Текст книги "Запретная королева"

Я покачала головой.

– Дело в том, что я пленник вашего мужа.

– Неужели?

И Яков с веселой беззаботностью принялся излагать свою печальную историю. Он был захвачен английскими пиратами на корабле, следовавшем из Шотландии во Францию, и передан королю Англии; с тех пор Яков был пленником, поскольку переправлять его в Шотландию было очень опасно. В данный момент его национальная принадлежность и высокий титул пригодились Англии, и Якова под охраной привезли из Лондона на театр военных действий, где Генрих поручил ему добиться смирения от шотландских наемников, сражающихся на стороне дофина, и в качестве их короля потребовать, чтобы они сложили оружие.

– И это сработало? – с любопытством спросила я, представив себе, как этот энергичный молодой человек обращается к своим своенравным соотечественникам по ту сторону фронта.

– Ну, я ничего такого не заметил. Да и с чего бы им меня слушаться? Они воюют за деньги и потому не признают моего авторитета. Генрих был не очень доволен тем, как все прошло.

Должна сказать, что Яков, похоже, не слишком волновался из-за чьего-то царского недовольства.

– Вот уже четырнадцать лет я в плену у англичан – с двенадцатилетнего возраста, – пояснил Яков. – И должен смотреть на вещи в перспективе, думать о будущем, миледи.

Я мало что в этом понимала, потому что ничего не знала об отношениях между Англией и Шотландией.

– Вас не слишком строго охраняют, – заметила я. – Разве вы не можете сбежать?

– Но как я попаду в Шотландию без помощи англичан?

– И что же, вы теперь так всю жизнь и будете пленником? – Такая перспектива казалась мне ужасной. – Генрих никогда вас не освободит?

Яков Стюарт лишь слегка пожал плечами:

– Кто знает? Если и освободит, то лишь на определенных условиях.

– И каковы же они?

– Этого я пока не знаю.

Я восхищалась самообладанием этого человека.

– Если уж мы с вами оба вынуждены тут находиться, могу ли я быть вам чем-нибудь полезен, леди Екатерина? – поинтересовался король Яков.

Его улыбка меня покорила.

– Вы могли бы меня как-нибудь развлечь, сэр. Например, рассказать об Англии…

– Мое мнение будет предвзятым. Я ведь как-никак враг и пленник английского короля, леди Екатерина.

Этот молодой человек нравился мне все сильней.

– От вас я в любом случае узнаю больше, чем от своих придворных дам. Зовите меня просто Екатерина.

– Тогда вы должны звать меня Яков.

Вот так я впервые в жизни завела с кем-то дружбу.

– А мне понравится жить в Англии, как вы думаете? – По мере того как приближалось время моего отъезда туда, мои тревоги росли. Яков подробно описывал громадные королевские дворцы в Виндзоре и Вестминстере, грозный лондонский Тауэр и другие места, которые я скоро буду звать своим домом.

– Почему бы и нет? Англичане довольно доброжелательны. Правда, в своей холодной манере и до тех пор, пока видят выгоду в том, чтобы вас поддерживать. Они не столько любят вас, сколько терпят.

– Думаю, Генрих тоже лишь терпит меня. – Эти слова сорвались с моих губ сами собой, и я тут же в изумлении прикрыла рот рукой. – Я не то хотела сказать. Вы не должны никому об этом рассказывать.

Как неосмотрительно я себя повела! Как это неразумно с моей стороны: произнести то, что было у меня на душе. Я с беспокойством взглянула на Якова. Вполне возможно, что он сочтет меня грубой и несдержанной.

Но когда наши взгляды встретились, его лицо неожиданно стало очень серьезным.

– Генрих будет не просто вас терпеть. Он без ума в вас влюбится – как только выбросит из головы битвы и сражения. Будь вы моей женой, я полюбил бы вас всем сердцем.

От этих слов я густо покраснела и у меня перехватило дыхание.

– Что, правда? – Я понимала, что веду себя наивно, но как было не отреагировать на столь внезапное проявление мужского восхищения? – Вы очень добры.

Я улыбнулась Якову, и он ответил на мою улыбку. С этой минуты в моей жизни в зоне военных действий он стал желанным дополнением к моему окружению, которое вскоре расширилось благодаря приезду леди Алисы Ботиллер, а также ее мужа и взрослого сына, находившихся на службе у Генриха.

Леди Алиса была кем-то между нянькой и камеристкой; Генрих придумал эту должность, чтобы эта дама всячески обеспечивала мое благополучие и заботилась обо мне, когда я забеременею. Я находила вполне приемлемым общество этой строгой язвительной особы внушительного роста (с головы до пят облаченной в аскетические черные одежды, с накрахмаленным белым чепцом на голове), несмотря на то что первые произнесенные ею слова были довольно едкими.

– На ваших костях, миледи, слишком мало плоти, для того чтобы удовлетворить голодного льва. Мы должны подкормить вас, чтобы вы смогли выносить ребенка.

– Для того чтобы зачать ребенка, мне нужно чаще бывать вместе с мужем, – резко ответила я.

Я не виделась с Генрихом почти неделю.

Алиса поджала губы:

– Полагаю, в данных обстоятельствах он делает все, что может.

Ее ответ был предостережением: леди Алиса советовала мне быть осмотрительной и никогда открыто не критиковать своего отважного супруга. Лояльность англичан к своему грозному правителю изваяна из гранита – это что-то вроде статуй с пустыми глазами, установленных в Вестминстерском аббатстве. Расценив мое молчание как знак согласия, Алиса налила мне порцию настойки из златоцвета девичьего – белых цветков с желтой серединкой, растущих у живых изгородей.

– Если король бросит свое семя, почва, принявшая его, должна быть сильной и плодородной.

Пахло это зелье довольно неприятно, и я невольно передернула плечами.

– Пейте! Это согреет ваше лоно и кровь. И вы сразу же забеременеете.

Генрих бросал свое семя в периоды затишья между осадными операциями, уделяя предельное внимание деталям. А я страстно молилась, чтобы результат оказался удовлетворительным.

– Вы счастливы здесь? – как-то спросил меня муж, надев сапоги и потянувшись через кровать за своим мечом.

Время было дорого, и Генрих не тратил его на то, чтобы раздеваться полностью, а потом снова одеваться.

Счастлива ли я? Нет, не думаю; однако и несчастной я себя не чувствовала. Одинокой – да, но уже в гораздо меньшей степени благодаря компании очаровательно словоохотливого короля Шотландии. И к тому же я стремительно осваивала английский, как любил говаривать Яков.

– Я не несчастна, – уклончиво ответила я, огорченная тем, что нервничаю: мне хотелось бы быть более раскованной и разговорчивой в обществе своего сурового мужа.

– Это хорошо. Я бы не желал, чтобы вы страдали.

Эти слова были сродни теплой ласке, и вдохновленная ими, я коснулась его запястья. Генрих погладил меня по голове и по всей длине волос.

– Ребенок сделает вас счастливой, – заметил он, а потом добавил: – Вы ведь не боитесь меня или я ошибаюсь?

– Боюсь? – удивилась я, и мои щеки порозовели.

– До сих пор я ни разу не бил жену.

Шутка получилась тяжеловесной, но я все равно рассмеялась и потянулась, чтобы поцеловать его в щеку. Теперь, похоже, удивился Генрих. Его губы были настойчивыми, а объятья – крепкими, когда он, оставив в покое свой меч и отбросив мысль о том, чтобы немедленно вернуться на войну, овладел мной еще раз – и это было выше всяких похвал.

– Молитесь о сыне, Екатерина. Молитесь о наследнике для Англии.

И я молилась об этом, молилась страстно. А еще я молилась о том, чтобы Генрих чудесным образом в меня влюбился, если я смогу смеяться с ним и удовлетворять этот аспект его желаний. Пока я витала в радужных мечтах о светлом будущем, Мелён наконец-то пал. Обрадовавшись этому известию, я покорно выпила очередную порцию ужасного пойла от Алисы, тщательно нарядилась и как раз распаковывала арфы, когда приехал Генрих.

– Завтра мы уезжаем, – объявил он.

– Куда же мы направимся? В Англию?

Мысленно запаковывая арфы обратно, я вдруг испытала острое желание увидеть свою новую родину. Поселиться в новом доме, где я смогу воспитывать детей и где у меня начнется то, что называется нормальной жизнью замужней женщины, пусть и королевы. Генрих не ответил: он внимательно читал только что доставленное письмо.

– Так мы едем в Англию? – не унималась я.

– Сначала в Париж, – сказал он.

Его глаза сверкнули. Должно быть, мой муж заметил страдальческое выражение на моем лице, потому что внезапно, удивив меня, обнял за талию и притянул к себе, коснувшись щекой моих волос.

– Возвращение в ваш родной Париж вам понравится. Там мы отпразднуем нашу победу и устроим представление для местных жителей. – Генрих горячо поцеловал меня в губы, возбужденный, вероятно, не только моей близостью, но и торжеством победителя. – А затем мы вернемся в Англию, чтобы и там отпраздновать наш триумф. Возможно, к этому времени у нас также появится возможность отпраздновать зачатие нашего ребенка.

Произнесено это было весело и беспечно, но я слышала, как под моей ладонью пульсирует горячая кровь в его жилах, и чувствовала, что у меня в груди расцветает первозданная радость. Радость в ожидании любви, которая, без сомнения, возникнет и созреет между нами. Вот это и станет настоящим началом моей замужней жизни, когда мы вдвоем с Генрихом будем жить в Англии, когда сможем проводить вместе много времени, все лучше и лучше узнавая друг друга.

Я счастливо рассмеялась, и мой смех оказался заразительным – Генрих тоже улыбнулся.

– Мне бы очень хотелось поскорее отправиться в Англию. Я уверена, что скоро почувствую в себе зарождение новой жизни.

Глава четвертая

Лондон, Англия, февраль 1421 года

– Мне не нравится эта традиция, милорд. Я хотела бы, чтобы вы были со мной.

– Вы слишком эмоциональны, Екатерина. Это ни к чему.

Это была наша первая размолвка на английской земле. Первая полномасштабная ссора, случившаяся оттого, что я пренебрегла своим обычным старательным притворством и произнесла первое, что пришло мне в голову.

– А что наденете вы по столь торжественному случаю? – спросила я, с удивлением рассматривая повседневные тунику и шоссы Генриха, тогда как я сама была разодета в пух и прах – меха леопарда и горностая, узор из французских лилий. Я стояла перед мужем, подняв руки, чтобы в полной мере продемонстрировать свой роскошный наряд, в то время как он с большим аппетитом трапезничал в наших личных покоях – впервые после долгого поста. На то, чтобы меня одеть, у четверых моих придворных дам – Беатрис, Мэг, Сесилии и Джоан – ушел целый час. И вот теперь мы с Генрихом были наедине.

– Разве вы не будете принимать в этом участие?

– Нет. – Он с неохотой поднял глаза от блюда с дичью, которую разделывал ножом. – Меня там не будет.

– Но почему же?

– Это ваш день. Я не стану отвлекать внимание присутствующих на себя.

Меня сразу же охватила тревожная дрожь. Выходит, мне предстоит пройти это суровое, изнурительное испытание в одиночку? Оно еще не началось, а я уже чувствовала, как у меня вспотели лоб и спина под тяжелыми мехами. Способна ли я предстать перед широкой публикой с невозмутимым спокойствием, какое всегда демонстрировал Генрих? Я так не думала.

– А если я очень попрошу вас пойти со мной, вы согласитесь? – предприняла я последнюю попытку.

Генрих покачал головой:

– Это традиция. Король Англии не присутствует на коронации королевы.

– Мне не нравится эта традиция, милорд. Я хотела бы, чтобы вы были рядом со мной.

Я услышала дрожь в собственном голосе и внутренне сжалась от официального тона, на который невольно переходила в минуты испуга (одна из них наступила сейчас, когда я живо представила себе многочасовую церемонию, которую должна буду выдержать в одиночестве). Генрих тоже это заметил.

– Вы слишком эмоциональны, Екатерина. Это ни к чему.

– Но я в самом деле эмоциональна.

Я чувствовала себя брошенной в угнетающей, враждебной обстановке, словно ягненок перед закланием. Уезжая из страны, где я родилась, я взяла с собой лишь кольцо своей сестры, портрет Генриха, подаренный мне лордом Джоном, и горячее желание доказать самой себе, что я достойна расположения своего супруга-короля. Поначалу я во всем полагалась на мужа, но у него были свои дела и собственная манера с ними разбираться.

Это стало яснее ясного сразу же, едва мы ступили на английский берег. Оставив меня в Кентербери, Генрих отправился дальше, чтобы подготовить для меня достойный прием в Лондоне. Лучше бы он этого не делал! Я предпочла бы отказаться от торжественных приемов, лишь бы мой муж оставался со мной. Постоянные переживания из-за своей осанки, внешнего вида, необходимости вести себя строго определенным образом ужасно нервировали меня и очень утомляли.

Генрих аккуратно положил нож возле блюда, тщательно поправил его и вздохнул.

– Вы будете в окружении придворных дам; они вас поддержат.

Я уже достаточно хорошо знала своих придворных дам и потому ответила довольно резко:

– Они презрительно фыркают и насмехаются над моей неуверенностью.

– Все это вздор, Екатерина. – В интонации Генриха появилось раздражение, а нахмуренный лоб предвещал приближение бури. – Они всего лишь ваши слуги. И будут вам подчиняться.

– Но они меня не любят!

– Они и не обязаны вас любить. Просто их мнение не имеет ни малейшего значения.

Нелепо, конечно, но я вдруг почувствовала, как к глазам подступают слезы. Этот важный день рушился из-за моей неуверенности в себе и непонимания Генриха. Все мои приятные ожидания быстро утекали куда-то между этими двумя преградами.

– Рядом с вами будут стоять мои братья. Архиепископ сделает все, чего требует процедура церемонии. И вы, Екатерина, прекрасно справитесь со своей ролью. – Генрих встал и, забрав со стола какие-то документы, лежавшие рядом с его блюдом – золотым, разумеется, украшенным тонкой резьбой, – вышел из комнаты. В дверях он задержался и оглянулся. – Мы женаты уже шесть месяцев. Пора бы вам научиться держаться более величественно, как и положено царственной особе.

Мой муж шагнул за порог, но потом вдруг снова остановился и добавил:

– Вы королева и моя супруга, и у вас есть долг перед этой страной. Пора его исполнить. Во всех смыслах.

Это был последний, губительный знак осуждения моей неспособности понести от него ребенка. А также приказ, отданный с ледяным спокойствием, из-за чего я чувствовала себя неловкой и глупой. А еще неблагодарной, несмотря на то что меня извлекли из безвестности и сделали королевой Англии – со всеми почестями и прелестями, вытекающими из этого титула. И все же как холодны английские обычаи! Как сурово-формальны требования церемонии, во время которой моему мужу запрещается стоять рядом со мной, осеняя меня своим величием и уверенностью. Смогу ли я когда-либо к этому привыкнуть? Выросшая в стенах монастыря в Пуасси, я ничего не знала о жизни под неусыпным оком королевских придворных.

И вот теперь коронационный пир, призванный наполнить меня гордостью за мои достижения, лишь усилит ощущение собственной никчемности. Сидя на почетном месте и улыбаясь гостям, я могла думать лишь о том, кто здесь есть, а кого нет. Эти знатные члены королевской семьи, английские аристократы и высшее духовенство будут в дальнейшем составлять мое окружение и определять направление моей будущей жизни. Выбора при этом у меня не было.

Я должна стать англичанкой.

Тут присутствовал и лорд Джон, относившийся ко мне по-доброму со дня нашего знакомства, когда я так испугалась стычки между английским волкодавом и французским гепардом. Сейчас он улыбнулся мне и поднял кубок в безмолвном тосте. Я доверительно звала его просто «Джон» и не сомневалась в его дружбе.

Я повернула голову направо и взглянула на Генриха Бофорта, одетого со всей пышностью епископа Винчестерского. Этот человек с худым лицом и острым взглядом, быстрый и сообразительный, точно лис, приходился Генриху дядей и был очень близок со всеми братьями Плантагенетами. Он принял меня, как родную племянницу, и заверил в своем расположении и покровительстве. Думаю, Генрих Бофорт говорил искренне, однако я почувствовала в нем нешуточные амбиции: казалось, он готов смести всех, кто окажется у него на пути. В глазах Бофорта угадывалось лукавство. Он похлопал меня по руке и ободряюще кивнул.

Слева от меня сидел Яков, исполненный надежд король Шотландии. Ах, милый Яков! Его беспечная непочтительность была точно бальзам для моего страдающего сердца.

Я старалась не смотреть туда, чтобы случайно не встретиться с ним взглядом, потому что там же сидел и подозрительный лорд Хамфри, герцог Глостер, еще один из многочисленных братьев Генриха, легко узнаваемых по характерной для их семьи форме носа и лба, только у этого еще и губы кривились в кислой гримасе. Несмотря на фальшивую улыбку Глостера, я чувствовала, что не нравлюсь ему. Наверное, потому, что я француженка. Или потому, что я дочь своей матери. Лорд Хамфри был холоден со мной, и я относилась к нему настороженно.

Единственной особой, которую я искала глазами и никак не находила, была вдовствующая королева Джоанна, мачеха Генриха. Вероятно, у нее имелись причины на то, чтобы здесь не присутствовать. А может быть, ей просто не позволило прийти на пир состояние здоровья. Я подумала, что нужно обязательно спросить об этом у мужа.

Застолье началось. Поскольку дело было в Великий пост, восхитительные блюда, выставленные для услады гостей, были приготовлены исключительно из морских даров. Лосось и треска, камбала и крабы, осетр, запеченный с моллюсками, – разнообразие яств просто ошеломляло. После каждого из трех блюд на столе появлялась какая-нибудь изощренная выдумка кулинаров, произведение кондитерского искусства, вызывавшее крики восторга и удивления. Сначала это была моя фигура в образе святой Екатерины, восседавшей среди ангелов – все это было искусно сделано из марципанов; затем снова я, но уже с книгой в руках, хотя, подозреваю, святая Екатерина разобралась бы в ее содержании лучше, чем я. После этого внесли еще одну святую Екатерину с манускриптом в руке, рядом стояло ужасное колесо для пыток; все это украшали золотые короны, лилии и прыгающая пантера, вызвавшая у меня улыбку.

Где же мой Генрих, почему не разделяет со мной эти приятные минуты? А не было его здесь потому, что это был мой день и он, оказывается, не должен был навязывать собравшимся свое общество. Воспоминание о нашей с ним перепалке (он был слишком раздражен, а я исполнена безысходности) окончательно испортило мне удовольствие.

Как бы мне хотелось быть увереннее в себе! Тяжелая золотая корона с драгоценными камнями у меня на голове не слишком этому способствовала. Почему я не могу держаться так же свободно, как, допустим, Беатрис, непринужденно смеющаяся и жеманно кокетничающая с кавалером, сидящим справа от нее? Разве может быть королева Англии, недавно коронованная и помазанная на царство, такой неуклюжей и косноязычной? Я рассеянно поковырялась в стоявшей передо мной тарелке с угрем, зажаренным с ломтиками палтуса.

Я сделала вид, будто ем, но когда передо мной поставили очередное блюдо – лангустов в золотистом соусе, – отложила ложку в сторону. Этот жест вызвал довольно бесцеремонные пересуды среди гостей, обсуждавших причины отсутствия у меня аппетита. Уж не ношу ли я под сердцем наследника английского престола?

Нет, не ношу. Моя неспособность забеременеть становилась серьезной проблемой.

– Вы были великолепны, Екатерина.

Когда мы вернулись в Тауэр и наша небольшая компания, смеясь и оживленно обсуждая пир, вошла в комнату, Генрих (который в кои-то веки расслабленно сидел в кресле, закинув ногу на ногу, в обществе лежавшего на полу любимца-пса) тут же вскочил; отставив в сторону кубок вина, он обнял меня за плечи своими крепкими руками и расцеловал в обе щеки.

Обрадовавшись столь неожиданному проявлению восхищения, я ответила мужу улыбкой. Опасения, которые грызли мне душу весь сегодняшний день, оставили меня вместе с соскользнувшим с моих плеч горностаевым плащом; Беатрис подхватила его и тут же унесла, чтобы сохранить для следующего подобающего случая. Похвала Генриха, да еще и высказанная так открыто, была роскошью, и ее следовало ценить.

– Мне кажется, я не допустила ни одной оплошности, – с надеждой в голосе сказала я, когда ладони Генриха скользнули от плеч по моим опущенным рукам и наши пальцы сплелись.

Мое сердце, изголодавшееся по проявлениям любви, исполнилось радости.

– Вы вели себя очень естественно, – заверил меня Джон.

– И были чрезвычайно грациозны, Ваше Величество! – с усмешкой подхватил Яков.

Хамфри ничего не сказал: он был занят, разливая по кубкам бордо.

– Из вас получилась великолепная королева, – вставил епископ Генрих. – Ты должен гордиться своей женой, Хал.

– Я и горжусь. – Генрих, очевидно, уже забыл о нашей утренней размолвке и пребывал в прекрасном расположении духа; сейчас король был таким, как в нашу первую встречу, когда он позволил своим глазам выразить восхищение мной. – Более красивую супругу мне вряд ли удалось бы найти. Я ведь с самого начала вам говорил: вы станете мне великолепной женой, не так ли?

Он коснулся губами моих пальцев, потом поцеловал меня в губы. Мой муж гордился мной. В восторге от этого обстоятельства, я с трудом держала себя в руках: сердце взволнованно стучало в груди, а по всему телу растекалось приятное тепло, вызванное осознанием моих успехов и любовью к мужчине, разглядевшему за моим хрупким фасадом таящиеся внутри силы и вдохновившему меня на то, чтобы стать непревзойденной. С ним я обязательно обрету необходимую уверенность. И буду ходить с высоко поднятой головой.

– О Генрих…

Я пока еще не знала, что сказать дальше, как излить свою бесконечную любовь; однако муж уже отпустил мои руки и повернулся к Джону:

– Завтра…

– Епископ Генрих сказал, что завтра мы с вами будем участвовать в праздничной процессии, – вмешалась я; эмоции в моей груди просто бурлили. – Чтобы народ Англии меня узнал.

– Завтра я уезжаю, – коротко ответил Генрих, быстро взглянув на меня, и взял у Хамфри предложенный кубок.

Внутри у меня все оборвалось и застыло, но мне все же удалось сохранить невозмутимое выражение лица. Королева Англии не должна терять самообладание ни при каких обстоятельствах.

– А что же делать мне? – спросила я, тщательно подбирая слова.

Напряженная улыбка застыла у меня на губах, словно приколотая булавками.

– Вы останетесь здесь. Я намерен совершить объезд западных территорий. Затем я отправлюсь в…

Я на миг закрыла глаза, мысленно соглашаясь с тем, что упомянутый маршрут в большей степени касается его братьев и дяди.

– Народ должен увидеть меня после столь долгого пребывания во Франции. И я рассчитываю получить подтверждение их преданности в звонкой монете. Армия высасывает все до капли… Могли бы вы организовать команду королевских уполномоченных, которая следовала бы за мной и занималась сбором добровольных – или не слишком добровольных – пожертвований и ссуд? Так будет быстрее, чем обращаться с протянутой рукой к парламенту.

– Я все устрою, – вызвался Хамфри.

– Мне поехать с вами? – спросил Яков с надеждой.

Генрих отрицательно покачал головой:

– Оставайтесь в Лондоне.

Итак, Якова тоже отвергли. Поскольку я не видела причин и дальше присутствовать при мужском разговоре, стремительно превращавшемся в дискуссию о финансах и военной политике, я решительной поступью направилась к выходу, стараясь скрыть смятение и растерянность.

– Прошу извинить меня, милорды.

Генрих оторвал глаза от списка уже обещанных займов, который дал ему Хамфри, торопливо отложил его в сторону и догнал меня.

– Простите меня, Екатерина. Я вел себя неподобающе, и это в столь знаменательный для вас день. – Он криво усмехнулся. – Но я знаю, что вы уже и сами поняли: сосредоточившись на очередной военной кампании, я напрочь забываю о нуждах окружающих меня людей. – Его губы скривились еще больше, а выражение лица стало печальным и умоляющим. – Но я не собирался оставлять вас надолго, – продолжал Генрих. – Я думал, вы присоединитесь ко мне в Кенилворте. И оттуда мы вместе отправимся на север. Там состоится наш несколько запоздалый медовый месяц и мы в полной мере им насладимся, когда на нас не будет давить атмосфера сражений и осад. Вам нравится мой план, не так ли?

– О да!

Мои надежды возродились с новой силой. Я все-таки не была полностью вычеркнута из жизни мужа. Если мы с ним будем неспешно путешествовать и он не станет думать о войне, если я смогу соответствовать образу его идеальной жены и демонстрировать Генриху свою любовь, в нем тоже в конце концов проснется любовь ко мне. Я была уверена, что тогда он меня полюбит.

– Останьтесь сегодня со мной, – попросила я. – Останьтесь, ведь завтра вы уедете…

– Не могу, Екатерина. Не сегодня. Когда мы запустим процесс, все будет иначе. Но сейчас у меня просто нет времени – слишком много дел требуют моего участия.

И я не принадлежу к их числу.

– Вы будете по мне скучать? – с простодушной прямотой спросила я. – Будете скучать хоть немножко?

Генрих удивился:

– Разумеется. Вы ведь жена, о которой я всегда мечтал.

– Очень на это надеюсь, – отозвалась я.

– Так оно и есть, можете не сомневаться.

Поцелуй в губы, нежная улыбка, грациозный поклон, совершенно не сочетавшийся с его домашним халатом, – и Генрих оставил меня, а я мысленно ухватилась за его уверения. И тут мне в голову пришла мысль, вероятно, естественная для женщины: а ведь у Генриха, такого красивого и могущественного, наверняка есть любовница! Может быть, из моей постели он отправляется прямиком в объятия какой-нибудь дворцовой служанки, соблазнившей его острым умом и томными ласками?

Но всерьез я так не думала; у меня не было мирских соперниц. Мне приходилось бороться с предопределенными Господом обязательствами перед Англией и стремлением Генриха сделать свою страну доминирующим государством Европы. Вот в этом-то противоборстве мне вряд ли удастся одержать победу.

«Пресвятая Дева, смилуйся надо мной!» – горячо, как никогда в жизни, молилась я, стоя на коленях на своей prie-dieu. Если я рожу мужу наследника, которого он так желает, Генрих признает меня частью своей мечты о светлом будущем, а не тяжким бременем, которое он вынужден нести на плечах, с облегчением сбрасывая порой, если это продиктовано текущей необходимостью.

– Как женщине завести ребенка? – спросила я. Хваленая настойка Алисиного златоцвета девичьего не действовала. – Что мне сделать, чтобы забеременеть?

Ответом стал целый набор всевозможных комбинаций из удивленно поднятых бровей и округленных губ. Молитвы – это, конечно, хорошо, но я понимала, что мне необходим совет из других источников. Я уже морально созрела для этого.

В группе моих буднично одетых придворных дам, в приближении вечера вышивавших или читавших, повисло молчание.

Я что, шокировала их? Королеве Англии не к лицу задавать столь интимные вопросы? Я почувствовала, что мучительно краснею, но необходимость действовать оказалась сильнее стыда. Они – придворные дамы – держались со мной, как правило, холодно, после того как мы оказались в родной для них milieu[20]20
  Окружающая обстановка (фр.).


[Закрыть]. Знакомые со всеми нюансами церемонных правил поведения при дворе и чувствующие себя здесь в своей стихии, они, полагаю, презирали меня за полнейшее отсутствие апломба. Относясь ко мне по большей части уважительно – ведь они не могли опуститься до того, чтобы проявить непочтение к супруге короля, – придворные дамы не испытывали теплых чувств к своей госпоже-иностранке. Я обнаружила, что мне тяжело их понять. У меня не было подруг. Не умея заводить друзей, я просто не обладала соответствующим опытом, который можно было бы использовать при дворе, чтобы завоевать симпатии придворных.

Но дело не терпело отлагательств. Я нуждалась в совете.

Мэг поджала губы.

– У вас, несомненно, очень узкие бедра, миледи. Из-за этого вам, возможно, будет трудно рожать.

Мои руки сжались в кулаки – впрочем, в надежном укрытии мягких шелковых юбок. Так, значит, это я виновата в том, что не могу зачать ребенка? Возможно, так оно и было, однако я уловила нотку презрения к моей несостоятельности, прозвучавшую в этой тщательно продуманной фразе.

– Со стороны Его Величества проблем нет, миледи, – заметила Беатрис.

Им, разумеется, хорошо было известно, как часто Генрих приходит в мою спальню.

– Да. – Я покраснела еще сильнее.

Тут слово взяла Джоан, самая молодая и самая добрая из моих придворных дам.

– Моя сестра говорит, что, если растереть высушенные яички дикого кабана в порошок, смешать его с вином и выпить, это даст великолепные результаты.

– У нас есть яички дикого кабана? – упавшим голосом поинтересовалась я; лишенная присутствия духа таким советом, я услышала свой вопрос как бы со стороны.

Наступило молчание. После долгой паузы дамы вдруг дружно прыснули от смеха, причем отнюдь не доброго. Мне показалось, что они смотрят на меня с жалостью, даже когда Алиса пожурила их и призвала к порядку.

– Я слыхала об этой панацее, Джоан, но тут это никак не поможет. Разве что вы сами отправитесь в лес, чтобы убить дикого кабана. Кстати, можете прихватить с собой Беатрис: ее язвительный взгляд свалит вепря с расстояния в двадцать шагов. Нет, думаю, у нас есть вариант получше. Если, миледи, вы будете носить в себе грецкий орех в скорлупе, это укрепит вашу матку и увеличит способность к деторождению.

– А если принимать грецкие орехи в пищу, можно излечить безумие.

Я застыла на месте; от такого неожиданного оскорбления моя пылающая кожа стала вдруг холодной и бледной. От этой нападки со стороны Сесилии меня пронзила боль. Неужели они намеренно проявляют жестокость? Я резко обернулась к придворной даме, приготовившись защищать своего отца.

– Перестаньте, Сесилия! – пришла мне на помощь Беатрис. – Ваши манеры крайне далеки от тех, которые хотела бы видеть ваша матушка. Предлагаю вам прочесть полный розарий до обеда и помолиться Деве Марии с просьбой даровать вам смирение.

Ко мне же обратилась Алиса с выражением сочувствия на лице:

– Мы вложим вам в рукава листья polygonum bistorta[21]21
  Змеиный корень (лат.).


[Закрыть]. А если, миледи, вы к тому же поедите семян цветка Helianthus[22]22
  Подсолнечник (лат.).


[Закрыть]…

– А еще вы, Сесилия, можете помолиться о том, чтобы слабоумие никогда не коснулось членов вашей семьи, – продолжала между тем Беатрис назидательные упреки в адрес дерзкой придворной дамы.

Но я-то знала, что Беатрис предана не столько мне, сколько Генриху и пока еще не зачатому наследнику престола.

– Простите меня, миледи. – Сесилия смиренно потупила взор.

– Благодарю вас, – сказала я Алисе, после чего с чувством собственного достоинства улыбнулась Беатрис.

– Это все молодость, – утешила меня Алиса, а потом строго добавила: – Но этой стае кудахчущих квочек следовало бы быть поумнее; нехорошо насмехаться над женщиной в столь непростом положении.

Однако леди, к которым были обращены эти слова, после такого выговора лишь презрительно фыркали и смеялись по углам, даже несмотря на то, что знали – я все прекрасно слышу.