Текст книги "Давай не поженимся!"

ГЛАВА 13

Лариса подхватила сильнейшее воспаление легких, три дня подряд прометалась в бреду, сгорая от жара, и врачи всерьез опасались за жизнь ребенка. Не будь состояние пациентки столь тяжелым, они рискнули бы сделать кесарево сечение. А так…

Посоветоваться с кем-то из родственников больной не было возможности, поскольку даже имени поступившей в новогоднюю ночь девушки узнать поначалу не удалось.

Привезший ее мужчина тоже ничем помочь не мог – нашел бедняжку в Битцевском парке, почти замерзшую, пока вез в больницу, она потеряла сознание, испугался, думал, вообще не довезет.

Поэтому записали пациентку на его фамилию – Ярцева.

И тем самым, наверное, предопределили нашу с мамой судьбу.

Николай приходил в больницу каждый день, искренне переживая за свою находку. Он даже толком не рассмотрел девушку, запомнил только, что она совсем молоденькая, почти девчонка. И вряд ли она забралась в новогоднюю ночь в самую глушь Битцевского парка на радостях.

Прогнозы врачей поначалу были весьма пессимистичными – в лучшем случае удастся выходить мать, ребенок обречен.

Но я с этим категорически не соглашалась, зря, что ли, мамуля таскала меня целых девять месяцев, ласково разговаривала со мной, рассказывала, как нам будет хорошо вместе, как она меня ждет – и вдруг умереть, не родившись?!

Дудки. И тромбоны. И весь духовой оркестр вам в ухо.

В общем, как только врачам удалось сбить мамину температуру до приемлемой и она пришла в себя, я решила, что уже можно. Очень надоело питаться антибиотиками, знаете ли, невкусные они и плесенью пахнут.

И вечером шестого января я запросилась на волю. Да так настойчиво, что ослабевший мамин организм не смог оказать достойного сопротивления и покорно сдался на волю победителя. Вернее, победительницы.

Громогласно обругавшей акушеров в полпервого ночи седьмого января.

К этому моменту Лариса уже находилась в больнице под своим настоящим именем. И все врачи, медсестры и нянечки знали, что юную маму с малышкой никто не ждет и встречать ее после выписки некому.

Само собой, об этом сразу рассказали и Николаю, продолжавшему ходить в больницу каждый день.

Он приносил Ларисе соки, фрукты, творожки, зефир – шоколад кормящим мамам нельзя. Но и только, ни писем, ни попыток встретиться – обычная вежливость ответственного человека.

Девушка была до слез растрогана и этим, ведь никто больше ее не навещал.

К выписке Ларису Вяльскую и маленькую Варвару (да, я уже была Варварой, с первой минуты, как мама увидела меня) готовили всем отделением. Врачи, медсестры, санитарки – все сбросились и купили для новорожденной самое необходимое на первое время: пеленки, распашонки, ползунки, теплый меховой комбинезон.

В общем, я готова была к встрече с морозным январем.

А вот мама…

Ларисе было страшно. Страшно выходить в холодный, пустой, одинокий мир, где придется не жить, а выживать. Одной. С малышкой на руках.

Здесь, в больнице, ей не приходилось думать о еде, о платежах за квартиру, о том, где взять денег на завтра, – ее кормили, поили, лечили, оздоравливали, чистенькую запеленутую дочку приносили и уносили.

Но – их и так продержали в больнице почти месяц, максимально оттягивая выписку по порой надуманным причинам. Нельзя же злоупотреблять добрым отношением к себе вечно!

В общем, тридцать первого января Лариса тепло распрощалась со ставшими родными врачами, сестричками и нянечками, подхватила на руки мирно сопящего медвежонка в меховом комбинезончике и растерянно посмотрела на огромную сумку с приданым для дочки.

– М-да, – почесал затылок лечащий врач Ларисы Петр Сергеевич, – я ведь чувствовал – что-то мы упустили! Как же ты все это потащишь, деточка?

– Ничего, – смущенно улыбнулась Лариса, – справлюсь как-нибудь.

– А как-нибудь не надо, – проворчал Петр Сергеевич, – на улице, между прочим, скользко. Я сейчас такси вызову.

– Ой, не надо! – испугалась девушка.

– Не волнуйся, я расплачусь с водителем заранее. Он тебе и сумку поможет до квартиры донести.

– Но…

– Ларисочка, – баба Даша, нянечка из их отделения, подергала Ларису за рукав шубы, – ты глянь. Это, кажется, к тебе.

– Ко мне? Кто?

– А вон, смотри. Он сюда каждый день приходил, передачки приносил. Спаситель твой. А ничего мужичок, славный. И парнишка с ним симпатичный какой!

Лариса медленно повернулась – через холл больницы к ним торопливо шли невысокий крепкий мужчина, лицо которого показалось девушке смутно знакомым, и маленький мальчик лет трех-четырех в смешной шубке, подпоясанной солдатским ремнем.

Мальчик крепко сжимал в руках букет цветов.

Когда осталось пройти не больше пяти метров, малыш вдруг остановился, с минуту исподлобья внимательно всматривался в лицо Ларисы, потом сорвался с места и, смешно топая крохотными валенками, подбежал к ней вплотную и протянул букет:

– Вот. Это тебе.

– Мне? Но за что?

– За сестричку.

– За кого?! – почему-то вдруг стало плохо видно, словно сквозь пелену.

– Ну, у тебя на руках которая. Папа сказал, что тебя так долго с нами не было потому, что ты сестричку рожала. Мамочка! – Подбородок малыша задрожал, из широко распахнутых карих глаз горохом посыпались слезы. – Ты больше не уходи так надолго, ладно?! Я буду послушным, буду есть манную кашу даже с комочками, вот хоть целую кастру… каструю съем, только не уходи!

Он прижался лицом к шубе Ларисы и горько заплакал.

– Что… – Девушка беспомощно подняла глаза на приблизившегося мужчину. – Что все это значит?

– То и значит, Лариса Дмитриевна, – твердо произнес он. – Ты – наша мама. Дай-ка мне дочку, хоть познакомлюсь с красавицей. А ты пока Олежку успокой.

Мама мне потом говорила, что в этот момент полюбила Николая раз и навсегда. Этот, пусть не очень красивый, но такой надежный, такой сильный и, как потом оказалось, очень добрый, нежный и заботливый мужчина в одно мгновение вернул ей семью, прогнал прочь безысходность, подарил счастье.

А еще – стал настоящим отцом ее дочери. Ну а Лариса, конечно же, всем сердцем полюбила маленького Олежку, заменив ему маму.

Вот так мы с мамой и стали Ярцевыми.

Жили мы в просторной трехкомнатной квартире моей прабабушки Клавы, где когда-то родилась и выросла мама. Двушку папы Коли сдавали, со временем туда должен был переехать Олег.

Скрывать от нас с братом, что мы не родные, родители не стали – все равно нашлись бы «доброжелатели» среди маминых соседей или папиных знакомых, поспешившие сообщить мне или Олежке правду. И переезд ничего не дал бы – гарантии, что не встретишь кого-то из прошлой жизни, нет.

Да, мы все знали, но это вовсе не мешало мне искренне и горячо любить моего самого лучшего в мире папу Колю. А Олежке – маму Лару.

Папа ходил на все родительские собрания в мою школу, а мама – на Олежкины. Мы же с братом относились друг к другу как и положено брату с сестрой: склоки, драки, скандалы, но если вдруг что – Олег за меня любого готов был придушить собственными руками. А потом опять дразниться и ехидничать.

Я же в случае необходимости поддерживала брата во всем. И порой разделяла с ним его наказание, а иногда и брала вину на себя, зная, что меня, девочку, накажут мягче.

Вот так мы и жили. Тепло и уютно, с пирожками по воскресеньям и семейными походами на лыжах зимой. Летом – на дачу, конечно же. Папа Коля купил в свое время полуразвалившийся дом в деревне и вместе с друзьями сделал из него настоящий терем-теремок. Мы все тоже помогали по мере сил. И теперь у нас есть не банальные шесть соток с огурцами и редиской, а большой участок с яблоневым садом и подсолнухами у калитки.

Я знаю, что мама очень хотела родить общего ребенка, но ничего не получилось. Сидение на пне в зимнем лесу аукнулось.

Олежка окончил школу без медалей, но и без справки – нормально, в общем. Средненько. Военным, как папа Коля когда-то, он быть не захотел, поэтому поступил в технический университет, на факультет с минимальным конкурсом. Главное, что там была военная кафедра.

Учился кое-как, но с курса на курс переходил.

И на момент моей кретинской выходки учился уже на третьем курсе.

ГЛАВА 14

– Мамуль, – тяжело вздохнула я, прижавшись к теплому маминому боку, – ну почему так получилось – ты у нас такая красавица, высокая, стройная, на тебя все мужчины оглядываются, с завистью на папу Колю смотрят, а я…

– А что ты, котенок? – Мама убрала с моего лица непослушную прядь волос и ласково чмокнула в кончик носа. – Ты у меня еще лучше получилась, разлитие желчи особ женского пола при виде тебя гарантирую.

– Издеваешься, да? – Я даже обиделась – она что, меня совсем уж дурочкой считает? Или слепой? – Понимаю, ты меня так успокаиваешь, но тогда надо было зеркала из дома убрать, в которых отражается толстая бесцветная моль.

– Кто? – нахмурилась мама.

– Моль. Так меня Олег Свистунов назвал, когда я его на белый танец пригласила. И издевался еще, а они все смеялись…

Недавняя обида, уже подзабытая и заброшенная в угол, приободрилась и засуетилась в носу, провоцируя слезные железы. Но я сдержалась, всхлипнув только один раз. Ну, может, и два. Но не больше.

– Это я виновата, – немедленно расстроилась мама.

– В чем, интересно? В том, что влюбилась в свое время в толстенького самца моли?

– В твоем утверждении соответствует действительности только одно слово – самец. Самцом господин, в то время – товарищ, Можейко был знатным. Обольщал юных глупышек легко и непринужденно. Но ни толстым, ни молью бесцветной он не был, наоборот – обладал тонкой, одухотворенной внешностью поэта.

– Тогда почему я получилась такая? Вся серая, словно пыльная. И, кстати, в чем тогда ты виновата?

– В том, что упустила момент твоего взросления и не научила пользоваться косметикой. Просто у вас в школе это запрещено, а ты не интересовалась. Мне же и в голову не могло прийти, что ты считаешь себя некрасивой. Поверь мне, Варенька, у тебя самая выигрышная внешность, какую только можно придумать, просто мечта режиссера!

– В смысле? – вопросительно шмыгнула носом я.

– Ты – словно чистый лист бумаги, на котором можно нарисовать все, что пожелаешь.

– Как это?

– Сейчас покажу, подожди меня здесь.

Мама поднялась с дивана, на котором мы с ней сумерничали, и торопливо вышла из моей комнаты.

Раньше это была наша общая с Олежкой детская, но теперь брат перебрался жить в зал, а после окончания института папа Коля обещал отдать ему ключи от их двухкомнатной квартиры. Хотя Олежка, еще тот ходок, давно уже пытался заполучить долгожданную свободу прямо сейчас.

Но отец прекрасно понимал, чем грозит полная свобода его бестолковому сынишке, вымахавшему под метр девяносто, стройному кареглазому симпатяге, обладавшему роскошной гривой смоляных волос. С институтом можно будет распрощаться однозначно.

В общем, я теперь роскошествовала в отдельной комнате, а у Витальки все смотрели допоздна телевизор.

Мама вернулась через пару минут, в руках у нее была большущая косметичка с ее стратегическим запасом косметики. В детстве я обожала копошиться в ней, превращая себя в клоуна. А потом как-то переросла, что ли.

Или недоросла?

– Ну вот, Варчик, – оживленно улыбнулась мама, – сейчас ты поймешь, как была не права.

Она усадила меня лицом к свету и минут двадцать что-то делала с моими глазами и губами. Было немного щекотно, непривычно, но приятно.

Вот мама провела несколько раз пушистой кистью по моим скулам, оценивающе посмотрела на дело рук своих и удовлетворенно улыбнулась:

– Вот как-то так. И учти, это один из вариантов, повседневный и самый простейший. Парики и цветные линзы помогут тебе меняться так, как тебе захочется.

И она подвела меня к большому зеркалу, висевшему на стене.

– Аргх! – Понимаю, смысла в этом возгласе мало, но откуда ему взяться, смыслу-то, когда вся привычная картина мироздания в одночасье рухнула, превратившись в груду невразумительных обломков.

Потому что из зеркала на меня смотрела не бесцветная моль с невыразительной внешностью, а большеглазая красотка с чувственным ртом, большими, таинственно мерцающими глазами и высокими скулами. Мамуся еще и распустила мою косу, и тонкое изящное лицо незнакомой красавицы обрамлял водопад густых русых волос.

– Ну и где мы тут видим моль? – ехидно поинтересовалась мама.

– Это что? – наконец смогла квакнуть я.

– Это не что, а кто. Это ты, бельчонок.

– Я?!

– Ну не я же. Я вот она, рядом стою.

– Что там у вас происходит? – заскребся под дверью папа Коля. – То шушукались полдня, теперь странные звуки издаете.

– А это наша Варвара впервые в жизни с косметикой познакомилась.

– Ух ты! – заблажил Олежка, дергая ручку двери. – А можно посмотреть, что получилось из колобка с косичкой?

– Сам ты колобок! – насмешливо фыркнула я, поворачиваясь к открывающейся двери.

– А и ни фига ж себе! – судя по вытаращенным глазам брата, такого и он не ожидал.

– Да-а-а, Варюха, – покачал головой папа Коля, – теперь придется бейсбольную биту покупать.

– Это еще зачем?

– Кавалеров от тебя отгонять.

– Вот еще! – Ой, а приятно-то как! – Не волнуйся, не придется.

– Ага, конечно, – скептически сморщил нос Олежка. – Наша Варька превратилась в Барби, и ей нужны Кены. Причем чем больше, тем лучше.

– Не говори ерунды, – дернула я плечом. – Я пока краситься по-прежнему не собираюсь.

– Почему? – озадачился брат.

– А зачем?

– Ну, хотя бы для того, чтобы доказать всем дебилам, и Свистунову в первую очередь, что…

– Никому ничего я доказывать не собираюсь. Не хочу, чтобы меня ценили исключительно из-за внешности. Я теперь знаю, что на самом деле красива, и этого мне достаточно.

– Не понимаю, – пожал плечами Олежка. – Вы, женщины, и на самом деле словно с другой планеты. Во всяком случае, ты, Варька. Да любая из моих знакомых девушек из такой боевой раскраски уже не вылазила бы.

– Вот потому тебе и не стать партайгеноссе Штирлицем, – усмехнулась я, с удовольствием рассматривая себя со всех сторон.

– Почему? – немедленно купился брат.

– Потому что у тебя до фига порочащих тебя связей, ты, дружище, в них, связях, неразборчив. Папа Коля, ты ему все рассказал о венерических заболеваниях?

– Ой-ой-ой, скажите пожалуйста! – всплеснул руками Олежка. – Стоило пигалице накраситься, и в ней моментально проступила стервозность. А Свистунову твоему я в пятак все же настучу.

И настучал. Мой брат если что-то пообещает – свое слово обязательно сдержит.

В понедельник я пришла в школу в своем обычном виде, и не только из-за запрета на косметику. Мне не нужна была дешевая популярность, и настроения «всем показать» тоже не было. Мои школьные приятели проверку на вшивость уже не прошли, и их мнение меня больше не интересовало.

Олег с прихлебателями еще пытался продлить недавнее удовольствие, муссируя тему моли, но, поскольку ожидался диктант по русскому, который обычно списывался у меня, на этот раз одноклассники его не поддержали.

А во вторник Свистунов пришел в школу с огромным лиловым фуфелом под глазом, на расспросы приятелей угрюмо отмалчивался, косясь в мою сторону, и больше проблем мне не создавал.

А мне он разонравился. Совсем. И теперь красавчиков я терпеть не могу.

Олежки это не касается, брат ведь.

С тех пор комплекс по поводу бесцветной внешности исчез из моей жизни навсегда, отправившись познавать себя на Тибет.

А я с медалью окончила школу, поступила в педагогический университет на психолога, получила красный диплом и вот уже пять лет тружусь менеджером по работе с клиентами в крупной полиграфической фирме.

Живу отдельно от родителей, они перебрались в двушку папы Коли, а нашу трехкомнатную мы разменяли на две однокомнатные – мне и брату. Олежка, конечно, до сих пор бухтит, что его чудовищно обманули, но так, чисто из любви к искусству.

Кстати, об искусстве. Совершенно неожиданно для нас мой брат стал всемирно известным фотографом, его персональные выставки с огромным успехом проходят во многих странах, имя Олега Ярцева является брендом. По специальности он практически не работал, полностью посвятив себя любимому делу. Это же какой кайф – получать деньги за свое увлечение!

Авантюрист по натуре, мой брат умудрялся снять то, что другим казалось невозможным. Куда Олежка только не забирался – и в жерло вулкана, и на дно океана, и в непроходимые тропические джунгли, где водится редкий вид какой-то уникальной рептилии, и за обрядами Вуду умудрился подсмотреть – в общем, рисковый у меня братишка оказался.

Но зато и платили ему соответственно.

Между прочим, давно уже мог поменять свою однушку на роскошные апартаменты с видом на храм Христа Спасителя, но опасения папы Коли в отношении сына подтвердились полностью – Олег Ярцев был феноменальным разгильдяем, обожавшим красивую жизнь и красивых женщин. Он в буквальном смысле сорил деньгами, и неудивительно, что они, деньги, заканчивались очень быстро.

И к тридцати годам у брата все еще не было ни жены, ни детей.

Собственно, и я тоже не спешила порадовать родителей внуками. И вовсе не потому, что не пользовалась успехом у мужчин. И успеха, и мужчин хватало, вот только…

Ни один из них не затронул душу, не заставил задохнуться сердце.

ГЛАВА 15

Мобильник кретински радостным голосом сообщил мне, что он мой телефончик и ему нравится звонить. И еще посмел требовать себе красивенький чехольчик, он, видите ли, там жить собирается! Где ты будешь жить, дорогуша, после того как разбудил меня в шесть – в ШЕСТЬ! – утра, у меня несколько вариантов. И все не самые приятные, поверь.

Да, знаю, сама поставила время на час раньше обычного, сама же выбрала эту дурацкую песенку в качестве утренней побудки, но когда это мы себя виноватыми признаем?

Я попробовала оторвать голову от подушки. Но они, голова с подушкой, похоже, за эту ночь срослись накрепко, разъединить их не получилось. И не то чтобы подушка поднималась вслед за головой, нет, это тыква моя пушечным ядром придавила несчастное изделие из пуха и освобождать его не собиралась. Чугунная такая, тяжелая.

А может, это не смытая вчера косметика к наволочке прилипла?

Да, вчера я впервые за пять лет работы в фирме оскоромилась. В смысле – накрасилась. Новогодний корпоратив все-таки, не хухры-мухры!

Вру. Причем нагло и неумело. Корпоративов – и новогодних, и на День печати, и в честь 8 Марта – за пять лет работы я пережила немало, но никогда не выходила из образа серой незаметной мышки.

Нет, одевалась я хорошо, со вкусом, обувь, сумка и парфюм тоже были не из дешевых, но – ни грамма косметики. Впрочем, полграмма все же имелось – помада натуральных оттенков. Волосы всегда гладко зачесаны и заплетены в косу, очки в изящной оправе, ухоженные руки – вот, собственно, и все. Деловая женщина, занятая исключительно работой. Руководство и заказчики считали меня опытным и надежным менеджером, на которого всегда можно положиться. Что, между прочим, соответствовало действительности – за пять лет я не запорола ни одного заказа, продукция была готова в оговоренные сроки, нужным тиражом и требуемого качества.

Только деловые отношения, никаких приглашений отужинать в ресторане, многозначительного шевеления бровями и потных ладней на моих коленях.

Чего, собственно, я и добивалась.

Потому что это только в Америке сексуальные домогательства преследуются по закону, а у нас… Да, конечно, правовое государство и все такое, но правовое включает и право сильного. Я начальник, ты – дурак. Или дура. А если еще и симпатичная дура, то это воспринимается руководством как дополнительный бонус.

И даже в случае редкой удачи – босс адекватен и при виде красотки не начинает немедленно расстегивать портки – твои заслуги будут воспринимать остальным коллективом однозначно: давалка, что с нее возьмешь. Потому что красивые умными не бывают.

Понимаю, что утрирую ситуацию, и не все так печально, но – лучше перестраховаться. Поскольку в студенческие годы, увлекшись экспериментами со своей внешностью, нарвалась на похотливого профессора.

И если мой биологический отец хотя бы изображал влюбленность, к тому же был, как утверждает мама, очень даже ничего, то толстый, одышливый, с облепленной мерзкими бородавками физиономией Иннокентий Викентьевич сексуальной привлекательностью мог посоревноваться со слизнем.

И прекрасно понимал это. Но, как часто бывает с подобными типами, похотливость у Кеши-Викеши зашкаливала. И сдать экзамен по его предмету – философии – можно было только в двух случаях: либо вызубрить все лекции назубок и шпарить цитатами из нетленок гуру от философии, либо «цигель-цигель ай-лю-лю». А если студентка была еще и хороша собой, то зубрить не имело смысла – все равно завалит. Только тошнотворный «цигель». Девчонки, прошедшие через это, советовали очередной жертве хорошенечко напиться перед «экзаменом». Тогда кое-как вытерпеть можно.

Я же, став студенткой, увлеченно экспериментировала с косметикой, меняя образы, имела толпы поклонников, наслаждалась властью, данной красивым женщинам. В общем, слова старой песни «Красавицы могут все, красавиц счастливей нет» казались мне вовсе даже не выдуманными.

Но я совершенно упустила из виду одну ма-а-аленькую деталь: красавицы могут все, если они научились виртуозно использовать секс в качестве главного аргумента. Причем независимо от внешности объекта. В общем, цель оправдывает средства.

А вот это было для меня неприемлемо. Совсем. Потому что…

Я не знаю, почему так сложилось. Откуда у меня появился и вырос до невероятных размеров пунктик в отношении секса. Но банальный, простите, трах – ну че, пойдем, перепихнемся, че ли? – меня не устраивал. Хотелось, чтобы сердце замирало при одном лишь взгляде на своего мужчину, чтобы от прикосновения било током, чтобы от страсти отшибало разум. А неопрятная возня в углу или на заднем сиденье машины, да хоть и в самой лучшей спальне, когда партнер не вызывает никаких эмоций, – пошло. И противно.

Только так. И не иначе. Глупо? Наверное. Я даже пыталась поначалу, когда у красивой меня появились пылкие ухажеры, избавиться от несовременных принципов, но, увы, – не получилось. Хотя парней и мужчин я выбирала самых лучших (на мой вкус) – эдаких мачо с немного неправильными, но по-мужски привлекательными лицами, с мускулистыми торсами, воспитанных, умеющих красиво ухаживать.

И все было поначалу замечательно – цветы, рестораны, походы в закрытые клубы, страстные поцелуи… И, собственно, все.

Потому что разум не отшибало. Совсем. Он, разум, механически фиксировал – этот целуется очень даже неплохо, лучше, чем предыдущий. И сердце не собиралось замирать при виде очередного ухажера, и током не било, когда он за руку брал.

Говорю же, дура. Мне еще повезло, что мужчины попадались нормальные, адекватные и силой своего не пытались добиться. Хотя на этот случай я постоянно таскала с собой электрошокер.

А потом на моем пути появился Кеша-Викеша. И немедленно закапал гнилой слюной. Не краситься и ходить на лекции бесцветной молью? Бесполезно, бородавчатая жаба меня уже запомнила. И зубрить не имело смысла. Так, во всяком случае, сказали мне старшекурсницы, уже прошедшие через потные лапы профессора.

Я до сих пор не могу понять инертности мышления большинства наших людей: сказано нельзя – значит, нельзя. А кем сказано? Кто за меня решить посмел?

В общем, я вызубрила лекции наизусть. Я прочитала все труды известных философов, указанные в списке. Я даже разобралась в них! И смело пошла сдавать экзамен. И, само собой, не сдала. Потому что преподаватель, если захочет завалить студента, он его завалит. Тем более когда принимает экзамен один на один.

Не спорю, так было. Раньше. Но сейчас, в век цифровых технологий?!

Симпатичная брошка на моей блузке работала безупречно, я проверила перед экзаменом – и звук, и изображение были на уровне.

Поэтому я совершенно спокойно отреагировала на очередной, не имеющий никакого отношения к экзаменационному материалу вопрос самодовольно ухмыляющейся жабы:

– Иннокентий Викентьевич, но ведь вы нам на лекциях этого не давали!

– Самостоятельно надо работать с материалом, душечка, – прогнусавил он, перелистывая дрожащими от похоти пальцами мою зачетку. – Тем более что вы, как я вижу, сдаете все предметы на отлично, а значит, умеете работать с материалом. Или язычком?

– Простите? – сухо хрустнула голосом я.

– Да ладно вам, деточка. – Поганец откинулся на спинку стула и принялся расстегивать пояс на брюках. – Становитесь-ка лучше на коленочки и начинайте. А потом еще и ко мне на дачу поедем, если хотите получить высшую оценку. Потому что минетик – это всего лишь троечка. Удовлетворите на удовлетворительно! – Ишь ты, каламбурит, веселится. Ну-ну. – А вы ведь, как я понимаю, на красный диплом идете?

– Но я ведь ответила на все вопросы по лекционному материалу! – Я старалась не смотреть на появившуюся из недр штанов гадость, не хватало еще спровоцировать обратную перистальтику. Но села так, чтобы брошка все видела.

– Не на все, киса, не на все. Ну, чего тянешь, начинай! – Жирная лапа полностью вывалила хозяйство наружу.

– Да пошел ты! – Все, хватит, сейчас точно вырвет. – Убери свою пипетку и не позорься!

– Ах ты, сучка! – И без того маленькие глазки бородавочника злобно сузились, он ловко цапнул мою зачетку прежде, чем я успела ее забрать, и, пачкая мастикой, нашкрябал там жирный «неуд» возле своего предмета. – Ты у меня из университета теперь на раз-два вылетишь, побл…шка наглая!

– Смотри, как бы ты не вылетел! Я вот всем расскажу, как ты экзамен принимаешь!

– А можно подумать, ты первая такая умная! – глумливо захихикал профессор, застегивая брючата. – Ходили уже, жаловались, но ректор этим жалобщицам быстро объяснил, что к чему.

– Ректор?

– А что, ты думаешь, он не знает о моих маленьких шалостях? Знает, конечно, но ничего поделать не может. Потому что мой брат, киса, депутат Государственной Думы и может устроить нашей богадельне веселую жизнь, если что не так. Поняла, поганка? Так что готовься к вылету.

– Сам шасси проверь, – буркнула я, двумя пальцами забирая зачетку, он ведь ее лапал после того, как свой огрызок теребил! Фу, гадость!

– Что-о-о? Мерзавка, чтобы духу твоего здесь не было!

– И вам не болеть.

Группа меня встретила ошарашенным молчанием и вытаращенными глазами.

– Ну, Ярцева, ты даешь! – выдохнул наконец наш староста, Димочка. – Он так орал! Ты что ему сказала?

– Правду. – Я засунула опороченную зачетку в сумку.

– И зачем? Как мы теперь экзамен сдавать будем? Он же злой как черт!

– Не волнуйтесь, Кеша-Викеша здесь ненадолго. Можете вообще не сдавать, дождемся другого преподавателя.

– Ага, конечно. Думаешь, ты, Ярцева, самая умная?

– Вроде того.

Дома я проверила запись – получилось отлично, все вошло в кадр.

А потом эта запись была продемонстрирована ректору. Он пытался спустить дело на тормозах, пообещав мне «отлично» по философии и даже личные извинения Иннокентия Викентьевича, но я уперлась – только увольнение жирной твари. А иначе отнесу запись на телевидение. На НТВ, к примеру, в программу «Максимум». Оно вам надо?

Оно им было не надо.

Иннокентий Викентьевич Пузырянин вылетел из университета через неделю.

А я поняла, что красота в моем случае может стать источником проблем. И, получив свой красный диплом, решила не рисковать.