Текст книги "Всадник"

6. Контрапункт

В ночь, когда доктор Делламорте разрушил библиотеку Камарга, Апеллес должен был выйти на внеочередное дежурство. Лейб-гвардия состояла из уже встречавшихся нам крылатых лучников, прæторов, которых всегда было четырнадцать: новый крылатый охранник появлялся под началом блистательного Джонара сед Казила только тогда, когда умирал один из прежних. Продолжительность жизни и необходимость смерти лучников ничем не определялись, и жили они куда дольше обычного горожанина. Но все-таки время, беспристрастный жнец, не преминуло несколько раз полоснуть своим серпом и по гвардейцам, и по истечении ста тринадцати лет оставался лишь один современник, свидетель и участник происшествий Дня избавления, Апеллес, в тот незапамятный день лично использовавший свой чудесный лук, чтобы уничтожить Всадника.

Прошедшего времени оказалось недостаточно, чтоб свести Апеллеса в могилу: он все не умирал, а происшествия того страшного дня беспокоили его все сильней. Апеллесу, прямодушному и лишь затем лояльному, не давало покоя осознание того, что он, честный и могучий воин, принял участие в засаде, стал пешкой в руках подлого тирана; как трус, позволил группе вооруженных солдат уничтожить одинокого противника, и победил потому лишь, что на их стороне в самом буквальном смысле был бог. Выход этому ядовитому, обжигающему противоречию Апеллес дал, сделавшись художником: явление Красного Онэргапа и ужасающая гибель Всадника открыли в лучнике дар, и ему надо было деть его куда-нибудь, вычерпать из себя. Вот он и клал его на полотно мазками, сам растирал какие-то порошки, смешивал их с маслами или яичным желтком, экспериментировал с кожей, холстом и деревом. Рисовал, писал, а потом складывал – одну картину поверх другой – и никому не показывал, ни с кем не делился, ничего не продавал. В Камарге были зодчие, скульпторы, ювелиры и даже художники, но все они работали серьезно – строили и оформляли здания, ваяли статуи, изготавливали удивительные украшения, в общем, занимались ремеслом, а у Апеллеса уже было одно серьезное ремесло – гвардия, и ему отвлекаться на художества не полагалось.

Но Апеллес не придавал значения полагающемуся, ибо искренне считал, что уже слишком стар для этих предрассудков. Травматическое происхождение его дара вовсе не означало, что изображал он все лишь в оттенках красного, как в тот день, когда все было залито кровавым огнем. Напротив, он писал все, кроме алого божества, которое лицезрел во всем уничтожительном блеске. Торговца медными лошадками (по старой традиции их покупали всем мальчикам города как оберег от неведомой мальчиковой опасности) и молодую мамашу, задумчиво вертящую в руках маленькую фигурку, луну над библиотекой, вцепившуюся за верхушку башни, как бриллиантовая корона, холодную Моржовую гавань, реку Кама и мосты. Был у него даже портрет Джонара, разбирающего лук, – редкий момент в занятой жизни незаменимого царедворца…

Апеллес, конечно, узнал всадника и даже себе мог признаться лишь тайно, что рад этой встрече, этому появлению. Но он не мог понять, откуда тот взялся спустя сто тринадцать лет живой и относительно невредимый, ничуть не изменившийся, будто время шло мимо, а он провел его где-нибудь в сторонке на берегу, глядя, как мимо бегут года, несущие в потоке всех, кроме него. Будто не сожгло его, истыканного стрелами, огнем. Потерзавшись немного, лучник вдруг понял, что не хочет находить ответы ни на какие вопросы, а хочет на сей раз стоять, держа звенящий от натуги лук, не против всадника, а рядом с ним. Апеллес сделал для него крошечную картинку с башней, а еще нарисовал тончайшей медзунамской кисточкой то, что принес сейчас с собой во дворец, потому что этой ночью его вызвали на внеочередное дежурство.

Обычно в Соборной галерее дворцовой стражи – высоком зале, где теряющийся в тенях и дымке свод поддерживали стройные колонны, похожие на причудливые деревья, а стены были украшены приглушенно пламенеющими мозаиками гиптов, – находились лишь трое дежурных гвардейцев. Сегодня Апеллес нашел там всех: не только военных, но и заклинателей во главе с кабинетным магом Карааном Дзиндой. Пржторы стояли, сложив крылья за спиной и почтительным полукольцом окружая Джонара, возвышавшегося над ними на полголовы. За ними, как и подобало по рангу, собрались фато, великие генералы, а за спинами тех Апеллес с удивлением увидел даже некоторых форца. Видимо, дело было совсем плохо, если сед Казил принял решение не только поставить под лук всю лейб-гвардию, но вообще собрать всех, до кого смог дотянуться: такого не случалось уже сто тринадцать лет, и знали об этом Апеллес и Джонар. Лицо великого визиря было мрачно, и периодически появлявшаяся на нем сухогубая улыбка лишь усиливала тревогу. В галерее было не слишком много света, и Апеллесу показалось, что из высоких холодных теней наблюдает за ним чей-то не по-доброму веселый взгляд.

– Враг внутри, – без торжественных предисловий сказал великий визирь, сложив за спиной радужные крылья с кружевным рисунком. – Он уже на сакральном Пути[49]49
  То есть на пути от Священной рощи Хараа-Джеба до дворца тарна.


[Закрыть]. Он убил Привратницу, разрушил Библиотеку и обезвредил священного Горностая: возможно, уничтожил ее. Его цель – дворец и лично тарн: покончив с властью, он вызовет на бой самого Онэргапа. И если враг победит, Камарг прекратит существование – лишившийся главной святыни, наш город и так уже оскоплен. Следом за Камаргом, средоточием сознания, заполыхает, подобно стогу сена, и весь остальной бессмысленный мир. У него могут быть союзники, поэтому, хоть все мы работаем во имя общей цели – защитить наш дом, я призываю вас не доверять никому. Задавайте вопросы, пока есть немного времени.

– Кто этот человек, любезный мой Джонар? – спросил Караан Дзинда подчеркнуто фамильярно.

– Это тот же человек, мой милый Караан, убийством которого я руководил сто тринадцать лет назад, – отвечал старший министр в тон ему, – именно его уничтожение и ознаменовало Избавление. Он Всадник. Он враг всему живому в нашем мире, и я знал это еще тогда – ведь он сделал невозможное, преодолев Пребесконечный океан. Потому тарн и отдал приказ уничтожить его. Внешне он просто человек, но человеческого в нем нет ничего – он несет разрушение и гибель, как лишенный рассудка пожар. Цели его неисповедимы.

– Помогают ли ему гипты или эфесты, о визирь? – поинтересовался Актеон, один из лучников.

– Нет, прæтор Актеон, – отвечал сед Казил. – И те и другие ненавидят его и боятся.

– Эфесты боятся его, о визирь? – повторил Актеон с усмешкой.

– Эфесты боятся его, прæтор Актеон, – эхом откликнулся великий визирь.

Высокие своды наполнились молчанием. Молчали лучники, молчали фато и форца, молчал и сам высший вельможа, лишь переводил взгляд с одного воина на другого. Апеллес вдруг увидел, что в глазах Джонара затаилось отчаяние: нынче предстояло проверить на прочность День Избавления, и старый царедворец Джонар сед Казил, радужная стрекоза, настолько же отважный солдат, насколько бессовестный интриган и манипулятор, не верил в победу. Не в этот раз.

– Как остановить его, о визирь? – спросил кто-то из задних рядов.

– Как угодно, – пробормотал сед Казил, не удосужившись назвать спрашивавшего по имени. – Заклинаниями, луками, мечами, западнями, веревками, жалами… всем, что подействует.

– Да, о визирь, – проговорил Апеллес, сам удивленный тем, как спокойно звучал его голос, – но чем его можно остановить?

Визирь перевел взгляд на лучника, и даже пропаленному бойцу Апеллесу от этого взгляда стало не по себе, как будто его командир знал, что ему нельзя доверять. «Да не дважды ли ты предатель, дорогой мой, – спросил он сам себя, – надеешься одну несправедливость исправить второй, еще более глупой?» Он уж ожидал от министра отповеди, но тот ответил ему неожиданно спокойно, с усталой рассудительностью:

– Если он поймет, пред-прæтор[50]50
  То есть «капитан командиров».


[Закрыть] Апеллес, что вещи, которые он уничтожает, имеют право на собственную жизнь, он остановится сам. И чем яростней мы будем отстаивать это свое право, тем убедительнее будем выглядеть и, не исключено, превозможем его. Но если ты спрашиваешь, куда его надо ткнуть мечом, чтоб он умер или хотя бы потерял сознание, – это мне неведомо.

Собравшиеся снова замолчали. Когда стало понятно, что тягостное безмолвие не родит больше ничего, Джонар раскрыл широкие слюдяные крылья, щедро взмахнул ими, поднялся к высокому потолку и слился с нарастающей тьмой. Пржторы, вздохнув, принялись проверять сангандские луки, настраивая их, как музыкальные инструменты перед концертом. Фато и форца рассредоточились на дальних и ближних подступах к дворцу, занимая боевые позиции, а заклинатели, ведомые Дзиндой, сгруппировались перед выходом к колыбели тарна. Прошло немного времени, и потолок Соборной галереи раскрылся семью красиво изогнувшимися наружу лепестками. Гвардейцы выстрелили в небо, как живой фейерверк, и разлетелись в разные стороны.

Расставшись с горностаем, всадник провел какое-то время, сидя на снегу под деревом, раздумывая о чем-то и собираясь с силами. В густой тьме ему, привыкшему к черноте и отсутствию света, действовать было удобнее. Кроме того, хоть он и не желал в этом признаваться, он очень устал (на то, чтоб рассечь библиотеку, преодолевая титаническую волю ее основателя – и его предка! – у него ушли почти все магические силы). Так прошло два или три часа.

В небе показалась птица; она снижалась. Но нет, то была не птица – у пернатых два крыла и короткие ноги, а у этой было три пары конечностей, и две пары из них могли похвастаться длиной, положенной людям. Гвардеец осматривал священную рощу Хараа-Джеба сверху. Увидеть в белоснежном царстве черного человека, похожего на лезвие из тьмы, рассекшее сияющую серебряную парчу, было бы просто, когда б не мешали ночные тени, мазками исполосовавшие рощу, – в это время суток ее освещали факелы и горящие ледяные плоды в ветвях деревьев. Миновав платан, где вошел в тень Делламорте, и не заметив врага, птица решила проверить подступы к дворцу.

Но охраны не оказалось: ни гвардейцев, ни форца, ни фато. Обеспокоенный прæтор пустил горящую стрелу в воздух. Ведь ясно, что внеочередное дежурство объявили не зря, и сед Казил даже сообщил о пути продвижения врага – почему же никого не было на священном Пути? Просто все, кого собрал великий визирь, подсознательно пытались уйти от столкновения с всадником вдали от своего «места силы» и потому сгрудились кто дальше, а кто ближе, но все же под сенью дворца или вокруг колыбели: ведь сюда враг пришел бы неминуемо. Где же враг? Лучник медлил.

Он так и не увидел бы Делламорте, а тот так и переместился бы к дворцу беспрепятственно, если бы не помощь неожиданного союзника. Всадник не ошибся, не доверяя горностаю: оправившееся от шока пушистое божество проворно взбежало по пинии и белой молнией метнулось к горлу врага, защищенному воротником, но все же не упрятанному в доспех. Хараа-Джеба была не простым зверем, поэтому на то, чтобы отцепить от себя отчаянно визжащий клубок непорочно белого меха и стальных когтей, располосовавших ткани – и одежды, и живые, – у всадника ушло несколько долгих секунд и почти все внимание. И когда скомканная серебристая шкурка, словно испорченный меховой воротник, брошенный скорняком, отлетела на землю, было уже слишком поздно: гвардеец увидел врага. Тогда, пользуясь секундной оторопью соперника, всадник отстегнул плащ и бросил его на снег. В руке у него теперь был стилет, за спиной Торн (меч с кровавым камнем[51]51
  Или bloodstone. Меч этот Делламорте получил давно – еще в бытность Всадником. Он был выкован гиптами, а в рукояти его красовался так называемый ani’drhad, или «пожиратель камней» (мы для простоты называем его bloodstone). Около трех тысяч лет назад гипты открыли одну жилу ani’drhad и принялись разрабатывать ее, восхищенные красотой камня. Через некоторое время, когда выяснилось, что «пожиратель камней» заставляет их самих распадаться на куски и истекать черной кровью, доступ к жиле был закрыт, а разработка «кровавого камня» запрещена под страхом изгнания из Дагари. Существовало лишь два изделия, в которых был использован этот загадочный минерал, – меч Делламорте и доспех высокого тарна Камарга; толком не известно, кто именно сработал эти предметы. Хотя bloodstone был вреднее всего для гиптов, ни людям, ни эфестам он особенно не нравился, так как отравлял кровь противника, лишал его воли к сопротивлению и победе и рубил всегда так близко к сердцу, как мог.


[Закрыть]), а на лице маска. Лучник медленно, словно загипнотизированный этим зрелищем, стал натягивать тетиву; Делламорте же, не теряя понапрасну времени, метнул в охранника стилет – тот неосторожно завис прямо над ним. Коротко охнув, гвардеец обрушился вниз, прямо на острие уже выхваченного из-за спины меча, и – взвился в небо струей огня, словно кровавый фейерверк.

Всадник вздохнул и подобрал трофейный лук.

– Неприятно, – проговорил он негромко, – лучшего сигнала и не придумать. Кто же знал, что эти квесторы выбывают из игры с такой помпой?

Гибель первого лучника увидели не только гвардейцы, вылетевшие из Соборной галереи, но и другие защитники дворца. Как ни странно, диспозицию это особенно не изменило: как и опасались осажденные, всадник находился где-то под защитой деревьев, и чтобы найти его, нужно было делать пешую вылазку, так как распознать фигуру убийцы среди теней и неясных всполохов с воздуха не представлялось возможным. Потому-то прæторы, оставшиеся на охране дворца, отрядили в рощу отряд из двух десятков форца и фато. Те, рассредоточившись, методически прочесали священную рощу и наконец на некотором отдалении увидели фигуру Делламорте – огромную и темную, будто врытую в землю. Он стоял недвижно, занятый своими мыслями, и не реагировал на присутствие неприятеля.

– Кто знает, каким ведунством он занят? – сказал один из генералов. – Возможно, планирует поджечь землю под нашими ногами. Надо вызывать стрелков!

С этими словами генерал пустил сигнальную стрелу (всадник не отреагировал и на этот раз), и на подмогу им отправились четыре гвардейца, а Апеллес и еще один капитан, Актеон, повинуясь сигнальной стреле Джонара, полетели на усиление Поста номер Один – политического сердца Камарга, где уже дежурила обычная четверка охраны. Апеллес ненадолго подлетел было к прæтору Алектриону, чтобы дать какой-то совет, но Актеон уже кричал, что нет времени, что Первый пост важнее, что он видит сигнальную стрелу от Джонара, и Апеллес, ободряюще хлопнув Алектриона по спине, ринулся к океану. Они пролетели немного, когда Актеон, доселе летевший в молчании, прокричал против ветра, трепавшего не только его крылья, но, казалось, и мысли:

– Джонар ошибся! Надо было лететь к ребятам в рощу!

– Почему это? – сердито спросил Апеллес, закрывший лицо от ветра толстым клетчатым шарфом и от этого в полете звучавший глухо. Актеон подлетел поближе.

– Потому что злоумышленник не умеет летать! Он не доберется до поста! Как? Надо было устроить засаду в роще, и он бы не прошел!

– Он пройдет через дворец! – закричал Апеллес, но шарф опять заглушил его слова.

– Что? – разозлился Актеон и подлетел еще ближе. – Опустил бы ты шарф! Через дворец? С ума ты сошел! Кто пропустит его во дворце? Никто твоему созидателю не откроет люк: циклопы слушают только Джонара!

– Никакой он не «мой», – пробормотал Апеллес, ежась на холодном ветру: это невинное обозначение принадлежности почему-то расстроило его. – Но если он правда созидатель, то что ему жала? И люк он легко откроет.

– Да что ты говоришь-то? – Актеон подлетел к Апеллесу. – Кого там зароют?

– А вот кого, – совсем тихо сказал Апеллес и коротко, но точно ткнул Актеона в грудь зажатой в кулаке стрелой. – Прости, Актеон, мне сейчас компания ни к чему.

Глаза Актеона расширились. Еще какое-то время он продержался в воздухе, несомый мистической инерцией, но вскоре крылья его обвисли и он полетел вниз, в темный океан, где змеились холодные снежные завитки. Затем произошло то, что всегда происходило, когда умирал лучник, то, что произойдет, когда придет черед Апеллеса. «Может быть, сегодня?» – подумал капитан гвардейцев, отрешенно наблюдая за гибелью товарища. Затем он развернулся и, взмахивая могучими крыльями, понесся назад.

Водительствуемые Алектрионом лучники быстро преодолели расстояние, отделявшее их от передового отряда, и, увидев, куда указывали им разведчики, не приближаясь, открыли огонь по все так же не двигавшемуся Делламорте. Немного постояв, тот рухнул как подкошенный. Вот так удача! Воодушевленные успехом гвардейцы опустились на снег и присоединились к пешему отряду. Они некоторое время совещались; Делламорте не двигался.

– Полагаю, – наконец авторитетно заявил Алектрион, – что волшба ему на сей раз не помогла. Этим лукам не может противостоять ничто![52]52
  Алектрион не был бы так уверен, если бы знал историю о неудавшемся пленении эфестами Уго. Но он не знал ее: в обучении гвардейцев большая часть времени отводилась физической подготовке, а не изучению гуманитарных дисциплин.


[Закрыть]

Сгрудившись, воины направились к телу Делламорте, чтобы поднять его на щиты и принести во дворец – воистину это был бы самый ценный трофей за все время существования столицы! Осторожно ступая по тихому хрупкому снегу и как будто сопровождаемые неодобрительными взглядами волглых черных деревьев, тысячники приблизились к месту, где лежал поверженный враг.

Но тела на снегу не оказалось – лишь распростертый на земле плащ в разрезах и подпалинах да несколько длинных веток. Алектрион моментально понял все и посмотрел на спутников.

– Это конец, – сказал он, взмывая в воздух. – Скорее…

Договорить он не успел. На отдалении, там, откуда они только что пришли, с дерева спрыгнула фигура – легкая и тонкая; и если глаза не обманывали Алектриона, вооружена она была таким же луком, как у него самого. Алектрион вскинул оружие, но было поздно. Череда стрел – Делламорте выпустил их со скоростью, которая сделала бы честь самому опытному гвардейцу, – без усилий рассекла на части трех лучников, по неразумию оставшихся на земле, и большую часть пеших воинов; оставшиеся были парализованы страхом.

Однако лук Делламорте внезапно иссяк, а Алектрион по-прежнему висел в воздухе – далеко и высоко – и не собирался просто так принимать смерть. Гексенмейстер пробормотал короткое проклятие: теперь придется возвращаться, ибо если оставить позади небольшой авангард генералов Алой Тысячи он мог без опасений, то открывать спину воздухоплавающему лучнику было гибельно. Быстро перемещаясь от дерева к дереву, благо помогала роща, самим существованием черных стволов и сыплющегося с ветвей снега мешавшая Алектриону хорошо прицелиться, всадник успешно ушел от трех разрушительных стрел и вступил в самый опасный ближний бой: на него одновременно накинулись шесть выживших защитников дворца. В дело пошла тактика, которую все еще витавший в небе Алектрион назвал про себя «фонтаном смерти».

Но он ошибался – созидатель двигался как созидатель, а не как легендарный эфест, и оперировал двумя разными клинками, коротким и длинным. Похоже, ему помогал простой кожаный дублет и одеяние цвета ночи, словно отторгавшее чужое оружие, – крови на нем не было, услышать крика никому не довелось, а дыхание сохранялось ровным. Только мерно и как будто устало взлетал мерцающий Кольт, а Алектрион все боялся выстрелить, чтоб не задеть своих.

В небе к западу вспыхнул еще один факел. Как такое могло быть?! Необъяснимая гибель товарищей наполнила сердце Алектриона ужасом и тоской – никто прежде не убивал лучников, это лучники… убивали убийц! Алектрион в смятении оглядел рощу брани, заложил небольшую глиссаду над обугленной поляной и, зная лишь, что чужая кровь где-то здесь и остановить ее и ее носителя больше некому, снова выпустил сигнальную стрелу в воздух. Во дворце поймут: дело плохо.

И вдруг, не веря своим глазам, Алектрион разобрал в воздухе силуэт Апеллеса. Подмога уже спешила! Воодушевленный Алектрион спикировал на врага (тот уже расправился с противниками и теперь, выйдя из укрытия, ждал гвардейца в окружении бездыханных тел, залитый кровью), натянул лук и выпустил стрелу, затем, не дожидаясь, еще одну – и, пролетев на бреющем, снова взмыл в небо. Кажется, один из выстрелов достиг цели.

– «Мы будем сражаться в тени?» – процитировал всадник. Он отступил под дерево, аккуратно разрезал на себе дублет и сорочку, стиснув зубы, точным движением рассек собственный правый бок и осторожно извлек из-под двух нижних ребер наконечник огненной стрелы, после чего охнул и немного помолчал. Затем все-таки прокомментировал, продышавшись: – Похоже, эти ребята учли уроки Ксеркса[53]53
  Всадник, конечно же, цитирует краткую речь царя спартанцев Леонида.


[Закрыть].

Постояв, прислонившись к дереву, магистр для верности кинул себе в лицо пригоршню снега и добавил с уверенностью чуть большей, чем ощущал:

– Второй Трубной площади не будет, мои амуры, не надейтесь[54]54
  См. главу «Трубная площадь» второй книги «Магистр».


[Закрыть].

Тем временем Алектрион все кружил в воздухе, далеко и высоко. Он увидел, конечно, что ранил неприятеля, и теперь, для профилактики выпустив в созидателя серию горящих стрел, выжидал. Делламорте отбил атаку круговым движением меча над головой и снова отошел под влажную тень дерева. Магистр был весьма раздосадован этой охотой и собрался уже поднять с земли лук, чтобы сразить последнего гвардейца стрелой – но лук оказался сломан. А врагу его тем временем пришли на помощь: Апеллес подлетел совсем близко. На таком расстоянии гексенмейстер, конечно, не мог узнать художника и признался себе, что переход от святилища Хараа-Джеба к дворцу выходил куда более проблематичным, чем он рассчитывал.

Алектрион приветствовал товарища с радостью:

– Гляди-ка, капитан, похоже, мы обезвредили разрушителя! Попытаемся убить его или возьмем жи… – Но он не успел договорить: что-то случилось с крыльями – как будто смертельная судорога свела их, и он камнем полетел вниз с высоты, сколь безопасной для атаки с земли, столь небезопасной для столкновения с ней. «Это Апеллес, он хлопнул меня по спине, – успел подумать Алектрион. – Апеллес – предатель. Апеллес… Всадник… День избавления!» Ужаснувшись своим выводам, Алектрион вспыхнул языком жидкого пламени и стрелой унесся в глубокие ночные небеса, направляясь следом за тремя своими товарищами к тому же неведомому центру. Он вернулся к создателю, все поняв.

Понял все и Всадник. Он убрал меч за спину и равнодушно проследил, как теряет высоту последний капитан гвардейцев, как вспыхивает красивым факелом, как неизбежно утончаются ночные тучи, расходятся обложные сизые облака, синеет полуночное небо. Затем магистр подошел к месту крушения лучника, подобрал его оружие, с облегчением выдохнул, помахал рукой Апеллесу (тот полетел прочь) и повернулся, чтобы идти ко дворцу. Потом, как будто вспомнив о чем-то, поднял с земли тельце горностая и аккуратно спрятал под дублет, поближе к ране.

Апеллес прибыл к Посту в одиночку и коротко обменялся с Джонаром новостями. Дело было плохо: всадник, которого эти двое – свидетели Дня Избавления – уже могли называть и Всадником, и Магистром, перехватывал инициативу. Однако ходу к колыбели ему по-прежнему не было: даже умей летать, он не нашел бы ее в океане – Первый пост не располагался напротив дворца.

Две «стрекозы» спустились к гигантской колыбели, как и все в городе, отмечая синеющее небо и расходящиеся тучи, и подлетели к кованому плетению. Апеллес остался чуть позади с четырьмя гвардейцами, витавшими по углам, соответствовавшим сторонам света, а Джонар направился прямо внутрь.

– Как обстоят дела во дворце, стрекоза? – раздался напряженный голос.

Почтительно сложив крылья, Великий визирь спустился к Высокому тарну, располагавшемуся посреди темного океана. Зажжем же виртуальный гиптский фонарик и оглядимся.

Мы увидим, что в колыбели кругом сидят на подушках, скрестив ноги, пятеро вычурно разодетых мужчин в палевом кружеве, вязаной парче и мягкой обуви, но никакого младенца в ней нет. Перед каждым сидящим лежат довольно странные вещи. Перед одним – громадная погремушка, перед другим – сложенная голубая ткань с монограммой в углу (судя по всему, пеленка), перед третьим – соска размером с кулак, перед четвертым – игрушечная лошадка (размером с маленького пони) и перед пятым – шитая золотом фетровая корона такого размера, что при желании ее можно использовать как пояс для беременной женщины.

Всадник сказал правду – тарна в месте силы не было. Через определенные промежутки времени хранитель соски громко испускал звуки, характерные для младенца, – чмокал, агукал и даже хныкал. Слышавший это Апеллес, зависший неподалеку, только сокрушенно качал в темноте головой; остальные лучники, напряженно вглядывавшиеся в темноту, не обращали на привычные звуки внимания.

– Один из твоих стрекоз, Джонар, видел факелы над Священной рощей, – еле слышно проговорил человек с игрушечной лошадкой. Сегодня его палец оттягивал перстень с изображением Красного Онэргапа, заботливо окружающего лепестками колыбель с младенцем: была его очередь блюсти место Высокого тарна.

Джонар, находившийся в центре круга местоблюстителей, склонился перед главой совета.

– Увы, высокий повелитель, – признал он. – Мои гвардейцы в роще отошли к отцу, и сердце мое тяжело.

– Все девять? Все, кроме пяти вот этих, – местоблюститель осторожно указал глазами за борт колыбели, – и тебя самого?

– Я не принадлежу к гвардейцам, – уточнил Джонар. – Но судя по количеству факелов, наш расчет в роще уничтожен. Думаю, что рассчитывать на троих, оставшихся на подступах к дворцу, не приходится.

Как бы в подтверждение его слов вдали – но ближе, куда ближе, чем раньше, – вспыхнули еще два факела, один за другим. Высокий совет безмолвствовал.

– Возможно, заклинатели Караана сумеют остановить его? – спросил Джонар с кривой усмешкой. (Он считал Дзинду книжным червем и никогда не уважал; тот, впрочем, отвечал великому визирю взаимностью.)

– Я хочу знать, что произошло, когда Апеллес и Актеон летели сюда, – сказал местоблюститель мрачно. – Узнав, как враг на расстоянии подействовал на Актеона, мы поймем, не эвакуировать ли Первый пост.

Джонар отошел к борту колыбели, надеясь, что его лица не видно Совету. Бежать? Они готовы бежать от Всадника, оставить Камарг! Жалкие насекомые. Охваченный яростью и не в силах возражать, визирь подозвал Апеллеса. Апеллес подлетел и вежливо опустился за бортом.

– Войди, Апеллес, – позвал человек, сидевший по правую руку от местоблюстителя. В руках у него нервно подрагивала погремушка.

Апеллес перелетел через ограду.

– Как погиб Актеон? – поинтересовался местоблюститель.

– Он… я не смотрел на него, повелитель, – ответил Апеллес и только тут вспомнил, что должен склониться. Он склонился. – Мы летели и переговаривались, как вдруг он вскрикнул, вспыхнул, и через несколько секунд его уже не было.

– Это работа созидателя? – еле слышно спросил человек с пеленкой.

– Наверное, повелитель, – ответил Апеллес, повернувшись к говорившему, – ибо чья же еще это может быть работа.

– Почему он не уничтожил тебя? – подозрительно спросил человек, нервно теребивший мягкий зубец короны с вышитым на нем синим драгоценным камнем.

Апеллес снова повернулся, чтобы находиться лицом к говорящему.

– Думаю, мне повезло, повелитель, – объяснил он, – его отвлекли ребята в роще.

– Почему он не продолжает действовать на расстоянии? – прошептал пятый, с соской.

– Могу лишь догадываться, повелитель, – ответил Апеллес, которому уже порядком надоело крутиться. – Подозреваю, гвардейцы сильно его повредили, а может, и убили. Может, стража захватила его, у них ведь есть Жала.

– Ты стоял сейчас спиной к городу, – сказал местоблюститель с лошадкой и перстнем, – а не то увидел бы, что он убил еще двоих ваших…

Вспыхнул третий факел, и воцарилось молчание. Все лучники, кроме охранявших колыбель, были мертвы. Оставалась лишь одна надежда – на заклинателей.

– Мы не можем ждать… – подвела итог лошадка. – Мы не знаем, что происходит с врагом, и должны покинуть город.

– Мы можем узнать, – неожиданно возразил Апеллес. – По крайней мере узнать, где он, чтобы вернее рассчитать пути отхода.

– Что? – Джонар сделал шаг к своему капитану. Визирь глядел на гвардейца с откровенным недоверием. – Что ты говоришь?

Апеллес ненадолго потупился:

– Я не рассказывал, господин… но я научился следить за объектами с помощью своих художеств. Они показывают передвижения человека, если правильно нарисовать место, где он находится. Я зарисовал, разбив на квадраты, рощу и дворец. Рисунки при мне.

– Покажи, покажи! – повскакивали с подушек блюстители, но главный остановил их жестом.

– Сидите, – молвил он властно. – Пускай смотрит Джонар, он лучше всех знает территорию.

Джонар подошел к Апеллесу, а тот вытряхнул из-за пазухи длинную трубку рисунка и начал аккуратно раскатывать его на полу, комментируя:

– Картина выполнена настоящей медзунамской кисточкой. Тушью. Мне удалось изобразить все очень тонко…