Текст книги "Перстень Рыболова"

Тенистый канал, однако, любовью не пользовался. Извилистый, сильно заросший и капризный – дно его было тайной даже для старых лодочников. То на глубоком месте невесть откуда выскакивала мель, то острый камень. Низовья Тенистого у рынка были завалены мусором, а в верховья не ходили. Мало кто и знал, где начинается «текучая лужа».

Мирча Наутек и подобные ему любители дворов, улиц и развалин пробовали дойти до истока Тенистого из любопытства. Но, увидев, в какой конец Лафии уходит канал, поворачивали назад, находя дальнейшие поиски небезопасными. Кто-то пустил слух, что Тенистый вытекает из болота, где проложены сгнившие мостки, и смотреть там нечего. Этим остальные и удовольствовались. Мирча хоть не заходил дальше других, но слышал об истоках Тенистого от людей знающих и потому предостерегал двух друзей от прогулки вверх по течению.

Он представлял себе, откуда берет начало «текучая лужа». Истоки ее лежали в озере Спящего редана.

XII.

Реданы строились на Лафии испокон веку.

С востока обычай разнесли по всему Светломорью, так что укромные островные дома можно увидеть на любом архипелаге. Но островов на всех не хватает, и по времени строгая традиция начала забываться. Теперь даже старейшие ветви бывших королей смотрят на это сквозь пальцы и часто селятся на ровной земле.

Озеро, на котором стояло владение Спящий редан, называлось Ковш.

Было оно круглое, вровень с берегами налитое зеленоватыми водами, такими тихими, неподвижными, словно не воды это были, а продолжение берегов.

Над погруженной в дрему гладью носились стрекозы. Они касались прозрачными крыльями зеркальной поверхности, не оставляя на ней кругов.

А из спящего озера поднимался, словно видение, редан о двух граненых башнях, оплетенный сетью узорных решеток. Стрельчатые окна и шатровая крыша стояли, перевернутые, в недвижной воде, там же застыли витые облака. Казалось, редан парит в полуденном мареве и вот-вот растает – коснись только рукой.

Между тем он стоял прочно, основательно, уже не первый век, не меняя ни хозяев, ни уклада.

Двери Спящего редана, или, как еще называли, Редана-на-Ковше, открывались редко, да и то – не распахивались, а легонько приоткрывались, для того, чтобы выпустить в свет очередную каверзу, на которые Асфеллоты были великие мастера.

Однако сегодня с острова на берег перекинут был мост, а значит, хозяин ждал гостей. Так оно и оказалось.

Еще с вечера Элам Ласси расхаживал по дому, с головой погрузившись в свои думы, глубокие и мутные, как воды Ковша.

Ходил он неторопливо, степенно, потому что к старости разжирел, обрюзг и страдал одышкой.

В молодости чародей был красив, как все Асфеллоты, но быстро отцвел, завял и теперь напоминал перезревший, начавший подгнивать плод, истекающий ядовитым соком. Еще недавно он двигался быстро, порывисто, так что от его плаща разлетался сквозняк. Этот сквозняк, да дробное цоканье острых каблуков помнили все дворы Светломорья, потому что они предшествовали очередной заворохе, которую расхлебать потом стоило многих сил. Злобный, коварный нрав его вошел в поговорку.

Однако ж, история была давняя, а между тем время шло к назначенному сроку. Старый Змей сошел вниз, к двери – он знал, что тот, кого ожидали, явится точно вовремя. Так бывало всегда.

На пороге зала встал, словно сплотившись из воздуха, тот, кого на Храмовой гряде называли Нением Любомудром. Впрочем, пора уже перестать называть его так. Гость, явившийся в этот день в Спящий редан, имел не больше прав на это имя, чем сам Элам Ласси.

– Добро пожаловать в мой дом, Амальфея, – старый Змей поклонился, прижав руку к сердцу.

– Я рад встрече, – величавый старик, в таком же образе, каким был на Храмовой гряде, переступил порог.

В точеном лице его угадывались черты Элама Ласси, но не точно, а будто передавая общий смысл. Старый Змей тащил на всем облике отпечаток прожитых лет и страстей, поедавших изнутри, иными словами, был живым. А гость, казалось, не жил, не старился, а так и появился на свет. Он был вне времени.

– Мы одни?

– Разумеется. Нынче утром я услал вон всех слуг.

– Иначе тебя примут за сумасшедшего, – бесстрастно отметил гость. – Старый Змей тронулся умом – вот как скажут. Он разговаривает сам с собой, задает себе вопросы и сам же на них отвечает. Ведь такие слухи ходят про короля Алариха?

Элам Ласси отвел глаза. Гость начинал тяжелый разговор, но этого стоило ожидать. Змей открыл шкафчик, достал зеленую бутыль, оплетенную золотой нитью, и налил в бокалы крепкого лафийского травника. По комнате поплыл пряный хвойный дух. Со стороны, Элам знал, так оно и выглядело: колдун заседал в своих покоях в одиночестве, но перед двумя бокалами, из которых второй был никому не нужен. Но почтение к гостю было сильнее, и Змей хотел отдать дань уважения.

Амальфея оценил этот жест.

– Я безмерно сожалею, что не могу разделить с тобой трапезу въяве, и, видит бог, не знаю тому причины, – начал колдун. – Скоро уж десять лет, как ты существуешь в таком обличье, а ведь время твое давно пришло…

– Да, только между тем я именно существую, как нахлебник, подъедающий с чужого стола! Кормлюсь от силы живых людей, привязываюсь к ним, точно низшая сущность. Я зависим.

– И все же сила твоя возросла неизмеримо.

– Она растет подобно страху, покуда есть те, кто боится и верит. И всякую минуту может меня покинуть, либо я снова вернусь в мир, который оставил. А тебе известно, чем это кончится.

Старый Змей задумчиво кивнул.

– Ты потянешь за собой души, которые забрал. И многие ослабеют, а то и сойдут с ума…

– По-другому не выйдет. Встречи со мной даются тяжело, я знаю. Историю Ланна ты знаешь – теперь он одержим приступами безумия… И я тому причиной.

– Ланн всегда страдал черной меланхолией, я знал его еще ребенком. Возможно, поэтому он и видит тебя лучше всех, – Змей осушил бокал с травником. – Что до меня, то я прекрасно понимаю, кем ты являешься на самом деле, однако же, до сих пор не помешался.

– Да, здравомыслию твоему можно позавидовать! Ты ведь не допускаешь до меня своего единственного сына.

Глаза Элама увлажнились.

– Ведь ты колдун, а он простой смертный, – продолжал Амальфея. – Успокойся, Змей, ты прав. Я не желаю зла никому из Асфеллотов, вы дух от духа моего. Рано или поздно все встанет на свои места, и я сторицей возверну каждому все, что взял. А теперь мне нужна помощь.

Амальфея прошелся по комнате. Змей видел, как легкие занавеси на окне качнуло, точно сквозняком, а его руки коснулся еле ощутимый холодок. Уж это-то ему не почудилось. Сила Амальфеи и впрямь нарастала – теперь его можно было чувствовать кожей, а по временам ощущать, как уплотнялся и потрескивал в комнате воздух.

– В Светломорье у меня есть враг. Ему известно, кто я такой, и чем больше я пытаюсь войти в этот мир, тем сильнее он меня отгоняет.

Змей усмехнулся.

– Да кому тягаться с тобой?

– Не знаю. Странное ощущение – будто наблюдает кто за мной чье-то око, смотрит и смотрит, приглядывает. А пытаюсь вглядеться в него, мне слепит глаза, – бокал едва видно дрогнул – это Амальфея ударил по столу рукой. – И вот сейчас оно совсем рядом, на Лафии. На подходе к островам я ощутил его так явственно, словно кто-то смотрел на меня в упор.

В комнате воцарилась тишина. Элам сидел в кресле, помешивая в бокале пахучий травник и глядя в окно, за которым шевелились ветви ив, одетых серебристой листвой. Поблескивала зеленая гладь сонного озера, жившего своей таинственной, темной жизнью. И такие же темные, глубокие мысли тенями бродили в голове старого Змея.

– Око, око… – повторял Асфеллот. – Человеческое?

– Стал бы я тогда думать!

– Тогда кто-то из старой эпохи?

Амальфея размышлял мгновение.

– Из моего мира я таких не знаю. А здешние земли – мои, тут не должно быть врагов.

– Если эта сила не твоего мира, то нашего, не иначе, – проговорил Змей. – И кого-то я могу знать, – он щелкнул пальцами, – только бы мне поймать это ощущение.

Амальфея провел рукой по лицу, потом положил ладонь на стол. Старый Змей коснулся этого места, и в его пальцах воздух сгустился в серый холодный круг. Сердце забилось быстрее, как всякий раз, когда Асфеллот чувствовал прикосновение демона.

Теперь Змей держал медальон в ладони, ощущая, как тот холодит кожу. Он не согревался. Никогда. Змейка неподвижно лежала, закованная в серебро, и молчала. Время потекло медленно, тягуче, а потом и вовсе остановилось… Вдруг в мертвой глубине дрогнуло что-то. Будто удар сердца. И вот по ней волной пронесся яркий изумрудный сполох, выпукло очертив каждую чешуйку. Потом еще… И еще… Змейка вспыхивала зеленым светом, сначала прерывисто, затем ровнее, удар за ударом. Когда огненные сполохи слились с биением его сердца, Элам Ласси закрыл глаза.

Перед ним встало зеркало, холодное, прозрачное, не имевшее границ. Он протянул к нему руки, и стекло втянуло его в себя, сомкнувшись за спиной. В зазеркалье кружил бешеный водоворот людей, городов, событий, но не таких, какими бывают они в жизни, а призрачных, растворенных в воде. Все здесь было видно насквозь, и все покровы с людских душ были сорваны… Над этим водоворотом высились черные вершины затопленных башен.

Когда Элам Ласси первый раз коснулся Амальфеи, бездонный колодезь едва не свел с ума. Поток бросал и швырял, и Змей метался в лабиринте чужих отражений, ища дороги. Но теперь, спустя годы, чародей входил в зеркальное море, зная, что хочет там увидеть, и выведывал все тайны. Сколько душ пленил Амальфея, и все они лежали перед ним как на ладони!

В том мире не существовало времени. Потому Элам Ласси с трудом приходил в себя, соображая, сколько просидел вот так – минуту, час или целый день. Но то самое чувство он поймал – Амальфея указал ему, где искать.

Воздух в комнате искрил и клубился, Змею даже казалось, что проскакивали напротив него зеленые сполохи, но это, он сам понимал, только мерещилось. Старик шевельнулся и начал заваливаться набок. Амальфея вскинул руку, сухо щелкнув пальцами:

– Очнись, Змей!

Чародей вздрогнул и коротко выдохнул.

– Видел?

– Да… Я понял.

Элам Ласси сидел, тяжело привалившись к спинке кресла, и держался рукой за сердце. На виске его вздрагивала жилка, уходившая в седые волосы.

– Староват я стал для таких забав… – сипло прошептал Змей. Его пальцы с длинными перламутровыми ногтями, обхватившие ножку бокала, дрожали. – Послушай, Амальфея… Мне попались три бледных пятна. Они светились поодаль от всех прочих, то вспыхивали, то меркли…

– Будущие советники Светломорья.

Элам Ласси весь подался вперед.

– А почему так слабо?

Амальфея покачал головой.

– Я плохо вижу их души. Много сил надо приложить. Больше, чем я думал.

– Но для тебя нет невозможного, – молвил Змей. – А теперь поговорим об этом твоем оке… Я понял, что это.

Демон сощурил глаза-смарагды.

– Правители Светломорья носят на безымянном пальце… перстень. Перстень Рыболова – так его называют. Передается от одного принца к другому века, – Элам говорил медленно, короткими предложениями, роняя слова. – То ли оберег от колдовства, то ли символ единства архипелагов в Светло…морье… Была легенда, что это око самого Первого рыболова, которое он отдал богам – спасти свой народ. Остался слепой и сорвался… в пропасть… – Змей налил травника, опрокинул в себя полный бокал и перевел дыхание, после чего заговорил ровнее.

– Кто его уже разберет, столетия прошли. Лет двадцать назад случилось мне перстенек видеть, еще у прошлого принца… Ничего особенного, тонкая оправа, даже вроде не золотая, и большой голубоватый камень.

Элам встал с места, чтобы поразмять ноги и разогнать кровь. Опасно все-таки было отпустить всех, запоздало подумал он. Случись что, и помочь некому будет…

– А ведь знаешь, что я тебя не оставлю, – прозвучал в ответ на его мысли голос Амальфеи. – Пока я рядом, твое сердце не остановится.

– Прости, – сказал Змей. – Иногда я все же боюсь того, что выше моего понимания… – он обошел стул, где сидел Амальфея, стараясь не коснуться демона. В прошлый раз, когда его рука ненароком прошла сквозь Амальфею, на полдня онемели пальцы.

– Не тебе объяснять, что я мастер определять свойства вещей, но тут и мне любопытно стало, что за диковина. Какая-то сила за ним стоит, но природу ее разгадать не берусь. Сродни силе первородной, неразбавленной – огня, воды или земли. Никогда не слышал, чтобы перстень хоть как-то себя проявлял. – Змей пощипывал завитую седую бородку. – Доподлинно известно, что когда почил старый принц, реликвию передали Серену. В королевском дворце портрет есть, где он с перстнем писан, в семнадцать лет, еще до твоего прихода. И когда это произошло, перстень был при нем. А в том, что принц умер, я уверен. Нет, перстень покоится на дне морском, либо в брюхе какой-нибудь рыбы… Неужели так сильно тревожит?

– Прямой угрозы будто нет, – помедлив, ответил Амальфея. – Пока. Однако на моей памяти бывало, что подобные вещи столетиями молчали…

Элам хотел сказать что-то, но вдруг встрепенулся, напрягая слух.

– Разреши, я встречу его… Наконец-то пришел!

XIII.

Пираты в Светлых морях водились всегда, чего уж греха таить. Охотников за чужим добром хватает и на сухопутных дорогах, и на морских. Однако в последнее время разбойников появилось слишком много.

Морская торговля стала делом не то что рисковым, а опасным, и в одиночку ходили промеж архипелагами либо сумасшедшие, либо отчаянные смельчаки, либо пилигримы, у которых, известно, брать нечего, кроме жизни, а человеческая жизнь в Светломорье за последние пять-шесть лет заметно упала в цене. Зато товары вздорожали втрое – суда сбивались в караваны, нанимали охрану и поспевали всюду с большим опозданием.

Глаз сторонний, но внимательный мог бы заметить такую странность: бесчинствовали на морских дорогах не абы как, а со смыслом, будто заранее зная, где какое судно брать. Так исчезли бесследно корабли с золотом, серебром, драгоценными тканями, а уж сколько захвачено было посланников с королевскими тайнами, и не счесть… Казалось бы – а бумаги-то кому нужны? Стало быть, и на них находились покупатели, да такие, что за ценой не стояли.

Нынче уже не сказать точно, когда это началось. Наверно, как и всякая большая завороха, началось тихо и незаметно. А если точно, то тогда, когда в Светломорье впервые произнесли имя Сен-Леви, которого теперь знали больше под прозвищем Черного Асфеллота. Происходил он из старой, выдохшейся и почти забытой семьи, принадлежавшей к западному дому Асфеллотов. Какой-то злой рок устроил так, чтобы эта иссохшая ветвь выбросила молодой сильный побег, в одночасье задушивший все Светломорье. И теперь имя этого неуловимого, «заговоренного» пирата не сходило с уст.

Молва приписывала ему жестокие и отчаянные дела. Говорили, что он поклялся разорить Эрейского короля и купить его королевство, что захваченные корабли нужны ему для того, чтобы устроить из них остров, и что якобы этот остров уже виден где-то у Северного архипелага. Болтали о его морском дворце, в стены которого замурованы все награбленные сокровища, и что Черный Асфеллот, мол, тогда только остановится, когда стены сравняются по высоте с самыми высокими горами в Светломорье. Шуршали даже слухи, что никакого Сен-Леви и вовсе не было – возможно ли поспеть везде одному? – а вместо него моталось по морям множество шаек, нанятых враждующими купцами, либо вельможами, которые вечно между собой дерутся и что-то делят.

Все эти досужие разговоры и яйца выеденного не стоили для того, кто только что переступил порог Спящего редана и теперь торопливо расшнуровывал плащ.

– Здесь? – тихо спросил он. Ласси кивнул. – Как я рад видеть тебя, Змей, в добром здравии. Говорили, будто ты совсем плох.

– Постой, я еще схороню всех, кто болтает такое, – высокомерно ответил старик. – Нет, мой мальчик, я пока не только ползаю, но и кусаюсь.

– Верю, – гость избавился от плаща и бросил его на кресло.

Каждое движение говорило о том, что он в этом доме свой. Сквозь стрельчатое окно ворвался солнечный луч, повис в воздухе золотистой кисеей и выхватил из тени всю фигуру Черного Асфеллота. Старый Ласси даже отступил назад, залюбовавшись родичем.

Сен-Леви был молод. Худощавый и изящный, как большинство Асфеллотов, он обманчиво казался хрупким. Простая черная одежда, без всяких украшений, сидела на нем как влитая. Черты лица полностью вписывались в старинные Асфеллотские каноны – прямой нос и большие зеленые глаза совершенного оттенка выдавали чистую кровь. Смотрели они с каким-то непонятным выражением, то ли задумчивым, то ли кротким. С такого лица можно было писать портреты, и единственным, что его портило, был короткий шрам в углу рта, походивший на легкую улыбку. Откуда он взялся, Сен-Леви не говорил никому.

Пират переглянулся с Эламом, поймал его одобрительный взгляд и вошел в зал. Замер на пороге, ожидая, пока Амальфея заметит его.

Демон сидел на подлокотнике кресла, сжав рукой подбородок. Величавый старец исчез, растворившись в воздухе, и на его месте был тот самый мореход, с которым встретился на Храмовой гряде Флойбек. Сен-Леви чуть шевельнулся, и Амальфея поднял голову. Мгновение они смотрели друг на друга, затем Сен-Леви приблизился неслышными шагами и опустился на одно колено. Амальфея простер над ним узкую жилистую ладонь, скрестив пальцы все тем же непонятным способом.

– Встань, – разрешил он.

Асфеллот грациозно поднялся и сел перед ним.

– Хорош, нечего сказать, – бесстрастно заметил демон. – С годами ты все больше походишь на своего прадеда, каким я его помню. Не повтори только ошибок, которые он совершил. С него-то и началось падение вашей семьи. Впрочем, до умерших мне дела нет. Я тебя позвал для другого, – демон умолк на мгновение. – Время приходит, Сен-Леви.

Глаза Асфеллота блеснули.

– Советники?

– Я забрал их с Храмовой гряды. Но меня не хватит на то, чтобы довести корабль на Лакос. За те несколько дней, что судно шло с Храмовой гряды, силы иссякли. Мне нужен кто-то, чтобы добраться до Архипелага. Это сделаешь ты.

Сен-Леви склонил голову.

– У тебя есть два дня, чтобы закончить дела на Лафии. Потом отправишься со мной. Здесь хватит людей, чтобы удержать Архипелаг?

– Змееныш не так слаб духом, как ты думаешь. Но если бы ему помогли… – Амальфея чуть заметно усмехнулся, но не ответил, и Сен-Леви продолжил: – Король Аларих выживает из ума, это известно. И его внезапная кончина никого не удивит, ведь так? А в короткий миг междуцарствия власть так легко переходит из одних рук в другие…

– Какие изысканные намеки. А ты не думал, что у меня есть причины не соваться к королю слишком близко?

Асфеллот опустил глаза.

– Прошу прощения… Но если король умрет, переворот пройдет легко и быстро… Лафия первая встанет на твою сторону, – Сен-Леви искоса взглянул на демона, увидел, что тот размышляет, и, понизив голос, произнес: – Вмешайся…

Амальфея погрузился в раздумья. Было у него средство и против лафийского монарха, обычное средство, которым подсекло уже несколько династий. Об этом средстве его сейчас и просили.

Пока что демон только мутил сознание короля, не решаясь проникнуть в саму душу и ударить изнутри. Аларих стоял перед его чарами крепче, чем остальные, потому что знал, откуда взялся Амальфея, и не боялся.

Аларих был Ланелит, и корни этого рода уходили глубоко, в тех жилах тоже текла кровь с примесью чужой эпохи. Сунуться туда, внутрь – что можно там увидеть? Династии покровительствовали существа, с которыми Амальфея встречался давным-давно, еще в бытность свою живым существом, и воспоминания не хотелось даже извлекать из тайников сознания.

Черный Асфеллот ждал.

Наконец сухая жилистая ладонь взяла руку Сен-Леви и оставила в ней холодный кулон. Пират осторожно, точно ядовитую змею, спрятал его.

– Благодарю за помощь. Я обещаю, что Лоран пустит его в ход, только если других средств не останется…

– Благодарить будешь, когда Змееныш пойдет за гробом старого короля. Теперь скажи, сколько твоих кораблей ходит сейчас по Светломорью.

– Их десять.

– Неплохо, дитя мое. Хотя слава твоя сильно преувеличена, как я посмотрю. Что будет, если корабли зайдут на Лакос и откроют огонь?

– Сравняют город с землей.

Демон наклонился к нему.

– Тогда слушай…

XIV.

– Красота какая… – прошептал Арвельд. – Да только ради этого стоило здесь оказаться! Что скажешь, Флойбек, а?

– Диво, спору нет, – так же тихо отозвался мореход. – Настоящий Асфеллотский редан, такие даже в Лафии наперечет…

Они засели в прибрежном ивняке, спрятавшись за корявыми ветвями, начавшими покрываться серебристой листвой. Деревья росли близко к воде, зеленая гладь подступала к ногам. У берега еще светило дно, выстланное водорослями, а чуть дальше озеро обрывалось в непроглядную глубь.

– Змею видишь? – Спросил Флойбек.

– Где?!

– Да не живую. Вон, на шпиле, – мореход показал на змею, обвившую золотую спицу у основания. – Значит, дом принадлежит Асфеллоту королевских кровей, – Флойбек помолчал. – Оказаться бы сейчас там да послушать, какие разговоры ведутся в этом редане…

Тут Арвельд краем глаза заметил, как в стороне от них мельтешит что-то темное. Он осторожно повернул голову: в шаге от них скакала по земле иссиня-зеленая птица с переливчатым хвостом, усыпанным голубыми «глазками». Вот нашла в земле что-то. Потрогала лапой, схватила в клюв. Арвельд вгляделся в ее находку и вздрогнул. Да ведь это же… Рука метнулась к шее. Так оно и есть! Птица сцапала серебряный медальон с разорванным кожаным шнурком и вспорхнула на ветку.

Сгарди бесшумно, чтобы не спугнуть, подобрался ближе. Но его намерение было разгадано – птица вильнула хвостом и перескочила наверх. Юркая воровка уставилась на мальчика, словно понимая, чего тот хочет, и ехидно прищурила янтарный глаз. Застрекотала и перепорхнула еще выше.

– Потерял что? – спросил Флойбек, не узнавая друга – Арвельд был точно сам не свой.

– А? Да так, вещицу одну… Мелочь, а все равно жаль. Как бы хвостатую эту теперь приманить?

– Приманишь ее, как же. Это огневка-пеструха, нахалка известная. На рынках от нее спасу нет – тащит все подряд…

Птица тем временем разглядела их самым тщательным образом, сначала одним желтым глазом, затем другим. Решив, что делать здесь больше нечего, она стрелой взмыла в воздух, только сверкнули синие искорки на хвосте. Однако далеко воровка не полетела, а устроилась в деревцах на острове. Ветви задрожали: птица прятала добычу.

Арвельд все ощупывал шею, точно не веря, что медальон пропал. Отчего-то стало вдруг тоскливо, будто он потерял старинную, дорогую сердцу вещь. За это время Сгарди привык к змейке, даже стал считать ее своим оберегом. Так нежданно-негаданно пришла она в руки, как приходят только самые счастливые талисманы, разве не так? И потерял, да так глупо! Будет теперь его змейка валяться в гнезде среди всякого хламья, а то кто другой найдет… От этой мысли Арвельд вскипел. Мгновение он стоял, затем сказал Флойбеку:

– Подожди здесь. Я мигом, одна нога здесь, другая там.

– Куда пошел, Сгарди? На остров?! – возмутился мореход. – Забыл, чьи владения? Или я ослеп и где-то торчит вывеска «Милости прошу»? Да брось ты эту мелочь, не стоит она твоей головы!

– Мне нужно, Флойбек. Очень. Авось не убьют.

Мореход смотрел на Арвельда, как на сумасшедшего, потом махнул рукой.

Вдвоем они прокрались к мосту, не выходя из ивняка.

Мост был под стать редану – с диковинкой. Со стороны казался сплетенным из гибких прутьев лозняка, и только вблизи становилось видно, что стебли не живые, а кованые. Арвельд колебался мгновение, так сильно было ощущение, что мост заколдован и исчезнет, едва только ступит на него чужая нога.

В два шага они пересекли мост и оказались на том берегу, где разрослись ивы и старые кусты сирени. На их счастье, окна зала, где велась беседа, выходили на другую сторону.

Арвельд осмотрелся, ища, где укрылась воровка. Ага! В кустах висело неопрятное гнездо, из которого торчали во все стороны прутья и клочья мха. Оттуда высунулась иссиня-зеленая головка. Пеструха увидела Арвельда, беспокойно заклекотала. Знает кошка, чье мясо съела, подумал Сгарди. Он метнулся к ней, но птица, спасая свою находку, вылетела из гнезда.

Пеструха вспорхнула над кустом сирени, миг, и… Серебряный кружок выскользнул из клюва и булькнул в озеро. Сонные воды даже не колыхнулись, а будто втянули его в себя.

Сгарди остолбенел. Он вдруг внутренним зрением увидел, как медальон камнем пошел вниз, к самому дну, если только оно в Ковше было. Пропал, теперь уж совсем пропал… Как пришел, так и ушел.

В доме послышались шаги. Флойбек схватил Сгарди за шиворот и потащил под кусты. Едва они успели спрятаться, в редане распахнулась дверь. Коротко и тонко звякнул колокольчик у притолоки, и на крыльце показались двое.

Как ни сильно было чувство осторожности, Арвельд вытянул шею, рискуя выдать себя, чтобы узнать, что за люди обитали в таком жилище.

Три ступени крыльца, спрятанные в зарослях ползучих кустов, едва слышно скрипнули под легкими шагами. По ним спустился человек, с ног до головы одетый в черное, на ходу натягивая перчатки. Хотя… Спустился? Нет, в человеческом языке нет названия такой походке. От грациозных движений каждой складкой волновалась тяжелая материя плаща. И снова эта странность, уже подмеченная в ком-то, притягивающая и отвращающая сразу, словно в теле незнакомца не было ни единой кости.

Этот был статный, выше среднего роста. Светло-каштановые волосы рассыпались по плечам, играя на солнце, как ореховое дерево. Вот она какова, Асфеллотская порода…

Арвельд уперся подбородком в неудобно согнутые колени. Ноги затекли, но он не замечал этого.

Сен-Леви почтительно склонился перед тем, что стоял позади него. Этот был не так хорош, но все та же печать рода прямо-таки выпирала. Обрюзгший старик с величавым лицом простер руку над своим гостем, благословляя его.

– Ступай, дитя мое. Спящий редан – сила Асфеллотов – всегда рад тебе.

Пират выпрямился и легко ступил на мост.

Элам Ласси проводил его горделивым взглядом из-под седых бровей. Дождавшись, когда родич достигнет другого берега Ковша, он повел рукой и забормотал под нос.

Мост помутнел, очертания его поплыли в воздухе, а спустя миг плетеное чудо растаяло. Только сверкающий песок осыпался в недвижные воды Ковша.

Старец развернулся и скрылся в редане, хлопнув дверью.

Когда шаги в глубине дома стихли, двое друзей вздохнули спокойно.

– Прогулялись! – выразительно сказал Флойбек. Он уселся на землю, растирая затекшие ноги. – Ай да Спящий редан! Ты смотри-ка, Наутек прав оказался! А мы, два бездельника… – у него на языке так и вертелось ехидное замечание, но мореход промолчал, ядовито глядя на Сгарди.

– Ладно, будет. Сам знаю, что виноват.

Оба без слов уставились на очарованное озеро.

Ковш лежал перед ними, блестя зеленой водой, а под ней шевелилось, переплеталось, бродило что-то. От одного взгляда на эту воду по спине ползли мурашки, хотя погода разгулялась и теплынь стояла почти летняя. А другой дороги с острова, кроме как вплавь, не было.

– Полезли, – сказал Арвельд.

– В озеро? – упавшим голосом спросил Флойбек.

– Нет, в дом! Куда ж еще-то?

– Ага, злишься, – заметил мореход. – Злишься, потому что и самому страшно…

Арвельд присел у воды и тронул ее рукой. Из глубины не показалось ничье жуткое рыло, не высунулась когтистая лапа или осклизлое щупальце. Обычная вода, мокрая, как любая другая, только слишком уж медленно ходила она под рукой.

Они вошли в Ковш.

После второго шага дно ушло из-под ног, и воды сомкнулись над головой. Озеро погрузило их в тягучий зеленый сумрак, а в этом сумраке не то колыхались водоросли, не то скользили чьи-то тени. Чужие, неприкаянные… И снова зазвучали в ушах Арвельда вздохи и стоны, как в том городе, который он видел во сне когда-то давно, в прошлой жизни…

Ковш потянул в глубину, вниз, во тьму, к теням. Сгарди судорожно рванулся наверх, к свету, и вдруг почувствовал под ногами землю, а сразу вслед за этим оба вынырнули на воздух.

* * *

Они стояли по колено в пруду, зеленом от тины и ряски. Пруд напоминал озеро Спящего редана, но словно уменьшенное в сто раз. Из пруда поднималась на фигурной ножке чаша из старого мрамора, пожелтевшего и увитого трещинами. Фонтан.

Чашу до краев наполняла вода, но не болотная, а чистая, очень прозрачная и будто тяжелая на вид. На ней застыли лепестки желтых роз.

Вокруг стоял тенистый парк, запущенный, но красивый. Если бы не фонтан и не дорожки, усыпанные мелким песком, можно было принять его за лес. Солнечные лучи скользили сквозь вершины кедров, вспыхивали огоньками в каплях дождя на траве. Тянущая тревога исчезала, растворяясь под сводами старых великанов. И дышалось легко – хорошее было место, доброе. Другие здесь были хозяева, не чета тем, что обитали в Спящем редане.

Флойбек снял с ушей водоросли и переступил разбитый бортик фонтана. Он, щурясь, огляделся вокруг и вдруг замер.

– Арвельд… Арвельд, слышишь? Туда посмотри…

Невдалеке от фонтана на каменном постаменте стоял то ли петух, то ли павлин с ягодой в клюве. Арвельд сперва не понял, с чего Флойбек так разволновался, а потом его точно обожгло. Фазан, держащий вишню в клюве. Это был герб нынешнего королевского дома Лафии – Ланелитов.

– Не иначе, как мы попали в королевский парк, – изумленно сказал Флойбек. – Но как? Это уж мне совсем непонятно…

Они двинулись наугад по ближайшей тропинке, усеянной раковинами улиток. Хрустел под ногами мокрый песок.

Дальше от Фонтана парк уже не напоминал лес – в глубине мелькали статуи, беседки, скамьи, садовые руины. Попадались и озерца, но не такие как Ковш, а живые. Громко трещали лягушки.

Вот на дорогу вышел павлин. Высокомерно глянул, тряхнул драгоценным венчиком на куриной голове и отправился дальше, волоча за собой златотканый хвост.

Тропинка вильнула и вывела к граненой башне, сложенной из грубого темно-красного камня. Увеличь ее в сотню раз – точь-в-точь была бы крепостная башня от замка. Подобные садовые украшения в ту пору снова начали входить в моду. Эта отделана была особенно богато – кружевные решетки на окнах, водосточная труба и флажок-флюгер сверкали золотом. А над входом вилась надпись:

Павильон «Арсенал».

XV.

Внутри Арсенал своим убранством повторял идею зодчего. На стенах, обитых сафьяновыми шпалерами с золотым тиснением, развешано было оружие, все старинной работы.

Даже безделушки в Арсенале носили все тот же оттенок – латунные чернильницы, приборы для письма, статуэтки украшали кровавые гранаты и сумеречные аметисты. Громоздкая мебель, тускло блестя инкрустациями, почти не оставляла места.

Среди тяжелого великолепия светлым пятном выделялась фигура пожилого человека в дымчато-голубом. Седые волосы легкими волнами рассыпались по сутулым плечам. Он крутил в руках крышку от чернильницы, задумчиво глядя перед собой. Арвельд посмотрел на него, и сразу пришла на память голова изувеченной статуи, которую держал в руках на площади Мирча Наутек. Перед ними сидел король Аларих.