Текст книги "Азъ есмь Софья. Государыня"

Его аж шатнуло от ярости.

Сейчас – да, именно сейчас, он готов был убивать. Жестоко и немилосердно. Всех, кто подвернется под руку.

Царевна сказала, что война все спишет?

Богом клянусь… она еще и не то спишет!

Отряд продолжил движение, но теперь уже Ежи нещадно гнал людей, тоже боясь не успеть. Недаром, ой недаром царевна так сорвалась. Боялась чего?

Почувствовала что?

Все одно – ей решать, ему за спиной стоять, чтобы никто не то что руки не поднял – рта не открыл! И с этим он справится!

* * *

Патриарх стоял на красном крыльце, чуть пошатываясь от слабости.

Возраст, болезни…

Народ смотрел на него и волновался.

– Православные! Государь наш, Алексей Михайлович умер! Теперь государь наш – Алексей Алексеевич!

Чего ожидал старик?

Согласия, в крайнем случае легкого ропота… но уж никак не дерзкого свиста и криков.

– Не люб! – заорал, надсаживаясь, кто-то. И другие голоса подхватили: – Не люб!!!

– Не хотим романовского щенка! Давай настоящего государя!!! Хованского давай!!!

Случайные люди, оказавшиеся на площади, начали расползаться, словно тараканы, отлично понимая, что ничем хорошим это не закончится.

Патриарх побледнел:

– Православные, одумайтесь! Государю его сын наследует…

Бесполезно!

Будь на его месте Никон, тот же Аввакум – иначе бы было! Те могли увлечь толпу за собой, могли затянуть… Питирим же, хоть и был человеком неплохим, но лидером не был. Не те годы, не та порода…

Его перекрикивали, свистели, едва что не закидывали дрянью… и что тут сделаешь?

– Хованский люб!!!

– Здесь я, православные!

На площадь медленно въезжал князь Тараруй. Питирим воззрился на него бараном, глядящим на новые ворота. И потерял инициативу окончательно. Иван Хованский спрыгнул с коня, взлетел на крыльцо к патриарху…

– Вот я, православные! Люб ли?! Хорош ли?! Все для вас сделаю, всю жизнь на благо народа служу…

Иван Хованский разливался соловьем на жердочке. Люди смотрели, слушали, а что еще Тарарую надобно? Век бы так говорил, тем паче, что и в толпе его поддерживали криками, подбадривали, стрельцы свои тоже кричали – любо! Хованского на царство!..

Питирим медленно бледнел на крыльце, из окон смотрели бояре, хватались за голову преданные Романовым люди…

Еще немного, и ситуация окончательно выйдет из-под контроля…

– Не дело ты творишь, Иван!

Ордин-Нащокин не мог не выйти. Его сын женат на одной из царевен, его внуки наполовину Романовы, если сейчас династия сменится… что тут скажешь?

– Алексей Алексеевич хорошим царем будет, а ты сейчас, коли на престол сядешь, в крови по уши замараешься. В детской крови! И никто тебя от нее не отчистит!

Но если у Хованского были и помощники, и подстрекатели, то у Ордина-Нащокина был только его опыт. Даже на Милославских сейчас рассчитывать не стоило – разыскать их в Кремле и то было сложно. Помнили они Медный бунт!

Над площадью разнесся заливистый свист.

– Гнать!!!

– В шею!!!

– Не любо!!!

В боярина полетела грязь, мусор… Афанасий что-то пытался говорить, но куда там! Да и где ему, старику, было управиться с Хованскими.

– На копья его!!!

Толпа ревела и ворочалась, как опасный дикий зверь. Она еще только просыпалась, эта толпа, только ощущала запах и вкус крови, но уже была опасна. Уже неуправляема…

Ордин-Нащокин побледнел. Но уйти он уже не мог. Андрей Хованский, мигом взлетев на крыльцо к отцу, ухватил Ордина-Нащокина за ворот роскошной шубы.

– Православные!!! Ловите!!!

Но столкнуть мужчину с крыльца он не успел.

Выстрел прогремел неожиданно для всех. Во лбу младшего Хованского расцвел алый цветок. Кровь брызнула вокруг вперемешку с мозгами – заднюю часть черепа мужчине просто снесло.

Замолк Иван Хованский. Осел, схватившись за сердце, Ордин-Нащокин.

И в абсолютной тишине прозвучало злое:

– Кто-то еще хочет высказаться?

* * *

Софья едва пробилась к площади. Помогало то, что она ехала во главе отряда. На царевну в настолько неподобающем виде народ реагировал очень однообразно. Либо пучили глаза и разбегались по домам – разносить сплетни. Либо – пучили глаза, отходили с дороги и потихоньку следовали за отрядом. Но ни в том, ни в другом случае – не мешали. Себе дороже выйдет.

И к Кремлю Софья выехала как раз, когда толпа заволновалась.

Пара секунд у нее была. А пистоли и пищали ее отряд заряжать начал, стоило им в Москву въехать. Чтобы схватить за рукав ближайшего казака и указать цель, Софье хватило одного слова.

– Убить.

Мужчина понял ее правильно. Миг – и голова Андрея Хованского разлетелась гнилой тыквой. Все замерли. Софья оценивала обстановку.

Так, народ пока не подняли, но смутьянов тут хватит.

Хованский… удастся ли?

А если нет?

Выбора все равно не было. Если сейчас она отступает – ее все равно убьют. И не только ее.

Если она принимает бой – ее, может быть, убьют. Но только ее и сейчас. Для остальных она выиграет время.

Выбор был очевиден.

Толпа молчала в ответ на ее реплику, и Софья тронула коня. Спокойно, словно перед ней не толпа была, а так – поле с ромашками.

– Стрелять только по моей команде, – приказала она сквозь зубы.

Спутники кивнули.

Народ расступался. Пока – молча. Но Софье и того хватило. Она спокойно доехала до красного крыльца, смерила обстановку взглядом.

Афанасий вроде как жив. Кажется, сердце прихватило, но разбираться некогда. Потом, если выживем.

Хованский приходит в себя. Иван. Андрея и Страшный суд уже не поднимет!

Патриарх… не зря она не хотела Питирима.

Стоит, трясется, как козел на случке! Ты ж сейчас таким глаголом должен разразиться… а ты?!

Говорить с толпой бессмысленно. Надо устранять причину.

– Ты, Ивашка, никак бунтовать вздумал? – с изрядной змеиной ласковостью обратилась Софья к Хованскому. И мужчина даже шагнул назад.

Смерть, глядящая из темных глаз царевны, знала, что не останется сегодня без поживы. И приговор был утвержден.

– Отец мой умер, брат мой отечество защищает, а ты народ взбунтовать решил?! Как мило…

Софья шла прямиком на боярина – и тот невольно отодвигался. Люди не видели ее лица, да и видели бы… Кто бы сказал Софье, что она словно на тридцать лет постарела. Что сейчас лицо ее было не девичьим, нет. В этот миг из-под девичьей внешности проглянула ее истинная душа – и это было страшно. Словно смерть-старуха с яростными глазами надвигалась на Хованского.

– А ответь мне, Ивашка, своей ли смертью отец мой умер? Али ты его ядом заморским отравил?

Софья била наугад, но попала в точку. Иван не травил, но знал. И это отразилось на его лице. Он открыл рот, что-то вякнул, но вот тут Софью понесло. А взбешенная женщина страшнее любого цунами:

– Цареубийство, значит? Что, православные, слушаете? Гордитесь собой! На вас на всех грех великий! Этот негодяй батюшку моего убил! Царя вашего богоданного, коего вы сами на царство кричали!

– Рот заткни, девка наглая! – вызверился Хованский, понимающий, что если он сейчас не перехватит инициативу…

Зря он.

Что в руках у Софьи было, тем и полоснула поперек холеной морды. А была камча.

Хорошая, крепкая, кожаная плетеная косичка… Такой в умелых руках волка насмерть с седла забить можно. Вот ею и пришлось – поперек гладкой морды.

Хованский с воем схватился за лицо.

«Глаз ему не спасти», – с каким-то ледяным хладнокровием отметила Софья.

– Взять негодяя. В кандалы его!

А вот это толпе не понравилось. Пошел ропот, шум…

Казаки, приехавшие с Софьей, привычно перехватили пистоли на изготовку. Ежели сейчас кто кинется – умирать придется. Но не просто ж так свою жизнь продавать?

– Кто-то возразить пожелает?!

Софья развернулась тигрицей. Кажется, сейчас с крыльца кинется. И настолько лицо ее было гневным и яростным, настолько сейчас она…

Сейчас не царевна стояла пред толпой, а та самая, почти безумная от ярости женщина из девяностых.

Тогда у нее отняли мужа – и она не смогла помочь. Не защитила. Тогда от нее ничего не зависело.

Но сейчас ей дали шанс – и она его не упустит. Сейчас за ней стоят ее любимые и родные. Софья не заходилась в бабском крике, она не плакала, не билась в истерике, нет. Даже голос у нее сел, словно где-то глубоко в груди девушки рождалось глухое тихое рычание.

– Покамест брат мой Русь православную защищает, я никому не дам тут бунтовать!

– Не много ль на себя берешь, девка?!

Михайла тоже не удержался. На крыльце ему уже места не было, но чуть поодаль он с удовольствием наблюдал, как Хованский идет к своей цели. А вот сейчас, когда все намеревалось рухнуть…

Даже стрельцы не рисковали кричать за своего предводителя.

Одно дело – когда его права попираются. Это как-то и надо отстоять! А вот ежели он государя отравил…

А тут – извините. Такое не прощается.

Второй выстрел разорвал тишину. Михайла оборвал крик и утробно завыл, схватившись за живот.

Патрик Гордон не стал ждать команды, понимая, что Софья может и забыться от ярости.

– Кто желать… еще ругать… царевен?!

Нервничая, Патрик позабыл все русские слова, коверкая их как попало. Но народ понял. Глухо заворчал, но было уже видно – бунт не состоится. За отсутствием лидеров.

Один валяется с простреленной головой, другой глаз оплакивает, третий… откачают ли? При отсутствии антибиотиков… ежели только лично Богородица припожалует. Но это вряд ли. Зато воет, хватается за живот, кровью плещет, кишки ползут из раны – оч-чень убедительное зрелище, знаете ли. В любые времена – страшно.

Сейчас надо бы сказать им что-то доброе, устыдить… только вот Софья таких слов и чувств не находила. Хотелось пулемет. И жать на гашетку, пока не кончатся патроны.

Софья вытащила из-за колонны Питирима.

– Ну!

Хотя с каким удовольствием она бы и его огрела плетью! Судя по творожной физиономии и трясущимся коленям – под рясой видно было, – на патриарха рассчитывать не приходилось.

Помощь пришла, откуда не рассчитывали.

– Да что ж вы творите-то, православные?!

Едва не разнеся ворота, загоняя коней и людей, Ежи тоже поспел вовремя. А с ним и протопоп Аввакум. Который выбрался из возка – и вовсю пользовался преимуществами роста и голоса.

Особенно последнего. Чего уж там – отбитые бока болели безудержно, так что взвыть хотелось. И весьма нехристиански убить всех виновных.

– Царя убили мученической смертью, а вы его убийцу отстаиваете? Каина на царство хотите? Как же вам не совестно-то?!

Перебить протопопа не рискнул никто. А Аввакум медленно двигался к крыльцу, поддерживаемый под руки двумя царевнами. И – стыдил всех. И ведь действовало.

– И как вы можете, и что вы – глупее баранов, что вам первый Тараруй уши-то затоптал, и своей головой думать надобно, Русь и так плачет, а вы еще горя добавляете, а вам горе – супостатам радость, и царевич сейчас православных людей у нехристей отбивает, а вы его в спину ударить хотите…

Да, в толпе были и специально нанятые крикуны и подстрекатели. Но казаки уж больно нехорошо поглядывали по сторонам, пистоли явно были готовы к бою, а стать третьим никому не хотелось.

Толпа распалась на отдельные личности, не успев сформироваться в голодного хищного монстра. И жить этим личностям хотелось. Очень.

А Аввакум, дорвавшийся до народа, продолжал стыдить, проповедовать и отечески увещевать.

Софья, понимая, что она тут и даром не нужна, кивнула казакам.

– Тараруя в допросные подвалы, крикунов тоже.

А сама опустилась на колени рядом с Афанасием. М-да…

С таким здоровьем в политике не место, вон, губы синеватые, как бы инфаркт не хватил…

– Все в порядке. Лежите и не двигайтесь, сейчас вас перенесем в покои, будем лечить. Иначе дядя Воин мне в жизни не простит… Да, все хорошо. Бунт не состоится.

И перекрестилась. Выдохнула.

Сама бы тут улеглась, ей-ей…

Летела, как сумасшедшая, а ведь опоздай она, растерзай толпа Ордина-Нащокина… она бы в жизни себе не простила. Да и толпа…

Как тигр-людоед, эта зверюга становится по-настоящему опасна, отведав крови. Вот тогда могли и в Кремль ринуться, и Милославских повытаскивать, и Любаву растерзать…

Могли.

Не случилось – и ладно.

Пальцы девушки сжались на рукояти камчи.

– Они мне за это ответят, – поклялась она, еще не зная кто. – Кровью ответят, до последнего человека. Никому не спущу…

За неимением времени слуги переносили Афанасия в покои к самой Софье, звали Блюментроста, а сама Софья медленно шла по коридорам Кремля. И плеть так и была зажата в пальцах.

Алешка до осени не вернется.

Я здесь практически одна.

Я выстою. Богом клянусь – я справлюсь!

– Сонюшка!!!

Софья вздохнула и крепко обняла за плечи царицу. Та хоть и стояла на ногах, но видно было, что ее чем-то дурманным опоили. И сзади ее поддерживали Софьины девушки, серьезно глядя на царевну – ладно ли?

– Любавушка, ты в порядке? Володя как?

– Сонюшка, Алеша умер…

Софья, насколько могла, мягко отстранила царицу от себя.

– Я знаю, маленькая. Мне тоже плохо и больно.

– А… там что?

– Там все в порядке. Покричали и разошлись. – Софья даже попробовала улыбнуться. Получилось.

Правда, глаза оставались заледеневшими, но до того ли было сейчас вдовой царице?

– А…

– Любавушка, милая, послушай меня. Ты сейчас должна сделать то, чего от тебя хотел бы муж. Больше всего на свете.

На заплаканном личике изобразилось внимание.

– Ты сейчас идешь к Володеньке и остаешься с ним. Ты не можешь бросить сына. И не можешь потерять ребенка. Ты поняла?

– Сонюшка…

– Ты же не хочешь предать мужа?

Любава замотала головой.

– Вот и чудненько. Иди к ребенку и не думай ни о чем плохом. Я здесь, я рядом, а значит, с вами ничего страшного не случится. Все будет хорошо.

– А ты…

– А я сейчас дела улажу и приду.

Любава кивнула. Софья бросила взгляд на девушек за ее спиной и поманила пальцем Феню.

– Чуть что – к Блюментросту. Казаков пришлю для охраны и чтобы никто и ничто… Всех в шею гнать, кроме меня и царевен!

Феня кивнула. Усмехнулась:

– Вовремя вы, государыня. Они б нас растерзали…

Своим девушкам Софья такие вольности спускала.

– Да и вы не подвели. Умницы, девочки. Благодарю за службу!

Признательные взгляды стали ей ответами. Она не говорила о награде, ни к чему. Девочки без того знали, что их не оставят милостями. И Софья продолжила путь.

Перед дверью на миг замешкалась, а потом толкнула ее – и вошла.

Да, там они и были. Бояре, ближники, даже Милославские вылезли, как только опасность миновала. И Иван кинулся к царевне:

– Племянница…

Софью так и потянуло повторить подвиг. То есть – камчой бы ему по наглой морде, и посильнее, и пожестче. Нельзя…

Здесь и сейчас другая драка будет, не руками. Словами придется.

– Почему царицу одну бросили? – волчицей зарычала девушка. – Народ шумит, бунтует, а на крыльцо только Ордин-Нащокин вышел? Только он один не предал?

Милославский отшатнулся, упал на колени.

– Не вели казнить, государыня!

Софью вдруг посетило чувство дежавю. Хоть и не похож был Иван на обаятельного Жоржа! Ей-ей, еще минута – и она бы себя почувствовала Буншей. «Ты что же, сукин сын, самозванец, делаешь? Казенное добро разбазариваешь?»

И это помогло ей взять себя в руки. Шла сюда – кипела от гнева, боялась рот открыть – такого бы наговорила, что держись. А сейчас заулыбалась. Чуть отпустило.

– Значит, так, бояре. Пока мой брат не вернется – я никому бунтовать не дам. Кто из вас Хованскому споспешествовал, я еще разберусь. Одно обещаю твердо – невинные не пострадают. Ежели кто мне захочет на виновников намекнуть – выслушаю. Кто недруга своего огульно оговорит – казню. И ежели думаете, что я не разберусь… думайте… Государя похоронят, как и положено, в Архангельском соборе. А сейчас все вон отсюда. Пока во всем не разберусь, дворца никому не покидать. А ежели уйдет кто – посчитаю изменником и казню сегодня же.

Бояре чуть поворчали, но комнату очистили. Поняли, что сейчас сила не на их стороне. Да и то сказать – если б полыхнуло…

Не один ведь раз уже вспыхивало, хорошо всем были памятны последних лет бунты, один Медный чего стоил…

Софья подошла к телу отца. Посмотрела грустно. Духовник молился рядом.

– Государыня?

Софья сделала жест рукой. Мол, не обращай на меня внимания. А сама – смотрела.

Как же люди меняются после смерти. Вот он жил, говорил, двигался… а сейчас его – нет. Вообще. И нигде не будет.

Но она – есть. И она обязана дождаться брата.

Софья перекрестилась, опустилась на колени у тела отца. И вдруг ей пришла в голову простая мысль.

Именно сейчас она… может… Может стать императрицей.

У нее есть войска, есть верные люди, есть… да много чего есть. Она может и захватить власть, и удержать ее…

И править долго. Почти как Елизавета Английская. Братья и сестры ей не помеха. Алексей?

Даже если он и вернется… да кто сказал, что на него нет ни яда, ни клинка? Милославские ее поддержат, Стрешневы, Морозовы, да много кто – всех перечислять до завтра достанет.

Она может и сесть, и удержаться, и править.

Власть.

А… зачем?

Софья чуть улыбнулась, произнося слова молитвы. Губы действовали сами, независимо от разума.

Вот для чего ей эта власть? Власть одинокая, несчастная и ненужная, по большому-то счету? Чтобы жить, как захочется? Так она жить в любом случае не сможет. Над царем столько всего властно – даже Елизавета так и осталась королевой-девственницей, зная, что замужество лишит ее если и не всех прав, то очень многого.

Чтобы править?

Власть ради власти? Бесплодная власть?

Наверное, кто-то скажет, что это наслаждение. Управлять чужими судьбами, чувствовать себя Богом… Как же это жалко…

Софья усмехнулась еще раз.

Власть ради самой власти бесплодна, как бриллианты в пустыне. Они там просто не нужны. Там другая ценность – вода. А для нее…

Она никогда не зарабатывала деньги ради денег, не искала власти ради власти. Она всегда старалась ради чего-то еще. В девяностые – это был азарт, веселье схватки, игра ума, состязание, победа. Но мало того – она боролась за достойную жизнь для своей семьи. Боролась вместе с мужем. Это – иное.

Сейчас же… она делала все, чтобы не оказаться в клетке. Воспитывала брата, строила, учила, искала, развивала… но ведь не ради пустой власти?

Нет. Ради родных и любимых. Тех, кто таковыми стал за эти годы.

Ей один шаг до власти. И эта власть ей просто не нужна.

Софья договорила молитву, перекрестилась и поднялась с колен.

– Делайте, что должно.

– Похороны…

– Я все устрою.

Софья еще не знала как, но она наведет тут порядок. Все двери перекрыты людьми Гордона и Володыевского, змея не проскользнет – и не выскользнет. А значит, стоит начать с допроса господина Хованского. Хоть узнать, кого еще хватать.

* * *

Есть ли в Кремле пыточная?

Обижаете! Если есть Кремль – есть и пыточная. Факт.

В данном случае она была в подвале Тайницкой башни. Вот там и приняли Ивана Хованского с распростертыми объятиями. Туда и заявилась Софья.

Палачи… ошалели. Дьячки, которые записывали показания, – тоже. Да и стражники…

Своим поступком царевна растоптала все существующие нормы поведения и правила приличия. Но сейчас ей это было безразлично.

– Что с Хованским?

Палач повел головой в сторону – и Софья увидела.

Висит, голубчик, пыточная – так получилось – освещена не слишком хорошо, но на дыбу его уже вздернули, хоть пока и не растянули. Ну да всему свое время.

– Готов супостат, государыня, – пискнул один из писцов.

Софья удовлетворенно кивнула. Не была она кровожадной, но сколько этот скот наделал, а сколько еще хотел… да его бы на клочья рвать! Медленно!

– Занимайтесь. Чтобы все рассказал, от и до. Да не сдох раньше времени.

– Исполним, государыня, – прогудел один из палачей – здоровущий, косая сажень в плечах, мужик. – Приказ бы нам…

– За приказом дело не станет.

Софья самолично присела к столу, повертела в пальцах корявое гусиное перо и быстро набросала пару строчек на пергаменте. Подписала, капнула сверху воском и приложила свой перстень.

– Делайте что потребно. Мне нужно знать, кто убил моего отца, кто подбил его на бунт, кто участвовал вместе с ним…

– Да, государыня царевна.

– Как узнаете – сразу же мне все несите. Я брату отпишу.

– Дык… ночь ведь, государыня…

– А хоть бы и глухой ночью, – усмехнулась Софья.

Хованский что-то мычал сквозь кляп. Софья не поленилась, встала, подошла к нему. М-да, то еще зрелище, морда опухла, один глаз закрыт, второй едва открыть можно – и будет ему еще веселее, это точно.

– Что, князь, допрыгался? Советую рассказывать все, как есть, не упрямиться. Моего отца убили, меня убить пытались… так что пощады тебе не будет. Расскажешь все как есть – пойдешь на плаху неизломанный. Солжешь – и до костра своими ногами не дойдешь. А лучше – до кола. Подыхать ты у меня до-олго будешь. И мучительно. И род твой пресеку. Весь.

Она не лгала, ни капли не лгала. И, судя по лицу Тараруя, он понял.

Не испугался бы Иван Хованский просто так. Но вот несоответствие формы и содержания… Царевна ведь! Ей бы по садику гулять с цветами диковинными, яблочки кушать с золотого блюдца да шелками шить, а она?

Таких и в древности-то единицы встречались, а уж сейчас! Темные глаза царевны в полумраке светились красными огоньками. Конечно, это отражался огонь жаровни, на которой калились инструменты, но Хованский сейчас этого не понимал. И чудилось ему в полумраке, что не царевна то, а нечистая сила, от коей не спастись. И потел он так, что от вони ничего не спасало.

Страшно.

Софья молча развернулась и пошла к выходу. За ней неотступно следовало двое девушек и два охранника. Мало ли кто? Мало ли что?

Софье предстояло многое переделать.

Узнать, что толпа уже разошлась, и отправить соглядатаев – пусть разведают, что и как. Кто был, кто бунтовал… эти полки потом расформируем и разошлем к чертовой матери! От Сибири до Крыма! Пусть на передовой искупают вину.

Приказать Патрику Гордону занять Москву своим полком и патрулировать улицы.

Переписать всех стрельцов, которые не предали. Из них отдельный полк создадим, им и на Москве дело найдется.

Поставить Ежи Володыевского военным комендантом Кремля. Алексей Алексеевич вернется – тогда сам решит, что и как, а у нее доверия ни к кому нет. Где были охранники, жильцы, рынды и прочая шелупонь, когда тут бунт назревал? Под кроватями прятались?

Так в слуги их и разжаловать, пусть и далее пыль вытирают!

Повидать патриарха и сухо поставить его в известность, что он не оправдал царского доверия. Пусть теперь хоть на похоронах не опозорится. А пока – шагом марш в храм и настраивать священников. Пусть прихожанам объясняют, что в то время, как государь ведет кровопролитную войну, стараясь, чтобы та к ним в дом не пришла, отдельные подонки развязывают братоубийственную рознь… И с оными подонками надо поступать оч-чень решительно. За это никакого наказания не будет.

Слово и дело – и на правеж их!

А ежели так не дойдет… В принципе война ж дело ненужное, пока не на твоем огороде – надавить, что не просто так государь воюет, а с нехристями за веру православную. И точка.

Повидать Ордина-Нащокина и чертыхнуться.

Анна сидела рядом со свекром, и лицо у нее было… опрокинутое.

– Что?

– Соня, все плохо. Пока…

Софья покосилась на Афанасия, который был в сознании и явно их слышал.

– Блюментрост?

– Запретил Афанасию даже говорить… мол, малейшее усилие…

Софья вздохнула. Прикинула… ну да. Сейчас ему порядка шестидесяти восьми лет. Даже для XXI века серьезный возраст, а уж тут…

– Значит, так, тетя. Письмо напишешь сама, я гонца пришлю. Отца более нет, брат пока еще не приехал, так что моя власть. Хватит тебе с Воином Афанасьевичем по углам прятаться. Слышите, дядька Афанасий? Анна официально будет опекать своих детей, пока Воин сражается в Крыму. А как вернется – так пусть кидается Алексею Алексеевичу в ноги и просит о свадьбе. Брат разрешит. А коли не… – голос у Софьи все равно дрогнул, но она только сильнее выпрямилась. – Так вот. Коли брат не вернется или что с сыном вашим случится, тетка Анна все равно будет детей опекать, им все имения рода перейдут, никто к ним лапы не протянет, никакие родственники. Так что лучше поправляйтесь. И еще. Я прикажу сегодня ваших мелких в Кремль перевезти. И сама сюда переберусь. И учтите – вы все сделали правильно. Народ разошелся, а если бы не вы, могло бы не хватить времени. Так что вы – герой. Вы сегодня нас всех спасли.

Афанасий чуть моргнул ресницами в знак благодарности. Софья видела, что даже это усилие ему дается с громадным трудом. Перенапрягся дедушка.

– И Блюментроста не слушайте. Я бы на вашем месте из принципа выздоровела.

Еще одно движение ресницами. Софья коснулась пергаментной сухой руки мужчины.

Холодная. Да и…

Что-то подсказывало Софье, что от этого удара Афанасий уже не оправится.

Но ведь умрет он в своей постели! А не под ногами, кулаками и копьями разъяренных стрельцов.

Нет уж!

Хватит с нее этой вольницы! Анна смотрела серьезно.

– Сонюшка, так ведь венчаны мы уже, второй раз же нельзя…

– С этим пусть попы разбираются. Тетя, а как ты себе представляешь тайную свадьбу царской дочери? И я об этом объявить должна? Сожрут ведь! Блудом попрекать будут!

Анна поднесла руку к горлу.

– И то верно… так что ж теперь, Сонюшка?

– Сиди покамест с тестем, как оправится, там и думать будем. Но ты учти, что свадьбу будем играть широко и весело. Как говорится, не можешь спрятать – клади на видное место.

Софья поцеловала тетку и вышла вон. Хоть обдумать что и как… ага, размечталась! Не Кремль, а двор постоялый, проходной и провозной!

– Соня! – Тетка Татьяна.

– Все в порядке?

Тетка выглядела спокойной и довольной:

– Народ слушает Аввакума.

– И долго еще он будет метать бисер перед свиньями?

– Стыдить он их еще долго будет. А вот устыдятся ли…

– Если что – поможем. Тетя, на тебе весь этот бабский зверинец.

– Соня?

– Любава сейчас всем этим заниматься не сможет. Она в тягости, к тому же нерешительна, сама знаешь. А вот ты можешь всем объяснить, кто тут главный. Занимайся. Вся женская часть Кремля на тебе.

– А ты?

– А на мне будет мужская часть.

– Соня! Ты с ума сошла?! Это же…

– Попрание всех традиций. Размазывание моей репутации. Да и как еще меня слушаться будут. Знаю. А кто еще? Мальчишки, что ли? Феденька с Ванечкой?

Татьяна прикусила губу. А ведь и верно.

Некому. Сопливы еще племянники. Как ни странно признавать, но только у Софьи хватит и сил, и решимости, и… ведь по трупам пойдет, коли надобно. А и… пусть пойдет! С Татьяны хватило ночного боя. Куда только и милосердие делось?

– Справишься?

Софья усмехнулась. Зло и насмешливо.

– До Алешкиного возвращения. А там пусть сам разбирается, ежели кого успеет помиловать.

Это она уже решила. Пусть она будет плохой, а Алексей – добрым и хорошим. У нас же вечно так! Человек может быть хорошим только при сравнении. А сама Софья может продержаться до осени, только если будет рубить головы направо и налево. И – продержится.

– Вернулись бы, – отвечая ее мыслям, вздохнула Татьяна.

Софья сделала два шага вперед.

– Тетя, – попросила почти шепотом, только чтобы Татьяна слышала. – Отпиши Степану. Расскажи о ситуации, я тоже Алешке отпишу, надо будет, как Степан приедет, замуж тебя выдавать. Жизнь не кончается, а тебе семья нужна, дети, дом свой…

Татьяна запунцовела так, что алым даже по шее метнулось.

– Сонюшка…

– Отпиши, тетя. И начинай гонять всю эту бабью свору. Будет что вспомнить замужней женщиной.

Татьяна усмехнулась:

– Ох и лиса ты…

А Софья того и добивалась. Скорбеть не время – потом поплачем. Жизнь продолжается, и ей не плакальщица над братом нужна, а союзница. Что и получится в результате.

Софья подмигнула тетушке и решительно направилась распоряжаться насчет похорон.

* * *

Анфим Севастьянович смотрел на крепость Кинбурн.

Да, высокая. Но…

Пушечный выстрел в качестве «здравствуйте, к вам гости» вполне подошел. Ядро громыхнуло в стену. По ней забегали, засуетились. Можно бы вступить в бой. Сделать насыпи, размолоть стены в труху.

Можно. Только – не стоит.

Кинбурн слишком близко к планируемой границе. Эта крепость им самим нужна как русский форпост. И гарнизон тут будет значительный. Ее укреплять, а не разрушать надо.

Так что пришлось поднимать белый флаг для переговоров и ехать поближе к стене.

Там парламентеров заметили и тоже махнули белым полотнищем – мол, давайте поговорим. Не прошло и получаса, как на стене появился турок.

Ферхад-паша, комендант Кинбурна.

Хитрово смотрел на него с безразличием опытного мясника, разглядывающего сотого барана. Резать? Пустить на племя? Нагулять жирок?

Кажется, турок это почувствовал. По полному, лунообразному лицу под чалмой струился пот.

– Почь…чем пожаль…

Кажется, это было «почто пожаловали?». Ну-ну…

Анфим Севастьянович кивнул толмачу. Кстати – одному из царевичевых воспитанников, именем Филимон. Мальчишка открыл рот и разразился длинным приветствием, которое сам Анфим понял с седьмого на десятое. Кажется, паренек восторгался храбростью и удалью паши, желал ему всего самого наилучшего и призывал на него и его семью благословение пророка. Как-то так. С другой стороны – война ведь не повод хамить противнику?

Паша, чуть пришедший в себя после приветствия, тоже открыл рот. И тоже выдал ответную речь не короче. Минут десять они просто переговаривались, обмениваясь любезностями. Воин не торопил парня. Пусть так, если принято…

Но наконец они перешли и к делу. И паша поинтересовался, что привело храбрых русских воинов под стены его ничтожной крепости.

Юноша перевел это боярину – и мужчина кивнул:

– Скажи, что мы пришли с войной. И предлагаем ему почетную сдачу. Мы выпустим его со всеми людьми – и пусть уходит в Очаков. Мы можем взять Кинбурн. Но нам не хочется сначала рушить, а потом восстанавливать крепость и зазря класть людей. Я знаю, их тут тысячи полторы. Нас же более пяти тысяч. Они погибнут без чести и смысла.

Филимон послушно перевел туркам сие рассуждение. Паша задумался – и принялся что-то говорить.

– Не соглашается.

– А ты еще раз скажи, что мы их перебьем.

Филимон кивнул. Торговаться его учить не надо было. Уже обучили. Причем – по самому жесткому методу. Голландскому. Так что следующие полчаса под стенами крепости шли переговоры. Турок сначала сомневался, что крепость возьмут, потом прекратил юлить и согласился, что – да, сопротивляться глупо.

Но где гарантии?

Честное слово Анфима Севастьяновича убеждало мало – турки пока с ним не сталкивались настолько тесно. Хотя лгать мужчина не собирался.

Пусть оставляют крепость и уходят с тем, что могут утащить на себе.

Казна? Пес с ней.

Рабы? Вот рабов извольте оставить. Мы, православные, в этот поход и пошли, чтобы их освободить.

Лошади? А к чему вам там лошади? Да и не ваше это, скорее татарское. Так ведь? Вот, а какое вам, паша, дело до татар? Вас еще и похвалят за сохранение гарнизона.

Паша в принципе соглашался с этим. И, поломавшись, все-таки согласился сдать Кинбурн.

Анфим Севастьянович довольно кивнул:

– Молодец, Филимон.

Парень довольно усмехнулся. Ну да. Сначала турок требовал, чтобы их не просто выпустили из крепости, но сделали это со всеми рабами, пушками, казной, и вообще – чуть ли не на руках донесли до Очакова. В отместку ему парень требовал, чтобы турки оставили в крепости все. Разве что кроме нательного белья – а то стирать его неохота. И шли сами пешочком… к Очакову. Сошлись на вполне приличном варианте – и со следующего утра началась сдача крепости.