Текст книги "Игрушки дома Баллантайн"

III
Байрон

Зыбкое пламя свечей отражается в зеркалах. В комнате стоит удушающий запах духов и курящихся благовоний. Окна открыты, но тяжелые шторы задернуты так плотно, что воздух с улицы почти не проникает. На высоком ложе среди разметанных подушек сплетается в объятьях обнаженная пара. Темноволосая пышногрудая женщина жалобно стонет и время от времени коротко вскрикивает. Мужчина хрипло дышит сквозь стиснутые зубы. Он причиняет женщине боль, но это лишь возбуждает обоих.

На полу у ложа извивается девушка. Ее тело стянуто шелковыми шнурами, впивающимися в кожу, рот заткнут ее же собственным чулком. Вывернутые за спину кисти рук побелели, голова притянута за волосы к связанным щиколоткам. Искаженное гримасой боли лицо залито слезами. Девушка с мольбой смотрит в темный угол комнаты. Там в кресле неподвижно сидит светловолосый парень лет двадцати в строгом сером костюме. Его руки в белых перчатках покоятся на резных подлокотниках кресла. В глазах отражаются огоньки свечей. Он смотрит в образованную зеркалами анфиладу арок, и его лицо ничего не выражает.

Пара на ложе выгибается в экстазе, ногти женщины оставляют алые полосы на спине мужчины. Мгновенье – и он сбрасывает ее с себя, тяжело дыша. Затем спускается с ложа, подбирает с пола шелковый черный халат и пристально смотрит на связанную девушку.

– Больно, голубка? – Его голос вкрадчив и обманчиво мягок. – Это тебе первый урок. Не усвоишь – будут и другие.

Мужчина склоняется над захлебывающейся слезами жертвой и резко дергает один из шелковых узлов. Шнур врезается девушке между ног, она приглушенно кричит. Мужчина берет со столика нож с тонким лезвием, крутит его в длинных пальцах.

– Порченый товар – неприятности, – с опаской замечает с ложа темноволосая женщина.

– Заткнись, – обрывает ее мужчина. – Я купил ее время у сутенера и могу делать с нею, что хочу. Как, впрочем, и с тобой.

Лезвие ножа оставляет вдоль ребра девушки длинную кровоточащую линию. Несколькими резкими движениями мужчина рассекает шелковые путы. Девушка обессиленно вытягивается на полу, вздрагивая от рыданий.

– Вставай, – командует мужчина. – Одевайтесь, обе, и вон отсюда. Через три дня желаю видеть вас здесь же. Проверю, как эта юная строптивица усваивает уроки.

Он возвращается на ложе, отвешивает темноволосой звонкий шлепок по ягодице и наблюдает, как проститутки поспешно одеваются. Перехватывает взгляд заплаканной девушки и морщится:

– Как тебя… Хлоя! Зря ты ждешь от него помощи. Брендон служит только мне. Это мой ангел. – В последних словах звучит странная нежность.

Полуодетые девушки поспешно исчезают за дверью. Когда в коридоре стихает топот бегущих ног, Брендон откидывается в кресле и закрывает глаза.

Мужчина облачается в халат, приглаживает длинные темные волосы, потягивается и раздвигает тяжелые шторы. В душную комнату льется ночная прохлада.

– Женщины, – с презрением цедит он. – Они чересчур мягкие и бесформенные. Как тряпье. И стремятся превратить в тряпки всех, с кем имеют дело. Отец тоже размяк из-за матери, за что и поплатился. Женщины… Они вызывают желание мять, скручивать, придавать форму, твердость. Жаль, у некоторых слишком хрупкие кости.

Он обходит кресло, в котором сидит Брендон, кладет руки ему на плечи, склоняется, почти касаясь виска губами, и шепчет:

– С тобой я так никогда не поступлю, ангел мой.

Брендон поднимает руку и гладит Байрона Баллантайна по щеке. Его глаза все так же закрыты, на лице – тень равнодушия.

Иногда днем, когда Байрон заседает в сенате, Брендон уходит бродить по городскому парку. Нынешний Нью-Кройдон – самый безопасный и чистый город в мире. Здесь нет ни одного бродяги или попрошайки, а шанс наткнуться на грабителя среди ночи стремится к нулю. Порядок в городе обеспечивается громадной армией полицейских. Большая часть из них – механические.

«Городом правят закон и порядок», – говорит Байрон. Это не так. Нью-Кройдоном вот уже восемь лет правит страх. С тех самых пор, как сменивший во главе кукольной империи Алистера сын жестоко подавил бунт против механических работников. Кукол из зачинщиков беспорядков он создавал собственноручно. И далеко не все эти люди были мертвы к моменту переделки.

Теперь, отчаявшись выбить кукол со своих рабочих мест, люди хватаются за любую вакансию, требующую большего, чем могут механизмы. Нью-Кройдон расцветает обновленными фасадами, фонтанами, новыми зданиями трех вокзалов, линиями монорельса-надземки. Становятся популярными изделия ручной работы, ремесленникам нет отбоя от учеников. В Нью-Кройдон охотно едут туристы и любители приморского отдыха. И никто из приезжих не задумывается, что́ стоит за всем этим лоском.

Фабрика Баллантайна получает заказ за заказом. Встает проблема: неоткуда взять столько мертвых тел. По просьбе Байрона собирается совет Нью-Кройдона, результат долгих дискуссий – ужесточение меры наказания преступникам. Число приговоренных к смерти или к «принудительной механизации» растет. Но и это не решает проблему, и Байрон переходит на создание полностью механических кукол. Брендон работает над усовершенствованием «аппарата восприятия»: программирует кукольные души, проводит месяцы над созданием перфокарт. С преподавания амслена его снял еще Алистер, направив деятельность Брендона в иное русло.

«Работай, компаньон. Это единственный способ сохранить видимость того, что ты нужен», – сказал Алистер. Он надеялся, что в делах Брендон забудет Абби.

Брендон помнит. Вот уже тридцать первый год помнит все, как будто это случилось вчера. Ему проще забыть собственное имя.

Он опускается в траву на берегу Фармингтона и смотрит на детей, играющих в бадминтон с гувернантками. Волан легко порхает от ракетки к ракетке – быстрый и светлый, как электрическая искра. Рядом носится рыжий спаниель, лает весело. Брендон срывает травинку, пробует стебелек на вкус. И замечает заинтересованный взгляд юной девушки, сидящей на скамье с книгой. Брендон отвечает ей легким наклоном головы и вежливой улыбкой. Пока на нем перчатки и шейный платок, никто не видит в нем куклу. В такие моменты можно позволить себе побыть просто молодым человеком лет двадцати, среднего роста, подтянутым, с серыми глазами и светло-русыми волосами.

Девушка мгновенно краснеет и смущенно утыкается в книгу. Брендон тоже отворачивается, пряча улыбку. Он научился ценить такие мгновения. Их в его жизни очень мало.

Брендону нравится быть просто прохожим. Человеком из толпы. Человеком. Нравится ходить на вокзал, изучать расписание поездов, вдыхать запах креозота. Смотреть на провожающих и встречающих. Сидеть в зале ожидания и читать утреннюю газету. Ему нравится бродить по центральным улицам, слушать веселую болтовню городских кумушек, наблюдать за тем, как меняется мода, растут дети. Для Брендона теперь время течет по-другому. Он живет от прогулки к прогулке. Раз в неделю, иногда раз в месяц он позволяет себе насладиться иллюзией самостоятельности.

Когда Байрон дома, Брендон вынужден находиться рядом с ним постоянно. Сыну Алистера Баллантайна опасно перечить. Металлические суставы Брендона отлично проводят электрический ток, а плоть по-прежнему чувствительна к боли.

– Ангел мой, у меня прекрасные новости!

Брендон подходит к Байрону и поправляет выбившиеся из-под хирургической шапочки длинные темные пряди. Байрон откладывает ранорасширитель в сторону, берет пилу для ампутаций и снова склоняется над распростертым на мраморном столе телом. Кажется, это была женщина.

– Ты слушаешь меня, конечно? Так вот. Император заказал мне механическую армию. Десять тысяч солдат, Брендон!

В цинковый таз на полу падают ошметки плоти. Брендон старается смотреть в стену перед собой. Сколько лет уже он присутствует при работе Байрона, а привыкнуть никак не может.

– Душа моя, что-то ты неважно выглядишь, – хмурится Байрон. – Ты же так сладко спал ночью, что с тобой?

Он кладет пилу на стол, снимает резиновую перчатку и гладит Брендона по щеке. От трупного запаха Брендона мутит, он судорожно сглатывает.

«Байрон, мне тяжело здесь», – жестикулирует он.

– Бедняга. Напоминает о том, каким ты был, да?

Брендон молчит, смотрит в стену. Байрон отступает в сторону, делает приглашающий жест:

– Иди сюда, ангел мой. Я расскажу тебе, что именно делала моя бабка с твоим телом. Встань рядом, я сказал! Смотри сюда! – Его тон резко меняется на спокойный и повествовательный: – Начнем с брюшной полости…

Три часа спустя Брендону разрешено покинуть лабораторию. Он медленно поднимается на второй этаж и не может отделаться от ощущения, что он сам только что поднялся с залитого кровью мраморного стола. Выпотрошенный, пустой, мертвее мертвого.

Раньше он говорил Байрону, что ему не нравится, что тот творит. Байрон улыбался, обнимал его и произносил покаянно, как в детстве: «Прости меня, мой ангел. Я больше так не буду». Баллантайну эти спектакли доставляли удовольствие. Прошло несколько лет, и вместо лживых извинений Брендон начал получать язвительные упреки в трусости. «Ангел мой, а не из бабской ли плоти тебя собрала Кэрол?»

Брендон запирает дверь в своей комнате, сдирает с себя одежду. Трупный запах мерещится ему всюду, от него хочется пятиться, бить себя по лицу, стараясь избавиться, как от морока. Брендон распахивает окно, задевает кипу листов, лежащую на подоконнике. Ветер врывается в комнату, швыряет в лицо исчерканные страницы с формулами и схемами. В воздухе наконец-то появляется другой запах: будет дождь.

Собрав листы, Брендон надевает резиновые перчатки, берет кувшин и осторожно умывается. Алистер заменил его железные суставы нержавеющими еще двадцать лет назад, но привычку беречь себя от влаги Брендон так и не поборол. Он набирает немного воды в рот – просто для того, чтобы помнить ее вкус; сплевывает. Набросив домашний халат, он ложится на жесткий диван. Сон не идет, но хочется забыться хоть ненадолго.

Он думает о Байроне. Пытается понять, как случилось, что из баловня и любимца родителей выросло чудовище. Хочет вспомнить тот момент, когда в характере любознательного и способного к естественным наукам мальчишки прорезались первые ростки жестокости.

Вспоминается иное.

Букет желтых ирисов в высоком стакане на столе. Теплые руки Абби, касающиеся его лица. Ее неторопливые движения, танец пальцев: «Б-р-е-н-д-о-н. Вот так твое имя будет на амслене. Назови теперь ты меня». Капли воды, сверкающие на плаще в свете фонарей. Абби – вот она, совсем близко – только протянуть руку и коснуться, ну не спеши же… «Не надо. Меня не поймут».

Брендон качает головой, отгоняя воспоминания. Сегодня они не успокаивают, а наоборот – будоражат, поднимают внутри волну холодного протеста. Нельзя. Байрон обязательно почувствует.

«Ты же любишь меня, мой ангел? А любящий не измышляет зла любимому. Это предательство. За такое наказывают».

Брендон со вздохом встает, закрывает окно и садится за массивный письменный стол. Поздно вечером, в прохладе работать немного легче. Брендон кладет перед собой стопку перфокарт и тетрадь со своими записями. Работа над программами для механических солдат империи возобновляется.

Ночью в дверном замке тихо щелкает ключ, в комнату входит Байрон. Смотрит на уснувшего прямо за столом Брендона, и тень улыбки трогает его узкие губы. Байрон укутывает Брендона снятым с кресла пледом, приоткрывает окно и уходит, погасив в комнате свет.

Раут в честь восьмидесятилетия мэра. Фонтан, бьющий дорогим вином. Механические певчие птицы, неотличимые от настоящих. Шелест бальных платьев, блеск драгоценностей. Мужчины в смокингах, обсуждающие дела у огромного макета Нью-Кройдона. Невзрачные механические официанты с одинаково приветливыми лицами, снующие среди гостей.

Брендон играет в покер с внучкой мэра Эрикой, племянником лорда Крейтона Саймоном и виконтессой Амалией Дальгрен. Брендону везет вот уже по третьему разу, и он чуть заметно улыбается. Юная Эрика кокетничает с полноватым Саймоном. Виконтесса смотрит на Брендона с неприкрытым обожанием. Ходят слухи, что Амалия проглотила толченый изумруд для того, чтобы сенатор Баллантайн сохранил ее тело в расцвете красоты. Поговаривают также о невероятном сексуальном аппетите виконтессы. Как бы оно ни было на самом деле, Брендон равнодушен к ее красноречивым взглядам. К себе подобным он не испытывает ни малейшего влечения.

Саймон сморкается в батистовый носовой платок и небрежно бросает его на пол. Механический слуга тут же убирает за ним.

– А скажи нам, любезный Брендон, – начинает Саймон, слегка гундося. – Не собирается ли жениться наш многоуважаемый сенатор?

Брендон вспоминает игрища в спальне Байрона и отрицательно качает головой.

– Пора бы ему подумать о наследнике, – продолжает Саймон. – Обидно будет, если империя Баллантайнов не достанется никому. Вот я как раз озабочен поиском второй половины.

Услышав эти слова, внучка мэра нежно рдеет щеками.

– Пока ты азартно шаришь под юбками, дорогой Саймон, сенатор Баллантайн трудится на благо империи, – отпускает ехидное замечание подошедший Байрон. Он заглядывает Брендону через плечо и громко объявляет: – Фул-хаус, господа!

Брендон кладет карты на стол, вежливо улыбается игрокам, отвешивает легкий поклон Амалии и уходит с Байроном. Они идут через танцевальный зал, через сиреневую гостиную, через холл третьего этажа. Байрон слегка касается левой рукой спины Брендона и рассказывает вполголоса:

– Ангел мой, тебя пожелал видеть наш заказчик. Сэр Уильям Раттлер, верховный главнокомандующий. Правая рука императора. Поторопись, ну!

Сэру Уильяму за пятьдесят. У него аккуратно подстриженные седые волосы, военная выправка, тяжелая поступь и взгляд сытого хищника. Он дожидается возвращения Байрона Баллантайна, рассматривая неторопливых тропических рыб в огромном аквариуме.

– Господин верховный главнокомандующий, – окликает его Байрон.

– Быстро вы, мистер Баллантайн. – Голос главнокомандующего спокоен и размерен, как рокот прибоя. – Это и есть тот самый ваш помощник?

– Да, сэр. Это и есть мой Брендон.

Главнокомандующий долго и пристально смотрит Брендону в лицо. Под таким взглядом становится неуютно. Брендон чувствует себя подопытным в психологическом эксперименте.

– М-да, – разочарованно выдыхает сэр Уильям. – Ожидаешь талантливого программиста, а тебе являют сопливого юнца.

Брендон замечает, как напрягается Байрон. Похоже, слова главнокомандующего задевают его куда сильнее, чем Брендона.

«Мне восемьдесят девять лет, сэр», – говорит он на амслене. Лицо главнокомандующего вытягивается.

– Это что – розыгрыш? Ты кукла, парень?

Брендон сдержанно кивает.

– Быть такого не может. Самой старой кукле… – Он смотрит в потолок, припоминая, щелкает пальцами.

«Не больше сорока семи», – уточняет Брендон.

– Около сорока семи лет, сэр, – с улыбкой переводит Байрон. И добавляет: – Брендон был и остается первым среди них.

Главнокомандующий удивлен. Он приглашает Брендона присесть в кресло напротив, потом долго подбирает слова.

– Я не ожидал. Я и подумать не мог, что ваш программист, Байрон, окажется куклой. Да и с виду он, м-м-м… не похож. Совершенно. Но какой талант! Все твои программы работают идеально. Где ты учился, парень?

«Я самоучка. Программирование осваивал, когда мы работали вместе с Алистером Баллантайном, покойным отцом мистера Байрона».

Байрон открывает рот, чтобы перевести, но главнокомандующий машет на него рукой.

– Не надо, мистер Баллантайн. Я знаю амслен не хуже вас. – Он снова поворачивается к Брендону: – Значит, восемьдесят девять… Расскажи-ка мне о себе поподробнее, парень.

Брендон растерянно пожимает плечами. Он уже и не помнит, когда его просили о подобном.

«Я не знаю, что может заинтересовать вас в моей биографии. Родился в Нью-Кройдоне, жил тут же, здесь же учился на юриста, женился. С перерождения постоянно нахожусь в доме семьи Баллантайн».

Сэр Уильям долго ждет, когда Брендон продолжит, но тот молчит. Главнокомандующий поглаживает чисто выбритый подбородок, смотрит в сторону.

– Вот что… Сенатор Баллантайн, вы не оставите нас на пару минут? Или нет. Скорее, мы вас покинем. С вашего позволения. Пойдем, Брендон.

Он выходит в холл, Брендон следует за ним. В дверях Брендон оборачивается и встречается взглядом с Байроном. Сенатор Баллантайн в этот момент похож на ребенка, у которого выманили игрушку.

Они стоят у входа в танцевальный зал, отступив в тень, и Уильям Раттлер негромко рассказывает Брендону:

– Она моя младшая. Поздний ребенок, слабый, любимый. Я был против ее брака, как чувствовал. Надо было оставить ее при нас, но начались «я его люблю», истерики, протесты. И через год ей рожать. Пытались справиться втроем с мужем и акушеркой, долго не посылали за врачом. Она истекла кровью. Если бы мне сказали раньше… На пару часов! Был бы шанс.

Брендон долго смотрит в одну точку, потом спрашивает:

«Кто ее возвращал? Когда?»

– Сенатор Баллантайн, два года назад.

«Она проходила программу адаптации? Училась общению?»

– Нет. Амсленом с ней занималась мать, но дочь очень неохотно общается.

Со своего места Брендон видит только спинку кресла, уложенные в высокую прическу темные волосы и наброшенный на плечи сиреневый шифоновый шарф. Шею скрывает глухое колье, больше похожее на ошейник.

– Попробуй. Вдруг ты знаешь о ней что-то, чего не знаем мы. – Верховный главнокомандующий поворачивается к Брендону, смотрит на него с надеждой. – Я не поверил в то, что ты кукла, потому что ни в одном из перерожденных нет того, что есть в тебе. Нет искры жизни.

Брендон пожимает плечами. «Искра жизни, – думает он. – Она есть в каждом. Но не всем дано желание противостоять».

«Что она любила раньше?»

– Она божественно танцевала.

Секунда на раздумье.

«Сэр, попросите музыкантов сыграть либертанго».

Легкий поклон – и Брендон переступает порог танцевального зала. Подходит к сидящей в кресле девушке. Чуть касается руки в длинных черных перчатках. Девушка поднимает голову и смотрит на него без малейшего интереса.

«Долорес, позвольте пригласить вас на танец».

Короткий жест: «Нет». Брендон не собирается отступать.

«Я прошу только один танец. И, клянусь, я вас более не побеспокою».

«Нет».

«Мне надо показать вам нечто очень важное. Для вас, Долорес».

Она колеблется. Брендон осторожно тянет ее из кресла. И она идет с ним – не из любопытства, а покорившись чужой воле.

– Танго, – говорит Брендон одними губами.

Долорес Раттлер едва заметно кивает.

Танго подхватывает их мгновенно, окутывает жаркой волной. «Читай по губам, – просит Брендон. – Смотри на меня. Слушай музыку».

Шаг – и, подчиняясь движению партнера, девушка идет следом. Шаг, еще шаг, поворот. Руки вторят губам: иди, доверяй, отрешись. Есть только музыка и цепочка шагов до следующего поворота, от которого могла бы закружиться голова, но руки держат, а музыка ведет.

Двоих. Вместе.

Дышать в унисон, поддерживать, направляя, подчиняя своим рукам. Почти касаясь губами щеки, плавно вести по залу, кружа в водовороте настоящей страсти, то отпуская, то резко привлекая к себе. Замри, Долорес, видишь – тело помнит все твои желания. Стань ближе. Доверься. Смотри, Долорес, – кружится потолок, сияют огни. Вспомни, Долорес! Что было дорого тебе – по-прежнему с тобой. Проснись, Долорес! Ты можешь танцевать. Ты чувствуешь ритм, ты помнишь этот танец, ты можешь… Танцуй. Улыбайся. Отталкивай меня. Борись. Живи.

– Мы. Не. Мертвые.

Кружится в центре зала юная пара. Бледная тоненькая девушка в летящем сиреневом платье и светловолосый юноша в строгом костюме с воротником-стойкой. Движения их потрясающе синхронны, сочетанию ленивой грации и жара страсти удивляются даже хорошие танцоры. Глаза юноши сияют, на губах девушки расцветает улыбка. Затаив дыхание, элита Нью-Кройдона наблюдает, как танцуют танго две механические куклы. Танцуют на зависть живым. Танцуют в свое удовольствие.

Байрон Баллантайн тоже смотрит. И с каждой секундой мрачнеет все сильнее. Как только смолкает музыка, он поворачивается и уходит. Весь оставшийся вечер он играет в преферанс с аристократией и изо всех сил гонит прочь из памяти взгляд Брендона, обращенный к дочери верховного главнокомандующего.

«Виктория, уезжайте…»

Она не смотрит на Брендона. Сидит на корточках, подобрав к коленям подол траурного платья, и поправляет цветы, посаженные на могиле. К пальцам прилипла грязь, тонкие стебли неразлучника льнут к теплым ладоням. Густые, остриженные до середины щек каштановые волосы перебирает слабый ветерок. Жарко.

Виктория может сидеть на солнцепеке часами. Молча, поглаживая мраморное надгробие или перебирая комочки земли. Брендону кажется, что под ее руками земля на могиле Алистера становится пуховым одеялом.

Он склоняется над женщиной, вежливо касается ладонью плеча.

– Да-да, – поспешно, словно оправдываясь, выдыхает Виктория. – Иду, Брендон.

Шелестит черная тафта юбки, играет на солнце отблесками. Миссис Баллантайн встает, поправляет платье, и Брендон снова жестикулирует, глядя ей в глаза:

«Уезжайте, Виктория».

– Ну куда я отсюда уеду? – У нее тон матери, разговаривающей с ребенком. – Тут мой дом, семья…

«Виктория, уезжайте на материк. Вы погибнете здесь».

Она не знает, что с того дня Брендон готовит еду для нее сам. Или пробует все, что приготовлено не им. Он боится. Он точно знает, от чего умер Алистер, но не может ничего доказать. И знает, что Байрон не станет делить свой трон ни с кем.

«Уезжайте. Он убьет вас, Виктория».

Она качает головой, опускает темную вуаль.

– Он мой сын, Брендон. И немного твой тоже. Кто растил его, пока Алистер был в разъездах? Но ты же его не боишься?

Брендон не отвечает. Чего бояться за себя, когда ты уже мертв?

Они медленно возвращаются к автомобилю, водитель открывает дверцу перед Викторией. Она садится, зовет к себе Брендона.

– Будь рядом. Мне так спокойнее. Ничего не случится.

Через неделю Брендон находит в ее завтраке ртуть.

«Виктория, уезжайте!!!»

Она напугана, но быстро берет себя в руки.

– Нет-нет, я поговорю с сыном, я заставлю его объясниться… Это же мой сын, мой мальчик.

Байрон поднимает ее на смех и доводит до слез. А вечером вызывает на разговор тет-а-тет Брендона.

– Ангел мой, зачем тебе матушкины лакомства? – Голос мягок, глаза смеются. – Если хочешь сладкого – просто скажи мне. Я когда-нибудь отказывал тебе в удовольствиях?

Неделю Брендона никто не видит в доме Баллантайнов. Потом он возвращается – сильно хромающий на левую ногу, еще более бледный, чем обычно. Виктория в ужасе. За обедом она гневно требует от сына объяснений. Байрон спокойно доедает бифштекс и отвечает:

– Куклы на то и куклы, чтобы в них играли. И если ими долго не пользуются, они забывают, для чего предназначены. Пусть знает свое место.

Она забирает Брендона на автомобильную прогулку, пытается разговорить его, узнать, что произошло. В ответ получает только одно:

«Виктория, уезжайте…»

– Я не поеду без тебя. Я тебя здесь не оставлю! – плачет она, уткнувшись ему в грудь. От маленькой, замаскированной под шрам дверцы топки исходит почти живое тепло.

«Уезжайте. Он отравит вас. Или подстроит несчастный случай. Со мной он не сделает ничего плохого», – убеждает ее Брендон.

– Я тебя увезу. Вчера я заказала документы на твое имя. Ты единственный в своем роде, у кого будут все бумаги, необходимые гражданину.

Брендон грустно качает головой.

«Я не смогу уехать. Есть три вещи, которые я никогда не сделаю. И не потому, что не захочу. Вы же знаете, что нас создают не только с помощью механики, Виктория. Вуду никогда не даст мне уйти от Баллантайнов, причинить им вред или убить себя. Я свободен в своих действиях ровно до того момента, пока кто-то из рода Баллантайн не отдаст мне приказ».

Виктория растерянна. Она вытирает слезы и быстро-быстро хлопает ресницами. Брендон улыбается одними губами и пытается ее ободрить:

«Не бойтесь за меня. Я крепкий. Я почти железный. Пожалуйста, уезжайте. С Байроном я все улажу. И я почувствую себя гораздо спокойнее, если буду знать, что вы в безопасности».

– Он же тебя доломает, Брендон…

Он беззвучно смеется.

«Нет, он этого не сделает. Но если вы останетесь, он будет ломать нас обоих. С двойным удовольствием. Лишите Байрона зрителей – и спектакль, который он разыгрывает, потеряет смысл».

Виктория провожает взглядом проплывающий над парком дирижабль и молчит. Брендон осторожно приподнимает ее вуаль, смотрит ей прямо в глаза и уверенно артикулирует:

«Уезжайте. Так вы спасете нас обоих».

– Чему ты улыбаешься? – в бешенстве орет Байрон. – Чему ты радуешься, тварь лживая?

Брендон сгибает колени, подается вперед, опираясь на носки и обвисая в цепях. Не касаться спиной стены – и можно снова улыбаться. Пройден тот порог, когда тело прекращает реагировать на боль, когда перестаешь с ужасом ждать следующего действия человека, чьей воле подчиняется целый город. Человека, у которого есть над тобой власть, но нет сил убить в тебе желание улыбаться.

Байрон мечется по лаборатории, как раненый хищник. Летят на пол фолианты в ветхих переплетах, с жалобным хрустом гибнет под сапогами тонкое стекло.

– Как ты смеешь так поступать со мной? Ты, мертвяк, существующий лишь благодаря мне!

Губы Брендона бесшумно двигаются, тщательно артикулируя: «Не тебе». Он думает о Кэрол, эгоистичной и так страшно любившей, что отняла его у смерти. Он думает об Алистере, подарившем ему третье рождение. Об Абби, что вдохнула в него жизнь. О Виктории, от которой каждый месяц приходит по письму из разных уголков мира вот уже одиннадцатый год подряд. О дочери верховного главнокомандующего, которая на глазах у всех перестала быть бездушным предметом. Брендон думает о них и медленно соскальзывает в водоворот беспамятства. Тяжелеют веки, гаснут звуки, отдаляется лаборатория с ее атмосферой боли и безысходности. Отпускает…

Байрон оборачивается на лязг натянувшихся цепей и смолкает на полуслове. Он смотрит на Брендона и вдруг отчетливо понимает, что ни пытки, ни тайные знания и ритуалы, ни угрозы не смогут его подчинить. И нет у Байрона в руках той нити, за которую стоит дернуть – и кукла твоя.

Потому что этой нити вообще не существует.

За сенатором Баллантайном с грохотом захлопывается дверь. В каменных коридорах, соединяющих дом и лабораторию, долго не смолкает эхо его тяжелой поступи.

Среди ночи за Брендоном приходят двое телохранителей Байрона, снимают его с цепей и переносят в кабинет на втором этаже особняка Баллантайнов. Брендон спит тяжелым, глубоким сном и не слышит, как до рассвета в покоях Байрона исходит криком молодая женщина. Ей некому помочь: слуги в этом доме давно привыкли к подобным вещам.

Утром Байрон Баллантайн приходит в комнату Брендона. Он садится рядом со спящим на жесткий, неудобный диван и касается кончиками пальцев бледного лба перерожденного. От Байрона отчетливо пахнет потом и кровью, под глазами лежат темные тени, лицо печально.

– Прости меня, – шепчет он хрипло. – Прости меня, мой ангел.

Брендон отодвигается ближе к стене, не открывая глаз. Байрон ложится рядом с ним, обнимает одной рукой, с силой прижимает к себе, целует в висок, в сомкнутые губы.

– Прости, – шепчет он покаянно. – Это ревность. Слепая, больная ревность. Я все исправлю, мой ангел. Только не покидай меня, не отворачивайся от меня…

Солнце лениво играет бликами на гранях хрустальной вазы на столе. Брендон думает о танго и каплях дождя на плаще Абби. Это его спасение, его сокровища, отнять которые не в силах никто на свете.

Газетные заголовки пестрят сводками с фронтов. Материк раздирает очередная война. Письма от Виктории идут дольше, но содержание их по-прежнему спокойно. Брендон надеется, что маленькую страну, в которой Алистер Баллантайн купил старый замок в горах, война обойдет стороной.

Империя поддерживает войска союзника, поставляя на фронт механических солдат. По приказу императора каждая кукла Нью-Кройдона, имеющая мужской пол, – военнообязанная. Брендон не исключение. Под рубахой на цепочке висит стальная пластина с номером семь-два-восемь-пять. В любой момент в доме Баллантайнов может раздаться телефонный звонок, после которого…

– Ты никуда не пойдешь, мой ангел. – Байрон говорит настолько уверенно, будто он – верховный главнокомандующий. – Если императору угодно, пусть делает пушечное мясо из членов своей семьи. Ты останешься в Нью-Кройдоне. Со мной.

Байрон Баллантайн – самый влиятельный человек Нью-Кройдона. Неофициально. Но грядут выборы мэра, и Байрон уверен в своем успехе.

– Я могу купить этот город с потрохами. Брендон, неужели у меня не хватит денег, чтобы не отдавать тебя на фронт?

Брендон слегка кивает, не отрываясь от чтения газеты. С одной стороны, кому хочется на войну? А с другой – ему все равно, погибать ли под траками танков или оставаться любимой забавой Байрона. И то и другое одинаково тошнотворно.

– Через неделю открывается новая фабрика в Нортонхилле. Надеюсь, ее производительности хватит, чтобы выкупить тебя у государства.

Байрон самодовольно улыбается и кидает в Брендона виноградиной. Ягода не долетает, катится по полу маленьким лиловым мышонком.

– Отвлекись ты от этой белиберды, ангел мой! Все, о чем они пишут, далеко и несущественно. Мы вне их игр. Мы над ними.

Брендон складывает газету, встает из кресла и прохаживается по кабинету. Байрон сидит за его столом, закинув ноги в дорогих ботинках на разбросанные по столешнице записки, схемы и перфокарты.

«Ты меня удивляешь, – обращается к нему Брендон. – Тебе сорок пять, ты нажил громадное состояние, делаешь успехи в политике. Но, черт тебя возьми, Байрон, когда ты научишься ценить хоть что-то, кроме денег? Там люди гибнут, горят города, а ты думаешь лишь о том, сколько будет стоить вольная для твоей куклы».

– Я мыслю масштабнее. Я спасаю лучшего программиста императорской армии, – иронично отвечает Байрон. – Служу отечеству, так сказать.

Заходит дворецкий с чашкой чая и плиткой горького шоколада на подносе. Ставит их на стол рядом с Баллантайном, кланяется и удаляется. Брендон смотрит ему вслед и морщится: обилие в доме смазливых юнцов с кроткими глазами его раздражает. Но что ж поделать, Байрону не нравится женское общество.

«Скажи, кому ты оставишь свою империю? Не пора ли подумать о наследнике?»

– Как вы мне все надоели с этим наследником! – раздраженно отмахивается Байрон. – Надо будет – ты займешь мое место. Или я стану жить вечно. Только отстаньте от меня со своей моралью!

Вечером – очередной банкет в честь крестин чьего-то внука, и снова Байрон – в центре внимания. Одетый с иголочки, холеный, подтянутый, он не знает отбоя от молодых хорошеньких женщин. Каждая знатная семья Нью-Кройдона мечтает породниться с Баллантайнами. Только Байрону этого не нужно.