Текст книги "Игрушки дома Баллантайн"

«Ты цела?»

Девушка кивает и утыкается Брендону в плечо. Всхлипывает. Он касается ладонью ее волос.

– Мне страшно, – шепчет Элизабет. – Я винтовку бросила. Там патроны кончились…

«Вставай. Надо бежать отсюда».

Она сует ему в руку револьвер.

– Возьми. У меня есть еще один. Только не смей стрелять в меня.

«Тогда лучше держись за мной».

Они спускаются, осторожно ступая между телами. Элизабет останавливается лишь однажды и закрывает глаза лежащей в багровой луже Роксане. Целует ее руку и тихо шепчет: «Прощай…»

«Скорее», – подгоняет ее Брендон.

В дыму почти ничего не видно, Элизабет бредет, закрыв глаза и держась за Брендона, кашляет. Воздуха слишком мало. У девушки подкашиваются ноги, она падает, пытается вдохнуть, хрипит. Брендон взваливает ее на плечо, волочет до ближайшего светлого проема – окна. Выбивает стекло и переваливается через подоконник, бережно прижимая девушку к себе. Падение смягчает подстриженный самшитовый куст. Брендон оттаскивает Элизабет на несколько шагов и укладывает на истоптанную траву.

«Дыши», – шепчет он беззвучно и бьет девушку по бледным щекам.

Она делает судорожный вдох, заходится кашлем, хватается за Брендона. Тот переживает очередной приступ дурноты, слабо улыбается.

«Я с тобой. Я тебя не брошу. Дыши. Мы выберемся».

– Выберемся, – еле слышно отвечает она. – Со мной ты не пропадешь. Я тебя защищу…

Небо над Нью-Кройдоном цветет пожарами. По всему городу гремят выстрелы, плачут дети. Испуганные люди мечутся в темноте в поисках убежища или спешно укрепляют свои дома. В богатых кварталах куклы повсюду. Вооруженные чем придется, смертоносные, молчаливые.

Элизабет и Брендон не останавливаются ни на миг. Перебегают из подворотни в подворотню, поднимаются по лестницам, спускаются с крыш, пробираются закоулками. Натыкаются то на перерожденных, то на вооруженных людей, ныряют назад во тьму. Здесь и сейчас у них не может быть союзников. Весь Нью-Кройдон превратился в гигантскую ловушку.

Брендон начинает уставать, заметно хромает.

– Потерпи, – просит Элизабет. – Иди за мной. Мы выберемся.

«Куда мы идем?»

Она молчит, потому что боится ответить ему правду. Она не знает места, где было бы безопасно. Просто бежит, гонимая страхом.

Всюду на улицах мертвецы. Припозднившиеся прохожие, выброшенные из окон жители окрестных домов. Старики. Дети. Задушены. Забиты до смерти. Зарезаны. Расстреляны. Мостовые скользкие от крови, воды Северна несут прочь мертвые тела.

Девушкой овладевает отчаяние. Она мечется от дома к дому, стучит в закрытые двери и запертые ставни, плачет.

– Люди, помогите! Кто-нибудь! Помогите, прошу!

Брендон догоняет ее, хватает за руку и с сожалением качает головой: «Никто не выйдет, девочка. Не зови».

«Идем. Веди же».

– Я не знаю, куда идти, Брендон! – всхлипывает она.

Он садится на ступеньку, тянет девушку за собой.

«Тогда слушай меня. Надо найти место, в которое не проходит радиосигнал. Лучше всего под землей. Возможно, там ты будешь в безопасности».

Элизабет думает недолго.

– Я знаю такое место. Пошли.

Они поворачивают обратно. Пробираются через промзону, через трущобы. В этом районе тихо. Беднота не в состоянии оплатить воскрешение родного человека, потому и кукол здесь почти не попадается. А те трое или четверо, что встретились по пути, – обычные угольщики и грузчики. Одного из них Элизабет убивает из револьвера, от остальных удается ускользнуть.

К рассвету они выходят к месту слияния Северна и Фармингтона, бредут по бесконечному пустырю к железнодорожному мосту, виднеющемуся далеко впереди. Брендон передвигается с трудом и реагирует только на приказной тон. Ноги вязнут в песке, голова гудит и кружится, звуки доносятся, словно сквозь толстый слой ваты. Элизабет из последних сил тянет его за руку.

Вот и мост. Люди на фоне гигантской конструкции малы и ничтожны, как блохи. Под опорами шумит поток, волны пенятся на перекатах. Элизабет заходит в реку по щиколотку, падает на колени, умывается и долго-долго пьет, набирая воду в пригоршни. Вернувшись на берег, она шагает к железнодорожной насыпи. Оборачивается, зовет Брендона:

– Скорее же! Мы пришли!

У самого подножья моста в насыпи виднеется неприметная серая дверь. Элизабет тянет за ржавую скобу, скрипят несмазанные петли. Девушка открывает дверь и скачет вниз по каменным щербатым ступеням. Брендон, пошатываясь, следует за ней. Крутая лестница ведет в узкий коридор, выложенный обтесанными каменными плитами. В противоположном конце его – еще одна дверь. Элизабет шарит ладонью по стене, щелкает выключателем, и под потолком загорается тусклая лампа. За второй дверью – бетонный куб с высоким потолком и электрическим освещением. Вдоль одной стены – деревянный настил с ворохом полуистлевшего тряпья, в углу – отгороженное под туалет место. На полу обрывки проводов, под ногами хрустит бутылочное стекло.

Элизабет закрывает дверь, кладет ранец на нары.

– Все, Брендон. Здесь мы и останемся.

Он садится на настил, ищет в карманах ранца топливный брикет. Вынимает последний, усмехается. Элизабет садится рядом, протягивает ладонь.

– Можно, я сама?

«Можно», – отвечает Брендон и снова улыбается уголками рта. Раньше его «кормила» Кэрол, потом Алистер усовершенствовал двигатель, стало удобнее питаться самостоятельно. Теперь вон и Элизабет со своим любопытством…

Девушка скользит по его груди кончиками пальцев, находит маленькую выемку, подцепляет ногтем за край.

– Теперь потянуть, да? – спрашивает она неуверенно.

Он кивает. Элизабет осторожно тянет дверцу топки, вкладывает брикет. Прежде чем закрыть, задерживает ладонь над отверстием.

– Пульсирует, как сердце… Надолго тебе этого хватит?

«На пару дней».

– Брендон, тебе здесь легче?

Он прислушивается к себе и с удивлением понимает, что боль притихла. Теперь он ощущает лишь кромешную усталость и легкий туман в голове.

«Все хорошо. Видимо, сюда радиоволны не добивают».

– Давай отдохнем? У меня ощущение, что я умру прямо сейчас. Все болит, – неловко признаётся девушка.

Брендон расстилает тряпье на нарах, сворачивает свою куртку подобием подушки, подкладывает под нее ранец. Они с Элизабет ложатся, прижимаются друг к другу и засыпают мгновенно.

Неизвестно, сколько времени проходит, когда Брендон снова открывает глаза. Плечо затекло, хочется повернуться на другой бок, но для этого придется тревожить спящую Элизабет. Он бережно касается губами ее щеки. Девушка кажется ему обжигающе горячей. Брендон хмурится, трогает ее еще раз, приподнимается на локте, заглядывает в лицо. Скулы Элизабет пылают нездоровым румянцем, дыхание слабое, сердце частит, как от бега. Жар.

Он пытается разбудить ее, но девушка не просыпается. Жалобно стонет, сворачивается в зябкий комочек. Вспоминается Абби на ступенях чужой парадной. Брендона охватывает ужас. Он понимает, что неспособен ничем ей помочь.

Брендон берет с нар тряпку, смачивает водой, бегущей из проржавелой трубы. Обтирает лоб Элизабет, щеки, затем все тело. Девушка от каждого прикосновения вздрагивает, как от боли.

Время меняет ход. Колотится, как бабочка меж оконных рам, не в силах лететь дальше. Ничего не происходит. Стонет в тяжелом то ли сне, то ли бреду Элизабет. Журчит в трубе вода.

«Пить. Ей надо обязательно пить», – вспоминает Брендон. В бункере нет ничего, куда можно было бы налить воду. Поить девушку, выжимая грязную тряпку, опасно. Механические ладони пропускают жидкость, как сито. Брендон набирает воду в рот и понемногу поит Элизабет, прильнув к ее губам. Она жадно глотает, утихает ненадолго лихорадочная дрожь. Потом все начинается заново.

Мокрую ткань на лоб. Обтереть холодной тряпкой. Набрать в рот воды, напоить. Вынуть из-под Элизабет мокрое тряпье. Дойти до реки, выполоскать. Сушить на себе. Сидеть рядом с девушкой, трогать губами горячий лоб. Снова обтирать, поить…

И лишь когда Брендон начинает двигаться с трудом, он понимает, что пошел третий день и топлива больше нет. Он поит Элизабет, надевает на нее ранец, ложится рядом, обнимает ее и, прижавшись лицом к мокрым от пота волосам, закрывает глаза.

«Я останусь с тобой. Ты проснешься, Элси. Все будет хорошо…»

V
Брендон

По коридору госпиталя Святой Инесс неторопливо шествуют две женщины. Одна – высокая, с красивым бесстрастным лицом, тщательно хранящим тайну ее возраста, – одета в форму сестры милосердия. Второй даме около сорока, она небольшого роста, полновата, рыжие волосы собраны в высокую прическу.

– Ее нашли гвардейцы пять дней назад, – рассказывает высокая дама. – Вошли в бункер у железнодорожного моста и обомлели. Рассказывают, что девочка лежала в объятьях куклы. Солдаты говорят, что это было похоже на чудо.

– Сестра Кимли, когда я смогу забрать ее отсюда? – спрашивает рыжая.

Высокая женщина пожимает плечами.

– Лихорадка миновала, – отвечает она размеренно. – Но девочка очень слаба, и врача волнует ее душевное здоровье.

– Я думаю, со мной она быстро пойдет на поправку. Хоть и не родной дом, но все же лучше, когда рядом близкие люди. Разрешите мне побыть с ней?

– Конечно, мисс Фанни. Через час освободится наш доктор, и вы с ним сможете поговорить. Вас проводить?

– Спасибо, сестра Кимли, я помню дорогу.

Женщины вежливо прощаются, и Фанни почти бегом направляется на второй этаж госпиталя. Лестница, анфилада коридоров, череда залов, в которых на кроватях, на скамьях, на полу лежат люди. Им повезло. Они пережили Нью-Кройдонский апокалипсис. Они будут жить.

Еще один зал – и Фанни у цели. На цыпочках она проходит между наспех сооруженными лежаками к кровати у окна. Девушка сидит к ней спиной, сутулая и неподвижная. Фанни осторожно подкрадывается и закрывает ей глаза ладонями.

– Брендон, – тихо шепчет Элизабет Баллантайн.

– Не угадала! – смеется Фанни. – Это твоя ворчливая тетушка!

Она обнимает Элизабет, целует в русоволосую макушку и садится на койку рядом.

– Ну, дорогая, чем ты меня сегодня порадуешь?

Элизабет обращает к ней бледное, осунувшееся лицо.

– Приходили солдаты. С ними какой-то мистер в дорогом пальто. Хотели говорить со мной. Принесли фруктов, но я отдала их раненым.

– А о чем хотели говорить?

– Они не понимают, как мы выжили вместе. Дорогое Пальто сказал, что куклы не могут ослушаться приказа.

– Ну а ты ему что? – округляет глаза Фанни.

– Я сказала, что Брендон – не кукла, – шепчет Элизабет и поникает.

Фанни обнимает ее за плечи и прижимает к себе. «Бедная моя девочка! Кожа да кости», – думает она с волнением.

– Все позади, милая. Твой корабль отправляется через несколько дней.

– Я не поплыву, Фанни.

– Вот уж глупости! Придется тебя связать, завернуть в ковер и вручить моему дружку на корабле!

– Не смешно. Я должна вернуть Брендона.

Фанни вздыхает. Опять она за свое…

– Послушай, милая. Я вчера тебе это говорила, скажу и сегодня. Мальчик сделал все, чтобы ты выжила. И ему бы сейчас очень не понравился твой настрой. Успокойся же. Тут ничем не поможешь.

Элизабет встает, поправляет на себе длинную мешковатую рубаху. Смотрит на Фанни сверху вниз.

– Теперь послушай ты. Если за кем и спускаться в ад, так только за тем, кто однажды тебя оттуда вытащил.

– Какие громкие речи! – перебивает Фанни. – Девочка, тебя ветром снесет, куда ты собралась?

Элизабет медленно идет к окну. Долго смотрит в небо, возвращается обратно. Садится на койку, тяжело дыша, тянется к чашке с водой.

– Тошнит, – морщится она. – Ничего. Я себя пересилю. Фанни, я прошу у тебя помощи. Но если ты откажешь, я сделаю все сама. Я знаю, где Брендон, но он жив. Пока еще жив. И я без него не уеду.

Девушка вытаскивает из-под подушки ранец. Гладит его, будто живое существо, протягивает Фанни.

– Здесь деньги. Возьми столько, сколько нужно отдать на корабле за меня и… и еще столько же. Остальное пока спрячь. Оно мне понадобится очень скоро. Теперь слушай. Мне нужна одежда и обувь. Пышная, очень пышная длинная юбка. Как у леди. Блуза. Красивый короткий жакет. Мужские бриджи. И подвязки для чулок. Три пары.

– Дорогуша, а ты не лопнешь? – возмущается пампушка.

Элизабет бросает на нее испепеляющий взгляд и молчит.

– Юная леди, вам бы воспитание, соизмеримое с вашей наглостью! – нарочито кипятится Фанни, а потом не выдерживает и улыбается: – Сделаю, милая. Только ты обещай, что начнешь нормально есть.

– Обещаю, – вздыхает Элизабет.

– Вот и умничка! – Фанни нежно щиплет ее за щеку. – Пойду отвоевывать тебя у эскулапов.

Фанни кладет на одеяло бумажный пакет, из которого вкусно пахнет сдобой, и уходит, гордо лавируя между больными. Элизабет раскрывает пакет, отщипывает кусок булки и отправляет в рот. Морщится, борясь с тошнотой, но ест.

«Я должна набраться сил. Если я не буду сильна, я не дойду к тебе. Я обязана дойти», – думает она.

Правая рука ныряет под подушку и вынимает музыкальную шкатулку с корявой гравировкой на крышке. Элизабет доедает булку, прижимает шкатулку к груди двумя руками и бредет к выходу в общий коридор.

– Мисс, куда вы? – окликает ее сестра милосердия.

– Я посижу в саду. Если меня будут искать, я вон туда, на скамейку.

Босая, она идет через двор, устраивается на лавочке под раскидистой ивой. Вытягивает ноги так, чтобы на них падал солнечный свет. Ставит шкатулку на колени, обводит пальцем рисунок четырехлистного клевера и замирает. Снова и снова она возвращается к вчерашнему разговору с господином в дорогом пальто.

«Мисс Баллантайн, мне бы хотелось надеяться на наше сотрудничество».

«Отпустите Брендона. Он не такой, как все. Вы же видели, он меня спас».

«Его и сенатора Баллантайна будет судить трибунал. Из-за прибора, разработанного Брендоном, погибли тысячи людей. Элизабет, вы понимаете, что такое не прощают? – Выдержав паузу, Дорогое Пальто продолжает: – Вы нам нужны. Если я правильно понимаю, он вам полностью подчиняется. Я специально не тороплюсь отправлять его в столицу. Я хочу, чтоб вы с ним поговорили и убедили давать показания перед судом».

«Мистер, вы достаточно образованы, чтобы понимать латынь? – цедит Элизабет, криво ухмыляясь. – Так вот. Bibe semen meum et futue te ipsum»[2]2
  Грязное латинское ругательство.


[Закрыть].

Дорогое Пальто ласково улыбается, склоняется к уху девушки и негромко говорит:

«Моя милая petite salope,[3]3
  Маленькая шлюха (фр.).


[Закрыть] история знает множество примеров, когда хорошенькие женщины страдали из-за своего острословия. Очень жаль, что вы отказываете нам в такой резкой форме. Но не беда. Наши мастера допроса заставят говорить даже камень. До встречи, мисс Баллантайн. Я уверен: мы еще увидимся».

Обняв себя за плечи и уткнувшись лбом в колени, Элизабет Баллантайн тихо плачет на скамейке.

«Я обязана быть сильной. Я должна стать скалой. Иначе я не сумею. Я не боюсь. Господи, я не прошу у тебя помощи. Только не мешай, умоляю. Я смогу».

На следующий день Фанни забирает Элизабет из госпиталя. Пока девушка одевается за ширмой, рыжеволосая пампушка голосит, театрально заламывая руки:

– Детка моя, ты ж прозрачная совсем! Ох, люди, ну что ж творится такое? Что за времена настали? Страшно на улицу выйти, конец времен близок, не иначе! Ах, отощала-то как!

Элизабет выглядывает из-за ширмы.

– Ну хватит уже, а? Помоги зашнуровать корсет.

Фанни умолкает и спешит к ней. Полные руки начинают порхать, сноровисто вдевая узкую шелковую ленту в отверстия.

– Милая, ты безумно хороша, – тихонько воркует Фанни. – Дома тебя ждет Эван. Он сказал, что готов помочь.

– А Майк? – шепотом спрашивает Элизабет, поправляя лиф платья.

– Майки погиб во вторую ночь резни. Убит в своем любимом баре.

– Ноа? Джейк? Тайлер? Сэмюель?

Фанни грустно качает головой.

– Никаких вестей. Милая… Слишком многих не стало. Город как после войны. Обувайся. Сейчас поедем, и ты все увидишь своими глазами.

В темно-сиреневом шанжановом платье Элизабет, поддерживаемая под руку Фанни, выходит из ворот госпиталя Святой Инесс. Женщины садятся в ожидающий автомобиль.

– Теодор, душа моя, – с жаром обращается Фанни к шоферу. – Ну, трогай же!

Водитель радостно гогочет и хватает пампушку за колено. Фанни ругается, шлепает его по руке. Машина отъезжает от госпиталя.

Элизабет берет газету, лежащую на сиденье. «Сенатор Баллантайн предстанет перед судом пятого сентября». «Дьявольская машина отключена. Чего ждать от кукол дальше?» «Фабрика Баллантайна полностью уничтожена пожаром». «Нью-Кройдон хоронит своих мертвых. Более семнадцати тысяч погибших». «Мэр обещает восстановить вторую линию монорельса через две недели». Девушка читает статьи, и слезы наворачиваются на ее глаза.

Семнадцать тысяч жизней. Дети. Старики. Женщины. Влюбленные пары. Ни в чем не повинные люди. Шестая часть городских перерожденных жила в семьях. Чистые, благополучные, любимые живыми. И вот в один момент…

«Брендон, вину за случившееся хотят повесить на тебя, – понимает Элизабет. – Никто, кроме меня, не думает о том, что куклы – это жертвы. Машины, запущенные Баллантайном. Никто не знает, что тебе пришлось преодолеть. Никто не хочет знать. Людям нужны виноватые. И чем больше, тем лучше…»

Она откладывает газету и смотрит в окно.

Дома скалятся разбитыми стеклами, стены закопчены, выщерблены выбоинами от пуль. Прохожих не видно, на улицах сплошные военные патрули. Витрины магазинов разгромлены, товар валяется на тротуарах. Из булочной вылетает серая птица, таща в клюве кусок хлеба. Сорванными вывесками наспех забиты окна. Вдалеке с монорельса свисают покореженные вагоны. Тела с улиц убрали, но кровь с мостовой и стен зданий никто не смыл.

На перекрестке Скайлайн-авеню и Харли-стрит машину останавливает полисмен.

– В объезд, – говорит он шоферу. – Главная площадь закрыта, туда сгоняют чертовых кукол.

– Зачем? – удивленно спрашивает Элизабет.

Полисмен смотрит на нее, как на сумасшедшую.

– Мисс, вы откуда? Завтра наша доблестная армия раскатает их всех танками.

Девушка откидывается на сиденье, обмахивается газетой. Ей хочется кричать от отчаяния.

– Спасибо, сэр, – улыбается Фанни. – Юная леди нездорова, прошу нас простить.

– Хорошего дня! – машет рукой полисмен, и автомобиль продолжает свой путь.

Фанни смотрит на Элизабет через зеркало заднего вида.

– Дорогуша, – говорит она строго. – Держи себя в руках. Я понимаю, что тебе тяжело, но в этом городе сейчас никто не сочувствует убийцам. Еще не хватало, чтобы в тебе заподозрили сообщницу сенатора.

Теодор высаживает их недалеко от дома и уезжает. Рыжая Фанни не смолкает ни на минуту:

– Ах, милая, как я боялась! В нашем бедняцком квартале была тишина, конечно, но когда в стороне, на фабрике, что-то взорвалось, я чуть богу душу не отдала! Ох, как громыхнуло! Я думала, стекла повынесет, ан нет! Три дня мы с Давидом молились, чтобы нас спасли. Ой, а сколько граппы с перепугу выпили! Милая, я никогда бы не подумала, что со страху одолею полбутылки – и ни в одном глазу! А потом войска пришли. Арестовали сенатора, выключили прибор, с которого он куклам в головы залезал. С дирижаблей и по радио объявили, мол, военное положение, сохраняйте спокойствие, граждане. Мы с Давидом дожали мои запасы граппы и через день пошли на улицу. Ах, дорогая, что тут творилось! Трупы, трупы, кругом одни трупы!

– Знаю, – тихо роняет Элизабет, прибавляя шаг.

Фанни скачет рядом и продолжает:

– Я первым делом тебя искать помчалась. Была у Роксаны. Потом пошла по моргам и госпиталям. У Святой Инесс тебя и нашла. Сестры рассказали, что ты едва не умерла, горела вся. Что тебя нашли в каком-то бункере на краю города. Девочка моя, как такое случилось? Где ты была все это время?

Элизабет заходит в грязный подъезд и поднимается по лестнице в квартиру Фанни. Молчит.

– Милая, я сейчас покушать приготовлю, – суетится женщина и стучит кулаком по двери: – Эван! Открывай! Свои!

Щелкает в замке ключ, на пороге детина лет двадцати пяти. Если бы не интеллигентские очки, Эван с легкостью сошел бы за вышибалу в баре.

– Бетси! – радостно басит он и тискает девушку в медвежьих объятьях.

– Ну-ну, – ворчит Фанни, протискиваясь мимо них в квартиру. – Не раздави. И ее тоже! Оставь малышку в покое, ей нездоровится.

Эван бережно опускает Элизабет на пол. Улыбается щербатым ртом.

– Я нашел продукты и приготовил рагу, – сообщает он хозяйке квартиры и спрашивает у девушки: – Она сказала, что тебе срочно нужна помощь. Чем я могу быть полезен?

Элизабет разувается, проходит в спальню и присаживается на край кровати. Вытягивает ноги, шевелит пальцами. Эван устраивается напротив на табурете.

– Я расскажу тебе, что произошло. С самого начала. Ты внимательно выслушаешь и ответишь честно, станешь ли помогать мне.

Она говорит – долго и монотонно. Эван слушает, не перебивая. Фанни на кухоньке гремит посудой, негромко напевает. По квартире разливается аппетитный аромат рагу. За окном сидит на ветке ворона, поглядывает на людей в комнате круглым маленьким глазом. В доме хлопают двери, на улице затевают склоку соседки.

Наконец Элизабет умолкает. Эван скребет пятерней в затылке и задумчиво выдает:

– Ну-у… Я понимаю, времени у нас меньше чем немного?

– Да. Завтра.

– Бетси, отмычки я тебе дам, конечно. Порох к утру достану. Что нужно еще?

– Чемодан. Здоровенный. Лучше сундук. Машина. Умелый водитель.

– Теодор согласен, я с ним уже договорилась! – кричит Фанни из кухни.

– Мужская одежда. Он на голову и пол-ладони выше меня, худощавого телосложения, – продолжает Элизабет. – Топливные брикеты. Чем больше, тем лучше.

– Уголь, торф, смесь?

– На чем перерожденные дольше тянут?

– Понял. Что еще?

– Заточка. Патроны к револьверам.

Эван закатывает глаза.

– Бетси, деточка, тебя заносит. Тормози.

– Не в куклы играем, – мрачно отвечает девушка. – Последнее: убежище. На сутки-двое. Сюда нельзя, опасно.

Эван долго думает, почесывая подбородок. Фанни заглядывает в комнату:

– К столу, ребятки.

Здоровяк радостно хлопает себя по коленям, вскакивает.

– Еда – это хорошо! Пошли набивать пузо, юная налетчица. На сытый желудок лучше думается!

Эхо шагов мечется, бьется меж высоких стен. Город молчит. Город затаился, зализывая раны. Город спрятался за спины гвардейцев империи, ощетинился ружьями. Взглядами редких прохожих город провожает невысокую девушку в сиреневом платье, идущую сквозь каменный лабиринт.

Шляпка с вуалью надежно скрывает ее глаза от любопытных взглядов. Никто не должен видеть, как ей страшно. Никто не должен знать, каких сил стоит прямая спина и ровный, уверенный шаг.

«Я не боюсь, – убеждает себя Элизабет Баллантайн. – Я все делаю правильно. Все получится».

С Брикс-авеню она сворачивает к Канви-парку. Так будет ближе. Пересечь парк, затем напрямую через Иллюжн-стрит до набережной Фармингтона, перейти Коппер-бридж и площадь перед зданием мэрии. Там три минуты ровным шагом до полицейского участка. Все получится.

Канви-парк, обычно шумный и полный отдыхающих горожан, встречает ее запустением. Элизабет идет мимо перевернутых скамеек, истоптанных цветников, пересекает ажурный мостик через канал. Грустно смотрит на лужайку близ озера. Раньше туда каждый день приходил художник в неизменном бежевом берете, немолодой такой мужчина с веселыми искрами в глазах, а на озере катались на лодках влюбленные парочки. Теперь лишь стайка уток жмется к берегу, раздраженно крякает, досадуя, что люди не бросают им хлеба.

«Выживут ли утки, если мы все исчезнем?», – рассеянно думает Элизабет, проходя мимо. Шуршит под ногами опавшая листва. Никто не убирает ее с дорожек.

На пустынной аллее девушку догоняет мужчина лет тридцати в кепке набекрень.

– Юная леди, прекрасный день! Вы не боитесь гулять одна в такое время?

– Нет, – отрезает Элизабет, не сбавляя шага.

– Красная Шапочка, тут могут водиться волки. – На лице мужчины появляется скользкая улыбочка. – Позвольте, я вас провожу, мисс?

– Нет.

– Мисс, ну что вы! Я не волк, я охотник. Меня не стоит бояться.

Он преграждает девушке дорогу, вынуждая остановиться. Элизабет равнодушно смотрит на него из-под вуали.

– Рассказывают, что Красная Шапочка щедро отблагодарила охотника, – ухмыляется мужчина. – Что у вас в корзинке, мисс?

Правый уголок ее рта ползет вверх. Девушка медленно присаживается на корточки, ставит корзину на землю. Смотрит на типа снизу вверх.

– Там волчья шкура, мистер.

Момент – и она резко выпрямляется. Мужчине между ног упирается маленький дамский револьвер.

– Вы ошиблись с ролями. Охотник здесь я, – спокойно объясняет Элизабет Баллантайн. – Выворачивай карманы, Красная Шапочка. Быстрее. Я тороплюсь.

Вместе они идут через весь парк. Мужчина ведет девушку под руку, вымученно улыбаясь. Ему в бок уютно уткнулось дуло револьвера. На Иллюжн-стрит Элизабет сдает попутчика первому же патрулю.

– Господа, примите, пожалуйста, подарок. Напал на честную девушку в безлюдном парке, хотел ограбить, – ангельским голоском щебечет она, испуганно глядя на солдат.

– У нее револьвер! – орет мужчина.

– Да, и что? Времена неспокойные, мародеры кругом. Хороший папа дочку без оружия на улицу не выпустит, – невинно хлопает глазами Элизабет, лезет в корзинку за револьвером. – Он не заряжен. Смотрите сами. Я даже не умею стрелять.

Солдаты гогочут, уводят незадачливого грабителя. Элизабет Баллантайн следует дальше, стараясь выровнять дыхание и унять бешено колотящееся сердце. Ей хочется есть. На Иллюжн-стрит закрыты все магазины, не работает ни одно кафе. Лишь ветер гонит по мостовой обрывки газет.

Удача улыбается ей в лице одинокого булочника с почти пустой корзиной. Элизабет забирает два оставшихся кренделя, продавец называет цену.

– Мистер, это грабеж! – возмущается девушка.

– Увы, мисс, – печально разводит руками булочник. – Сами видите, что сейчас творится. Моя семья пострадала, работаю я один, закупочная цена продуктов на складах выросла.

Элизабет вздыхает, расплачивается и торопится своей дорогой, уминая вкусную сдобу. Время, отстукивают каблучки, вре-мя…

На набережной неожиданно оживленно. Народ переговаривается, что-то обсуждает, лица у всех хмурые. Элизабет непроизвольно прислушивается к разговорам.

– Отвратительное зрелище. Не понимаю тех, кто брал с собой детей.

– Почитаем в утренних газетах! Жажду фотоснимков с близкого расстояния!

– Бесчеловечно… Лучше бы их вывезли на полигон и там…

– Молчи, женщина! Это было лучшее зрелище в моей жизни!

– Мерзавец! Чудовище! – Женщина в черном бархатном платье бьется в руках седого мужчины. – Ты отдал им Эмми! Ненави-и-ижу!!!

Взгляд цепляется за плачущую девочку на руках у сурового отца.

– Бабуля… Там бабуля! Давай вернемся, папочка!

Через Коппер-бридж медленно ползут танки и бульдозеры с громадными щитами вместо ковшей.

– Зачем это? – растерянно спрашивает Элизабет, остановив какого-то прохожего.

– Чтобы не разбегались, – равнодушно отвечают ей. – Хотя зря. Они сами шли. Как стадо овец. И стояли, не рыпаясь, пока их давили.

– Как сигнал пропал, так они и утихли, твари, – ухмыляется краснолицый толстяк со свежим шрамом через щеку.

Элизабет отшатывается прочь, ей не хватает воздуха. Осознание того, что произошло там, на площади, обрушивается на нее.

– Брендон… О господи, Брендон!!!

Гремит под каблуками сердце города. Подобрав юбку, Элизабет бежит через мост к зданию мэрии.

– Куда ты, красавица? – кричат ей. – Там все уже кончилось!

От грохота ползущих танков мутится рассудок. Кто-то хватает Элизабет за руки, она отбивается, уворачивается, расталкивает людей, несется дальше.

– Мисс, нельзя туда! Эй, мисс!

Только налетев грудью на скрещенные перед ней винтовки, Элизабет останавливается. Не устояв на ногах, оседает на землю. Смотрит вперед, не в силах отвести взгляда.

Площадь перед зданием мэрии завалена телами. Раздавленными, искореженными, изорванными тяжелыми танковыми гусеницами. Горы тел. Поблескивают металлические разломы. Смотрят в небо тысячи открытых мертвых глаз. Тишина. Лишь ветер играет прядями волос. Вздрагивает цветок шиповника, приколотый к рваному платью перерожденной, лежащей в нескольких шагах от Элизабет Баллантайн. Руки маленькие, детские. Вместо головы – месиво костных обломков и светлых волос.

Элизабет тихо воет, впившись зубами в кулак. Ее поднимают, отводят в сторону, за угол.

– Мисс, тише, тише. Хлебните-ка из фляги. – Пожилой гвардеец усаживает девушку у стены. – Я вас понимаю. Это страшно. Это несправедливо по отношению к тем, чьи родные сейчас лежат там. Но был приказ императора. Пейте. Во-от, умница. Куда вы шли? Давайте я вас провожу.

Проходит минута, другая, пятая. Элизабет медленно выдыхает. Глоток бренди немного приводит ее в чувство. Она вспоминает, куда и зачем идет. И понимает, что ее Брендон не может быть здесь, на площади. Девушка возвращает гвардейцу флягу, встает. Давит приступ тошноты, пытается улыбнуться.

– Благодарю, капрал. Я дойду. Тут недалеко. Меня ждут. Я шла и просто… просто увидела и…

– Понимаю, милая. Так куда тебе?

– Куин-Мэри-авеню, – отвечает она и уходит, стараясь держать спину прямо.

Врет. Ей всего лишь обойти площадь и спуститься на одну улицу ниже к Фармингтону.

– Берегите себя, мисс! – кричат ей вслед.

Полицейский участок встречает ее тишиной. Три полисмена коротают сумерки за карточными играми и немного оживляются, увидев на пороге девушку.

– Добрый вечер, мисс! Что привело вас к нам?

Элизабет ставит корзинку на шаткий табурет. Приподнимает вуаль, улыбается, стараясь выглядеть дружелюбно.

– Прошу прощения, что нарушаю ваш покой, джентльмены. Мне надо повидать одного из ваших арестантов.

Голос девушки звучит равнодушно. Полисмены с интересом переглядываются.

– Какого именно, мисс? У нас тут камеры ломятся от всякого рода хулиганья.

– Одного, – повторяет Элизабет. – Особого.

– А-а-а! Ну надо же! А разрешение на свидание у вас имеется?

Элизабет называет фамилию человека в дорогом пальто и добавляет так же равнодушно:

– Я обещала свое содействие.

– Хорошо, мисс. Покажите, что у вас в корзине.

Элизабет выкладывает на стол револьвер с пустой обоймой, бутылку красного вина и сверток с ботинками. Полицейские забирают револьвер, остальное отдают обратно.

– Вино вам, джентльмены, – улыбается девушка.

– Благодарю, мисс, – отвечает, видимо, старший по званию. – Нам запрещено на службе. Пойдемте. Я вас провожу.

Он открывает перед Элизабет тяжелую дверь, ключ цепляет к поясу. Девушка берет корзинку, следует за ним. В голове мерно отщелкивает метроном. Две минуты. У нее всего две минуты.

Они идут вдоль камер, переполненных людьми. Свист, улюлюканье, к девушке отовсюду тянутся руки.

– Мародеры, – бросает полисмен через плечо. – Мелкое хулиганье. Скоро уже места под них не останется.

Поворот. Взять корзину поудобнее. Не бояться. Спокойнее. Дрожащие руки тебя выдадут, Элизабет. Глаза в пол. Не смей плакать. Иди.

– Пришли, мисс. Будете говорить с ним?

Она кивает, прикусив щеку. Подходит к решетке, берется за нее обеими руками. Боится взглянуть, смотрит под ноги. На каменный пол шлепается капля, за ней другая.