Текст книги "Купчиха. Том 1"

***

Свадьбу сыграли пышную. Гуляли несколько дней. После венчания полил долгожданный дождь. Речка вышла из берегов и затопила несколько дворов.

Но такая непогода не помешала гостям Петра Николаевича вдоволь наесться и напиться за молодых.

Иван тоже гулял на той свадьбе. Веселился со всеми. Когда водили хороводы, всё ближе к Евгеньке становился. А когда в прятки играли, находил её он один. Найдёт, схватит за руку и долго не отпускает. А она смеётся.

Один раз удалось чмокнуть её в макушку. Почувствовал Иван, как задрожала его любимая. Улыбнулся. А она стояла рядом и словно ждала чего-то. Боролся Иван со своими чувствами. Смотрел на неё пристально, а потом отвлёкся как будто, отвернулся от неё.

Отыграли свадьбу, и началась размеренная жизнь.

Евгения, на удивление, вела себя прилично. К Марии относилась по-доброму. Отца своего не узнавала. Как он помолодел! Ну ничуть по возрасту от Ивана не отличался. Столько блеска в глазах, столько счастья дочь никогда не видела в отцовских глазах. Радовалась за него и обижалась одновременно.

Пётр Николаевич теперь не заходил к ней в комнату вечером, не желал доброй ночи, не гладил по голове. Теперь это всё досталось Марии.

Калмычка с каждым днём становилась всё неповоротливее, но выглядела при этом очень бодро. Евгенька теперь называла её маменькой. Поначалу ради забавы так делала, а потом привыкла.

Иван пропадал в своей кузнице. С того времени, как Мария оказалась в доме Полянского, ни разу не заговорил с ней.

Два раза ходил в лес навестить Джурыка. Первый раз рассказал, что Мария к свадьбе готовится, а второй раз пришёл и похоронил. Ушёл калмык из жизни по своей воле.

Бежали дни один за другим.

Дни сменялись ночами, ночи днями. И в начале октября Мария родила сына. Мальчик как будто точь-в-точь был похож на своего деда.

Полянский предложил назвать сына Петром в честь него.

Мария не противилась.

– Оклеветала я жениха Евгенькиного, – сказала Мария как-то вечером, когда Полянский с ребёнком возился. – Не был он со мной.

Пётр Николаевич небрежно положил маленького Петю в люльку. Подошёл к жене и спросил строго:

– Чей?

– Отцовский, – ответила Мария как-то неискренне, но залилась слезами. – Бабушка Анисия убила бы его за это. А я не хотела отца терять. Вот и обманула я, Петя. Нет мне прощения.

– Сына воспитаю, – пробормотал Полянский, – а тебя за враньё накажу. Не люба ты мне больше, Мария.

Вышел из комнаты, хлопнув дверью.

И с того дня поник. За столом сидел хмурый. Раньше, когда Мария появлялась перед глазами, млел, а теперь даже не смотрел в её сторону. Евгенька, заподозрив неладное, вызывала отца на разговор.

Но тот попросил не лезть в его дела.

– За Ивана замуж пойдёшь? – спросил он у дочки.

Евгенька не ожидала такого вопроса. Покраснела.

– Нет, – твёрдо сказала она. – Да…

Отец как будто её «да» не расслышал.

– Ну тогда пойдёшь за того, кто первым придёт. Ванька и сам не хочет. Раньше нужно было думать. Он оказался хорошим человеком. А я только ради смеха ждал, когда он придёт руки твоей просить. Позабавился вдоволь.

А теперь и надо мной забавляется жизнь. Всё вернётся и к тебе, лисонька! Каждое слово вернётся болью и страхом. Ты прекращай людей-то ненавидеть, богом тебя прошу, прекращай. А не то, как я, будешь глаза перед людьми прятать.

Время нынче военное, никто не знает, чем для нашей России-матушки повернётся оно. Будешь доброй, и люди помогут в случае чего, а нет, так камнями забьют или сожгут заживо.

Евгения не понимала отца. От её согласия на замужество он быстро перешёл к своим заумным речам.

В голове Евгеньки только и звучало вперемешку: «Война… Сожгут… Россия-матушка…»

Больше о замужестве в тот год отец речи с дочкой не заводил.

***

Зима была суровой. Не сказать, что жили впроголодь, но и не шиковали. Пётр Николаевич велел экономить, поскольку не знал, что принесёт новый год. Торговля стала нестабильной. Первая мировая война разрушила всё, что было налажено годами. За полгода войны Костромская губерния значительно поредела на мужскую силу.

Пётр Николаевич брал на руки сына, уходил с ним к реке и подолгу там гулял.

Приходил уже с темнотой. Голодный ребёнок орал. Мария хватала его на руки и начинала кормить, а сам Полянский, видимо, застудился и стал кашлять так, что никому в его доме не было сна.

А утром начиналось всё сначала. Калмычка не отдавала плачущего сына, а Пётр Николаевич забирал его силой. Ни разу Мария не пошла за мужем.

– Когда ж ты уже находишься, злыдень? – услышала как-то Евгенька, как Мария шептала, когда Пётр Николаевич выходил на улицу.

Ей стало не по себе. А Мария, увидев Евгеньку, улыбнулась и сделала вид, что ничего как будто не говорила.

– Ждёшь, когда отец помрёт? – Евгения пристально посмотрела на Марию. – И что же ты делать без него будешь? Мы же без него все пропадём. Ты его беречь должна.

– Если бы у тебя вот так ребёнка забрали да не отдавали день, я бы посмотрела, как ты его берегла, – ответила Мария, спрятав улыбку. – Не о такой жизни я мечтала. Мне тут никто не рад, даже стены отталкивают. Я вот то и дело бьюсь то головой, то споткнусь. И ведь выучила тут всё, а чуть что, и ссадина.

Евгенька с удивлением слушала Марию. И не понимала, как нужно так удариться лбом, чтобы была такая ссадина. Вдруг Мария нагнулась поднять упавший на пол платок, оголилась немного шея. Вся она была в синяках.

– А как же ты шеей-то ударяешься? Меньше голову задирай, да всё хорошо будет. А то нос у тебя уже выше лба торчит. Важничаешь тут. Сама припёрлась к отцу моему из леса, так вот и живи теперь, ясноглазая…

Мария быстро замотала платком шею, и, согнувшись, пошла в свою комнату.

Так Евгенька догадалась, что отец бьёт Марию.

Ранней весной Пётр Николаевич уже еле передвигался по дому, а потом и вовсе слёг.

Из моложавого мужчины превратился в древнего старика, а было ему всего 38 лет от роду.

Евгенька побеспокоилась, вызвала опять врача.

До этого все её старания не увенчивались успехом. Отец велел даже на порог доктора не пускать. А когда ходить уже не смог, то и не сопротивлялся больше.

– Ходить не будет, – дал заключение врач. – Паралич его неизлечим, да и лёгкие долго не прослужат. Вот рецепт, как поддержать ненадолго. А там смотрите сами.

А потом обратился к Евгеньке:

– А ты, красавица, не хочешь ли медсестрой подработать? Не хватает нам силы рабочей. Все бабы то в поле, то при детях. А у тебя вроде никого.

Евгения не ожидала такого предложения и даже возмутилась:

– Да чтобы я… Да с больными… Да никогда, тьфу, аж плохо от одной мысли стало. Тут вот к отцу подойти боюсь, а другие мне и подавно не нужны.

– Ну-ну, – медленно протянул врач, – время нынче такое, девонька, что спесь на хлеб грошей не даст.

Война! И это вам ещё тут хорошо живётся. Купцов победнее уже не счесть. Торговля встала, как лёд на реке зимой.

У меня зять утопиться хотел, нечем расплатиться за товар, а я ему местечко санитаром подыскал.

Копеечка к копеечке получается понемногу. И товар за бесценок можно пристроить. Так что ты подумай, девонька. Надолго всё это, не оклемается Россиюшка быстро.

Когда начинались политические речи, у Евгеньки отключалась голова. Она терпеть не могла все эти прогнозы, представления, что, как и когда будет.

– Не дожить бы до этого, – послышался голос Петра Николаевича. – До того не дожить бы, когда дитю моему придётся копаться в чужих ранах.

Евгенька махнула рукой и вышла. Теперь каждый вечер перед сном она приходила к отцу в комнату.

Пётр Николаевич чаще молчал, чем говорил.

– Я Ивана хочу управляющим сделать. А перед смертью поделю по-честному всё, что имеется.

– А ему-то за что? – возмутилась Евгенька.

– Так чтобы о тебе заботился – задобрить парня надобно, – Полянский говорил еле слышно.

– А с женой твоей что мне делать? Заботу о ней я проявлять не намерена, папенька. Уж больно скверна на слова жена твоя.

– А о ней и не нужно заботиться, ты о брате не забывай, он один у тебя. Опорой твоей станет, кровь всё-таки родная, – отвечал Полянский.

Сама Мария в комнату к мужу даже не заходила. После того как тот перестал ходить, ни разу не показалась ему на глаза.

Иван от предложения стать управляющим не отказался. Как ни странно это было для Полянского, но с документами всё у кузнеца получалось намного лучше, чем представлялось. Он быстро со всем разобрался и даже дал несколько советов Петру Николаевичу.

– Что там у тебя с Евгенькой? – спросил как-то Полянский. – Пыл прошёл, али горит ещё внутри? Ты прости смех мой и слова обидные. Я ведь с таким и не сталкивался раньше. Ну чтобы вот так дочку замуж выдавать за простого. Сапожников был ей ровней, да не вышло с парнем. Погубили его языки злые.

Ну так что с Евгенькой-то? Жениться будешь? Я, может быть, ещё и на свадьбе вашей полежать успею, а дальше только с неба смогу на жизнь лисоньки смотреть. Благословлю, так и быть.

Иван сидел с кипой бумаг и смотрел на Петра Николаевича.

– Повременим мы с этим, Пётр Николаевич. Война закончится, и тогда решим. Не хочу, чтобы Евгенька вдовой осталась в случае чего. А так… Я ей никто: жили-были и забыли.

– Ну раз так… – Полянский задумался. – Может ты и прав, сынок. Иди, что непонятно будет, разъясню.

Чтобы уменьшить траты, Иван сократил штат работников, чем навлёк на себя гнев со стороны уволенных. Время было сложное, у многих женщин, что трудились в доме у Полянского, мужей забрали на войну, и потерять работу стало большим ударом. Какие-то только проклятья в свой адрес Иван не услышал! Самым настойчивым решил выделять небольшую сумму, чтобы не умерли от голода.

Но когда торговля встала полностью, пришлось уволить почти всех.

Пётр Николаевич оклемался. Кашель куда-то делся сам собой. Проснулся как-то утром, а привычного кашля нет. Обрадовался.

Врач-то говорил, что полгода и хоронить можно, а он вот так ещё одну зиму пережил.

А весной 1916 года и ноги стал понемногу чувствовать. Ходить пока не получалось, но надежда на это была очень большая.

Как только маленький Петенька стал бегать, Евгенька забирала его у Марии и приводила к отцу. Ребёнок карабкался на кровать, Евгенька смеялась, подталкивала его.

И Пётр Николаевич расцветал.

Когда услышал от малыша лепет по-калмыцки, кричал так, что напугал Петеньку.

Велел Евгеньке передать Марии, чтобы та родному языку сына не учила, и в срочном порядке приказал нанять для ребёнка няньку, которая будет всё время с ним.

Так Мария была лишена общения со своим сыном.

В конце осени 1916 Ивану пришла повестка.

Пётр Николаевич со своими связями не смог помочь кузнецу. Сам Полянский к тому времени уже стоял на ногах, а ходить мог с палочкой.

Помирился с Марией, всё чаще Евгенька замечала, как отец выходит из комнаты жены с улыбкой на лице.

В ночь перед отъездом Ивана Евгенька пришла к нему.

– Так и знал, – произнёс Иван. – Знал, что ты придёшь. Потеряли мы своё время, Женька… Поздно уже.

– Вань… – голос Евгении дрожал. – А давай в лес убежим? Там нас никто не найдёт.

Иван засмеялся.

– В лес? С тобой?

Евгенька виновато опустила голову:

– Со мной, Вань… Со мной… Лес вон какой большой. Никто нас там не найдёт.

– Не дури, Женька. Мне спокойнее будет, если ты тут останешься, а там… Как бог даст, так и будет, – Иван говорил с грустью в голосе.

– Можно я рядышком посижу? – Евгенька смотрела на Ивана пристально такими глазами, каких он раньше у неё не замечал.

– Ну посиди… Посиди…

Евгения присела рядом. Когда садилась, косой своей задела щеку Ивана. Он покраснел.

А потом обнял Евгеньку, уткнулся носом в её плечо:

– Как же я люблю тебя, Женька… Какая же ты колючая у меня, как ёжик.

Евгения поначалу пыталась вырваться из объятий Ивана, а потом обмякла. Он гладил её по спине и голове. Она сидела, затаив дыхание.

– Я останусь с тобой до утра, – прошептала она.

Иван отпустил девушку, отодвинулся подальше.

– Иди спать, – скомандовал он. – Не могу я так. Не жена ты мне, Женька. А так не нужно. Будет у тебя муж, будешь с ним оставаться до утра. А я никто тебе.

Нет у меня в роду богатых, не подхожу я тебе. Это я вот так побаловался немного на месте управляющего. Интересно это всё, конечно, но мне там нет места. Отец твой, дай бог, ещё здоровее станет. А я если на войне выживу, не вернусь сюда.

Поэтому не жди меня, Женька. Вспомнишь, может, когда-то, что был такой у вас кузнец Ванька. Расскажешь кому-нибудь, как чуралась меня избитого, как издевалась на кузнице, как с подружками похихикивала надо мной.

Сидит оно всё во мне, Женька. До смешка каждого, до слова обидного. И люблю тебя, и больно хочу сделать. Бегаем с тобой как мышка от кошки. И раз сразу не получилось, так и будем дальше. Вот и не хочу душу свою травить. С глаз долой…

– Прости, Ва-а-а-нь, – Евгенька начала всхлипывать. – Прошу тебя, возвращайся сюда! Не нужен мне никто. На, вот, возьми.

Девушка сняла с шеи золотую цепочку с маленьким кулончиком в виде лисицы.

– Это от прабабушки. Меня отец не из-за рыжих волос так называет, а из-за кулончика этого. Возьми с собой. Я буду знать, что ты рядом.

– Не возьму, – прошептал Иван. – Это твоё, ты и носи.

– Прошу тебя, – Евгенька говорила настойчиво. – А после войны вернёшь…

Девушка встала с кровати, надела на Ивана кулон и вышла из комнаты.

Закрыла дверь. Как хотелось вернуться обратно, поцеловать его, прижаться к нему. Но гордость не позволила.

– Эх, Женька, что же ты со мной делаешь? – шептал Иван, держа в руке кулон.

***

– Жена-то есть у тебя? – кто-то тормошил Ивана за плечо. – Жена есть? Так давай вставай, если замёрзнуть не хочешь.

Кое-как Иван поднялся с холодной, мёрзлой земли. Пальцев на ногах не чувствовал.

– Где сапоги потерял? Как по снегу без них? Пойду поищу, вдруг на ком-то остались. Я вот глянь, как приоделся!

Полноватый мужчина покрутился перед Иваном.

Сквозь пелену Иван рассмотрел, что не сходится рубашка на мужике.

Тот как будто понял и сказал:

– Да у меня две таких. Ничего! Алиска перешьёт как нужно. Лучше, чем ничего. И так всю жизнь в тряпье ходил. Им вот, – мужик раскинул руки в стороны, – уже не нужно всё это.

Ты давай приходи в себя, я тебе сапоги поищу. Тут до меня, видать, кто-то побывал уже. Я, честно, первый раз вижу живого здесь. Ты хрипел как боров, вот и решил тебя потрясти. Морозы нынче злые. Замёрзнешь уже к вечеру.

Перед глазами у Ивана стало проясняться.

На грязно-красном снегу в разных позах застыли люди. На горизонте виднелись очертания какой-то деревеньки или села.

То, что было до этого, кузнец не помнил. Как он оказался тут, кто эти люди… Всё было как в тумане.

Боль в голове то нарастала, то стихала. Больше всего беспокоили ноги. Они были замотаны в какие-то тряпки. Кто их замотал? Куда делась обувь?

– О, гляди! Лопаткой чуть поддел, и вот, сапог нашёл, – крикнул мужик откуда-то издалека. А потом в одно мгновение оказался рядом. – Пока один. Будешь по очереди надевать, пока до дома моего не дойдём. А там я тебе что-нибудь подберу. Деньги-то есть?

Мужик, не спрашивая разрешения, стал шариться по карманам Ивана. Тот соображал туго. Не понимал совершенно ничего. Но когда мужик расстегнул верхнюю пуговицу тулупа и начал прощупывать шею, Иван как будто очнулся. Схватил мужика за руку, тот аж взвизгнул, но за цепочку зацепиться успел.

– Вот, – прошептал он с улыбкой, – знаю я, что все ваши матушки и жёнушки золотом приправляют солдатские шеи. Вот, считай, ты на сапоги и заработал. Руку-то отпусти. Я тебе сапог, ты мне цепочку.

– Обойдёшься, – пробормотал Иван. – Забирай свой сапог и катись отсюда!

Мужик схватил сапог, плюнул Ивану в лицо и пропищал противно:

– Ну и дурак, мёрзни тут… Волки нынче сытые, на тебя не нападут, а вот мороз погубит, так и знай. Неблагодарный.

Иван смотрел, как мужик бежит, перепрыгивая через солдатские тела. Рукой придерживал цепочку, мужик успел порвать её.

Цепочка с лисонькой горела в руке Ивана, и ему казалось, что по всему телу разливается тепло…

Какое-то время Ивану думалось, что он переместился в лето.

Тело от палящего солнца горело сильно! Кожа как будто плавилась. Он смотрел на себя словно сверху.

Видел, как разглаживаются шрамы на теле. Всё это наблюдал через одежду. А потом тело начало трескаться как лёд на реке по весне. Расползалось, растекалось.

Иван пытался потрогать себя, но не мог дотянуться.

Видел себя лежащим на снегу.

Потом появились волки. Они обнюхивали всё вокруг. Утыкались мордами, выли.

Как они выли! Этим воем напиталось всё вокруг.

Но потом это был уже не вой, а монотонное церковное пение.

– Го-о-о-с-по-ди-и, упокой их ду-у-у-ши-и-и…

Глава 4

– Ты, Пётр Николаевич, подумай! Не отказывайся раньше времени. Нет будущего у этой страны. Мы с тобой уже сколько лет знакомы. От этой войны все обеднели. Ты на себя посмотри! Давно ли ты прибыль свою считал? Или накопил достаточно, чтобы семью большую содержать?

– Да у меня семья – четыре души и те святым духом питаются. Экономия у нас налицо. Косточки можно сосчитать все. Но накопления имеются какие-то, – ответил Пётр Николаевич высокому седовласому мужчине.

– Делать что-то нужно, Пётр! Царь в своих покоях отсиживается, а люди на фронте гибнут. Надобно и царя туда, да прекратить всё это ежеминутно. Ты свои накопления ради благого дела выдели! Надобно просвещением заниматься среди населения. Вот, посмотри! Листовки всё рассказывают! Есть люди, которые нам помогут, – седовласый говорил пламенно, громко.

– Убери эту грязь, Пантелей Михалыч! Кому ты это показывать собираешься? Никто читать не умеет! Иди займись чем-то дельным! А листовками своими печку растопи. Морозы какие лютые, я вот, – Пётр Николаевич вытащил ногу из-под стола, покрутил, – в валенках хожу. А Петушок в тулупчике спит. Мария из своего перешила ему. Переживём войну, а дальше видно будет.

– Пё-ё-ё-т-р Николаевич! Сдались мне твои валенки! Ты о России думай, а не о том, как мягкое место в тёплое кресло усадить. Вот те крест, верну денег в три раза больше!

Седовласый встал на колени.

– Я за тебя словечко замолвлю, когда нужно будет. Ты вот на войне не богатеешь, а другие с удовольствием. Ты за своего больше всего пойдёшь, так как на чужой крови не играешь. Денег только займи!

Пётр Николаевич встал со стула. Взял свою трость и постучал по полу громко.

– Сгинь…

На стук прибежала служанка, так обычно Полянский вызывал её. Заглянув в кабинет, увидела, как хозяин махнул рукой, мол, не нужна, убежала обратно.

– И не приноси больше свою правду мне. Вы сейчас такого накрутите, что потом за век не разберётесь. Сиди у себя да помалкивай. Живее будешь, Пантелей Михалыч.

Седовласый встал с колен, поправил одежду, схватил со стула свою шубу и выбежал из кабинета.

– Евге-е-е-е-нь-ка-а-а! – крикнул Пётр Николаевич. – Продолжим, давай спускайся!

Евгении долго не было.

В кабинет она вошла проворчав:

– Давайте, папенька, уже печь затопим. Больно холодно.

– Потерпишь, скоро весна, – ответил отец.

– Не хочу уже терпеть! – Евгения аж завизжала. – Дров на три зимы, а вы нас холодом испытываете!

– Так сожги их к чертям! И чего добьёшься? Сама пойдёшь заготавливать дрова? Тебе там кроме Ваньки снится что-то? Когда война закончится уже? – Пётр Николаевич нервничал.

– Через три года Иван вернётся и заготовит дрова.

Пётр Николаевич засмеялся громко.

– Да твой Ванька, небось, женился давно на медсестре какой-нибудь! А ты ждёшь. Так и останешься в девках. Замуж тебя выдать бы, одним ртом меньше. И забот бы не было. Муж может пожарче топил бы печь. И не слушал бы я это всё от тебя. А пока замуж тебя никто не берёт, садись.

Евгения послушно присела рядом с отцом.

Он открыл толстую книгу.

– Ванька твой без образования разобрался, а ты поумнее должна быть. Вот не станет меня, и что делать дальше? Мария рыдать только будет. А у тебя голова рабочая, смотри, как тут заполнять.

Пётр Николаевич воодушевлённо рассказывал, как заполнять торговые книги, как делать отчёт, как платить жалование, кому. А Евгения летала в облаках.

«Ванечка, – думала она про себя, – плохо тебе сейчас, чувствую я. Щёки мои горят, целованные тобой. Молюсь о тебе, мой хороший. Ты возвращайся поскорее, а то от меня скоро только кусок льда останется».

– Заполняй вот тут! – Полянский ткнул пальцем в чистый лист.

Евгения взяла перо, долго-долго смотрела на него, а потом написала размашисто на весь лист большими буквами: «Затопи печь!»

– Дура! – закричал Пётр Николаевич. – Завтра же жениха найду!

– Ищите, папенька, ищите. Я вслед за Фёдором пойду! – ответила дочь громко.

– Иди, – выкрикнул отец, – только сначала голову о лёд разбей, а потом плыви к Фёдору. Там вам дрова точно не пригодятся.

С того дня Полянский больше не обучал дочь бумажным делам.

Постепенно накопления уходили на налоги, которые лучше было заплатить, чтобы в такое тяжёлое время не навлекать на себя беду.

– Нужно запасы заготовить, – сказал как-то Пётр Марии.

Она уже засыпала у него на плече.

– Слышишь или нет? – спросил Полянский.

– Слышу, Петенька.