Текст книги "Серая мать"

– Идут… Идут…

Она отняла руку от стены, и стрелка замерла, прижала обратно – и та снова неохотно поползла.

– Из колеса есть выход… – прошептала Олеся, продолжая следить за движением золотистой стрелки по черному циферблату.

– Что? – не понял Семен.

– С этой стеной что-то не так! – возбужденно заговорила Олеся, повернувшись к нему. – Часы ходят, видишь? Надо только понять…

Не отрывая взгляда от часов, они с Семеном синхронно, словно сиамские близнецы, двигались то в одну сторону, то в другую, то выше, то ниже. Некоторое время спустя стало ясно, что часы начинают идти лишь на одном участке шириной около двух метров, внешне ничем не отличающемся от остальной стены.

– Но как-то же это работает… Должно же быть какое-то объяснение… – в отчаянии бормотала Олеся, рассматривая стену.

Бесполезно. Они смотрели на нее под разными углами и с разного расстояния, пытались ковырять штукатурку принесенным из кухни ножом, но ничего не происходило.

– Это просто стена, – разочарованно выдохнул Семен, растеряв остатки воодушевления. – Просто долбаная стена! – Он с силой отшвырнул нож в сторону, и тот жалобно брякнул о бетон.

– Но ведь как-то оно работает! – воскликнула Олеся, сжав кулаки. – Идти по лестнице бесполезно, а здесь что-то есть, я чувствую!

Семен не отвечал. Он стоял напротив, безвольно опустив руки вдоль тела. Глаза под слегка нахмуренными бровями бессмысленно таращились куда-то в сторону.

– Да что с тобой?! – в сердцах воскликнула Олеся. Этот взгляд (взгляд манекена, совсем как в тот раз, на кухне у Хлопочкиных) и злил, и пугал ее.

Или это было что-то другое?

Равнодушие. Ему все равно.

Но как можно быть равнодушным в такой ситуации?

Может, это ты слишком нервничаешь? Заводишься? Паникуешь? Выдумываешь какие-то опыты, строишь теории, ищешь тайный смысл явлений?

«Но ведь речь идет о…»

На что это, по-твоему, похоже?

«Ни на что это не по…»

На что похоже, когда человек себя так ведет?

– Извини, я что-то правда отключился, – очнувшийся Семен медленно ворочал языком. – Голова не соображает вообще. Сейчас бы поесть чего-нибудь…

И правда.

И правда. При мысли о еде в желудке у Олеси заурчало. Кажется, завтрак был целую вечность назад. Не считать же за еду картонное печенье Аллы Егоровны!

Олеся бросила еще один короткий взгляд на стену.

Там идут часы.

Эта часть стены определенно другая, хоть и выглядит так же.

А это значит… Значит…

Одно-единственное слово камнем ударило в висок:

ХВАТИТ.

Недодуманная мысль беспомощно затрепетала, как отрубленная конечность. Она была…

…лишней. На что похоже, когда человек погружается в лишние мысли, ищет тайные знаки и несуществующие подтексты?

На бредовые идеи. На сумасшествие. Но она не сумасшедшая! Эпилептичка, но не сумасшедшая!

– Пойдем? – На этот раз, наоборот, голос Семена заставил Олесю вынырнуть из глубокой задумчивости. Взгляд поплыл в сторону от стены. Олеся чувствовала себя плохо: снова слабость, снова тяжесть и шум в голове… Пожалуй, поесть действительно не помешает.

8

Рыжая девушка и тот парень, только уже без рюкзака.

Интересно, что у него там? Толенька успел соскучиться по настоящим вещам. Ему хотелось поскорее заглянуть в рюкзак. И в соседские жилища. Там тоже, должно быть, полно всяких вещей: новых, чистеньких, с разными запахами…

Представляя, как будет перебирать их, Толенька сильнее втягивал носом воздух, проникающий через щель в дверях тамбура. Запахи уже ослабли, но этот воздух все еще оставался другим, нездешним. Хотелось подышать им, пока еще можно.

Заглядывая в щель то одним, то другим глазом, Толенька продолжал наблюдать за новыми соседями.

Сначала тот парень ходил по лестнице. Пытался ходить. Серая Мать свернула для них ловушку, и это было даже забавно: парень никак не мог понять, что происходит. Серая Мать часто так делала. Значит, так было нужно.

Теперь они изучали стену. Рассматривали ее так и сяк, щупали, прижимались ухом, ковыряли и скребли, то и дело прикладывая к ней одну их тех маленьких штучек, которые носят на руке. Кажется, это был какой-то механизм (так их называла Серая Мать), но Толенька не был уверен, да и не понимал до конца, что это значит. В памяти всплывало короткое, слегка свистящее слово: часы.

– Ча-сы, ча-сы, ча…сы… – повторял Толенька два бессмысленных слога, беззвучно шевеля губами.

Как-то раз, давно, он уже видел такое. Видел, как другие люди изучали стену. Не эту, в другом месте. Кажется, в темные времена он и сам делал что-то подобное, но…

Нет. Этого помнить нельзя. Нельзя!

Как бы там ни было, у них ничего не получалось. И не получится. Только Серая Мать ходит сквозь стены. Только она знает, как это делается. Больше никто. Да больше никому и не нужно. Раз она привела их, значит, здесь они и останутся.

Слегка успокоившись, Толенька тихонько вздохнул.

Вот бы кто-нибудь и правда остался надолго, как он! Ведь в этот раз людей больше, чем обычно. Не только эти четверо. Есть кто-то еще, есть, он чувствует. Зачем Серой Матери столько?

Грубые ступни в серых пятнах бесшумно переступили на одном месте. В щель посмотрел правый глаз, потом левый, потом опять правый. Случайная мысль не давала покоя.

Они вместе, они разговаривают друг с другом, эта рыжая девушка и парень без рюкзака. А Толенька не разговаривал ни с кем уже давно. Да и когда разговаривал, это было недолго. Потом собеседники уходили в Колыбель или… В любом случае, недолго.

И почему никто из них не захотел спастись? Толенька не понимал этого. Всякий раз надеялся, но ошибался. И снова оставался один.

Может быть, на этот раз?..

Голоса за дверьми стихли. Новые соседи ушли и захлопнули дверь в свою квартиру. В квартиру, где они сядут и будут говорить друг с другом среди множества настоящих вещей.

А если бы ему предложили обменять все вещи – все его вещи и все те, которые только ждут своего часа, – на настоящего соседа?

Несколько минут назад Толенька не согласился бы. Теперь же он медлил с ответом.

– Это и не вопрос, – шептал он, возвращаясь в свое жилище. – Никто и не спрашивал, никто и не предлагал, значит – это и не вопрос! Значит, и думать нечего!

Чтобы отогнать внезапную тоску, приползшую словно бы из темных времен, Толенька распластал по лысому темечку высохшую ладонь и изо всех сил сжал пальцы.

– Приди, приди, приди, приди… – шептал он, зажмурившись, и пытался представить Серую Мать.

Обычно это срабатывало, но не сейчас. Кажется, она совсем не слышала его. Чем она занята? Толенька не знал, не мог знать этого, если она сама не заговаривала с ним. Вот и сейчас надо было просто подождать, и все.

Но он не мог ждать. Ноющее беспокойство, появившееся следом за тоской, гоняло его из угла в угол, из комнаты в комнату. Что-то изменилось. Что-то шло не так, как всегда. Почему их так много? Почему пришли те, из темных времен? И почему Серая Мать не замечает его?

– Часы, часы… Часы… На часах… Двадцать четыре часа… Сутки, сутки! День-ночь! Время! Люди считают время!

Он все-таки вспомнил. И испугался этого. Слишком, слишком много весточек из темных времен! И Серой Матери нет рядом…

– Не нужно, не нужно, ничего этого не нужно… – бормотал Толенька, кружа по квартире. – Только правильные мысли… Только правильные…

Губы шевелились, выговаривая привычные слова. Ноги топтали грязный пол. Руки охватывали склоненную голову. Сколько раз он уже проделывал это? Много, много раз… Но никогда с момента прекращения темных времен Толенька не чувствовал себя таким одиноким. Таким покинутым.

О, если бы он мог сейчас хоть с кем-нибудь поговорить…

9

Впервые в жизни Ангелине хотелось ударить Масю как следует. Дать пинка, чтобы летела через всю комнату. Но она, разумеется, не сделала этого. Поругалась, конечно, замахнулась веником пару раз, и все. Она ведь любила Масю, а Мася – Ангелина в очередной раз напомнила себе об этом – любила ее.

Сейчас кошка, с самого утра носившаяся как безумная по квартире, переворачивая все на своем пути, слегка успокоилась, но продолжала рыскать по углам, то и дело шипя и выгибаясь дугой. В голову к Ангелине лезли тревожные мысли о бешенстве, но из квартиры Мася никогда не выходила, а значит, и подцепить болезнь не могла. Ангелина хотела записаться на прием в ветеринарную клинику, но не сумела: телефон выдавал одни помехи. Это означало, что вдобавок к магазину придется тащиться еще и в салон связи, а после – в ветеринарку. А ближайшая, как назло, чуть ли не самая дорогая!

Стараясь не обращать больше внимания на кошку, Ангелина придирчиво осмотрела себя в зеркало. Лампа в коридоре почему-то светила слишком тускло. Как и в ванной. А еще с утра отказался работать тостер. Не такого начала выходного дня она ожидала.

Пальто, купленное в прошлом сезоне (тщательно подобранное, приличное), сидело впритык на рыхлом теле, хотя изначально было свободным. Очки в тоненькой золоченой оправе (не слишком броские, но и не какие-нибудь старушечьи – словом, тоже приличные) казались слишком маленькими на лунообразном лице. Собранные в жидковатый пучок волосы выглядели засаленными, хоть и были тщательно вымыты накануне.

Кор-р-рова…

Это слово произнес у нее в голове тот же голос, которым оно недавно было сказано в реальности: мерзкий, старческий. Ангелина внутренне окаменела и принялась с удвоенным вниманием ковыряться во вместительной дамской сумке, в очередной раз проверяя, не забыла ли она чего.

Она никогда не была худышкой, но на пятом году работы в школе начала полнеть по-настоящему, болезненно и неотвратимо. К своим тридцати восьми годам Ангелина весила почти сто двадцать килограммов при среднем росте и, судя по пальто, продолжала набирать вес. Безжалостный эндокринолог, вместо того чтобы назначить нормальное лечение, выписывал какую-то ерунду и твердил одно и то же: упражнения-диета, диета-упражнения, а последний раз и вовсе предложил обратиться к психотерапевту, хотя это было уж совсем ни к чему!

И все эти диеты… Она постоянно срывалась. Когда перед тобой сидит целый класс малолетних балбесов, которых надо не только привести в чувство, но еще и чему-то научить, выматываешься до предела. Просто перестаешь соображать. И кусочек торта или шоколадка – единственное, что может помочь от полного внутреннего опустошения.

Отсюда и вес. Не ее вина, что дети теперь пошли просто неуправляемые. А еще отчетность, планы, педсоветы… Поступая на педагогический, Ангелина и предположить не могла, что работа учителя окажется такой тяжелой.

Но теперь уже ничего не изменишь. Даже переезд в другой район и смена школы не принесли никаких результатов. Осень еще не перевалила за середину, но Ангелина успела убедиться: везде одно и то же. В прошлом доме хотя бы жилось спокойно, а тут…

Шумно застегнув молнию на сумке, Ангелина прильнула к дверному глазку.

Никого.

Тогда она прислушалась, пытаясь уловить какие-нибудь звуки за пределами тамбура. Ей показалось, что на площадке кто-то разговаривает. Через несколько секунд хлопнула чья-то дверь. После этого стало тихо.

А с утра тут творился настоящий бедлам! Несколько человек (кажется, соседи по этажу) столпились в тамбуре и буквально ломились в соседнюю квартиру. И к ней тоже звонили, но она, разумеется, не открыла. Пожилой мужчина кричал что-то про лестницу, а потом зло обозвал соседку из двадцать первой квартиры пигалицей. Ангелине эта девица тоже не нравилась, но чтобы вот так… А ведь с виду приличный мужчина!

Уверившись, что снаружи спокойно, Ангелина подхватила сумку и пакет с мусором и вышла из квартиры. У дверей тамбура она еще раз прислушалась. В подъезде по-прежнему было тихо.

Мусор Ангелина по установившейся уже привычке понесла на верхнюю площадку. Кончиком указательного пальца брезгливо подцепила металлическую ручку на крышке мусоропровода, потянула на себя. Крышка не открылась. Ангелина потянула сильнее, но без толку: крышка сидела на месте, как припаянная. Слишком тонкие для ее лица губы скривились в недовольной гримасе. Теперь еще до уличной помойки тащиться! Отведя руку с мусорным пакетом в сторону, подальше от пальто, она бросила случайный взгляд влево, на дверь чьей-то кладовки, устроенной в промежутке между этажами. Из замка приглашающе торчал ключ, хотя поблизости никого не было.

В груди совершенно не к месту заворочалась тревога за чужое имущество. Пожалуй, следовало бы сказать хозяину о забытом ключе, но Ангелина не знала, чья это кладовка. Да и вообще, что она – нанималась, что ли, за кладовками следить? Сами виноваты!

Тревога, как это частенько бывало, сменилась трепещущим раздражением, и Ангелина, отвернувшись, грузно зашагала вниз, к лифту.

Нажала кнопку. В шахте – ни звука. Лифт не ехал. Сломался, что ли?

Поудобнее перехватив пакет, Ангелина стала спускаться по лестнице. Настроение было – хуже некуда. Ладно спуститься, но ведь потом придется подниматься обратно на пятый этаж, да еще с покупками! Подобные нагрузки ее организм переносил с трудом: дыхания не хватало, пот тек ручьем, ныли колени.

Погода за окнами подъезда тоже не добавляла радости. Все было каким-то серым, мрачным, унылым. И ни души, даже жутко становилось. Единственной, кого Ангелина мельком видела из окна сегодня утром, была та чокнутая бабка.

Это ее голос прозвучал в Ангелининой голове.

Пару дней назад они столкнулись в дверях подъезда. Бабка шустро посторонилась, пропуская Ангелину внутрь, и, когда они обе оказались в тамбуре перед лестницей, вдруг гаркнула:

– Ну кор-р-рова! Как ты в двери-то проходишь?

От такой бесцеремонности Ангелина опешила. Сердце пропустило удар, а затем заколотилось с удвоенной силой. Кровь волной прилила к щекам. Шумно вдохнув, Ангелина уже приоткрыла рот, чтобы осадить наглую бабку, но та перебила ее:

– У тебя мужик-то хоть есть, а? Как ни посмотрю, все одна ходишь!

Ангелина поперхнулась заготовленной репликой. Старуху она встречала и раньше, и та действительно частенько провожала ее взглядом – тяжелым, оценивающим.

– Ты вообще хоть разок с мужиком спала? Или целка? – Поймав взгляд выпучившихся глаз Ангелины, бабка хрипло захихикала: – Оно и видно… Хе-хе-хе… Нынче мужики худеньких любят, а ты – ну чисто свиноматка!

Это было уже слишком! Это было…

Застрявшие в горле слова никак не шли наружу. Губы сомкнулись в нитку, запечатав и без того увядший голос, а в лицо словно плеснули зловонной грязью, от которой защипало в глазах.

– Ну чего молчишь-то, а? – бросила бабка вслед быстро удаляющейся Ангелине. – На школьников-то, небось, орешь-захлебываешься, а тут…

Не чуя натруженных за день ног, Ангелина в спешке взобралась на несколько ступенек, пересекла площадку первого этажа и вызвала лифт. Створки сразу же распахнулись, и кабина унесла ее вверх, оплеванную и никчемную со своей стыдной тайной о никому не нужном девстве.

Сумасшедшая бабка никак не могла этого знать. Но, как и любая злобная старуха (как и ее мать, царствие ей небесное!), своим ядовитым языком умудрилась угодить в самое больное место.

Спускаясь по лестнице, Ангелина искоса посматривала в окна. Меньше всего ей хотелось столкнуться в пустынном дворе с этой чокнутой. Нет, сейчас-то, если что, она запросто ответит грубиянке! Рявкнет так, что мало не покажется! Но… Стоит ли опускаться до грязной ругани? В школе и так нервы потреплют!

Ноги тем временем начали уставать.

Погруженная в мрачные раздумья, Ангелина не обратила внимания, на какой этаж успела спуститься, а когда подняла голову, то увидела на стене напротив лифта большую синюю цифру «5». От неожиданности Ангелина остановилась. Несколько раз моргнула. Цифра никуда не исчезла.

Несомненно, это была ошибка. В конце лета какие-то гастарбайтеры делали ремонт и, наверное, перепутали, не ту цифру намалевали. Идиоты. Она ведь на лифте все время ездит, вот и не видела раньше.

В довершение к ноющим ногам голову наполнила тягучая тяжесть. Бесконечные ступени слегка плыли перед глазами. Придерживаясь за перила (наверняка грязные, но руки все-таки в перчатках), Ангелина продолжила спуск.

Еще один лестничный пролет. Ключ, торчащий из двери чьей-то кладовки. С ума они все, что ли, посходили?!

Голова начинала кружиться. Хотелось поскорее выйти на свежий воздух. Отвернувшись, Ангелина спустилась ниже. Посмотрела на цифру напротив лифта.

Пять.

То есть пятый.

Она медленно перевела взгляд дальше. Темно-зеленые двойные двери с расхлябанной ручкой были ей хорошо знакомы. Густая тревога, набухшая в груди, ухнула вниз, в желудок, будто ком сырого теста. Ангелина, цепляясь за перила, тоже продолжила по инерции двигаться вниз.

Кладовка, ключ в двери. Пятый этаж.

Ключ. Пятый этаж.

Ключ. Пятый.

Пятый.

Пятый.

Пятый. Ее этаж.

Медленно переставляя непослушные ноги, запыхавшаяся Ангелина подошла к двойным дверям тамбура. Распахнула их, вошла внутрь. Тяжело перевела дух, потом достала ключи. Головокружение прекратилось, но мозг по-прежнему отказывался соображать.

Открыв дверь, она вошла в квартиру. Рекламные листовки взвились с тумбочки, подхваченные сквозняком. Перед уходом Ангелина приоткрыла все окна, чтобы проветрить квартиру. Прежде чем она успела захлопнуть входную дверь, из кухни раздался пронзительный, режущий слух вопль.

Пальцы под тонкой перчаткой похолодели. Когда все стихло, Ангелина, не без усилия отпустив дверную ручку, медленно шагнула влево по коридору и с гулко колотящимся сердцем заглянула в кухню.

Пластиковое окно, стоящее на вертикальном проветривании, жалобно потрескивало, сотрясаемое тем, что билось в щели между рамами. Темное, почти черное, полностью перекрывшее собой прямоугольник окна, оно напоминало огромный скомканный зонтик. Крючья когтей со скрежетом скребли по стеклу и пластику. Лысая клювастая голова моталась из стороны в сторону на морщинистой шее, силясь проникнуть в кухню.

Заметив Ангелину, черная тварь с шорохом развернула кожистые, просвечивающие насквозь крылья. Из раззявленного треугольного клюва вырвался тот же острый вопль.

Беззвучно распахнув рот, Ангелина вскинула к груди сумку и попятилась обратно. Под ноги ткнулся высокий порог. Вывалившись из квартиры, Ангелина опрокинулась навзничь, почти не чувствуя боли. Сдавленное клокотание в горле наконец сменилось пронзительным криком. Не переставая кричать, она спиной вперед поползла к выходу из тамбура.

Вслед ей скрежетал яростный, но бессильный вой.

10

Олеся стояла у холодильника и отупело таращилась на магниты на дверце. Она видела их каждый день, настолько часто, что почти перестала замечать, но сейчас раскрашенные фигурки и прозрачные квадраты с картинками выглядели какими-то незнакомыми: слишком плоскими, слишком тусклыми. Словно не она выбирала их. Словно это вообще был не ее холодильник.

И как она оказалась здесь? Они с Семеном исследовали стену в подъезде, а потом…

Потом опять появился тот голос.

– Со мной что-то не так.

Олеся повернулась к Семену, ощущая растекающийся по плечам холод. Последнее, что она помнила (смутно) – это какой-то внутренний диалог перед возвращением в квартиру.

– В смысле? – переспросил Семен, ковырявшийся в своем рюкзаке.

– Что я в последнее время делала? После того, как мы вернулись из подъезда?

– Да ничего, – Семен отвлекся от рюкзака и с недоумением посмотрел на нее. – Мы пришли, ты сказала, что пора обедать, пошла на кухню.

– И все?

– Ну да.

Поежившись, Олеся обхватила себя за локти.

– Я этого не помню. Вообще. Я вдруг очнулась у холодильника и не помню как.

– Может, задумалась?

– Нет! – громче обычного возразила Олеся. – Это не задумчивость! Это… Это как тот транс, когда мы были у соседей! И у тебя такое тоже бывает. Недавно в подъезде ты погружался в себя и ни на что не реагировал. Неужели ты не чувствуешь, что это как-то ненормально?

– Что именно я должен чувствовать? – Во взгляде Семена не было ни толики понимания. Ответное раздражение уже становилось для Олеси привычным, но на этот раз под ним таилось что-то еще.

– Какое-то отупение… Ступор… – Олеся мучительно подыскивала слова. – Ощущение, что выпадаешь из реальности. И при этом в голове…

Она остановилась на полуслове. Охвативший ее холодок никуда не делся. Он дал росток, свернулся на глубине ледяным змеем, и теперь этот змей вновь поднял голову. Она не могла так просто взять и рассказать о голосе в голове, озвучивающем некоторые мысли. На что это будет похоже? К тому же ей действительно начинало казаться, что этот голос не имеет ничего общего с тем, что она принимала за интуицию. Но тогда придется признать, что часть ее действий еще со вчерашнего вечера была продиктована… Кем? Или чем?

Бред сумасшедшего. Именно так все это прозвучит для Семена.

– …в голове какие-то дурацкие мысли, – скомканно закончила Олеся.

– Какие именно?

«Стал бы он спрашивать, если бы понимал, о чем речь?»

Ледяной змей ворочался внутри, скользил прямо под кожей. Олеся с трепетом ожидала очередного мысленного комментария, но голос не появлялся. Пусть он не был интуицией, но…

Может ли галлюцинация рассуждать о сумасшествии?

– Просто… Просто странные, – выдавила она, уже жалея, что вообще решилась на откровенность. – В общем, каша в голове.

– А что, по-твоему, должно быть у нас в головах? – Семен серьезно взглянул на нее. – Никто не знает, что происходит и что с этим делать. Да тут у каждого каша в голове! А насчет меня… – опустив глаза, он сделал небольшую паузу. – На самом деле у меня сейчас дерьмовый период в жизни. Очень дерьмовый. Я и так каждый день думаю черт знает что, а теперь, когда мы тут застряли… – Парень резко выдохнул. – Короче, не обращай внимания. У меня голова забита своим, но это не значит, что я какой-то псих или впадаю в транс. А те пенсионеры… Да они вообще, наверное, в шоке! Ты понимаешь, что за хрень творится там? – он вытянул руку в сторону подъезда, потом указал на окно: – А там?

Олеся только покачала головой. Пожалуй, Семен был прав. Но тогда получается, что голос, появившийся у нее в голове…

– Вот и они не понимают!

…был только в ее голове. А что означают голоса в голове, понятно и так. Об этом ее уже предупреждал… голос в голове.

Олеся приложила ладонь ко рту, пряча от Семена диковатую нервную ухмылку. Ледяной змей свернулся прямо под сердцем.

«Что если вообще все это происходит только в моей голове?»

– Давай уже поедим, – предложил Семен, и его слова вызвали новые волны урчания в Олесином желудке. Такое настоящее, живое ощущение просто не могло быть галлюцинацией. – А то мы оба нервные какие-то, – добавил парень. – У меня тут вчерашние бутеры есть. Надеюсь, еще съедобные.

Вновь склонившись над рюкзаком, он вытащил оттуда пакет и положил на стол. Помятые бутерброды в целлофане выглядели не лучшим образом, но пренебрегать едой вряд ли стоило. Пища, вода – от них зависит выживание.

Само появление в мыслях понятия «выживание» тревожило Олесю (неужели все настолько плохо?), но делать вид, что все нормально, она больше не собиралась. Подобные мысли могли пугать, но они, по крайней мере, были здравыми.

Когда Олеся распахнула дверцу холодильника, лампочка внутри не зажглась. Масленка и контейнер с колбасой на ощупь были комнатной температуры. Олеся наклонилась и открыла дверцу морозилки. То же самое. Размякший лоток с фаршем, покрывшиеся испариной пакеты с замороженными овощами и ни намека на холод.

– Холодильник не работает, – потерянно сообщила она, рассматривая нутро морозилки, сплошь покрытое влажными потеками.

Семен, не успевший сесть за стол, направился к стене с выключателями. Кухонные светильники и люстра над диваном тускло вспыхнули. Прошло несколько секунд, но слабый, будто идущий из-под воды свет так и не сделался ярче. При взгляде на лампочки даже не приходилось щуриться.

«Так не должно быть. Это неправильно».

Закрыв холодильник, Олеся последовательно проверила микроволновку, плиту, чайник. Ни один электроприбор не включался. Еще один виток безумия, охватившего все вокруг. Пусть Семен не верит в транс, но хотя бы тоже видит это.

– Как может гореть свет, если нет электричества? – спросила Олеся, зная, что вряд ли получит ответ.

Обедали тем, что не нужно было готовить: хлеб, колбаса, помидор, бутерброды Семена. Вся еда оказалась безвкусной, как и сладости у Хлопочкиных. Чайные пакетики даже не подкрасили холодный кипяток.

– Как пенопласт, – прокомментировал Семен, разглядывая надкушенный бутерброд.

– Ничего другого все равно нет, – ответила Олеся и взяла еще один кусок помидора, ватного и сухого, как старое яблоко. Еда изменилась, но голод никуда не делся.

– Я в детстве читал какую-то книгу, – снова заговорил Семен, дожевав бутерброд. – Люди летели на самолете и как-то попали в другое измерение или в какую-то аномалию, не помню уже. Там еда тоже была несъедобная, как будто ненастоящая.

– Другой мир, – произнесла Олеся после паузы. – Я подумала об этом, когда смотрела в окно у соседей. Но… – Она помедлила и задала очередной беспомощный вопрос: – Как? Как такое…

Ее прервал чей-то крик. Кричали в подъезде, отчаянно и дико.

11

Отяжелевшей, словно во сне, рукой Олеся коснулась исцарапанной оконной рамы. Стекло и пластик в нескольких местах исчертили глубокие неровные борозды: две-три с внутренней стороны, по самому краю, остальные – снаружи. Их рваные края ершисто скребли по подушечкам пальцев.

«Что могло оставить такие следы?»

Ниже на подоконнике теснились керамические горшки с каланхоэ и «декабристами». Содержимое горшков уныло поникло: цветы скукожились, а листья напоминали размокшую бумагу. На крекерах, хранившихся тут же в стеклянной банке, Олеся заметила зеленоватые пятна плесени. В незнакомой чистенькой кухне, где скатерть была обшита по краю кружевами, а вышитые прихватки и резные полочки с сувенирами чинно выстроились в ряд на стене, этот островок гниения выглядел слишком уж неуместно. Что-то неправильное происходило и здесь тоже.

– Там… Там была птица… Огромная просто… – сбивчиво объясняла толстая женщина в очках, обмякшая на табурете у холодильника. – В окно пролезла… На балконе открыто было…

Эту женщину они обнаружили, когда выглянули из квартиры на крик. Олеся ее узнала. Пару раз они пересекались в подъезде, и оба раза Олесе пришлось идти по лестнице пешком: в лифт вместе с обрюзгшей соседкой поместился бы разве что ребенок. Когда они подошли к ней, соседка уже не кричала, только отчаянно барахталась, полулежа на пороге зеленого тамбура: то ли зацепилась одеждой, то ли застряла из-за собственных габаритов.

После того как Олеся с Семеном помогли ей подняться (не без труда), толстуха принялась не переставая твердить про какую-то птицу. Втроем они осмотрели ее квартиру, но внутри никого не оказалось.

– Она в окне была! – не успокаивалась толстая соседка. – Прямо на кухне!

Отчаявшись совладать со сломанной кухонной рамой, она закупорила все окна на лоджии, а потом вернулась обратно и бессильно плюхнулась на табурет. Разошедшееся на груди пальто неаккуратно топорщилось, на месте оторвавшейся пуговицы свисал хвостик нитки. На полу у холодильника стояли маленькие миски с водой и кошачьим кормом, но самой кошки нигде не было видно.

– Что именно вы видели? – в сотый, наверное, раз спросила Олеся. – Как эта птица выглядела?

– Да не знаю я! – с плаксивым раздражением выкрикнула женщина. – Большая, и все! Черная какая-то! А до этого лестница… – Протяжно всхлипнув, она вдруг расплакалась, некрасиво сморщив круглое лицо со слишком маленькими очками. – Д-дурдом к-какой-то…

Олеся понятия не имела, как ее утешить. Похлопать по плечу? Прикасаться к резко пахнущей потом женщине, напоминающей гору сала, ей хотелось меньше всего. Семена эмоции соседки вообще не волновали. Он продолжал изучать царапины на поврежденном окне.

Заметив пузатый кувшин с водой, Олеся взяла из сушилки первый попавшийся стакан.

– Вот, выпейте.

Толстуха отпила из стакана, расплескав остальное себе на грудь.

– Как вас зовут? – спросила Олеся, принимая из сарделькообразных пальцев опустевший стакан.

– Анг-гелина П-петровна, – сквозь всхлипы ответила женщина, наконец взглянув на нее более-менее осмысленно.

– А меня Олеся. Я ваша соседка, из двадцать третьей. А это Семен.

– Оч-ч приятно, – выдавила Ангелина Петровна, продолжая глотать слезы.

Семен никак не отреагировал. Застыв у подоконника спиной к женщинам, он пристально вглядывался во что-то за окном.

– Вы это видели? – вдруг спросил он, повернувшись боком и ткнув пальцем в стекло.

Олеся проследила за его жестом. На фоне беспросветно-серого неба над домом напротив кружил темный силуэт. Олесе вспомнился знакомый образ птеродактиля из детской энциклопедии: большой острый клюв, длинные узкие крылья, тонкая черточка хвоста… Вот только таких непропорциональных, рахитично скрюченных птеродактилей в детских книжках никогда не изображали.

Подслеповато щурясь сквозь очки, соседка поднялась с табурета и тоже подошла к окну.

– Да, это она, – прошептала Ангелина Петровна, не отрывая испуганного взгляда от парящей в небе твари.

Из-за верхнего угла дома показалось еще одно темное пятно. Цепляясь когтистыми лапами и крючьями на сгибах крыльев, существо ползло по кромке крыши. На секунду оно застыло, вытянув клювастую (но вовсе не птичью) голову на длинной складчатой шее, а затем тоже взвилось вверх. Ватную тишину снаружи разрезали приглушенные окнами скрежещущие вопли. Перекрикиваясь, птицы-динозавры рванули влево и скрылись из поля зрения.

Старики. Вот на кого они походили. На древних, сгорбленных, высушенных болезнями злобных стариков, которым вместо ямы в земле вдруг достались острые клювы, крепкие мышцы и мощные крылья.

«Мы здесь не одни».

Эта мысль больше не внушала надежду.

12

Семен поднял крышку унитаза и уставился внутрь. Дверь была заперта на защелку, и никто не мог потревожить его. Но он медлил.

Жидкий полусвет будто впитывался в кафель, позволяя теням расползаться шире, чем должно, и заставляя напрягать зрение. Прикрыв сухие, как песком присыпанные глаза, Семен наконец вытащил из заднего кармана пакетик. В суете он почти забыл о нем.

И почему он не избавился от него сразу, как только решил это сделать?

Одно бесконечное мгновение в памяти царила пустота, а затем Семен сообразил: вода. Она отключилась, а он ведь представлял, как смывает пакетик в унитаз – вот и растерялся.

На всякий случай Семен крутанул кран над раковиной. Ничего. Ни капли.

И что теперь?

Он глянул влево, где в ванне стояли таз и ведро с водой. Дно обеих емкостей покрывала серая илистая масса. Тратить последнюю воду на то, чтобы смыть наркоту? Они с Олесей уже договорились, что придется не промывать унитаз, пока вода не появится. Соврать, что забыл?

Она все равно узнает.

Кончики пальцев, мнущих пересыпающиеся в полиэтилене кристаллы, снова стали влажными.

Нет. Семен не собирался никому врать. И не собирался уменьшать их и без того скудные запасы воды. Надо просто высыпать кристаллы в унитаз, и все. Они растворятся. Их даже не будет видно.