Текст книги "Купчиха. Том 1"

Купчиха
Том 1
Анна Юрьевна Приходько

Корректор Владимир Викторович Мартынов

Идея обложки Евгения Владимировна Беляева

Идея обложки Владимир Викторович Мартынов

Дизайнер обложки Алиса Дмитриевна Оськина

© Анна Юрьевна Приходько, 2023

© Алиса Дмитриевна Оськина, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0060-7213-8 (т. 1)

ISBN 978-5-0060-7214-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Дорогой читатель!

Приветствую тебя на страницах этой книги.

Читая, не спеши осуждать. Герои не выбирали такую жизнь. Каждый может оступиться, но не каждый останется при этом человеком.

Всем добра и понимания!

С уважением, автор.

Моим дедушке и бабушке Ряскиным Владимиру Семёновичу и Анне Васильевне посвящается

Я спросила: «Чего ты хочешь?»

Он сказал: «Быть с тобой в аду».

Я смеялась: «Ах, напророчишь

Нам обоим, пожалуй, беду».

Но, поднявши руку сухую,

Он слегка потрогал цветы:

«Расскажи, как тебя целуют,

Расскажи, как целуешь ты».

Анна Ахматова

Глава 1

– Ой, Евгенька, ну умора, ей-богу… Неймётся ему окаянному. Я уже от смеха живот надорвала, успокоиться не могу, – пожилая женщина посмеивалась, расправляя рюши на платьях и вешая их в шкаф.

Молоденькая девушка спрыгнула с высокой кровати, приоткрыла дверь.

Комната наполнилась раскатистым смехом отца Евгении.

Сквозь смех отец громко спрашивал:

– А чем же ты кормить её будешь, пугало ты огородное? А-га-га-га… О-го-го…

Смех отца превратился в бульканье. В его груди клокотало, свистело.

А чего не свистеть-то? Больше часа не мог успокоиться оттого, что Иван, сын кузнеца, пришёл в который раз дочкиной руки просить. Третий раз пришёл. Всю усадьбу на смех поднял. Ещё от тех двух раз никто не оправился, а он прилип, и всё.

Но Пётр Николаевич паренька-то в дом всё равно пускал. Смеха ради пускал, повеселиться чтобы. Даже шута своего на вольные хлеба отпустил. К чему держать его, если тут свой под боком.

Смеялись над Иваном все: и слуги, и кухарки, и ключница, и сама Евгенька.

А ему всё нипочём. Как будто так и надо.

«Смейтесь, смейтесь, всё равно она женой моей будет, потом я посмеюсь», – шептал Иван вслед злопыхателям.

– Кормить буду простой деревенской пищей. Щи да каша, хлеб, репа пареная… – отвечал молодой жених.

– А-га-га, – закатывался Пётр Николаевич, – а мяско-то как? Она поросёночка молоденького любит, молочко парное, яблочки печёные. Не для такой жизни я её растил.

– Ну так поросёночка вы подкинете, коли голодать начнёт, – спокойно отвечал Иван.

А отец всё гоготал…

Ходила Евгения почти каждый день как специально рядом с кузницей. С подружками пройдут, шушукаются, посмеиваются. А путь до кузницы неблизкий, намеренно шла туда девица. А Иван, завидев её, с ума сходил.

От одного взгляда на дочку купца Полянского Петра Николаевича что-то горячее разливалось по всему телу. Дрожь начиналась, испарина на лбу выступала. А девица медленно проходила мимо, но на него не смотрела. Боялась, видимо, взглядом с ним встретиться.

– Вань! А, Вань… А к моему отцу придёшь руки́ просить? – издевалась дочь купца Сапожникова. – Авось повезёт… Мой отец не такой своенравный, как Евгенькин…

– Сдалась ты мне, – отвечал Иван. – Я к Евгенькиному отцу пойду. И сто раз ходить буду, пока своего не добьюсь.

– Да уж не дождёшься, – бормотала Евгения. – Ты на руки свои посмотри. Места живого нет на них. Смотреть противно. Тебе только коров гладить да свиней, а не девушек молодых.

Иван только посмеивался.

Отец Ивана, седой старик, молча наблюдал за всем этим. Когда девушки удалялись, укоризненно смотрел на сына и крутил у виска пальцем. Иван лишь махал рукой и продолжал заниматься своим делом.

Евграф Силантьевич, отец Ивана, был когда-то офицером в Царской армии. Служил исправно, пока его в плен не взяли. Там он лишился языка, сбежал, чудом остался жив. В армию больше не вернулся. От царских почестей отказался, стал кузнецом. Сына воспитывал один. Беспокоился за него да сказать ничего не мог, только и крутил пальцем у виска.

А Иван бесновался. Ночами кричал, имя Евгении с ночи до утра нашёптывал. Даже к колдунье ходил, а та его только завидит, в доме запрётся и сидит до тех пор, пока он не уйдёт.

Иногда Иван не рад был своему чувству, но поделать ничего с этим не мог. И оттого что теперь над ним все смеялись, кажется, становился смелее. Ему теперь всё было нипочём. Никто не знал, что творится в его сердце, никто не мог ему помочь. Только она одна… Полянская Евгения Петровна… Его любовь.

А Евгения Петровна была той ещё штучкой. Когда дочь кухарки Марийка стала носить украдкой обед сыну кузнеца, быстренько Евгения её раскрыла. Девушке насыпали плетей и отправили в монастырь вместе с матерью.

А Иван всё никак не мог понять, отчего Евгения чурается, раз барышень от него отводит.

Сложно было Ивану. Когда пятый его поход в дом Петра Николаевича не увенчался успехом, топнул со всей силы ногой, хлопнул дверью и на следующий день на кузницу не вышел. Не появился он и через день, и через два дня.

Евгенька ходила сначала с подружками туда-сюда. Потом уже одна на восьмой день пришла.

У Евграфа Силантьевича спросила:

– Куда Ванька-то подевался? Больно давно не видывала я его.

Евграф Силантьевич пожал плечами. Кивнул в сторону мальчугана, который раздувал меха.

Евгенька подошла к мальчишке, насыпала ему в карман горсть монет и спросила шёпотом:

– Где Ванька-то?

– Женился он позавчерась на дочке бабы Фани, что в соседнем селе на окраине.

Евгения сначала побелела. Потом щёки стали пылать. Ей казалось, что она сейчас расплавится. Закрыла лицо руками, выбежала на воздух и помчалась домой.

Девушка влетела в дом зарёванная, забежала в свою комнату, забралась на кровать и накрыла голову подушкой.

Пролежала так долго, пока к ужину не позвали.

Евгенька как будто не услышала приглашения, так и продолжала лежать. А потом в комнату к ней постучался отец.

Пётр Николаевич обеспокоился отсутствием дочери. Увидев распухшее лицо, сжал кулаки.

– Лисонька моя рыжевласая, – запел он сладким голосом. Но голос дрожал, кулаки сжимались сильнее. – Кто обидел мою доченьку, свет моих очей и мою жизнь?

Евгения смотрела на отца отрешённо и молчала.

Отец присел рядом, провёл рукой по волосам, дочь уткнулась в его плечо и начала всхлипывать.

– Женился он, папенька, позавчера.

– Кто? – отец убрал руку с головы дочери.

– Ва-ню-ю-ю-ю-ша…

– Ой, дурёха, – прошептал Пётр Николаевич, – влюбилась в шута этого всё-таки. Угораздило тебя… Да что же ты в нём углядела-то? У Сапожникова сын и то поприятнее будет: лицо как у ангела. А этот? Бревно неотёсанное…

Евгенька вздохнула глубоко.

– А я что-то давно его не видывал. Кто же тебе напел новости такие, лисонька?

– В кузнице мальчишка, у отца-то его ничего не выведаешь, – дрожащим голосом ответила девушка.

– Разберёмся, жена не стена. И как это до меня не дошло-то такое событие? Я не слыхивал про свадьбу. А женился-то на ком?

– Сказал мне мальчишка, что на дочери бабы Фани из соседней деревни.

После этих слов Евгения зарыдала ещё сильнее.

А отец вдруг расхохотался. Аж слёзы из глаз брызнули.

Евгения успокоилась, уставилась на отца.

– Это откуда ж у бабы Фани дочка-то появилась? Она померла давно, дочка-то… Да и старше меня она была годов на двадцать. Ой, рассмешила ты меня.

Евгения вспыхнула, сжала губы, вытерла слёзы.

– Не нужен он мне… Но и другим его не отдам. Уж вы, папенька, позаботьтесь об этом. Хочу смотреть на него каждый день, но мужем моим он не будет. А за Сапожникова сына замуж выйти я согласна. Пусть знает Ванечка как смеяться над дочкой купеческой, пусть знает…

Пётр Николаевич встал с кровати, выпрямился.

– Ну то-то же… А то Сапожников того и гляди другую жинку сыну подыщет. А зачем нам другие, когда моя лисонька и его ангел венчаны будут вскорости.

Евгенька встряхнула головой, огненные волосы рассыпались по плечам, словно пламя занялось.

– Я бы и за Ванюшку замуж пошла… Но вам, папенька, ни к чему такому желанию следовать, кровь нашу купеческую портить. А если он будет на виду, я спокойной стану.

– Ну как я могу тебе отказать, лисонька моя? Будет по-твоему, и слёз больше не лей. Найду я шута твоего горохового, вырву из лап невест ненасытных…

После этих слов Пётр Николаевич вышел из дочкиной комнаты, потом вернулся и произнёс:

– А к ужину-то спустись… Кабанчик молоденький ждёт тебя. Специально для Евгении Петровны прислал лесничий с запиской приложенной.

Евгения покачала головой.

– Нет аппетита у меня, папенька. Отправьте благодарность от меня, чтобы обид не было…

Когда отец закрыл дверь, Евгения присела на стул у зеркала.

Долго смотрела на себя, потом заплела две косы, завернула их вокруг затылка, намазала губы кусочком свёклы.

Улыбнулась во весь рот.

– Будешь ты, Ванечка, у меня на виду, никому тебя не отдам. Мой ты, слышишь? Мой навсегда, только я неприступная для тебя. Рыжая лисица, но с губ моих не напиться.

За то, что мальчишка из кузницы обманул купеческую дочку, его наказали.

Когда мальчишке всыпали уже довольно много плетей, Евграф Силантьевич запустил в палача кусок раскалённого металла. Тот не успел увернуться и со страшными воплями рухнул наземь. Мальчишка от страха вскочил и побежал куда глаза глядят.

В тот же день за нападение на человека при исполнении своих обязанностей Евграфа Силантьевича заковали в кандалы и отправили на каторгу.

Иван обо всём этом узнал намного позже, когда вернулся в родную деревню.

Кинулся в кузницу, а там пусто. А люди сразу поведали о случившемся. Сидел Иван в кузнице на любимом пеньке отца и лил горькие слёзы. О том, что на днях к Евгеньке сваты прибудут, тоже узнал от людей. Оплакал отца и опять пошёл в дом Полянских.

– Отдай мне Евгеньку, Пётр Николаевич, ну не будет ей счастья с другими, – взмолился Иван.

Но Пётр Николаевич тотчас вызвал стражу, и парня выставили на улицу.

На дворе стоял 1914 год.

Евгенька, узнав о возвращении Ивана, тотчас выбежала из дома.

– А ну, стой, – выкрикнул и выбежал следом за ней отец.

Евгения оглянулась и стала бежать быстрее. Отец за ней. Когда настиг дочь, схватил в охапку и потащил домой, приговаривал:

– Свадьба скоро, а она бежит к шуту этому. Тут он будет, никуда не денется, но бродить около него ты не будешь. Так и знай. Мне позор не нужен. Что люди-то скажут?

Евгения пыталась вырваться, но отец держал её крепко. А потом взвалил на плечо. Дочь кричала на всю улицу, визжала.

– Да уймись ты, лисонька, – шептал отец. – Ну не позорь ты голову мою седую. Ну сама же замуж захотела. Чего теперь воду мутить? Тебя муж-то приструнит немного. А за такое и плетями отходит ненароком. И я уже помочь не смогу, он будет твоим хозяином.

Евгения продолжала вырываться, а потом укусила отца за ухо. Тот взвизгнул, но бунтовщицу не отпустил.

Кое-как донёс её до комнаты и запер там. Евгения поначалу стучала в дверь, кричала, а потом притихла. К вечеру отец поднялся к ней, хотел поговорить, а она и разговаривать с ним не стала. Сидела молча. Пётр Николаевич и так, и эдак пытался правоту свою доказать.

– Ну ты как мать, ей-богу. Упрямого вола можно быстрее приручить, чем тебя. Ну иди, иди к своему Ваньке, только осторожно, вечереет. Я, пожалуй, с тобой пойду. И сплетен меньше будет. Всё-таки как-никак отец тебя сопровождать будет. Мало ли что нам в кузнице требуется.

Евгения бросилась к отцу на шею, всю рубаху намочила слезами радости.

– Собирайся, пойдём навестим твоего кузнеца. Заодно и крестик отца ему передам да поинтересуюсь, где он пропадал столько времени.

Евгения накинула на себя шаль, взяла отца под руку.

Шли до кузницы долго. Медленно вышагивали по тропинке. Ещё никогда в вечернее время Евгенька вот так с отцом не прогуливалась.

– Что же ты в нём нашла? – всё сокрушался отец. – Ну вот что в нём такого? И как я, по-твоему, держать его должен при себе? Он человек вольный, куда глянет, туда и полетит.

Нет у меня былой власти, лисонька. Вот если бы тогда не было законов этих, заставляющих нас, благородных людей остаться без силы рабочей, то я его приструнил бы быстро. А тут… На всё воля Божья…

Но он от тебя никуда не денется, чувствую я… Такой любви, как у него, не сыскать на всём белом свете. Вот смеюсь я над ним, а самому стыдно делается. Я мать твою вот так же любил, насмотреться на неё не мог. Она была вся такая тоненькая. А кожа белая-белая, почти прозрачная. Мне её отец говорил: «Береги мою доченьку, в обиду не давай, от болезней защищай». А я не защитил…

Пётр Николаевич вдруг остановился. Оглянулся назад.

– Вот по этой тропинке мы с ней прогуливались. Вот так она меня, как ты сейчас, держала.

Была у меня хрусталинка и лисонька, а теперь только лисонька осталась. Мать твоя быстро смекнула, что из меня можно верёвки вить. И чего только она не просила у меня! А я на всё был готов, всё исполнял.

Когда тебя она носила, фазана ей захотелось. Встанет подле меня и плачет, и дрожит вся, как от холода. На улице был январь-батюшка. Мороз свирепый, ветер, метель.

Троих я на Кубань отправлял за фазаном. Один вернулся только. Остальные с бурей не справились. И вот прямо перед твоим рождением приготовили ей тушку, а она аж плакала от счастья… А ночью тебя родила.

А ты как огонёк выскользнула из неё. Маленькая, а крикливая! Копна рыжих волос да дюже длинных, никогда я не видывал такого у новорождённых.

Сонечка плакала, глядя на тебя. И я рыдал рядом…

Вот так потом и жили втроём. Спала ты между нами. Мы с матушкой твоей тебя одновременно в височки целовали, а ты млела и засыпала мгновенно. А днём неспокойной была.

Я просыпался рано. Встану, а мои девоньки спят ещё. И сидел, любовался… Но погубило моё счастье сильное мужское желание.

Пётр Николаевич вздохнул глубоко.

– Не надобно тебе дальше знать…

А Евгения как будто и не слушала отца. Всё в сторону кузницы смотрела.

Мать она не помнила. Чуть меньше полугода было Евгеньке, когда матушки не стало.

Воспитывала её сестра отца, строгая Илария Николаевна. При отце она была вежливой, без него мачехой. Да такой, каких даже в сказках не бывает. Евгенька и сама виноватой была в таком к себе отношении. Так себя вела и в такие попадала истории, что отец мог голову снести с плеч сестры, если бы та не уследила.

Когда Евгении исполнилось восемь, Илария Николаевна ушла в монастырь и вскоре умерла там.

Дочь купца Сапожникова Марийка то и дело рассказывала Евгеньке о матери своей, о секретах, что та ведала. А Евгении не к кому было обратиться со своими душевными переживаниями.

Только когда Иван стал руки просить, осмелела и надоумила отца держать жениха рядышком.

О мечтах своих боялась обмолвиться даже подружкам.

Те и так посмеивались над любовью к кузнецу. Евгения считала их глуповатыми. Но ей было с ними весело. А когда расходились по домам, тоска сжимала сердце девушки.

Ивана она и побаивалась, и в то же время её тянуло к нему со страшной силой. Но жизнь, которой тот жил, не устраивала её.

Ох, как не хотелось стать женой крестьянина! А отец у себя ни оставил бы, да и не дело это – род свой портить.

Тётка всегда говорила, что род их древний, и быть чистокровной Полянской – очень большая честь. Евгения это хорошо запомнила.

В свои семнадцать не хотела подводить отца. Тем более, была она единственной дочерью у Петра Николаевича. И договорённость у Полянского была с Сапожниковым такая: фамилию Евгенька будет носить двойную, чтобы род Полянских не прервался.

Иван удивился гостям. Нехотя пропустил Петра Николаевича вперёд.

– Неужто передумала Евгения Петровна за Сапожникова Фёдора выходить замуж? Не верится мне в такое счастье! Чего это вы сами пожаловали? Я бы и сам пришёл руки просить, а то как-то не по-человечески получается. Тесть сам привёл жёнушку будущую к жениху. Не по себе мне, – Иван как будто издевался.

– Ты челюсть-то свою отвисшую попридержи, а то ненароком отвалится. Неужели ты думаешь, что Евгения Петровна для тебя рождена? Мечтатель ты, Иван…

– А, ну если так, то прошу вас идти в сторону своего дома. Откуда пришли, туда и возвращайтесь.

Евгения стояла в дверях и глаз не сводила с Ивана. Две недели его не видела, а как будто вечность прошла. Тогда и встретились их взгляды. Иван как будто приковал её глаза к своим. Только громкий хлопок в ладоши помог отвести взгляд от кузнеца. Пётр Николаевич так оглушительно грохнул, что Иван даже поморщился и почесал уши.

– А ты меня не выгоняй, – произнёс отец Евгении. – Я тебе вот принёс…

Пётр Николаевич вытащил из кармана носовой платочек, развернул его на ладони. Посередине лежал маленький крестик.

Иван побледнел. Хотел было забрать крестик, да Полянский сжал руку в кулак и произнёс:

– А вот и не отдам. Пусть у меня побудет. Ты парень вольный, крестик продашь и исчезнешь, а мне что без кузнеца в округе делать? Мне намерения твои знать надобно. Что думаешь делать без отца, куда податься собрался, где пропадал столько дней?

Но Иван на вопросы не ответил, сжал кулаки и подошёл вплотную к Петру Николаевичу.

– Крестик-то отдай! – крикнул он громко.

Евгения аж назад попятилась.

Но Полянский лишь дулю покрутил перед носом Ивана, потом повернулся и направился к выходу.

– Отдам, – пробормотал он, выходя на улицу, – если тут останешься, а иначе не видать тебе памяти отцовской…

Пётр Николаевич шёл быстро, Евгения бежала за ним.

Глава 2

Приготовления к свадьбе шли полным ходом. Платье шили три портнихи. Дольше всего расшивали бусинами. Оставалось лишь в день свадьбы цветы живые приколоть. Платье с цветами Евгения увидела в журнале, что довелось полистать в Москве. И загорелась таким же. Долго объясняла портнихам, что она хочет. Юбку три раза перешивали. То длина не устраивала, то недостаточно пышная была… Портнихам Полянский платил хорошо, но они никак не могли с Евгенией договориться. Платье закончили за день до свадьбы.

Накануне Евгения была в бане с подружками. Смеялись, пели песни, гадали на тенях от свечей. Как Евгения ни приглядывалась, всюду на тенях ей мерещились кресты. Было даже не по себе.

На следующий день надела платье. Прикололи живые розы. Пётр Николаевич нервничал. Не было Сапожниковых, уже и час прошёл, и два.

– Застрелю за позор такой, – кричал отец.

Но купцу Сапожникову было не до свадьбы. Поутру его сына выловили из реки. Утонул.

Об этом Полянскому сообщил гонец.

Пётр Николаевич так и сел на пол.

Не знал он, как Евгеньке рассказать страшную новость. На ватных ногах поднимался в комнату дочери.

Евгения стояла спиной к нему, портнихи поправляли платье.

Дочь смотрела в окно. Повернулась к отцу. В её глазах читалось недоумение.

Пётр Николаевич опустился перед Евгенькой на колени и прошептал:

– Прости меня, лисонька, за плохие новости. Не стать тебе женой Фёдора… На небесах он… Отмучился…

Евгения побледнела. Портнихи, придерживая девушку, подвели её к кровати. Она обмякла и потеряла сознание.

Когда пришла в себя, увидела рядом отца. Он гладил её по волосам. Рядом лежало и источало аромат роз платье.

– Очень плохой знак, Евгенька, – прошептал отец. – Кто же теперь жениться на тебе захочет?

Евгения ничего не понимала. Она смотрела на отца глазами полными слёз. Потом перевела взгляд на платье. Привстала и начала отрывать с него розы, потом бусины.

Украшения падали на пол, подпрыгивали на нём, звенели, закатывались под комод и туалетный столик.

– Ваньку твоего обвиняют… – прошептал Полянский. – Все как один против него. Вроде как видели его с Фёдором. Сестра его Марийка отцу рассказала, что у брата дела были с кузнецом. А какие – Ванька не признаётся.

Евгения посмотрела на отца и прошептала:

– Спасите его, папенька! Скажите, что со мной он был, что в доме нашем ночевал, и вы до утра его видели. Спасите, папенька…

– Да ты что… Да это же никак нельзя. Убийцу я покрывать не буду. И не проси даже…

– Ну тогда и я вслед за Фёдором пойду… Не будет Ванюши перед глазами, тогда никто мне не нужен, – твёрдо сказала Евгенька.

– Ой, глупая какая… Что же в голове твоей рыжей творится-то? Так и пойдём друг за другом… Ты, потом и я… Мне жизнь без тебя – не жизнь. Вот и закончится наш род. Глупость твоя всё закончит. Бери свои слова обратно, иначе я за себя не ручаюсь, – воскликнул Пётр Николаевич.

– Не возьму, – прошептала Евгения, – или спасай, или меня хорони.

Пётр Николаевич вышел от дочери, держась за голову. Через некоторое время Евгения услышала громкий голос отца. Он распевал песни. Кричал во всё горло. Было слышно, как бьётся посуда, как ворчат слуги. А потом песни закончились, и послышался сильный грохот. Отец упал посреди столовой и захрапел.

Евгения спустилась вниз, тормошила отца. Велела убрать подальше все настойки и вина, запереть их, чтобы отец не мог до них добраться. Всё было сделано по велению купеческой дочки.

Пётр Николаевич так и спал на полу. Евгенька сидела рядом с ним. Когда отец проснулся, встала перед ним на колени и попросила спасти Ивана.

Отец лишь кивнул, велел приготовить ему лошадь и, не сказав ни слова, отбыл.

Прошло два дня. Евгения сходила с ума от неизвестности. Ходила к кузнице, стучала в окошко домика, где Иван проживал с отцом. Но не было там никого.

Когда вернулась домой, ей передали письмо от Марийки, дочери Сапожникова и сестры её несостоявшегося мужа.

Евгения только начала читать, как тут же отбросила от себя письмо, а потом велела служанке, которая прибиралась в гостиной, сжечь его немедленно.

«Из-за тебя погиб мой брат… Так прими же его предсмертные муки и погибни его невестой…»

Эти слова звучали в голове Евгении много лет. Что дальше было в письме, она не знала. Хватило первой строчки.

Через два дня прибыл отец. Он прямиком отправился в комнату дочери. Было раннее утро. Вошёл без стука, чем напугал Евгеньку.

– Забирай своего кузнеца… Если бы я так не любил тебя, ни за что не пошёл бы на поводу. Мне теперь отмыться от сплетен надобно.

– Где? Где он? – спросила Евгения.

– В повозке. Делай с ним всё, что хочешь, но домой не тащи. Он в таких условиях был, как бы заразу не принести в дом. Иди с ним куда хочешь. Всё равно ни один уважаемый человек после такого на тебе никогда не женится. Я помогу чем смогу. Но особо не рассчитывай на меня. Не нужно было и затевать это всё.

Евгения прямо в ночной рубашке побежала на улицу. Приблизилась к повозке, приподняла покрывало, и от увиденного её стошнило.

На лице Ивана не было живого места. Кожа стала такой, словно её полосками отрывали, а потом на место прикладывали. Одет он был в тряпьё. И под клочьями рубахи лоскутами свисала кожа.

Евгения несколько раз пыталась посмотреть на кузнеца, но всё время отворачивалась, и всё выходило из неё.

Оглянувшись, увидела отца. Тот смотрел на дочь пристально.

Евгенька подошла к Петру Николаевичу, ноги дрожали, заикалась.

– П-па-пе-нь-к-а-а, ра-д-ди б-бо-ж-ж-же-ньки, п-по-мо-ги-те-е.

– Я уже помог чем мог. Любишь – ухаживай, спасай. Не любишь – оставь его там. Он без заботы нежилец. Исполосовали его знатно. Мне пришлось грех на душу брать, доказывать, что живёт он в моём доме. Сказал, что ради памяти его отца, ради памяти боевых подвигов Евграфа Силантьевича приютил бедного сына. Сапожников же пожелал мне смерти мучительной. А тебе безбрачия на веки вечные. Так что вот так, лисонька моя… Вот так… Я могу вас прямо сейчас и благословить. А дальше будь что будет…

– Не надо благословлять, я не смогу за ним ухаживать. Я даже посмотреть на него не могу.

После этих слов Евгения ушла домой. К ужину не спустилась. Смотрела иногда в окно. К повозке никто не подходил.

Ночь была лунная. Евгеньке казалось, что луна прямо в её комнате повисла, так было светло.

Сон никак не шёл.

Всё вспоминала, как выглядит Иван, всё думала, как ему помочь. Но на ум ничего не приходило. Потом сморил сон.

Проснулась от шума на первом этаже.

Отец по обыкновению с кем-то очень громко разговаривал.

Евгения спустилась.

– А вот и ещё один свидетель, стало быть, – восторженно произнёс мужчина в военной форме. – Стало быть, из-за барышни всё и случилось, повздорили, видать, женихи. Но вы-то, Пётр Николаевич, зря так делаете. Зря выгораживаете преступника. Сдался он вам.

– Хватит уже невиновных на смерть вести. Сказано, парень при мне был, готов перед иконой поклясться, на колени встать, здоровьем своим поклясться, дочерью единственной, – ответил Пётр Николаевич.

От слов отца Евгения поёжилась. Прошла мимо военного, хотела было на улицу выйти, ещё раз посмотреть на Ивана.

Но военный её остановил, взяв за руку чуть выше локтя.

– Парочку вопросов, барышня! Парочку вопросов.

Евгения остановилась, испуганно посмотрела на мужчину, тот продолжил:

– Каково быть вдовой? Неужто хочется без девяти дней бежать к другому?

– Вон, – громко крикнул Полянский, – ты чего себе позволяешь? Ты чего девоньке моей душу вынимаешь? Я этого так не оставлю. Ты посмотри на него, исповеди захотел. Или ты, может, и грехи отпустишь? Во-о-о-н…

– Ну вы, Пётр Николаевич, тоже в ответе будете, я так просто этого не оставлю, – ещё громче Полянского крикнул военный и вышел.

Евгения стояла в дверях.

– Чего уставилась? – прикрикнул на неё отец. – Иди к шуту своему, над ним уже мухи летают, того гляди, и стервятники не погнушаются…

Евгения медленно вышла из дома. Она приходила в себя после крика отца. Впервые за её семнадцать лет он так грубо с ней разговаривал.

Возле повозки крутилась седовласая женщина. Она то и дело приподнимала покрывало в разных местах и крестилась. Увидев Евгеньку, поклонилась, а потом попятилась назад.

– Стой, – приказала Евгения, – научи меня обрабатывать раны.

Женщина опять поклонилась и прошептала:

– Скоро вернусь, тряпочки принесу и ромашку заварю.

Бабушка Анисия была матерью конюха-ветеринара Георгия, которого очень давно привёз Пётр Николаевич из далёкой Астраханской губернии вместе с семьёй. Переселенцы были калмыками, но по приезде приняли христианскую веру.

Бабушка Айса стала Анисией. Её сын Джурык – Георгием. Жена Георгия, красавица Аюр, получила имя Юлия. А дети, рождённые уже на новом месте, получали русские имена Глеб, Матвей, Никанор, Семён. Последней была дочь Мария.

Аюр-Юлия и её муж очень ждали дочь, но после рождения сыновей уже и не надеялись. А пятой родилась Мария.

Аюр недолго прожила после рождения дочери. Всю заботу о детях взяла на себя бабушка Анисия. Внуки называли её мамой.

Когда Марии исполнилось пять лет, все её братья померли в один год.

Георгию горевать было некогда. Он погрузился в работу. Мог вылечить любое животное.

Но Петру Николаевичу не очень понравилось, когда к его конюху стали ходили толпы, чтобы вылечить скот. Он такую деятельность на территории своего поместья запретил. А позже стал брать за лечение большие деньги, и поток поуменьшился.

Георгий был молчаливым. Иногда жаловался матери, что хочется ему лечить животных и другим помогать. Но Петру Николаевичу он был обязан жизнью, поэтому молча выполнял всё и не перечил.

Когда бабушка Анисия пошла за лоскутами и отваром, Евгенька откинула покрывало. На этот раз полностью. Ужаснулась, но тошноты уже не было.

Мухи садились на раны, жужжали так громко, что Евгения затыкала уши. Иван был не похож на себя. Только отдалённо угадывались знакомые черты.

Набравшись смелости, девушка коснулась пальцами его щеки. Иван даже не вздрогнул. Он был без сознания. Слёзы текли из глаз Евгеньки. Она взяла руку Ивана в свою и поднесла к губам. Но тотчас небрежно выронила её и отвернулась.

Руки пахли тухлым мясом. От всего Ивана так пахло. И уловив этот запах, Евгенька спрыгнула с повозки, зажала нос пальцами. Долго так стояла, пока её не окликнула Мария, дочь конюха.

Мария была стройной как мать. Узкие раскосые глаза, чёрные, как смоль, волосы, выступающие скулы так гармонично сочетались друг с другом, что невозможно было даже найти какой-то изъян во внешности калмычки. Она была прекрасна несмотря на то что очень сильно отличалась от своих ровесниц, проживающих на территории поместья.

Бабушку Анисию недолюбливали в поместье. Сплетничали о том, что после смерти невестки, мать приходила в спальню сына и ублажала его. Откуда пошли эти слухи, никто не знал. Но они так прочно прицепились к этой семье, что Анисия стала пугливой, редко выходила из дома и почти ни с кем не разговаривала.

– Евгения Петровна, вас маменька просит к себе. Я постою рядом с повозкой, сходите к ней.

Евгения кивнула. Мария подошла к повозке и прошептала:

– Можно мне взглянуть?

Евгения лишь махнула рукой в ответ. Мария пристально смотрела на Ивана. Оглядывалась по сторонам, боялась, что кто-то заметит её слёзы. Но во дворе никого не было.

– Ванечка, – прошептала она, – если бы я могла, увезла бы тебя в мои родные места. Степь своих не бросает. Маменька Анисия говорит, что степь лечит. Там наш дом. Там нам будет лучше, чем тут. Там и тебе стало бы легче.

Мария отгоняла мух, потом прикрыла Ивана, оставив открытым только лицо.

– Это я попросила маменьку Анисию помочь тебе. Лишь бы Евгения Петровна не узнала о моей просьбе. Если ты слышишь, не выдавай меня.

Вскоре появилась Евгения. В одной руке у неё был кувшин с отваром, в другой разноцветные лоскуты. За ней шла бабушка Анисия.

Когда обе подошли к повозке, Анисия скомандовала:

– Протирай ромашкой, а я буду мазью поверх.

Евгения смочила было лоскут, но тотчас выронила кувшин и убежала в дом.

– Ох, воспитание какое… – прошептала еле слышно Анисия и обратилась к внучке: – Машуля, помоги мне, иначе его мухи съедят.

Когда бабушка Анисия мазала Ивану подмышки, время от времени зажимала пальцами нос.

На некоторые места приклеила мазью лоскуты.

– Побудь тут, я на поклон к Петру Николаевичу схожу, попрошу парня к нам определить. Будет жить, если ухаживать за ним.

Мария улыбнулась.

А Евгения в это время смотрела в окно. От улыбки Марии ей стало не по себе. Что-то кольнуло внутри. И какая-то неприязнь наполнила сердце.

Когда Мария взяла за руку Ивана, Евгения выбежала на улицу. Но услышав шаги, Мария руку отпустила и виновато отвернула голову.

– Смешно тебе, – зло прошептала Евгения, тряхнула своими огненными волосами, схватила Марию за плечи. – Человеку плохо, а тебе смешно…

– Не-е-е-е-ет, – покачала головой Мария, – мне не смешно, я его жалею.

– Жалеешь, – Евгения сжала плечи девушки, – ну тогда и жалей молча, а лучше с закрытыми глазами. Мой он! Запомни это!

Евгенька отпустила Марию. К повозке приближался Пётр Николаевич и бабушка Анисия.

– Повозку мне вернёшь, – давал указания старушке Полянский, – но сначала огнём по ней пусть Георгий пройдётся. Мало ли что. Без меня не хороните. Если что – зовите в любое время.

– Да ты что, – прошептала Анисия, – он жить будет, будет… Его любовь спасёт…

Евгения приняла эти слова на свой счёт и даже улыбнулась еле заметно.