в Бронкс.

Ира у окна осталась, надолго. По слухам, её когда-то сбила машина, повредила рассудок. Живёт на пособие по инвалидности. Иногда уходит к другу по прозвищу «Бегемот», через несколько дней возвращается на своё место у окна. Лежит на спине, и её огромный живот при невидности грудей возвышается подобно горному хребту. Приносит с улицы травы, отваривает, пытается изготовить из них то мыло, то крем, то шампунь. Предлагала свою продукцию «попробовать» мне, я отказалась. Необычная логика: как-то утром войдя в кухню вижу у раковины Иру, пустившую воду, и вода эта течёт бесконечно долго. Течёт, течёт, течёт… Делаю замечание, думая о Рае:

– А кто будет за воду платить?

На что Ира отвечает:

– А кто будет за воздух платить?

Резонно. В другой раз я утром, заглянув в холодильник и не найдя своего молока:

– Ой, кто-то выпил моё молоко…

Ира, сидя за столом:

– Это, наверно, мой брат. Я его видела во сне.

(Брат живёт в Одессе.)

В надежде получить государственную квартиру, и в предвкушении ведения хозяйства коллекционирует пластиковые ложечки и вилочки – всё это приносит по одной из соседнего кафе. Назойливый интерес к противоположному полу: просит меня передать привет какому-нибудь мужчине с первого этажа, сказать, что она с ним хочет встретиться. Я обещаю «да-да, передам», что с дурака взять? Спускаясь по деревянной лестнице, слышу вслед:

– Только скажи, я это делаю за деньги!

– Да-да, скажу.

Клава. Комнат на нашем втором этаже пять. В соседней комнате, проходной, Клава– круглолицая, вообще кругленькая, серенькая, с улыбкой «солнышко», переходящей в гримассу недовольства и недоверия, стоит лишь опустить уголки рта вниз. Тихий грудной низкий голос. Чтобы показать во всём свою компетентность, в разговорах о Нью Йорке перебивает собеседников словами: «А вы видели в парке старинный особняк? Обязательно посмотрите!» – Имея в виду заброшенный домик на пригорке в центральном парке, недалеко от места её службы. По профессии фельдшер, уверяет, что фельдшер – фигура более важная чем доктор. В её лексиконе преобладает слово «шикарный»: у неё может быть «шикарным» чьё-то украшение, чьё-то жильё, а может и какое-нибудь блюдо:

– Я готовила шикарные оладьи! Все друзья моих сыновей хвалили: «Тётя Клава, у вас шикарные оладьи!»

Имеет странную слабость к клопам, не разрешает травить, предпочитая по утрам охотиться на них с иголкой, вскочив на кровать и ища клопов в складках одежды. На мой совет убрать одежду от насекомых в чемодан или в шкаф:

– Тогда я не буду знать где их искать.

Из экономии питается детской едой, оставленной родителями детей, у которых, то есть с которыми работает, бебиситтерствует. В выходные дни с ней делятся соседки. Когда предлагают, она долго и досконально расспрашивает, из чего и как это готовилось, затем со словами «Ну ладно, давай», берёт и ест. …Приехала в Нью-Йорк по гостевой, осталась работать-няней у новорожденной девочки Маши, накопила на квартиру в Краснодаре, послала деньги дочери с зятем, а те потратили деньги на себя, то есть на открытие бизнеса, который у них рухнул, не выжил, деньги пропали, Клава стала работать с новорожденным мальчиком Иосифом, снова копить деньги на квартиру, ей было так нужно отделиться от неверного мужа. Пережив несколько приступов гипертонии, мигрени, пневмонии, аритмии, наконец, накопленные деньги отослала подруге, которая клавиных денег не истратила, а помогла купить квартиру. На накопление денег и покупку квартиры ушло 14 лет. Итак, квартира есть. Клава репетирует прибытие в родной Краснодар. Нарядившись в новое платье, новые сапоги, нацепив 99-центовые бриллианты, улыбаясь беззубым ртом – растеряла за четырнадцать-то лет:

– Вот так я выйду из самолёта!

Две Наташи с Пятой Брайтон. Первая Наташа, Наташа Д.,была у Раи казначеем, то есть собирала с нас деньги, собирала и отдавала Рае. Бывшая учительница математики, из Питера, приехала по гостевой, поработала в «го-го гёрлз»* (*go-go girls, танцующие в пивных барах для развлечения посетителей), запила. Надолго. И вот уже валялась на пляже обгоревшая, грязная, бездомная. Её подобрал и привёл в общежитие добрый бруклинец Маршал, упросил Раю взять Наташу, заплатил, купил одежонку, вставил зубы… Рая назначила её «казначеем», поселила в комнату что рядом с кухней. Предстояло бороться с порочными наклонностями. Долгие годы алкоголизма давали о себе знать: я заметила, что когда Наташа глаголет, а круг её интересов – телепередачи с поп-звёздами, «Фабрика звёзд» не сходит у Наташи с уст, с ней лучше не спорить, вообще не участвовать в разговоре, она свою историю и вынесенное суждение повторит раз десять, заикаясь, брызгая слюной. Маршала променяла на бомжа «с документами» Диму. Съехались с Димой, сняли студию где-то в подвале, куда пару раз бегала Клава, обеспокоенная наташиными срывами на пиво. После этих срывов на пиво Наташа теряла позицию бебиситтера (няни), искала и находила снова. Должность казначея перешла к Клаве. С’est la vie.

Другая Наташа из Чебоксар. По словам Клавы, эта Наташа пришла в общежитие «как статуэтка», но я её статуэткой уже не застала. В Чебоксарах она была замужем за бывшим одноклассником, родила двух дочерей. Запила, муж ушёл и забрал с собой девочек, Наташа поехала в Америку, разумеется, по гостевой. В Америке, в Нью-Йорке, устроилась по уходу на дому, но однажды, открыв в остсутствие хозяина холодильник, увидела коньяк, который там хранился, не устояла, выпила. У хозяина была скрытая камера, он всё видел. «Почему вы пили мой коньяк!» – уволил. Потом ещё одна служба, ещё один запой, марафоны нагишом по Брайтон Бич, публичные совокупления в пьяном виде с группами бомжей и просто отпетыми подонками: русский вариант Бланш Дюбуа* (* «Трамвай Желание» Теннесси Уильямс). Делали уколы– срывалась, последний укол – 3й? 4й? – был в лоб, сказали, если опять сорвётся, то теперь точно умрёт. С тех пор не пьёт совсем, работает «по уходу», получает деньги, снимает место-коечку, ещё больше потолстела, подурнела, и в общем, стала нормальной женщиной.

Ольга и Нелли. В комнате напротив кухни одесситка Ольга. Приехала с мужем-евреем, разошлись, разделились, дочь-школьница осталась с отцом, Ольга в общежитии, дочь ночует у бойфренда, а отцу говорит что у матери, то есть у Ольги. В Одессе Ольга торговала шапками и вспоминает это занятие с любовью и сожалением. Поработала кассиром в местном магазине «Брайтон Базар» – уволили за грубость. Теперь делает уборки. Дружит с Нелли. Нелли – молодая татарка из Казахстана, приехала с группой девушек по некоему «обмену», все девчонки «по обмену» уехали, вернулись домой, а Нелли осталась, делает уборки днём, по вечерам выходит торговать собой.

Канун Нового Года. В кухне вино, закуска, торт. Занимаем места за столом. Нелли не идёт к столу, в комнате, на своей кровати, плачет. Ольга:

– Неличка, ты шо плачешь? Беременна? Гондон забыла?

Нелли:

– Да нееет…

Ольга:

– Рожай, мы тут все в общежитии будем воспитывать.

Нелли

– Я не беременна! Я хочу домооой…

Ольга:

– Тю! Домой! Шо ты там будешь делать!

Дома Нелли преподавала английский в колледже.

***

2000е же. ДЛИННОЕ СЕРОЕ ПАЛЬТО..

Пятиместка выходила окнами на улицу. Иногда можно было видеть из окна мужчину в длинном сером пальто, прохаживающегося мимо общежития. Было в его стройной фигуре, в походке и в пальто, полы которого развевались при ходьбе, что-то такое романтическое.

Возвращаюсь как-то вечером и вижу этого человека у входа в общежитие. Совсем близко – красивое лицо. Заговорил – приятный голос:

– Не могли бы вы вызвать Галю?

– О, да, конечно.

Галя была на кухне, но когда я ей сказала, что её ждёт внизу человек в длинном сером пальто, только махнула рукой:

– Да ну его, скажи, меня нет.

Пришлось высунуться в окно и сказать ему, ожидающему внизу:

– Её нет дома.

На следующий день, то есть вечер, я опять увидела его у входа, догадалась:

– Вам позвать Галю?

– Нет, пожалуйста, Люду.

Люда была у себя в комнате, но на приглашение выйти вниз махнула рукой:

– Ну его, не пойду.

Пришлось опять разочаровать его, высунувшись в окно:

– Люды нет дома.

Прошло ещё несколько дней – опять он, человек в длинном сером пальто, у входа в общежитие, и на этот раз просьба вызвать Ларису. Ларисы дома не было, в самом деле. Меня заинтересовал этот человек, и я спросила эстонку Анну:

– А что это за красавец в длинном сером пальто, что часто гуляет под окнами?

Анна со своей кровати, не меняя горизонтального положения:

– Аа, да это Володька. Длинное серое пальто – это всё что у него есть.

Потом я его больше не видела, что случилось с серым пальто и его обладателем, не знаю.

Мамлакат Узбечка Мамлакат – коротко пострижена, выкрашена под блондинку и назвалась Машей. Замечательная кулинарка, готовит на всех плов и прочие восточные мясные блюда. Я вегетарианка, этих блюд не пробовала, но видела, не сомневаюсь, всем было вкусно. Уезжая из родного аула, она оставила там кучу детей и мужа, который собирался привести в дом новую очередную жену, против Машиной-Мамлакат воли. И вот она в Нью-Йорке, работает по уходу «без проживания», ночует в общежитии.

Однажды снизу голос:

– Мамлакат! Мамлака-ат!

Я выглянула в окно – коренастый человек с жуткими чёрными бровями и усами, занимавшими пол-лица. Я тогда не знала, что «Мамлакат» – это Маша. Однако по подсказке нашла её.

– Маша, тебя вызывают вниз.

То был турок – уборщик в гроссери стор* (*лавка, grossery store), с которым она познакомилась накануне, и знакомства продолжать не хотела. А было так: пошла Маша вечером на пляж подышать свежим океаническим воздухом, там разговорилась со встречным турком и провела с ним ночь. Вернулась в общежитие утром и продолжала жить и готовить пловы.

– Как он меня нашёл?

– Ну, Маша, этого я не знаю. Что сказать?

Пришлось соврать из окна:

– Таких здесь нет.

Впрочем, это усатое лицо я уже видела. На фотографии, которую мне показывала Ира из Белоруссии:

– Смотри, какой у меня бойфренд! Правда, красивый мужчина?

– У-гу.

Ира из Белоруссии не закончила и трёх классов начальной школы, – пришлось бросить, ухаживала за больной матерью. Мать долго болела, умерла. …Ира с дочерью прибыли в Штаты, а именно в Бостон, как «баптистки», дочь осталась в Бостоне, Ира перебралась в Нью-Йорк. Она была забавная. Однажды вечером, распив бутылку красного сухого, пошли мы с ней к океану и долго бродили в воде по колено, намочив подолы наших длинных юбок, болтали, весело смеялись… Ей нравились африканцы. Жаловалась на африканца, который не женился на ней, бросил. Потом ещё один африканец, и опять не женился, бросил. И был ещё вот этот усатый турок. Потом Ира нашла позицию «с проживанием» – ушла, выбыла из общежития. Спальное место отошло к Мамлакат. Выходит, и турок тоже.

Охуеватор. Люда из Риги– бывшая милиционер, шумная, грубая, не слишком умная, но добрая, смешная, матерщинница. Из комнатки напротив кухни можно было слышать обрывки людиного рассказа:

– …А я ему, бл***, каак, бл***, врежу, бл***! Не х** тут, говорю!

В Риге начались гонения на не-латышей, дошлодо того, что уволили школьных учителей не вписывающихся в картину единой нации, любимый учитель физики просил подаяния на улице, и Люда ему подавала, а потом и Люду уволили… И вот, Нью Йорк. Устроилась на работу в Нью-Джерси с проживанием, на выходные приезжала в общежитие. Зарабатываемые деньги, восемь тысяч долларов, по частям вносила за шубу, чтобы «утереть нос» её хозяйке Инке. Вот наконец настал вожделенный час, когда Люда во дворе нью-джерсийского дома прошлась мимо хозяйки Инки одетая в роскошную шубу. У той были большие глаза. Я представляю. У меня тоже большие были бы глаза. Потом Люда стала копить на машину. Но тут нью-джерсийцы её уволили, и продолжение было в другом пункте. От Люды я узнала новое слово: «охуеватор». Так она выражала восхищение, удивление, и прочие её эмоции. Этим словом я её и вспоминаю.

СОВРЕМЕННАЯ ЛЮБОВЬ. В кухне по утрам хлопочет симпатичная блондинка лет за пятьдесят, с ломтиками сырой картошки под глазами– это от синих кругов, сказала. (Беру на заметку.) Жарит картошку для любимого человека Володи, у которого коечка на первом этаже в мужской комнате, а у Светланы – так зовут блондинку – коечка на втором в проходной комнате. Вместе не получается, при строгом жендерном делении в общежитии. Светлана рассказывает о Володе, о его интеллигентности, образованности, о трогательной заботе, как ей повезло встретить его в многомиллионном городе Нью-Йорке… Потом убирает картошку с конфорки, уходит в комнату приводить себя в порядок, а я, спускаясь вниз и идя на выход, перешагиваю через тело в стельку пьяного Володи, распростёртое у порога. Парочка будет изгнана Раей за неуплату.

Выход в астрал. Возможно, начало 2000х (скорее 2004) Пригов. О Пригове я много слышала от Кости Кузьминского, ещё когда он жил на Брайтоне и имел галерею «Подвал» в своём подвале, там он организовывал выставки, однажды в марте устроил выставку «Нина Коваленко и другие женщины». Он много говорил о Митьках и о Пригове, и мне казалось, что это неразлучная компания, «Митьки&Пригов». И вот, услышала, прочитала: «В Нью-Йорке Дмитрий Пригов».. Дочь моя была тогда найдена по интернету, и я её навещала, но всё же не отошла от агонии. Да и вряд ли отойду. Наша дружба с Кузьминским дала трещину, и идя на встречу, я боялась увидеть, а скорее, услышать Кузьминского, он непременно приедет на приговаиз пенсильванского дома: эмоциональный Кузьминский на прозвища горазд, мало ли… Но обошлось. Я смотрела и слушала Пригова «с открытым ртом». Это была редкая по оригинальности, именно оригинальности от английского original, то есть подлинная, самобытная поэзия о прозе нашей жизни. Непростая по форме поэзия излучала тепло. По окончанию чтения были как принято комментарии и вопросы. Преодолев смущение,, я сказала о своём восприятии. И вот, прощаясь с аудиторией, Пригов сказал улыбаясь, что ему «особенно ценно сказанное Ниной Коваленко». Меня удивило, как он знает моё имя? Всё же успел представить Кузьминский! Улыбка Пригова была такой же тёплой как слова. Пройдёт немного лет с того вечера, когда я узнаю, прочту о его внезапной смерти, пойму что всё это время жила как бы заряженнойверой и надеждой на новую с ним встречу.

Но было не суждено.

А в тот вечер возвращалась домой, на землю, к низкой реальности:

– ** вашу мать! Окурки под окном, кто, бл***, будет убирать? Выгоню на х**!

Хозяйка Рая. За деньгами.

Окурки под окном – женщины курят днём и ночью, используя открытое окно в качестве пепельницы.

Немного о Рае, или Раин Рай

«Унесённые ветром» Маргарет Митчел я читала задолго до просмотра фильма, да и посмотрела с большой неохотой. Дело в том что я знала, там в роли Скарлетт снималась Вивьен Ли – красивая темноволосая зеленоглазая актриса, но хрупкая и нервная, что не соответствует образу жёсткой и деловой Скарлет с сильным инстинктом выживания.

А вот Рая – она соответствует. Красивая, темноволосая зеленоглазая, и без тени слабости, и ещё, при объединяющей их очевидной необразованности – амбициозность, чёткое понимание ситуации и как из неё извлечь выгоду.

Как Рая организовала бизнес

В Нью-Йорке, а именно в районе Брайтон Бич, где говорят по-русски и где много неприкаянных русскоязычных, Рая по прибытию искала и нашла запущенные домики в рент* (*аренда, rent), арендовала, посетила заведения где можно раздобыть раскладушки, в том числе, вернее, в первую очередь, помойки, доставила – расставила по комнатам, дала в местную прессу (русскоязычную, конечно – английский язык ей ни к чему) объявления о сдаче койко-мест, с оплатой понедельной и даже посуточной. Дело пошло-поехало..

Достоинством (единственным, пожалуй) Раи было то, что она не жила с нами, то есть ни в одном из общежитий, а их – общежитий – у неё оказалось немало.

И ещё одно сходство Раи с героиней «Унесённых ветром». Скарлет давала пощёчины Приське – чёрной девушке-служанке. Рая запросто даёт пощёчины (на её языке это «по морде») проживающим в общежитии женщинам, чему я бывала свидетелем – лишь свидетелем, а меня бить она побаивалась.

Так и прошло несколько лет.

КЛОПЫ. Заедали клопы, ночью чернели на белой простыни, утром оставляли кровавые следы. Сказала Рае. Рая:

– Какие клопы!

Из-за её спины рожица алкоголички Вики:

– Хахаха, какие клопы!

Наконец, Рая принесла некий порошок, посыпала плинтусы, от порошка, от его отвратительного запаха, тошнота, головокружение. А клопы не ушли.

***

Вика и Валя. Вика, что заняла отдельную комнатку, пришла в общежитие со своей швейной машинкой после утраты друга Володи и его квартиры. Шила на заказ всякие одежды, в основном, для евреев, у неё было много заказов накануне еврейских праздников. Но запила: водка, пиво, не стало заказов – повадилась таскать еду, из общего холодильника, а то и прямо с плиты. Как-то рижанка Люда Охуеватор застала её за пожиранием чужой жареной картошки прямо из сковородки, и следуя своему правоохранительному рефлексу, схватила за шиворот:

– Ах ты, сука! Ещё раз увижу, урою, бл**ь, урою!

Вике в выпивке неизменно составляла компанию Валя из проходной комнаты. Пару раз просили меня вызвать «амбуланс»*для Вали (*неотложка, ambulance): Валя сидела на кровати с выпученными глазами, лишённая способности говорить, двигаться – этакий чурбан. Приезжала «амбуланс», брали Валю в госпиталь, где её промывали, ставили на ноги, оживляли. Валя хвасталась американским мужем, живущим в Атланте (штат Джорджия). Природа этого брака: американский военный встретив Валю, тогда туристку, предложил фиктивный брак, который дал ему как женатому на иностранке военнослужащему льготное жильё, а именно дом в Атланте, а Вале шанс получить резидентскую карту и работу по уходу в Нью Йорке. И вот она пьёт пиво в ожидании всяких «подработок» и грин карты* (*резидентская карта США, green card) в своей проходной комнате перед экраном ТВ. Однажды – было два часа ночи – я попросила её убавить звук или вообще выключить ТВ (моя кровать была у стенки, с обратной стороны этого агрегата, стена дрожала), на что Валя объявила меня перед лицом её собутыльниц «персоной нон-грата», и пытка звуком продолжалась до утра.

Вика попросила меня сделать её портрет. Я принялась за исполение её заказа, писала портрет в обмен на её услугу – вшивание карманов в мой клетчатый жакетик. Она это сделала мастерски.

Когда Вика уходила (на улицу), я видела выставленный наружу портрет, но взять себе не решилась, ведь он принадлежал уже не мне. Так он исчез. А голубоглазая красавица Вика, в прошлом учительница труда в Волгоградской школе, выброшенная Раей на улицу за «неуплату», после долгих лет последующего бродяжничества умерла на лавочке на Ошеан Парквей.

За немногие годы проживания в раиной цитадели я перевидала множество горемык, стремящихся получить резидентскую, «грин» карту. Многие из них с криминальным прошлым, но чувствовали себя (если платили, конечно) за Раей как за каменной стеной, то есть представить их федеральной службе она не в состоянии ввиду своей малограмотности, да и и малозначительности, зато в состоянии защитить их от пугающей депортации– местные полицейские власти ей ближе по духу, и по воспитанию, и менее привередливы в получении от неё нехитрых подачек.

Я тогда ушла, ушла надолго. Сначала в подвал на Кингс Хайвей. Потом к братьям-близнецам.

ПОДВАЛ НА КИНГС ХАЙВЕЙ. Хозяин подвала, вернее, частного дома с подвалом, – молодой еврей Миша. Моя комнатка с крошечным окошком где-то под потолком -прямо у входа, то есть у спуска по расшатаннойлестнице, и напротив туалета. Соседки – у каждой по комнатке – толстая Ольга из Тбилиси, москвичка Наташа, грубая мрачная Люба, что бросала мне вслед оскорбления, повода для которых до сих пор не понимаю, и эстонка Анна в самой дальней, это с ней мы вместе пришли из общежития на Пятой Брайтон.

…Свет в окошечке на кухне —значит, там на двухметровой глубине толстая Ольга готовит калорийные грузинские блюда, и водочка на столе.

– Присаживайся!

Отказаться не удаётся. Присаживаюсь. Ольга, набивая рот кусками ветчины (закуска):