Текст книги "Запретная королева"

– Благодарю вас, милорд, – ответила я.

И была совершенно искренна. Его ободряющий жест очень успокоил меня после резкого ухода Генриха.

После этого сватовства в Мелёне мои чувства были в смятении. С одной стороны, этот мужчина не отверг меня сразу же, сказал, что я стану королевой Англии… Но сможет ли он меня полюбить? Ответ на этот вопрос даст только время. Если мне суждено стать наградой за то, что Генрих вернется к столу переговоров, то так тому и быть. Мне это даже нравилось.

Кончиками пальцев я коснулась своих губ там, где он их поцеловал.

А смогу ли я полюбить мужчину, которого видела всего раз в жизни? Казалось, что смогу, если только восторженное восхищение и сердечный трепет сигнализируют о любви. Генрих околдовал меня своими чарами, просто улыбнувшись мне и назвав по имени. Старый шрам нисколько не портил его внешности. Для меня Генрих был воплощением всего того, о чем я мечтала.

Королева Англии обязана разговаривать на родном языке своего мужа. Разве Генрих не сам велел мне учиться? И я обратилась с просьбой позаниматься со мной к одному из отцовских придворных – тот владел английским довольно хорошо, а не просто мог составить фразу из нескольких слов. Меня вдохновляла мысль о том, что, возможно, этим я заслужу похвалу своего жениха. Может быть, он даже снова меня поцелует.

«Доброе утро, милорд. Надеюсь, вы в добром здравии». Еще я могу спросить его: «Вы едете сегодня на охоту, милорд? Я хотела бы вас сопровождать». Или даже так: «Вам нравится мое новое платье? По-моему, оно очень красивое». Насчет своих познаний в политике я была уверена меньше, но все равно могла бы задать Генриху вопрос: «Мы пригласим сегодня к нашему двору французского посла? Состоится ли по этому поводу праздничный прием?» Когда стало понятно, что мой неловкий галльский язычок испытывает трудности с произношением сложного слова «праздничный», мой нетерпеливый учитель, юноша всего на несколько лет старше меня, предложил заменить его на «торжественный» – это вышло у меня гораздо лучше. Мне даже удалось отточить непростую, но очень важную фразу: «Ваше Величество, я принимаю предложение вашей руки, для меня это большая честь».

– Он возьмет тебя в жены, – с пафосом процедила сквозь зубы королева Изабелла. – Я не упущу этой возможности заключить союз с английским королем.

Ее едва не трясло от гнева. Уехав из Пуасси и снова обосновавшись в Париже во дворце Сен-Поль, я старалась как можно реже попадаться на глаза матери.

А потом она добавила – ни с того ни с сего:

– Все, решено. Благодаря приданому у тебя нет конкуренток. Он обязательно женится на тебе.

Лицо королевы светилось непоколебимой уверенностью. Она даже коснулась моей щеки, что можно было бы при желании принять за проявление нежности. Я сидела на кровати и смотрела на мать с тревогой. Насколько я знала, предлагаемое нами приданое было гораздо меньше, чем то, что требовал король Англии. Тогда чем же новый план Изабеллы лучше старого? С тех пор как Генрих взял под контроль торговые пути на севере Франции, денег в нашем распоряжении стало еще меньше, так что в нашей королевской казне было пусто – хоть шаром покати.

– Почему вы думаете, что Генрих обязательно возьмет меня в жены? – спросила я.

– Потому что я сделаю ему такое предложение, отказаться от которого способен только дурак. А Генрих далеко не дурак.

Когда же на моем лице отразилось вполне понятное недоумение, мать бросила на меня довольный и хитрый взгляд.

– Генрих возьмет тебя в жены потому, что, сделав это, он одновременно получит и корону Франции. – Выдержав театральную паузу, чтобы произвести на меня еще большее впечатление (что ей вполне удалось), Изабелла добавила: – Именно королевское происхождение станет твоим главным приданым, ma petite. Не сундук золотых монет, а корона Франции. Что он может против этого возразить?

Ошеломленная, я застыла на месте с таким видом, как будто корона Франции только что упала с потолка прямо к моим ногам. Так, значит, она моя и вместе с приданым может перейти моему будущему мужу? Внезапно мне стало очень тесно в новом корсете на шелковой подкладке – Изабелла в конце концов все же решила истратить на меня немного денег. Зеркало, которое я держала, выскользнуло из моей руки – к счастью, оно упало торцом, на мягкое обрамление из синего дамаска, и не разбилось. Неужели моя мать действительно это сделает? Когда я поднимала зеркало с пола, мои руки дрожали: я осознала грандиозность ее замыслов.

– А отец это позволит? – с придыханием спросила я.

– Твой отец ничего об этом не скажет, можешь не сомневаться. Да и с чего бы? У него не хватает ума даже на то, чтобы связать два слова.

Именно поэтому Изабелла взяла на себя смелость принимать решения.

– Вы хотите лишить наследства моего брата Карла?

– Без малейших угрызений совести. – Сильные руки матери опустились мне на плечи, и она, лишь на какой-то неуловимый миг запнувшись в нерешительности, вдруг легонько поцеловала меня в обе щеки. – Мы возлагаем надежды на тебя, Екатерина. Теперь Генрих ни за что от тебя не откажется. Да и как может быть иначе, ведь ты держишь в своих прелестных ручках то, что он желает всем сердцем? Генрих жаждет заполучить французскую корону, и теперь он сможет это сделать, не пролив ни капли крови – ни английской, ни французской. Да он будет радостно улыбаться, направляясь к высокому алтарю, перед которым вы с ним встанете, чтобы поклясться друг другу в супружеской верности. – Улыбка на ее лице становилась все шире.

– Через час встретимся в зале для аудиенций, где подробно обсудим, как ты будешь вести себя при встрече с Генрихом Английским. Ничто – решительно ничто, Екатерина, запомни это – не должно помешать заключению этого союза. Ты будешь идеальной невестой.

Когда мать выходила из комнаты, ее уверенность просто поражала. Но для меня здесь таилась угроза; в порыве чувств я без всякого изящества упала на кровать, нисколько не заботясь о том, что при этом мое красивое платье изомнется. Когда смысл слов Изабеллы дошел до меня, все мои нежные восторги, связанные с предстоящей свадьбой, растаяли. Конечно, Генрих возьмет меня в жены, но не за мое красивое лицо и волосы, не за приличествующие моему положению наряды, не за то, что я буду говорить ему «Доброе утро, милорд!» по-английски. Он взял бы меня, даже если бы я страдала слабоумием и была сморщенной, как старуха.

Что сказала мне Изабелла? Генрих будет дураком, если меня отвергнет, а он не дурак. Кто откажется от принцессы Валуа, которая, вступая в брак, приносит с собой в приданое свою страну? Впервые в жизни я испытала сочувствие к Карлу, ведь он больше не наследник трона.

Мне в голову пришла язвительная мысль: теперь на уроках английского нужно будет учить другие фразы.

«Милорд, для меня большая честь, что вы снизошли до того, чтобы взять меня в жены, хоть я этого и не стóю. Однако я действительно принесу вам бесценный дар».

Какая безнадежность!

Я так прямо и сказала Мишель, которая пришла, чтобы меня поддержать.

– Генриху совершенно все равно, буду я с ним разговаривать или нет. Будь я даже уродливой старой каргой, он все равно женился бы на мне. Он сделал бы это, даже если бы я уже лежала при смерти.

Мишель обняла меня.

– Кэт, Генрих не хочет взять в жены уродливую старую каргу. Ему нужна молодая жена, которая родит ему сына. – Она надела мне на указательный палец правой руки золотое кольцо с темным камнем, сверкнувшим загадочным блеском. – Носи этот берилл, он защищает от меланхолии и яда. И не забывай обо мне, когда станешь королевой Англии; кто знает, увидимся ли мы снова?

Все это нисколько меня не утешило.

Через неделю я получила от жениха новый подарок, который на этот раз дошел по назначению: это был портрет короля Англии в искусно выполненной золотой оправе с узором из эмали и драгоценных камней. Небрежно уронив мягкую упаковку на пол, я внимательно его рассматривала.

– Как думаешь, зачем Генрих мне его прислал? – спросила я у Мишель.

– Чтобы произвести на тебя впечатление?

– Ему это вовсе не нужно.

– Чтобы напомнить о своем царственном величии?

– Я об этом никогда не забывала.

Я была озадачена и напряженно размышляла, держа портрет на вытянутой руке. Я прекрасно знала, как выглядит Генрих, так зачем ему напоминать мне об этом с помощью такой вещицы? Ему не было нужды добиваться моей руки или пытаться вызвать мое восхищение. Я все равно сделаю так, как мне скажут. Зачем тогда это изящное произведение изобразительного искусства? Вместе с подарком мне передали сложенную записку.

– Прочти, – попросила я Мишель, которая в образовании опережала меня на несколько шагов. Все, что мне удалось почерпнуть в Пуасси, – это умение извлекать из струн лютни некое подобие мелодии.

– «Принцессе Екатерине. В ожидании нашей грядущей свадьбы», – прочла Мишель. – И подпись – «Генрих».

Славная мысль. Я поднесла миниатюру ближе к свету, чтобы получше ее изучить. Генрих был изображен в профиль, и я могла бы подтвердить сходство, потому что во время нашего единственного свидания видела в основном его сбоку: высокий лоб, прямой нос, твердый взгляд темных глаз. Мастеру удалось передать тяжесть век, изгиб четко очерченных бровей. Он уловил форму немного полноватых губ, оставлявших у зрителя впечатление железной воли, хотя, возможно, и с некоторым намеком на страстность. А еще ощущение, что это человек очень состоятельный. И очень влиятельный.

Художник использовал все средства, чтобы показать Генриха в лучшем свете. Массивное мужское ожерелье на шее, кольца, усыпанная драгоценными камнями золотая цепь, край рукава из дорогого узорчатого дамаска… Все это весьма впечатляло.

Я коснулась изображения кончиком пальца, уже не в первый раз пожалев, что Генрих здесь не улыбается. С другой стороны, я и сама на своем портрете выглядела ужасно серьезной. Воодушевленная увиденным, я тепло улыбнулась нарисованному лицу.

– Ну, хорошо. А что думаешь ты? – спросила Мишель, наклоняя голову, чтобы посмотреть, что заставило меня улыбнуться.

– Я думаю, что этот человек твердо знает, чего хочет. И очень горд.

Я протянула ей портрет, чтобы она тоже могла рассмотреть его получше. Художник оставил шрам на лице Генриха. Не думаю, что это так уж плохо. В таком виде он казался мне естественным, похожим на оригинал. Может быть, Генрих прислал мне эту миниатюру, просто чтобы показать, что признает меня своей женой. Если я права, значит, под его суровой оболочкой таится нежность. Я очень надеялась, что Изабелла ошибалась. Что я представляю для короля Генриха нечто большее, нежели средство достижения политических целей, живое и дышащее приложение к акту передачи ему в руки Французского королевства.

– Он мне нравится, – просто сказала я.

– Ох, Кэт, думаю, тебе необходимо повзрослеть, и как можно скорее. Иначе может быть очень больно…

Но я не слушала сестру. Мое сердце было объято радостью, и в нем не осталось места для других чувств.

Глава вторая

Несмотря на преграды, в конце концов я все-таки оказалась у алтаря. Где во всем своем царственном великолепии ждал меня Генрих Плантагенет.

– Миледи Екатерина, – приветствовал он меня галантным поклоном. – Я в восторге. Вы еще прекраснее, чем запомнились мне после нашей встречи. Ваши новые английские подданные, безусловно, одобрят мой выбор.

Его слова звучали казенно, как и требовал протокол, но я видела в его взгляде неподдельное восхищение – в этом не было никаких сомнений. В платье с корсажем из золотой парчи я чувствовала себя красавицей: камеристки Изабеллы превратили мое тело в царственный подарок, достойный короля. Меня тщательно вымыли с головы до пят, а волосы мыли и расчесывали до тех пор, пока они не заструились, как шелковый водопад. Брови выщипали, ногти подстригли, кожу натерли настойкой примулы, чтобы удалить даже намек на веснушки; меня шлифовали, наводя лоск и глянец, и в конце концов я засияла, словно отполированное до зеркального блеска серебряное блюдо, – и все это, чтобы порадовать Генриха. Из-под вуали на плечи мне спадали роскошные волосы – такие же золотистые, как ткань моего платья, – словно заявляя Господу в Его храме о моей девственной чистоте и голубой крови королевских домов Англии и Франции.

Подготовленная таким образом, я стояла во всем своем боевом облачении перед алтарем в церкви Святого Иоанна в Труа рука об руку с Генрихом, королем Англии. Он держал мою ладонь крепко, и его лицо, когда он смотрел на епископа, было строгим и сосредоточенным; впрочем, возможно, Генрих просто проникся торжественностью момента.

От каменного пола, как и от потолочных перекрытий, тянуло промозглым холодом, и я вся дрожала. Рука Генриха, лежавшая на моей, тоже была холодна; меня трясло, и я думала, что это заметили все собравшиеся, потому что моя вуаль трепетала, точно соцветья платана на свежем ветру. О, я не боялась, что в самый последний момент Генрих все-таки откажется от меня. Но когда ему по обычаю нужно было положить на молитвенник священника традиционную сумму в тринадцать пенсов (символическая плата жениха за невесту), мои глаза округлились от изумления: из его ладони посыпались золотые монеты. Тринадцать золотых ноблей[11]11
  Старинная английская золотая монета, отчеканенная впервые в 1344 г. в память о победе в морском сражении над французами при Слёйсе (1340).


[Закрыть] – огромные деньги. С другой стороны, эти тринадцать золотых ноблей, вероятно, были все-таки скромной платой за Французское королевство.

Я в очередной раз содрогнулась всем телом, с головы до пят.

– Не нужно так дрожать, – шепнул мне Генрих, когда епископ переводил дыхание. – Вам нечего бояться.

– Конечно, – с благодарностью за поддержку шепнула я в ответ; мне было приятно, что Генрих улыбнулся.

Какой он деликатный, подумала я. Разумеется, он должен понимать, что юная девушка, воспитанная в монастыре, трепещет в такой обстановке от благоговейного страха.

Епископ взглянул на нас, а затем, повернувшись к Генриху, торжественным голосом произнес:

– Vis accipere Katherine, hic praesentem in tuam legitiman uxorem juxta ritum sanctae matris Ecclesiae?[12]12
  Хочешь ли ты взять присутствующую здесь Екатерину в законные жены согласно обряду Пресвятой Богородицы? (лат.)


[Закрыть]

– Volo[13]13
  Хочу (лат.).


[Закрыть].

Генрих ответил мгновенно, не колеблясь ни на миг; но любящего или хотя бы благосклонного взгляда в знак признания нашего союза не последовало. Глядя прямо перед собой, точно всматриваясь в наступающую вражескую армию, появившуюся из-за холма, и по-прежнему крепко сжимая мою руку, английский король ответил так решительно и громко, что это слово взмыло к высоким сводам храма у нас над головой и вернулось, отразившись тысячекратным эхом:

– Volo, volo, volo, volo…

Сначала по рукам, а потом и по спине у меня побежали мурашки. Генрих выглядел гордо, как хищник, как орел, а его ответ прозвучал как заявление о праве собственности – как на меня, так и на его новое приобретение – Францию.

К горлу подкатил комок, и я с трудом сглотнула. Во рту мучительно пересохло, и я испугалась, что из-за этого не смогу ничего сказать, когда придет мой черед отвечать; мысли не стояли на месте, а порхали вокруг неопределенных и сбивающих с толку нюансов моего замужества, словно только что родившиеся бабочки на едва обсохших крылышках.

Моим приданым была королевская корона Валуа. Таким образом, Генрих становился наследником престола Франции. Право на французский трон перейдет к нашему – моему и Генриха – отпрыску как к законному правопреемнику в бессрочное владение. Меня подали королю Англии, как изысканное угощение на золотом блюде, с Французским королевством в придачу. Моя принадлежность к династии Валуа стоила для него больше, чем выкуп за взятого в плен вражеского короля.

Бабочки, порхающие в моей голове, на короткое время приземлились, и я взглянула на Генриха. Даже он, известный мастер ведения жестких переговоров, не смог скрыть торжествующего выражения победителя, когда отвечал на заданный священником вопрос.

Епископ ободряюще взглянул на меня и прокашлялся. Он что, уже обращается ко мне? Я заставила себя сосредоточиться. Скоро все закончится, и через каких-то полчаса я стану женой Генриха…

– Vis accipere Henry, hic praesentem in tuum legitiman maritim juxta ritum sanctae matris Ecclesiae?[14]14
  Хочешь ли ты взять присутствующего здесь Генриха в законные мужья согласно обряду Пресвятой Богородицы? (лат.)


[Закрыть]

Я провела языком по пересохшим губам.

– Volo.

Мой ответ был не таким звонким, как у Генриха, но все равно достаточно четким. Я не стыдилась себя и решения, принятого от моего имени. Многие французские аристократы были против того, чтобы это произошло. Когда моя мать одной фразой предложила англичанам и меня, и корону Франции, при дворе Валуа поднялся громкий ропот. Но чтобы сохранить лицо, чтобы как-то смягчить позор низложения правящего короля, моему отцу позволено было носить корону до конца жизни. Для некоторых это выглядело подачкой, довольно скудной.

К кульминации этой непростой политической договоренности меня вернул торжествующе звучащий голос епископа:

– Ego conjungo vos in matrimonium. In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen[15]15
  Соединяю вас узами брака. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь (лат.).


[Закрыть].

Все было кончено. Мы с Генрихом официально стали супругами. Тут же раздались хвалебные песни, исполняемые музыкантами и певцами, которых, одарив щедрой платой, свозили сюда со всей Англии, но когда мы повернулись лицом к собравшимся, тучи снаружи внезапно сгустились и в огромное западное окно храма громко застучали крупные капли дождя.

Я вздрогнула, отказываясь признавать в этом дурное предзнаменование. Генрих, вероятно, желавший побыстрее закончить церемонию, нетерпеливо сжал мою руку еще крепче, и я украдкой взглянула на него из-под вуали. Нет, подумала я, это не орел. Это лев или леопард, как один из тех, что красовались у него на груди. Генрих сиял, что было вполне понятно. Для него это был триумф, не менее значительный, чем победа в битве при Азенкуре, а я была наградой, военным трофеем, дававшим Генриху все то, на что он надеялся.

Но война, конечно, будет продолжаться. Мой брат Карл, дофин, и его соратники никогда не встанут на колени. Понимает ли это мой новый супруг? Я была уверена, что понимает, но в данный момент Генрих, стоя с гордо поднятой головой, выглядел так, будто уже владел всем миром. Я, его желанная невеста, не была центральной фигурой на этом ярком историческом гобелене. Центром внимания для всех присутствующих был Генрих, и так в нашем браке будет всегда.

– Вы снова дрожите, – тихо сказал он мне.

Я нервничала, напряжение внутри меня нарастало. Я не ожидала, что Генрих заговорит со мной, пока он вел меня по широкому проходу между скамьями к большой двери в западном крыле церкви; взгляд его скользил по рядам гостей, словно искал слабину в боевых порядках противника на поле битвы.

– Нет, – ответила я и попыталась напрячь мышцы и успокоить дыхание; ничего не вышло. – Да, – с сокрушенным вздохом призналась я: так или иначе, Генрих все равно знал, что я его обманываю.

– Вы боитесь? – спросил он.

– Нет, – снова солгала я.

– Не стóит. Все это очень скоро закончится.

От этих слов мой страх десятикратно усилился, ведь после всего этого мне предстояло остаться с ним наедине.

– Я просто замерзла, – сказала я.

В этот миг через окно справа от нас, словно благословение Господне, в храм ворвался яркий золотой луч солнца, пробившийся сквозь просвет в тучах. Золотая цепь с драгоценными камнями на шее Генриха словно вспыхнула огнем. Казалось, что леопарды на его вздымающейся во время дыхания груди напрягают свои золотые мускулы; его черные волосы блестели, как шкура породистого жеребца. Отблески света на складках моей вуали не шли ни в какое сравнение с этой красотой.

Генрих был великолепен, и я поймала себя на том, что инстинктивно вцепилась в его руку, как рыцарь, сжимающий рукоять спасительного меча. Угадав мой страх по выражению моего лица и судорожно сжавшимся пальцам, король успокаивающе мне улыбнулся, и напряжение отпустило – мне стало легче.

– Кубок вина согреет вас. – Жесткие черты его лица смягчились. – Наконец-то дело сделано, – сказал Генрих, поднося мои пальцы к губам. – Отныне, Екатерина, вы моя жена и королева – поздравляю вас. Самому Господу было угодно, чтобы мы были вместе. – С этими словами он поцеловал меня в губы прямо посреди церкви, на глазах у всех. – Вы сделали меня счастливейшим из смертных на всем белом свете.

Мое трепещущее сердце мгновенно растаяло от жара его пламени; я почувствовала, как горячая кровь пульсирует у меня в теле, от кончиков пальцев до ступней ног. К моему удивлению, крошечный комочек радости внутри меня стремительно разрастался, возрожденный к жизни простым пожатием руки и прикосновением губ стоявшего рядом со мной мужчины; я чувствовала себя счастливой, прекрасной и желанной.

Зачарованная осознанием того, что я стала женой Генриха и он первым поздравил меня с этим, я широко улыбалась, проходя мимо приглашенных и излучая уверенность в себе, волнами расходившуюся в стороны. Я больше никогда не буду никчемной, нежеланной и презираемой; Генрих спас меня, отведя мне место в своей жизни и своем королевстве.

Там, где алтарная часть храма под высоким сводом переходила в неф, мы задержались. Позади нас неторопливо формировалась процессия из знатных англичан и французов, и у нас появилась возможность переброситься несколькими словами.

– Англия ждет возможности поприветствовать новую королеву, – сказал Генрих, кивая кому-то из знакомых слева от себя.

– Я надеюсь увидеть Англию в самое ближайшее время, – ответила я, с облегчением отметив, что голос мой звучит спокойно, без намека на внезапно охвативший меня страх из-за того, что мне придется жить в Англии – стране, о которой я ничего не знала, – среди чужих для меня людей. Счастье, охватившее было меня, оказалось недолговечным.

– Вам понравится прием, который я для вас приготовил. Вас будут торжественно встречать по всей стране, от края до края.

Когда Генрих повернулся от толпы ко мне, его лицо светилось улыбкой. Красивый мужчина, примеряющий на своих плечах бремя огромной власти – легко и естественно, будто шелковый летний плащ. Что же такое он во мне увидел? И что бы желал увидеть? Полагаясь на женскую интуицию, я гордо и с достоинством, как и подобает королеве Англии, подняла подбородок и улыбнулась в ответ.

– Благодарю вас, милорд, – ответила я.

Генриху это явно понравилось, и тут моя новоиспеченная уверенность в том, что он позаботится обо мне и защитит от страха неизвестности, вдруг заставила меня добавить:

– И, кстати, спасибо за подарок, сир. Я очень его ценю. С вашей стороны это было…

При этих словах его брови удивленно дрогнули.

– Я не посылал вам никаких подарков, миледи.

– Но как же так?..

Разве его записка не подтверждала этот неопровержимый факт?

– Вы прислали мне свой портрет.

Заметив в его хмуром взгляде непонимание и даже намек на недовольство, я поняла, что ошиблась. Куда только подевались моя царственная гордость и достоинство? Своим маловразумительным ответом я лишь усугубила неловкую ситуацию. Я злилась на себя, ругая за неспособность сохранять уверенную невозмутимость, в отличие от Мишель.

– Простите меня. Наверное, я что-то перепутала, – сумела выдавить я из себя, покраснев до корней волос.

Мои мысли путались, и я молилась про себя, чтобы в этот миг поблизости не было Изабеллы и она не слышала, как я продемонстрировала полную несостоятельность, пытаясь выйти из затруднительного положения.

– Полагаю, его прислал вам мой брат Бедфорд, – заметил Генрих.

– Д-да, – пролепетала я. – Думаю, так все и было.

Наступило неловкое молчание; наша процессия нетерпеливо переминалась с ноги на ногу в ожидании начала шествия. Его брат. Ну конечно! Я вспомнила любезное обращение Бедфорда во время нашей первой встречи. Генрих не стал бы дарить мне символ собственной самооценки. Испытывая душевные страдания, значившие для моего мужа так мало, я судорожно сглотнула, но тут же мысленно отчитала себя. Как-то слишком уж легко меня заставили страдать. Мишель права: мне необходимо срочно повзрослеть. Генрих не виноват, что мое счастье оказалось мимолетным. Это моя вина.

Видимо, почувствовав мое смятение, Генрих успокаивающе похлопал меня по руке, будто маленького ребенка, после чего обернулся через плечо к стоявшим прямо за нами. Это были три его брата – Бедфорд, Глостер и Кларенс. А также дядя Генрих, епископ Винчестерский. Король усмехнулся.

– Вы готовы? Моя дорогая супруга едва не замерзла до смерти. А ее здоровье – моя главная забота. Если хотите и далее быть у меня на хорошем счету, бойко переставляйте ноги. – Его усмешка коснулась и меня. – Дай ей свой плащ, Джон. Ты прекрасно обойдешься и без него.

Лорд Джон со смехом повиновался, и вот я уже закутана в складки тяжелого бархата. Генрих лично застегнул отороченный мехом воротник у меня на шее.

– Ну вот. Мне следовало позаботиться об этом заранее. Должен сказать, что вам этот плащ идет больше, чем моему брату.

Моя дорогая супруга. Его пальцы двигались проворно и уверенно, а поцелуй в лоб был легким и нежным; я продолжала дрожать, но теперь уже от удовольствия – такое внимание и забота были мне чрезвычайно приятны. Я замужем за Генрихом, королем Англии. Теперь у меня есть собственная семья. Впервые в жизни я была связана с человеком, ставившим мое счастье и благополучие выше остального, и его прикосновения меня согревали.

Была ли это любовь? Я не сомневалась, что так оно и есть, ведь мое сердце переполняли непонятные мне желания. Подняв глаза на мужа, двинувшегося в сторону открывшихся дверей, я обнаружила, что Генрих все так же смотрит на меня, словно спокойно оценивая новое приобретение; затем его красивые губы изогнулись в улыбке, а в глазах блеснул отраженный блеск свечей. Его рука сжимала мою ладонь уверенно и властно: я знала, что он хочет меня и никуда не отпустит, и была этому рада.

Я была ослеплена. Мои надежды на этот брак превосходили женские мечты. На то была Божья воля – ведь Генрих сам так сказал, не так ли? Значит, все будет хорошо. Я это знала.

– Ну, в общем-то, могло быть и хуже. Или не могло? – За этими словами последовал язвительный смешок.

Я сидела на почетном месте за праздничным столом – на пиру в честь нашей свадьбы.

– Она слишком молода.

– Но все-таки Валуа.

– Довольно красива.

– Да, если вам нравятся бледные и вялые.

– Поступок Генриха меня удивил. Я-то думала, что он в конце концов попадет под каблучок более крепкой женщины.

Я покраснела от смущения и неловкости. Кем бы я ни была, но уж крепкой женщиной меня никак нельзя было назвать. Зародившаяся было уверенность в себе, помогавшая мне сохранять осанку во время венчания, стремительно утекала, словно паводковая вода через зимний шлюз. В народе говорят, что тот, кто подслушивает, никогда не услышит о себе ничего хорошего. Как верно подмечено! К сожалению, я понимала английский язык уже достаточно хорошо, чтобы уловить смысл этой беседы между тремя английскими дамами.

Знатные и высокомерные, они присутствовали на церемонии моей свадьбы; теперь же, когда пиршество подходило к концу и я знала, что мне необходимо будет встать и достойно выйти из-за стола под внимательными взглядами приглашенных гостей, дамы придвинулись ближе друг к другу, чтобы посплетничать, как и подобает женщинам. Я решила, что они говорят все это не для того, чтобы меня задеть. Наверное, они думают, что я ничего не понимаю.

– Как вы считаете, она унаследует… проблемы Валуа?

– Какие именно? Их так много.

– Безумие, разумеется. Вы видели ее отца? Неудивительно, что они держат его взаперти. – Это сказала розовощекая брюнетка, у которой по всем вопросам было собственное мнение, причем каждый раз не в мою пользу.

Я взглянула на Генриха, чтобы увидеть его реакцию, но он оживленно беседовал со своими братьями Бедфордом и Кларенсом, сидевшими справа от него; все трое энергично орудовали ножами.

– А вероломство…

– Экстравагантность…

– Адюльтер…

Дамы дружно посмотрели в сторону Изабеллы, пытавшуюся в этот миг привлечь внимание какого-то мужчины, а затем перешли на шепот, но все равно говорили недостаточно тихо, чтобы я не могла расслышать их слова.

– Она любит юных мужчин, причем чем моложе, тем лучше. Блудница да и только. Которая превращается в настырную стерву, везде сующую свой нос, когда речь заходит о политике.

– Хотелось бы надеяться, что эта не унаследовала от своей матери ничего такого.

Брюнетка бросила на меня быстрый взгляд. Я невозмутимо смотрела прямо перед собой, сосредоточив внимание на лежавших на столе крошках, словно они несли в себе какое-то важное послание.

– Безумие в любом случае лучше, чем необузданная похоть.

Последовавший за этим тихий ехидный смешок был точно удар кинжала в мою нежную девичью плоть.

Головы дам вновь сдвинулись поближе друг к другу.

– Если невеста иностранка, да еще и любит командовать, – это всегда серьезная проблема. Она захочет насадить у нас французские порядки. Навязать нам свои правила.

Они дружно и с возмущением вздохнули.

– Может быть, она ожидает, что мы и разговаривать с ней будем по-французски?

– Как думаете, станет ли она соблазнять наших молодых придворных, когда король будет в отъезде?

К этому времени я была уже охвачена ужасом. Так вот что думают обо мне англичане? Я только-только вступила в брак, а во мне уже видят французскую распутницу, любительницу позабавиться? Неужели предполагается, что я сделаю этих женщин своими придворными дамами? Неужели у меня не будет выбора?

– Похоже, ей и сказать-то нечего. До сих пор она едва связала пару слов.

«Они жестокие, – шептал мне внутренний голос. – Ты им не нравишься. И они постараются причинить тебе боль».

Я знала, что это правда. Эти дамы уже осудили меня, признали неподходящей для новой роли. Мне хотелось закрыть уши руками, но как раз в этот миг наступила тишина, краткий перерыв, во время которого менестрели большими глотками пили эль, чтобы промочить пересохшее горло, а музыканты подстерегали слуг, проносивших мимо блюда с угощениями, чтобы стащить оттуда что-нибудь, если удастся.

– Она не похожа на властную женщину. Скорее это робкая серая мышка…

В моей груди под роскошным, черным с золотом корсажем кипело от негодования. Этот праздничный пир должен был стать для меня триумфом. Мэр Парижа прислал Генриху несколько повозок, доверху наполненных бочонками вина, в знак благодарности за то, что тот не сровнял городские стены с землей. Возможно, губы моей избалованной матери и кривились в пренебрежительной ухмылке, когда она пила этот прекрасный выдержанный напиток, но его качество на самом деле было выше всяких похвал.

В жарком зале у нас над головами тяжело свисали полотнища флагов с английскими леопардами и лилиями Валуа. Казалось, мне следовало бы ликовать. Рядом со мной сидел самый могущественный мужчина Европы – да еще и самый красивый, с моей точки зрения, – и было непонятно, как можно быть настолько глупой, чтобы позволить этим чванливым англичанкам испортить мне праздник? Между тем их отчетливо звучащие голоса продолжали перемывать мне косточки.