Текст книги "Перстень Рыболова"

IV

От жарившейся рыбы в избушке было горячо и чадно. Флойбек, насвистывая, заворачивал разрубленные бруски в листья папоротника и выкладывал на противень.

– Хороший улов, – сказал он, обернувшись.

– Не жалуемся, – ответил Ревень, лукавый старый добряк, слывший на острове колдуном. – С утра на Белом утесе рыбалил. Думал, вы придете.

– Учеба, – коротко сказал Арвельд. Ревень единственный в поселке был посвящен в тайны монастыря.

Старик с пониманием кивнул и вернулся к починке сети, краем глаза наблюдая за Арвельдом.

– А вы что-то невеселы, сударь мой, – вполголоса обратился он к мальчику. – Случилось чего?

Сгарди взял щепоть крупной сероватой соли и присыпал кусок рыбы.

– Да я сам не понял еще – случилось или нет. Скажи-ка, Ревень, а было ли что-то необычное восемьсот лет назад?

Ревень усмехнулся:

– С чего бы такой вопрос?

– А вот любопытно стало.

Рыбак продолжал класть стежки деревянной иглой.

– Неспроста вы разговор завели, сударь, – помолчав, ответил он. – Как есть неспроста. А было такое, что восемьсот лет назад завязалась в Светломорье такая же примерно кутерьма, как нынче.

– Смутное время? – спросил Арвельд.

– Да, смутное, только звали его по-другому. Скверный был век, тяжелый…

– Тоже междуцарствие?

– Междуцарствие. И длилось не десять лет, а всего-то года два. Затем Элезис Лакосский на трон сел, потомок первого принца Светломорья. Много ему выпало трудов, но правитель был сильный. – Ревень перекусил нитку. – В молодости, еще с женой-покойницей, довелось мне побывать на Лакосе, в махоньком городишке, где родился на свет принц. Там, в доме Совета старейшин, висит его парсуна, портрет по-нашему. Глаза серые, как небо перед грозой, грива огненная, кольцами. Еще старая кровь в нем текла, не людская. Нраву был сурового, крут на расправу, и всякую кривду насквозь видел. Хотя, говорят, понапрасну никого не обижал…

Арвельд внимательно слушал, держа в одной руке раковину с солью, в другой кусок рыбины.

– Ты про смутное время говорил. Отчего оно началось?

– А разно говорят. Летописцам ежели верить, так это короли поссорились: кто-то кого-то убил, али обворовал… А давным-давно, еще я был такой, как вы, запомнил, что старые люди говорили. Будто в это время границы между мирами стираются. Оттого все мешается в Светлых морях и в людских душах, – старик отложил сеть и уставился слезящимися глазами в окно, на тлеющий закат ранней весны. – Появляются силы старых эпох, которым в нашем мире делать нечего, а они все приходят, ищут здесь свою долю. Кого-то из них давно позабыли. Других помнят только староверы вроде меня, – он задумался, сжав губы. – У Асфеллотов, к слову сказать, еще живо предание об их пращуре, так он из той породы. Демон, который якобы заложил душу, чтобы спасти свой народ, и время от времени возвращается ее вернуть. Зовут они этого духа человеком зеркал или как-то так…

Огонь с треском взметнулся, лизнув верх камелька. Арвельд вздрогнул.

– Ревень, – произнес он, наклонившись к старику. – Кто это такой? Как выглядел?

– Бог миловал, ни разу не видал, – усмехнулся старик. – Да и кто знает – есть ли он на самом деле…

– Хорошо, не видел, так ведь слышал! Может, что еще припомнишь? Асфеллоты – колдуны не из последних, не могут они верить в то, чего нет и никогда не было!

Ревень смотрел на него выцветшими старческими глазами и все медлил с ответом.

– Зря вы разговор этот завели, сударь, – тихо сказал наконец рыбак, – да еще на ночь глядя. Пустой он. Старые восточные поверья – как корни тамошних кедров: узловатые, темные и крепкие. И никто не знает, из какой глуби они растут.

…К ночи Арвельд вышел на берег. После натопленной, пропахшей рыбой избушки море остро дохнуло ему в лицо прохладой и солью. Светился над Горой месяц, окутанный радужным сиянием. Глухо рокотал прибой да взлаивали в поселке собаки. Самая обычная была ночь, только все тревожнее становилось у Арвельда на сердце, будто кто чужой ходил за ним и выжидал.

В мокром песке под ногами тускло блеснуло. Мальчик нагнулся и подобрал мелкую серебряную монету.

Странная какая монетка: гладкая, без всяких знаков подданства. Арвельд потер ее, счищая песок, перевернул и увидел, что это не монета, а медальон: на другой стороне извивалась змейка из темно-зеленого камня. Цепочка потерялась, зато ушко в порядке. «Как раз шнурок пролезет», – мелькнуло у мальчика. Арвельд был не охотник до вещей, которые выбрасывает прибой, – много ли удачи приносят дары погибших кораблей? – но медальон вдруг почувствовал своим, точно для него здесь и положили.

Вернувшись в хибарку, Арвельд пробрался на лежанку и вытащил из кармана находку, чтобы разглядеть получше.

Угли догорали, затухая. Внезапно огонь вспыхнул в последний раз, и по змейке пробежал яркий зеленый сполох. Она словно моргнула. От неожиданности Сгарди чуть не выронил медальон, но в следующий миг змейка снова была мутно-зеленой, непрозрачной, и больше не подавала признаков жизни. «Показалось», – Арвельд сжал медальон.

– Чего разглядываешь? – спросил мореход.

– А… вот, нашел, – Сгарди нащупал в кармане ракушку, завалявшуюся еще с прошлого лета, и показал Флойбеку. Тот фыркнул.

– Находка завидная, – пробормотал он, засыпая. – Теперь ты у нас богач, Сгарди…

Арвельд покраснел. Зачем он солгал? У них никогда не было тайн друг от друга. Никаких. «А с чего я должен оправдываться?» – буркнул он про себя и убрал медальон.

Сгарди не видел, как змейка начала разгораться. Снова полыхнул огненный сполох, потом еще один… Цвет от мутно-зеленого изменился до ярко-изумрудного, камень словно ожил. Засыпая, Арвельд почувствовал, что карман нагрелся, но не придал этому никакого значения…

…И привиделся ему в ту ночь странный сон.

Снилось, будто брел он по краю обрыва, а у самых ног курился туман. Сизая дымка плыла, отделяясь от земли, из нее выступали не то скалы, не то башни, и скоро стало видно, что внизу, как в огромной чаше, лежал город.

Был он огромен: волны тумана уходили вдаль, впадая в серое море, и вершины затопленных башен поднимались даже из пасмурных вод. Шпили обугленными иглами вспарывали призрачную хмарь. На горизонте, где море смыкалось с небом, посверкивали зарницы, только грома слышно не было.

Прибой дышал, как спящий исполин, а из глубины города, вторя ему, поднимались шорохи, вздохи – тяжкие, зловещие. То ли гуляли сквозняки по древним улицам, то ли кто-то стонал там.

Никогда раньше Арвельд здесь не был, но отчего-то сразу понял, где находится, и от догадки у него захватило дух.

Одному Рыболову ведомо, сколько таких городов спрятано в горах Лафии – городов-мертвецов, городов-кладбищ, покинутых, опечатанных вечностью, выродившихся не одну тысячу лет назад. То были останки старой эпохи, навечно замершие в мгновении своей смерти – не живущие, но и не умершие до конца. Из всех Асфалин был самым большим. О нем Сгарди слышал от Флойбека, который родился на восточных островах.

Мальчик толкнул ногой камень, и он, сорвавшись с горной кручи, плавно полетел вниз, разорвав туман. Здесь все было тягучим, долгим – время в Асфалине превратилось в один вечный, нескончаемый миг. «О-о-ох…» – донеслось из чаши, всколыхнув тишину. Дымка разошлась, и взгляду открылись следы ужасающего бедствия – огромная черная трещина пересекала город с севера на юг. На Сгарди повеяло могильным холодом.

Рядом с Арвельдом шел давешний незнакомец. Теперь на нем был серый плащ, точно выбитый из мрамора. И двигался он не как человек, а будто скользил по краю пропасти.

– В ваших краях меня называют Нением, – говорил он. – Зови и ты. Настоящее мое имя ничего тебе не скажет.

Они брели по краю обрыва, и сизая дымка подползала к самым ногам. А внизу двигались синеватые тени и все слышались жуткие вздохи.

– Спустимся вниз, – произнес Нений, – и я покажу тебе свой город…

Он скользнул с горной кручи – серый плащ взметнулся за его спиной, как чудовищные крылья. Арвельд последовал за ним, и волны тумана подхватили его.

… Город был очень стар. Срок его на земле давно вышел, он умер, и на его месте начал жить лес. И росли в том странном лесу деревья-исполины, такие огромные, будто их питали какие-то неведомые соки. Сосны и кедры выпирали прямо из домов и башен, вершины торчали из крыш, корни разламывали плиты на древних улицах, проникая в самый камень и превращая его в мелкое крошево. Деревья росли и по краям разлома, их обнаженные мохнатые корни торчали из пропасти. Издали казалось, что землю разорвали, как ткань, и древесными нитями она пыталась залечить шрам.

При их появлении все замерло. Стоны смолкли. Город-лес разглядывал их, решая, кто и зачем вторгся в его пределы. Нений замер.

– Мой город! – произнес он. – Величайшее чудо мира! Мы оба были молоды и полны сил, а теперь ты мертв, а от меня осталась одна тень…

Из глубины леса, из самого мертвого сердца исторгся вздох, похожий на завывание ветра, и снова все наполнилось стоном. Город был насквозь мертвый, но память наполняла его. То стонали воспоминания. И точно вторили голосу Нения: «А помнишь? Помнишь?» Образы кружились, сменяя один другого, восставали из небытия и исчезали.

– Я очень стар и потерял счет векам, проведенным здесь. Умерли все… Весь народ. Уцелел я один. Один! Как страшно… – Нений закрыл глаза.

Плиты устилала палая листва. Там, где они проходили, ее сдувало ветром от плаща, и обнажался черный, блестящий камень, точно политый ртутью.

– Взгляни на эту башню! – поодаль стоял круглый каменный столб, двуглавая вершина которого исчезала в тумане. – В ней обитал мой дальний родич, великий колдун, который отравил однажды целое море. Народ островов вымер, а их земли перешли к Асфалину.

– Посмотри туда! Это сокровищница моего Города. Когда пять тысяч лет назад мы истребили северный народ, даже она не смогла вместить завоеванных богатств. А та колонна? Она из чистого серебра. В нее замуровали скелет последнего князя. Раньше колонна стояла на холме и видна была с каждого корабля, подходившего к Асфалину. Горела на закате чудным факелом, как памятник могуществу моего города…

Дорога из черного плитняка поднималась к горбатому мосту, темневшему в тумане, словно выгнутая спина неведомого животного. По руслу высохшей реки ветер с шелестом гнал бурые листья. Белесая дымка отнимала очертания у домов и деревьев, искажала звуки, клубилась и плыла, а в ней все пробегало что-то, появлялись и исчезали синеватые тени, и все стенал, вздыхал кто-то неприкаянный.

– В тот мост замурован зодчий, построивший его, – сказал Нений. – Тогда верили, что постройка будет стоять века. И стоит, как видишь.

Неожиданно рядом с ними прозвучал голос – серый, как все вокруг, бесцветный, лишенный всякого выражения. Голос произнес несколько слов на чужом языке и смолк.

– Мой прадед, – сказал Нений. – Великий воитель! Когда народ, обитавший в здешних горах, поднял мятеж против Асфалина, прадед стер его с лица земли. Их гробницы разобрали по камням и перевезли сюда. Вот они!

Над улицами темной громадой нависало что-то многоглавое и ребристое, уходившее вершинами в туманную серь.

– Ни одного камня не осталось от тех гробниц, из них возведен этот замок! На костях его и заложили. Был обычай – если исчезнут с земли гробницы и кости, исчезнет народ. Навсегда. Даже памяти о нем не останется. – Нений, прищурив глаза, любовался тяжелым черным исполином. – Я был совсем молод тогда…

Асфалин раскрывался перед ними, как анфилада пустынных каменных залов. Мертвенная дымка рассеивалась, открывая то арку, оплетенную голыми стеблями плюща, то огромные ворота, то башню, то дворец. Нений помнил каждый камень. А там, где память его истончалась, подсказывал Город. И любая тень, мелькнувшая в тумане, развалина, почерневшая рука статуи, выступавшая из тумана, хранила память о неслыханном зле. Смерть, кругом была одна смерть… Сколько крови выпил этот город…

Флойбек проснулся под утро оттого, что порывом ветра настежь распахнуло окно. Ставня, дребезжа, билась о стену, и в хибарку влетали холодные брызги. Мальчик выбрался из-под покрывала и, стуча зубами от холода, затворил окно. Постоял, прислушиваясь к дыханию моря, и снова улегся, потеснив Сгарди.

Из-под ставен сочился бледный свет нарождающегося утра. И в этом неверном свете тускло поблескивали белки открытых глаз Арвельда, устремленных в потолок.

– Ты-то что не спишь? – тихо спросил Флойбек. Сгарди не отвечал. – Эй, будет шутки шутить, – он легонько потряс Арвельда.

– Чего раскричался? – прошептал с лавки Гессен. – Всех перебудишь!

– А тебе лишь бы дрыхнуть! – тоже шепотом отрезал Флойбек. – Глянул бы, что делается!

Гессен повернулся на своей лавке, посмотрел на них.

– Арвельд…

– А вдруг он…

Гессен прижал жилку на шее.

– Нет, жив, сердце бьется. Погоди, не трогай, только хуже сделаешь. – Гессен присел на край лежанки. – Сейчас увидим…

На краю Леса, где колоколом било-звучало море, срослись дуб и башня. Дряхлая башня осела оплывшей свечой. Черный камень, осклизлый от вечных туманов, источен был окнами-дуплами, забранными ржавой паутиной решеток. Желудь фонаря висел над дверным проемом на длинных цепях.

– Мы пришли, – Нений проплыл под кружевными воротами башни. – Здесь хранилось величайшее сокровище Города. Бесценное сокровище. Оно и доныне тут, только мне не достать… – голос Нения становился похож на тот, что слышался у моста – бесцветный, неживой. – Страшная гроза пронеслась когда-то в этих краях, жуткая гроза, о которой сложили легенды. Одна молния копьем ударила сюда, пробив земную кору. А через несколько дней из трещины начала сочиться вода. Черная и тяжелая…

– Это была кровь! – изумленно воскликнул Арвельд. – Кровь земли! И башня закрыла трещину?

Нений рассмеялся сухим, дробным смехом, похожим на стук камней.

– Закрыла трещину! Закрыла трещину! – он скользнул к дверному проему, из которого несло погребом, и воздел руки к небу, нараспев повторяя что-то на своем языке. Серый плащ светился в дымке. – Мы были бессмертны! Великий Асфалин, непобедимый Асфалин! Величайшее чудо мира!

– Бессмертны… – эхом повторил Арвельд. – Бессмертны… Вы пили ее! Пили земную кровь!

Прибой оглушил его. Закачались деревья-исполины, ветви сомкнулись, закрыв зыбкий свет, что сочился сквозь туман. Сухой воздух комом встал в горле – теперь он казался пропитанным ядовитыми испарениями почвы. Она столько выпила крови, оттого и рожала эти громадные стволы, выпиравшие из нее и душившие сородичей, как душили других жители Города. Так вот она, разгадка Асфалина, его бесценное сокровище!

Стоны и вздохи в дымке усилились, и в этом хоре уже можно было различить отдельные голоса. Один из них становился все громче.

– Арвельд! Арвельд! – звал он.

Сгарди очнулся. Перед ним стоял Нений.

– Иди за мной… За мной… – его плащ, развеваясь, поплыл вперед.

Задняя стена башни была разрушена, и перед остатками стены лежала груда камней. Источник засыпало в год Великой беды, когда под Асфалином разверзлась земля.

– Я возвращался к этому месту, когда был живым: искал остатки своего народа. И всякий раз находил только смерть…

Он скользнул вокруг каменного кургана, и тут Арвельд заметил, как изменился его страшный спутник. Нений съежился, и серый плащ колыхался так, будто под ним была пустота. Лицо старилось на глазах, стягивалось и усыхало. Теперь на Арвельда смотрела посмертная восковая маска, только самоцветы в ее глазницах полыхали зеленым огнем.

– Взгляни, что открылось мне, – шипел он. – Гляди! Гляди! Я дождался!

Сгарди проследил за рукой Нения и увидел, как из трещины в каменной глыбе сочились черные капли. От них поднимался пар и рассеивался туман. Пахло жженым. Муторная тоска легла Арвельду на сердце, он с трудом оторвал глаза и посмотрел на Нения.

– Ты зачем меня сюда привел? – спросил он. – Для чего я тебе?

Нений вздрогнул, пустой плащ его колыхнулся.

– Убери камни, – прошептал он, указывая на груду, из которой сочилась земная кровь. – Освободи источник.

– Сам не можешь? – бросил Арвельд.

Он видел перед собой уродливого старика с темным лицом, изрезанным морщинами, точно кора древнего дерева. Нений в исступлении припал грудью к кургану, его паучье лицо дрожало от чудовищного усилия, он тянулся дрожащими пальцами, похожими на обломанные сучья, к источнику, обещавшему новую жизнь. Вечную.

Арвельд смотрел, борясь с омерзением, и ждал ответа. Но Нений молчал, он только шипел, царапая ногтями камень и не оставляя на нем следов.

И вдруг Сгарди понял. Нений был бестелесным, от него остался только дух. Дух, который привел живого человека к источнику.

– Освободи-и-и… – пронеслось у Арвельда в голове. – Напейся… сам… Дай жизнь моему Городу…

Сгарди выпрямился и обвел взглядом развалины в клочьях тумана. Сам Асфалин тянул к нему скрюченные пальцы. Вся сила земная текла у его ног, совсем близко… Какая огромная, чудовищная власть! Возродится великий Город, равных которому не было и не будет в Светлых морях. И Нений не забудет той великой услуги. Хотя…Что ему тогда будет Нений?

Арвельд запрокинул голову и посмотрел вверх, где плыла и клубилась призрачная хмарь. Туман скрывал от проклятого Города небо. Там летают птицы, провеивают ветры, сменяют друг друга закаты и рассветы… Пройдет не один век, быть может, тысяча лет, прежде чем Асфалин залечит рану и в нем снова появятся люди. Этот город назовут по-другому, а старое имя его навсегда сотрется из памяти. Никогда ему не быть величайшим чудом мира, но в нем не будут пить кровь. Ничью.

Мальчик одним движением выбил из башни осколок камня, ступил ногой на курган и плотно заткнул осколком трещину. Потом начал горстями брать землю, забивая ею трещины.

– Нет больше твоего источника! – приговаривал он. – Нет больше твоей силы!

Нений смотрел на Арвельда безумными глазами: близость вожделенного источника затмила ему разум. Вдруг его глаза расширились. Он захрипел и бросился вперед, что есть силы карабкаясь к Арвельду.

– Ничего ты не понял, – устало сказал Сгарди. – Проклят в веках твой город, земля его стерла. И посильнее тебя нашлись…

Не успел он вымолвить этих слов, как свет померк, голоса смолкли, а Город растаял в тумане.

Когда в окне забрезжил розоватый свет, Арвельд глубоко вздохнул. Веки его сомкнулись, теперь он спал обычным сном.

– Отошло, – прошептал Гессен. – Все, Флойбек, досыпай, теперь уже ничего… – он встал и ощупью, хотя уже светлело, добрался до стола, нашел глиняный кувшин и приник к нему.

– Что это было? – спросил мореход.

Гессен, не отрываясь от воды, покачал головой. Напившись, поставил кувшин на место и уставился под ноги. Как-то на ярмарке он видел, как плетут золотое кружево ювелиры. Берут крохотный слиток, плавят его и тянут нить. Нить получается длинная, тонкая, не рвется, и все тянется и тянется, хотя, казалось бы, куда уж… А что же он про это вспомнил?

Такая же нить тянулась в сознании Арвельда. Истончалась, но не рвалась. «Где-то ходила ночью его душа, – подумал Гессен. – Надо бы спросить, что ему снилось…»

V

Флойбек так и не смог заснуть. То было жестко лежать, то становилось жарко, и он сбрасывал колючее шерстяное покрывало. Но тут же подступал холодок, пробиравший до костей, и он опять закутывался с головой. В углу, на своей лежанке, громко сопел Ревень. Наконец мальчик встал, оделся, и вышел из избушки.

Серое море туманилось, выкатывая на песок мелкие волны. Флойбек брел по кромке берега, глядя, как наливается перламутром горизонт на востоке.

На заре чувства его обострялись. Он ощущал, как билось огромное сердце морей, с каждым ударом выталкивая волны на берега Архипелагов, и его сердце вторило этому биению. Дыхание прибоя было его дыханием. На мгновение что-то содрогнулось в бесконечной глубине, и послышалось далекое эхо… Это на севере зарождался шторм.

Шумели далекие гавани. Накатывали приливы. Облака спешили дорогами своих ветров. Шли корабли. Те, что проходили ближе к Храмовой гряде, виделись тенями, хотя были за десятки миль, где обычный человек их не разглядел бы. Но Флойбек и не был обычным человеком. Он был мореходом.

Однако сегодня утром ему застило глаза. Взгляд его был взглядом смертного, и перед ним расстилалась только туманная даль, спокойная и пустынная даль северного моря.

С берега в Гору поднималась лестница, из щербленных ступеней которой торчали узкие стрелки травинок. В чашах на перилах тлели уголья, наполняя воздух сладким древесным запахом.

Флойбек облокотился о перила, ковыряя угольки. На закопченном дне чаши тускло блеснуло. Мальчик разобрал сучки и вытащил из золы серебряный медальон размером с монетку.

– Ого… – мореход подкинул его, перевернул и увидел на другой стороне змейку, выложенную темно-зеленым камнем. Флойбек подцепил пальцами горстку золы, потер серебряный кругляшок. Медальон ярко сверкнул, а сама змейка будто зажглась изнутри. Мальчик сунул находку в карман и, насвистывая, пошел дальше.

Утро разгоралось, и белесый туман над морем таял. Надо бы сходить до башни, еще раз взглянуть на корабль – стоит ли еще там? Вечером так и не удалось вызнать, кто это был – может быть, сегодня получится.

Он шел, трогая шершавые стволы сосен, как вдруг вверху, на лестнице, мелькнуло что-то темное. Мальчик встрепенулся, но тень уже скрылась за поворотом. Это было как наитие: темный плащ, тот самый, который взметнулся и исчез вчера над обрывом Горы. Флойбек ускорил шаги, догнал его на тропе и бесшумно пошел следом, так близко, что мог видеть расшитый воротник плаща и слышать звон серебряных подвесок.

Никогда Флойбек не думал, что Глухариная тропа такая длинная. Каждый камень в лесу был знаком – весь остров он мог обойти с закрытыми глазами. По всем приметам здесь были верховья Кедрового ручья, за которыми тропа поворачивала вниз, а она все забирала в гору.

У россыпи валунов незнакомец обернулся, и Флойбек застыл на месте.

По виду это был обычный человек, узловатый и жилистый. Резкие черты сильно врезаны в худощавое лицо. Глубоко посаженные зеленые глаза смотрели спокойно, и Флойбек заговорил:

– Доброе утро, сударь.

Незнакомец молчал долго, будто не слышал. Потом глянул вверх.

Флойбек поймал его взгляд и осекся: небо над головой наполнялось закатными красками. Но он и удивиться не успел, как незнакомец ответил:

– Добрый вечер. Ты вчера торопился ко мне, но так и не успел. Так?

– Да, сударь, – произнес Флойбек.

– Тогда сейчас самое время. Тебя зовут…

– Флойбек.

– Нений, – он кивнул на тропу, приглашая его за собой, и двинулся вперед.

Тропа все шла и шла вверх. Давно должен был начаться рыбачий поселок, но впереди все были прямые стволы сосен. Не чувствовалось и признака человечьего жилья, ни петушиного пения или собачьего лая. Не тянуло дымом. Все сосны и сосны, и безмолвие кругом.

Тут Флойбек увидел под ногами черный плитняк, которого на Глухариной тропе отродясь не было. Вот мелькнуло за деревьями вечернее небо, расступились корабельные сосны…

Горный склон полого сходил к морю и весь был взрыт трещинами, словно по земле прошелся огромный плуг. Из трещин торчали руины башен, узорчатых стен, крыш. Обломки домов усеивали берег и уходили далеко в море, будто город спустился к воде и по колено встал в ней.

Над городом-утопленником чужими, невиданными красками полыхал закат. Гудел колокол на покосившейся колокольне, хотя звонница была пуста. Звук уныло, тягуче стлался над водной гладью.

– Вот мы снова здесь, – молвил Нений, глядя на башни. В его голосе слышалось благоговение. Флойбек не понял, о чем он говорил – никогда раньше он не видел этого места. – Что это, по-твоему?

– Не иначе, как Асфалин. Какой долгий закат…

– Долгий, – повторил Нений. – С тех пор, как я дал за свой Город великий заклад, боги сменили гнев на милость, туманы порой рассеиваются, и становится видна заря…

Флойбек вгляделся в облачные горы, стоявшие над башнями, и понял, что такого странного, пугающего таили в себе небеса. Ему в глаза смотрела сама вечность. Бесконечный закат какого-то длинного дня, который умирал без права возродиться наутро. Нет, не закат дня – закат мира… Гнетущая тоска стонала в звуке колокола, от которого сжималось сердце.

– Уйдем отсюда, – произнес Флойбек.

– Погоди, еще не время… Ты не видел главного.

Разбитые, вывернутые ступени мраморной лестницы вели к воде. У самой кромки Флойбек остановился.

– Боишься, – проговорил Нений. – А я не так думал о тебе.

Мальчик зло глянул в спину Нению, нагнал его, а потом, не колеблясь, ступил в воду.

Странное дело – вода была прозрачная, но не мокрая, а походила на невесомую дымку. Словно прозрачный туман коснулся щиколоток, колен, и сомкнулся над головой.

Под водой город продолжался. Землетрясения, вспахавшие склоны, изуродовали его лицо, но не стерли величия. Древние улицы расходились в темные глубины призрачного моря, и в них снова и снова звучала бесконечная история рода властелинов, пивших земную кровь.

Дорога из черного плитняка поднималась к горбатому мосту, темневшему в дымке. Дальше она упиралась в площадь, разбитую ударом невиданной силы. За площадью начиналась пропасть.

А на самом краю стояла большая серебряная чаша, до краев наполненная чем-то зеленым, мерцающим. Флойбек подошел ближе и глаз его различил огромные изумруды. Самоцветы переливались, словно дыша, ловили малейшие проблески заката в сумерках и горели дивными огнями. Они единственные были живы среди вечной смерти Города.

– В разрушенных городах много тайн и сокровищ, но главные покоятся здесь, – молвил Нений.

Флойбек с трудом оторвал взгляд от манящего света.

– Так пусть покоятся себе дальше…

– Скоро явятся сюда непрошенные гости, – проговорил Нений. – Народ твоей эпохи зарится на богатства погибших городов. Моих городов.

– Я слышал про них, – с трудом сказал Флойбек. То ли волны, то ли чей-то шепот отдавался в его голове, давя на сознание. – Люди умирают от них. Плохой смертью…

– Умирают, – подтвердил Нений. – А их души забирает себе город как дань за похищенное. Что-то достается и мне.

– Люди слабы, – Флойбеку все тяжелее становилось говорить. – А ты… Тебе зачем это? – он поднял голову. – Ты ведь не зря меня сюда привел!

Нений простер руку к чаше.

– Бери что хочешь, – шелестел он. – Для тебя свободно от проклятий. Все лежит у твоих ног, только возьми.

Серебряная чаша тянула к себе с безумной силой, струила волшебный свет. Даже выморочный город тускнел перед ним. Шепоты в голове усиливались, заволакивая мысли. Флойбек качнулся навстречу сокровищам Города, прямо к краю пропасти.

«Не трогай! – взорвалось в нем. – Сгинешь!»

Скоро, скоро явятся сюда гости. Люди слабы, они ничего не знают… А Нений все стоял и выжидал.

Флойбек пересилил себя, обернулся к Нению, и отшатнулся прочь, отрезвев: его спутник съежился, расшитый плащ колыхался так, точно под ним была пустота. Живое прежде лицо состарилось, иссохло, только зеленые глаза горели, как самоцветы вечно умирающего города.

Так вот какое будущее предлагал ему Нений…

Флойбек сделал глубокий вдох и с силой столкнул чашу в обрыв. Она медленно скользнула вниз, полетела, ударясь о каменные выступы. Драгоценные зеленые слезы рассыпались, исчезая в кромешном мраке. Нений упал на колени перед обрывом, вцепился сучковатыми пальцами в обломки плит и яростно зашипел во мглу.

– Проклято, здесь все проклято, – тяжело дыша, сказал Флойбек. – Каждый камень… – договорить он не успел. Шепот призрачных волн усилился в его голове, нарастая, и так же быстро смолк, а вслед за ним растаял затонувший город.

Флойбек очнулся на ветхих ступенях лестницы, весь окоченевший от утреннего холода. Солнце взошло и плоским серебряным блюдом висело над берегами Храмовой гряды. В кустах сонно перекликались воробьи. Туманило.

В горле было сухо, точно он глотнул мертвого, застоявшегося воздуха и не мог выдохнуть. Флойбек встал, еле передвигая ногами, дотащился до Кедрового ручья и, набирая воду в горсти, стал с жадностью пить. Ему полегчало, но тут навалилась слабость. Он свернулся клубком прямо на земле и провалился в забытье.

А когда проснулся, солнце уже стояло высоко в небе. Проснулся с ощущением мимолетного путаного сна – вроде снилось что-то, да не вспомнить никак. И затопленный город, и Нений начисто стерлись из памяти. А медальон остался в кармане.