Текст книги "MUSEUM (Золотой кодекс)"

Свиток шестой. Брат Джиованни
(продолжение)

Внутри было тепло, даже душно, приветливо мерцали угли огромного очага.

По всему полуосвещенному факельным огнем помещению разносились гулкие голоса монахов, сидящих здесь по десять человек за одинаково длинными, как будто бы наскоро сколоченными из тяжелых и темных деревянных досок столами и на таких же грубо сработанных лавках.

Перед каждым монахом лежала круглая хлебная лепешка с разложенными на ней дымящимися кусками мяса, рядом – простая глиняная чашка. Монах, сидящий неподалеку, с шумом выпил из чашки бульон, наполовину утопив пальцы, затем выгреб из чашки какое-то варево и отправил его в рот.

По центру стола были выставлены огромные глиняные кувшины, наполненные местным вином и водой из монастырских колодцев. Прямо на столе, в небольших углублениях, вырезанных в древесине столешницы, размещались криво нарезанные куски свежего желтого сыра, вперемежку с ворохами листьев свежей зелени и перьев зеленого лука.

К столам подходили слýжки, выкладывали на стол лепешки, подносили кувшины. Шагов слышно не было – весь пол был укрыт плотным слоем соломы, жухлой истоптанной травы и мелкого мусора.

И степенно беседующие монахи, с их строгим и сдержанным апостольским обликом, и сама обстановка таинственного монашеского помещения напомнили мне «Тайную вечерю» Тинторетто, полотнами которого я любовалась в сумрачных и спасительно прохладных музейных залах Венеции.

Венеция, она же Византия, – исчезающая, гаснущая, тревожная красота…

Над монахами, не спеша обедающими в трапезной, летали сонмища мух и ос, на которых попросту не обращали внимания, и повсюду разносился божественный аромат свежего жареного лука и свежайшей баранины, запеченной на вертеле. Она сочилась густой кровью и была нанизана невероятно большими кусками на вертел, закрепленный над угольями старинного и просторного очага.

В большом котле, над отдельной жаровней, варился бульон, и я увидела, как монашек-служка при помощи деревянной лопатки погрузил в него с огромной доски темное месиво, состоящее из овощей и грубо нарезанной зелени.

Аромат был хорош, словно на кухне какого-нибудь уютного семейного итальянского ресторана, где готовят по-настоящему, любят хорошую еду и ценят своих драгоценных клиентов и после посещения которого говоришь с улыбкой «Grazie e arrivederci!»[79]79
  Спасибо, до встречи! (Ит.)


[Закрыть].

А на самом же деле хочется крикнуть «Bravo, bravissimo!» умельцу-повару, который приготавливал для вас весь вечер на гриле свежайшую рыбу и овощи, привезенные из Италии, а завершил свое кулинарное колдовство каким-нибудь заманчивым десертом из манго, изобретенным специально для вас…

Мне вдруг стало весело, и я ощутила, что тоже порядком проголодалась после этой немыслимой и сумасшедшей погони! Вот сейчас бы какой-нибудь добрый самаритянин поставил передо мной белоснежную фарфоровую тарелку, а на ней бы красовалась парочка хорошо прожаренных бараньих стейков, щедро сдобренных и пролитых сицилийским оливковым маслом и соком лимона с солью – совсем как в моем любимом итальянском ресторане La Mozarella!

А в придачу к этому можно и глоток какого-нибудь благородного напитка или, еще лучше, просто чистой и прохладной колодезной воды! Да, и вилку с ножом не забудьте!

Пожалуй, я уже была готова обойтись и без вилки, лишь бы пытка этой затянувшейся прогулки закончилась.

Сандерс уселся за свободный стол, плохо освещенный и стоявший несколько в стороне, и взглядом пригласил меня последовать его примеру, что я, без особых раздумий и колебаний, немедленно сделала.

Мы сидели друг напротив друга. Сандерс, медленно подняв голову, устремил на меня взгляд из-под своего монашьего клобука, и я вздрогнула!.. Холод волнами прошел по моей спине еще и еще раз, с такой силой, как будто с меня заживо сдирали кожу.

Это был не Сандерс. Господи, куда меня занесло?! А как выбираться? И выберусь ли я когда-нибудь отсюда или так и пропаду в этом странном монашеском зазеркалье, откуда и выхода, быть может, нет?

А как же родители, брат, что с нами всеми будет?

Мысли роем – подобно монастырским вездесущим осам – носились в моей голове, я уже готова была заплакать от осознания своей беспомощности.

Мне действительно стало страшно и даже холодно. В полнейшем оцепенении я смотрела на разлетающиеся искры желто-багрового и пышущего жаром очага, возле которого мрачные монахи, в полнейшем молчании, словно бы священнодействуя, сосредоточенно нанизывали куски мяса, сочащиеся густой багровой кровью, на длинные шпагообразные вертела и затем отправляли их на огонь.

Я еще раз взглянула на своего визави. Это был абсолютно мне не знакомый, еще очень молодой человек, с черными и слегка вьющимися, как у итальянца, волосами, невероятно похожий на Сандерса и еще, пожалуй, на Этельстана из Vikings…[80]80
  «Викинги» (англ.) – канадско-ирландский сериал.


[Закрыть]

Да что там, просто вылитый Сандерс, если бы не его глаза. Они были не синие, как я привыкла видеть у своего стремительного, подобно майскому ветру, и столь же непостоянного друга, и даже не серые, а угольно-черные: два блестящих и всё продирающих буравчика, нацеленных прямо на меня.

Внезапно мой молчаливый собеседник улыбнулся уголками губ, и мое напряжение немного спало. Ну не может же быть, чтобы одна-единственная прогулка, чтобы следом, чтобы Сандерс…

А может быть, я ошиблась в этом неверном факельном свете и это все-таки Сандерс? Именно Сандерс и есть тот самый таинственный гость дома с готической надписью, что мы, подобно двум ротозеям, обозревали с графским потомком Янушем? Или – еще хуже – он и есть убийца?..

Да где же я, в конце-то концов, что за наваждение?!

– Ты голодна? – вежливо спросил монах.

– Да. Очень! – честно ответила я.

– Сейчас нам принесут жаркое, ты будешь?

– Да, пожалуй, и еще, если можно, стакан воды. – Я понемногу начинала приходить в себя.

«Сан-Пелегрино», думаю, тут не подают, а в остальном – очень мило! Что ж, похоже, положено начало новой традиции – в ресторане ли, в монастырской ли трапезной – упорно заказываю только чистую воду. Просто не девушка, а мечта поэта или, что точнее, бедного студента, которыйо трюфелях и прочей изысканной снеди знает только из книг по гастрономическому искусству. Ладно, ждем-с.

– Ты знаешь, кто я?

– Нет. – Я качнула головой, всем своим задумчивым видом демонстрируя, что знать это мне совсем необязательно. Но кто же этот таинственный монашек?..

– Я живу здесь, при монастыре, я монах. Меня зовут Джиованни Поло.

– Ты итальянец? – Мой вопрос был из разряда очевидных, но мне хотелось еще кое-что узнать. – Ты не родственник, часом, известному морскому путешественнику Марко Поло?

– Нет, думаю, нет, хотя у меня есть двоюродный брат Марко, он сейчас гостит у моего отца в Солдайе. Мой отец и отец Марко вместе занимаются торговлей, и у нашей семьи там несколько больших домов, – сообщил Джиованни напоследок, и, как мне показалось, не без гордости.

– Значит, погостить или отправиться в отпуск летом есть куда? – спросила я, осторожно пригубив воду, которую Джиованни налил мне из кувшина в большую глиняную кружку.

Вода оказалась необыкновенно вкусной, как будто была взята из чистейшего горного родника, а может быть, так оно и было, кажется, здесь неподалеку протекала река. Ну что же, на отравителя в духе высокого Средневековья мой собеседник не похож. И в конце концов, его фамилия Поло, а не Медичи, так что без тени сомнения приступим к трапезе!

Мы улыбнулись друг другу.

– Да… – Он еще раз улыбнулся. – Я люблю свою семью, они все очень славные и добрые люди. Братья драчуны немного, особенно Марко! Он такой вспыльчивый! Мы с ним в детстве все время дрались.

– А где прошло твое детство? – Мне было интересно, и неопределенность уже не пугала как раньше, а затягивала с новой силой.

– В Венеции… Люблю этот город, очень там красиво… – Он задумчиво водил указательным пальцем по столу, как будто припоминая очертания «ста островов», на которых стоит его – и мой! – любимый город.

– Мне тоже там очень понравилось, Джиованни! Я была там несколько месяцев назад… – начала я и тут же остановила сама себя.

Какое там, несколько месяцев назад! Попробуем разобраться, призвав на помощь все свои знания по истории и одновременно дедукцию. Так-так, постойте! Братья Поло, морские путешествия, Венеция, Киммерия, Солдайя – нынешний крымский Судак – откуда и началось достославное путешествие Марко Поло…

Короче говоря, если меня не подводит моя девичья память и наш университетский профессор мировой истории, драгоценнейший Николай Александрович, то я сейчас в тринадцатом веке!

Mamma mia!.. – я едва не закричала от волнения и испуга, и почему-то по-итальянски. А выбираться-то как?..

Но Джиованни был уже занят вкусным ужином, который нам наконец-то принес один из молчаливых монахов, и поэтому не обратил особого внимания на выражение потрясения, думаю, отчетливо читающееся на моем лице.

Нам принесли две еще горячие – видимо, только что из печи – хлебные лепешки и положили на стол.

На лепешку перед Джиованни монашек молча выложил из глиняной чашки шмат ароматного горячего мяса, с хрустом разорвал пучок зелени и положил рядом. Поставил пустую чашку на лавку, вытащил из-за пояса короткий нож с широким стальным лезвием и, придерживая рукой принесенное мясо, отрезал кусок, переложил на другую хлебную лепешку и так же молча пододвинул ее мне.

Да уж, без церемоний! Ладно, и на том спасибо.

– Ну и что тебе понравилось в Венеции больше всего? – весело спросил монах, своим небольшим, острым ножом снимая с кости и разрезая на мелкие куски все еще дымящееся огнем очага мясо на своей и моей лепешке.

Я осторожно попробовала первый небольшой кусочек, сдобренный пряным соусом. Баранина на косточках оказалась необычайно свежей и сочной, и, решив, что гастрономическое удовольствие вполне возместит недостаток этикета, я с аппетитом принялась есть.

– Ты не ответила, что тебе понравилось в Венеции, – терпеливо повторил свой вопрос мой сотрапезник.

– Горячий шоколад на Sciavoni[81]81
  Набережная в Венеции.


[Закрыть]. Лестница в городской больнице и еще деревья вокруг нее – как они шумят. Музей Коррер. Красивое чуть мерцающее ожерелье, которое я купила в Музее стекла, – из серебристого бисера и стекляруса, чудная работа настоящего мастера!.. – выпалила я, как будто выучив наизусть перед тем эту фразу.

– Да, это они могут… – задумчиво протянул Джиованни, на миг отвлекаясь от еды и неспешно, с видом знатока – ох уж эти итальянцы! – оглядывая меня. – У нас в семье тоже есть художники и даже мастера ювелирного искусства. Но тебе это не нужно, ты и так красивая девушка. Зачем тебе еще украшения? – он пожал плечами и вернулся к еде.

– Спасибо, Джиованни, но… – Я смутилась, но объяснять и развивать тему далее не хотелось. Да что вы вообще понимаете, мужчины? Знаете ли вы, что это – ощущение драгоценного кольца на пальце, которое было создано прекрасным ювелиром в единственном экземпляре – и только для тебя одной! Какие это дарит эмоции, как меняет настроение всего дня или – одной-единственной, но такой важной встречи!

– Ювелирное искусство – это музыка, заключенная в камне. – Джиованни задумчиво смотрел на пылающий очаг, где на вертеле уже жарился новый кусок мяса. – Я когда-то тоже хотел стать ювелиром, но не получилось.

– Почему? – Мне действительно хотелось это знать, мой скромный и аскетичный собеседник был мне интересен.

– Это очень тяжелая, кропотливая ежедневная работа, и такая жизнь несовместима с Богом и служением Ему! Я хочу строить свой Храм на Истинном Камне, и камни земные – даже самые прекрасные аметисты, смарагды, лалы или сапфиры – мне для этого не нужны! – Джиованни с вызовом смотрел прямо на меня, и в его оливково-черных блестящих глазах отражался огненный вихрь очага…

 

Сквозь аметистов темных россыпь…

Сквозь аметистов темных —
россыпь,
Пробьется ль —
камнем безымянным…
 
 
Под кожей прибалтийских сосен
Зерном ли вызреет янтарным,
Нутро раскрывшееся —
дру́зы[82]82
  Дру́за – группа сросшихся кристаллов.


[Закрыть]
Пронзит – ярчайшими лучами,
 
 
И дикий сад —
под тяжким грузом
Листвы склонившийся —
Словами
Заполнит ли?..
Прибоем лунным,
Грозы рождающейся – светом.
То сердца дрогнувшие струны
Звучат, колеблемые ветром,
 
 
И постепенно затихают.
Помедлив, ставлю многоточье.
Листвы встревоженная стая
Путь продолжает полуночный.
Летят они – глухи и немы,
Сквозь сон и ночи – заточенье:
Времен грегорианских —
невмы[83]83
  Невма (средневек. лат., ед. ч. neuma, от греч. pnéuma «дыхание») – знаки европейской средневековой системы записи музыки; указывали на восходящее и нисходящее движение мелодии, не определяя точной высоты звуков.


[Закрыть],
Чьи мне неведомы значенья…
 

 

LorscH[84]84
  Город Лорш (нем.).


[Закрыть]

Проходит в праздности и лени
здесь жизнь.
Здесь – даль небес чиста…
Подобна смене настроений
Глизаль[85]85
   Глизаль – техника получения глубоких переливчатых цветов за счет нанесения полупрозрачных красок поверх основного цвета.


[Закрыть] старинного холста.
 
 
Так – все, что длилось здесь веками,
Сокроет темное вино,
Иль – затаившееся пламя —
Камина каменное дно
 
 
Укроет так. Ступеней скрипом
Так звук шагов бывает скрыт,
И так – страница манускрипта
Здесь шифры древние хранит…
 
 
Но – ветерком подвернут ворот!
Вновь Сад вздыхает, осиян,
И вновь – в любимый древний Город.
И вновь – в волшебный древний Город
Слетают ветры дальних стран…
 

 

Кофейный ветер
(И снова окна в прошлое открою, где падуя, венеция, покой…)

И снова окна в прошлое открою,
Где Padova, Venezia[86]86
  Падуя, Венеция (ит.).


[Закрыть], покой…
Где море изумрудною волною
Окутывало нас что пеленою…
…Ты веришь, твой портрет сегодня мною
Был выброшен – бестрепетной рукой.
 
 
Остыло сердце мрамором Каррары,
Скол белозубый – и оскала ложь:
Твоя улыбка – белизны Каррары.
Стихов любви, что не для гонорара,
Ты никогда, любимый, не прочтешь…
 
 
О, храм полдневный, где горели свечи,
Где нас с тобою не было – и нет…
…Горчит печалью мой кофейный вечер,
Слетают тени, золотясь под вечер,
И прошлое кивает мне вослед.
 
 
Сон-Хайдельберг!
Руины замка… Башни…
На тысячу осколков миг дробя,
Стихает Время. Мне уже не страшно,
И не узнать мне, как бывает страшно
В ночи слепой, холодной – без тебя!
 
 
…За окнами – панно дождей.
Продрогшей – слежу, как пляшут свечи на столе.
И стынет Время – корочкой засохшей
В седом июле, в карамельной мгле!..
 
 
…Тревожат тени – глыбы золотой,
Но вечен Город – с Белою Звездой!..
 

Свиток седьмой
(два года назад)

– Привет, Анна! Что ты делаешь сегодня, после лекций? Можно тебя пригласить куда-нибудь?

– Привет! Не знаю, вообще-то домой собираюсь.

– Мы можем зайти к Maurizio, если хочешь. Кстати, ты же, кажется, любишь пиццу? У них готовят настоящую сицилийскую, к тому же Maurizio мне рассказывал, что овощи, оливки, масло и пармезан им завозят прямо из Сицилии, и вино тоже оттуда, местное, очень неплохое.

– Звучит заманчиво, но в другой раз, хорошо? И к тому же, как тебе хорошо известно, я не разбираюсь в вине. Не обижайся, пожалуйста, – улыбнулась я.

Пока мы обменивались репликами, я пару раз без всякого энтузиазма взглянула на моего визави (с которым не так давно познакомилась в университетской библиотеке), продолжая неторопливо перекладывать с небольшого удобного гардеробного столика в свою огромную сумку папки с ксерокопиями книг, которые раскопала сегодня в архиве, тетради, планшет и прочее.

– Ну, давай тогда просто ненадолго зайдем в Cafe&Talk, выпьем по чашке кофе, а потом я тебя провожу домой, хорошо? – Мой собеседник обезоруживающе улыбнулся и хитро прищурил один глаз.

Кофе, конечно, идея неплохая. Но соглашаться на приглашение парня сразу – ну уж нет! Это было делом принципа, noblesse oblige[87]87
  Положение обязывает (фр.).


[Закрыть], если угодно. Репутация девушки из хорошей семьи, как и алиби, должна быть безупречной!

– Можем еще одно интересное место посмотреть, если ты не против, Анна. Не беспокойся, это недалеко! – Логика моего приятеля была причудливой, но он был весел, энергичен и фонтанировал идеями просто не по-детски. Заметил ведь, что я на высоких каблуках, вы подумайте, какая наблюдательность! Вообще же, это ценное качество для мужчины, потому – зачет!

– Ну что ты там опять придумал? И что у тебя за фантазии в голове? – шутливо проворчала я.

– Анна, ты, может быть, помнишь, я как-то тебе рассказывал о Geheimbünde?[88]88
  Тайные союзы, организации (нем.).


[Закрыть] Ну о тех самых тайных студенческих союзах, сохранившихся с XVII века, где до сих пор дерутся на шпагах! – И он, ловко подхватив мою сумку и взяв за руку, мягко потянул меня к выходу из библиотеки.

Мы не спеша спускались по величественной, в стиле позднего барокко, лестнице со второго этажа, где находится вполне современный Lesesaal и где обычно сидят за компьютерами и усердно грызут гранит высокой науки студенты и аспиранты, в том числе и я.

На том же этаже большой темноватый музей библиотеки – единственное спасение от несносной жары в летний сезон! Как же здорово бывает просто побродить в таинственном и торжественном музейном сумраке, среди темно-коричневых деревянных стендов, где под стеклом выставлены и подсвечены тусклым золотым светом редкие книги прошлых столетий из собрания Палатинской библиотеки. Codex Palatinus Germanicus, Codex Manesse (Манесский песенник, Манесская рукопись, или Большой гейдельбергский песенник) с гениальными строфами древних бардов, а также современные рукописи и книги, в том числе и известных преподавателей университета.

В частности – профессора Дмитрия Чижевского, еще одной местной легенды, наряду с Хансом-Георгом Гадамером, у которого учился и мой университетский профессор Геригк, настоятельно советовавший мне посетить выставку.

Просто класс: можно спастись от перегрева неокрепших студенческих мозгов и заодно почерпнуть что-то полезное!

– Ну ладно уж, что с тобой делать! – Я наконец-то улыбнулась и милостиво согласилась. Тайный гейдельбергский союз?! Знает, чем меня можно заманить, хитрец!

– Вообще-то, мне было бы чертовски приятно, если бы такая девушка со мной что-нибудь сделала! – И при этом многозначительном сообщении, сотрясающем последние основы нравственности, мой обаятельный собеседник улыбнулся, окидывая меня оценивающим взглядом с головы до ног. Вот наглец!

Это был Януш, спортивный, очень высокий и светловолосый парень, мой недавний приятель с соседнего факультета, с которым мы время от времени пили кофе в студенческом кафе во время перерывов между лекциями.

Мы спускались, а мимо нас, словно ошпаренные, проносились вверх и вниз другие студенты и аспиранты, держа в руках папки с ксерокопиями, планшеты и ноутбуки, на ходу рассыпая и теряя какие-то листки, торопливо переговариваясь по handy[89]89
  Мобильный (нем.).


[Закрыть] (в Lesesaal это запрещено, особенно если смотритель зала попадется вредный).

Можно было бы, конечно, сегодня еще немного позаниматься, но так хотелось сохранить себя для будущих поколений!

И поэтому через несколько минут мы с Янушем, надев: он – куртку, я – новое и остромодное пальто, – уже покидали величественные стены UB, минуя старинные, темного дерева, остекленные двери главного входа.

Янушу даже пришлось придержать одну из тяжких створ передо мной, и в ту же секунду навстречу резво вбежала стайка молоденьких студенток. Одна или две из них мгновенно и хищновато прищурились, видимо, оценив степень моего продвижения в освоении стиля new look.

Пальтецо-то правильное! Итальянский кашемир оттенка «пыльная роза», большие серебристые пуговицы, тонкая талия обозначена широким кожаным поясом в виде банта. Немножко богемы, чуть-чуть авангарда…

Как говаривала Штурман Жорж в «Мастере и Маргарите»: «Не надо, товарищи, завидовать!»: все же я не студентка-первокурсница и могу себе позволить вещи чуть подороже – из Милана, из Парижа.

И потому, не скрою, мне приятно наблюдать, как похожий на журавля Януш гордо вышагивает рядом со мной, посматривая по сторонам поверх своих «профессорских» круглых очков. Ну ни дать ни взять – суперприз выиграл!..

Конечно, я считала его симпатичным – среди молодых немцев вообще много фантастически привлекательных парней, однако не могу сказать, что именно Януш мне так уж сильно нравился. Откровенно говоря, я находила его немножко странноватым, как и большинство молодых людей с философского факультета.

Тем не менее мы вместе ходили на лекции и иногда в местное кино, проводили часы и дни в библиотеке, собирая материал для будущих диссертаций – у меня по музыковедению, у него – по историографии; занимались платными переводами по случаю, слушали новые CD, активно обсуждали новые фильмы, причем вкусы наши были диаметрально противоположными.

Я, например, очень люблю русское, итальянское и американское кино пятидесятых и шестидесятых, в особенности Феллини и Хичкока, он же считает все творения классиков безнадежно устаревшими и настоятельно рекомендует мне к просмотру сериалы HBO.

Еще один сериал, Vikings, благодаря совету Януша, я все-таки посмотрела, за что ему благодарна: атмосферная вещь да и актеры хорошие. Особенно понравился тот английский молодой актер, играющий монаха Этельстана, впоследствии – друга и сподвижника Рагнара Лодброка.

Помню, мы с Янушем даже поспорили, может ли монах, истинно верующий человек, вот так, в одночасье, покинуть тихую обитель монастыря и устремиться навстречу неведомой судьбе, творению жизни в чужой стране, среди людей, с которыми у него нет совершенно ничего общего – ни веры, ни убеждений, ни общих предков, ну просто ни-че-го!

Януш убеждал меня, что это возможно, мне же – пусть и не случившаяся в реальности – история Этельстана казалась некоей натяжкой, на которую нельзя ссылаться как на прецедент.

Хотя…

Может быть, подобные истории и случались – например, в Лоршском монастыре, расположенном всего в двадцати минутах езды от нас.

…Мы просто болтали обо всем, что в голову придет, и вот однажды…

* * *

Януш действительно однажды показал мне старинный и кажущийся абсолютно неприступным дом, увитый густейшим плющом и терновником, – где-то на Святом холме, неподалеку от развалин городского замка, и что-то долго рассказывал свистящим таинственным шепотом.

Мы даже ухитрились, наплевав на неприкосновенность частной собственности и ловко просочившись в какой-то узкий проулок, разглядеть на фасаде каменный герб и побитую временем и дождями, почти несохранившуюся готическую надпись на старо-немецком. Увидели мы и мерцающий свет в одном из окон второго этажа: как мне показалось, это горели свечи.

В зеленовато-синем растворе плотных гардин, окутывающих и все мансардные окна, словно большие хищные рыбы, медленно и косо проплывали продолговатые тени. На мгновение в окне отчетливо возник силуэт человека, кажется, нас заметившего, затем все исчезло и свет погас.

Много позднее, когда вечер уже окутывал сизой дымкой город и янтарные отблески фонарей расчертили на квадраты и ромбы приближающуюся черно-синюю ночь, мы вдвоем приземлились в уютнейшем Сafe&Talk где-то в Altstadt.

Именно здесь продают мой любимый бельгийский шоколад.

Кстати, и профессор Геригк заверил меня, пригласив однажды с однокурсником Дэном перед самым Рождеством в Cafe&Talk, что это самый лучший сорт на свете.

После долгой прогулки по холоду, освежившей и изрядно взбодрившей нас, так хотелось никуда не спешить, уютно расположившись за столиком кафе, застеленным красивой скатертью из алого льна.

Сидеть и просто наслаждаться теплом и ароматом свежезаваренного черного чая с мятой, продолжая начатую во время прогулки беседу о философских аспектах булгаковской повести «Собачье сердце». К слову, у Януша скоро должен был состояться доклад на семинаре у славистов, я вызвалась помочь ему.

– Слушай, Януш, а почему бы тебе не провести comparative investigations[90]90
  Сравнительное исследование (англ.).


[Закрыть] по Булгакову, сравнив его, скажем, с Гербертом Уэллсом?

– Что ты имеешь в виду? Я не понял.

– Ну как что? – я снисходительно улыбнулась. – Мне кажется, что все эти фэнтези: и Уэллса, и Булгакова, да и многих других авторов эпохи постмодерна – имеют в своем генезисе несколько основных идей. Прежде всего, в самом центре стоит ницшеанская идея сверх-индивидуализма, и связана она со всеобщим кризисом личностного начала XX века!

– Слушай, Анна, ты такая умная! Даже Ницше читала… Все русские девушки умные, а ты еще у нас и классическая красавица! – Януш восхищенно вытаращился на меня, хотя, как мне показалось, некоторая ирония в его замечании тоже присутствовала.

– Ты будешь дальше слушать или нет? – Я уже начинала злиться. – Это напрямую связано с имперсональной и бездушной материалистической идеологией, – чеканила я так, что на нас пару раз оглянулись, – полностью отрицающей во имя торжества научной мысли самое главное в человеке, его Geist[91]91
  Дух (нем.).


[Закрыть], духовную сущность!

– Geist? – как-то жалобно моргнул Януш.

– Именно. На смену тонкому, духовному, бесконечно колеблющемуся, сомневающемуся человеку с особым – уникальным, индивидуальным складом ума приходит маркетолог, все телодвижения которого зависят не от работы души – Geist, – а от колебания рынка!.. И это страшно, Януш! – горячилась я, не обращая внимания на слегка удивленные взгляды немногочисленных посетителей Cafe&Talk, обращенные на нас с Янушем. – Это точно такой же фашизм, только в ином проявлении, как и любое ограничение свободы человека. Личность, личность и еще раз личность, именно Творческая личность, свободная, сильная, мыслящая, стремящаяся к абсолютному творчеству, вот о чем я пишу – и в диссертации у Геригка, и в статьях… – Я продолжала свой воинственный спич, но что-то меня отвлекло. Или мне показалось, или и впрямь за окном на мгновение мелькнуло знакомое лицо? Человек заметил нас и пропал, только его и видели. Мне сделалось не по себе, но я упрямо продолжала:

– …а ведь именно тип Творческой личности и определяет, в конечном счете, направление культуры! Януш, проснись! Можешь, кстати, увязать это с лекциями Веронези, думаю, это может быть интересно.

– Каким образом? – Януш наконец очнулся и несколько обалдело уставился на меня.

– Смотри: у Вико существует цикличность культурных периодов, и вот тебе она, пожалуйста, по твоему булгаковскому реферату: загадочное превращение зверя в человека с собачьим сердцем, а затем вновь – возвращение к идиллическому первоначалу! – в симпатичного лохматого пса, лежащего у ног хозяина. Как говорится, свобода быть идиотом нуждается в ограничении. Пес Шарик – Шариков… Профессор Преображенский… И чем тебе не метафора циклических культурных метаморфоз Вико? Думаю, Веронези тебя бы одобрил.

И мы переключились на другую тему. Януш продолжал:

– …Ну как тебе объяснить? Это абсолютно закрытое студенческое братство! Слышишь, Анна? Там, например, до сих пор существует свой дуэльный кодекс.

– О-о… – с большим сомнением протянула я, – вы и это знаете, сэр?

– Допускаю, – веско произнес Януш, не без гордости посмотрев на меня, затем продолжил: – Хорошо, Анна, если ты так хочешь, оставим пока эту тему. Но известно ли тебе, например, что 12 августа 1824 года, после резолюции немецкого союзного собрания, Всеобщий студенческий союз был объявлен распущенным. С тех пор он существовал, конечно, но безо всяких формальностей и обязательств. – Януш, заметив, что я внимательно и с улыбкой его слушаю, взволнованно продолжал:

– Знаешь, Анна, может быть, он так бы и остался эталонным «обществом для кутежа», если бы снова не объединился – в конце 1826 года в Йене в тайный союз. Этот союз опять разделился на две степени: «более тесный союз» и Renoncenschaft[92]92
  «Тесное объединение» (нем.) – организационный и координирующий центр студенческого союза.


[Закрыть], понимаешь?

– И кто такие эти ренонсы? – спросила я уже с интересом. Тема меня действительно увлекла и начинала захватывать: тайные общества, «Магистериум», полуночные собрания, скрытые от постороннего взора темные тропы Старого города. А какую замечательную поэму или цикл стихотворений можно создать об этом – Старая Европа, шпаги, поединки рыцарей, тайные судилища, роковая любовь!..

– Ну, видишь ли, – вдохновенно продолжал Януш, – более тесный союз причислял к своим членам всех тех студентов, которые действительно желали быть принятыми, несмотря на все последствия и репрессии, которые могли произойти и от властей, и от самого академического сообщества! Это были настоящие герои!

– А второй? – Я смотрела на него, и постепенно мне начинал нравиться его энтузиазм, напомнивший школу и бурные споры на уроках истории.

– Второй, ну те самые ренонсы, или отрёкшиеся, о которых ты спросила, – то есть студенты, также искренне преданные студенческой идее, но не решающиеся открыто причислить себя к союзу студентов, и поэтому они принимались в союз лишь спустя некоторое время и по завершении определенных испытаний…

– …обряд инициации, если правильно тебя поняла? – нетерпеливо перебила собеседника я.

– Да, верно, – кивнул Януш с улыбкой. – Как правило, это длилось что-то около четырех месяцев. Каждый месяц в этом тайном союзе устраивалось одно собрание, где избирали старшин и суд чести – органы управления, которые состояли каждый из пяти членов. И знаешь, что самое главное? Без одобрения суда чести ни один студент не мог драться на дуэли!

– Ну и как, дерутся до сих пор? – Я рассмеялась. Мне действительно было весело: меня смешил детский энтузиазм Януша и думалось об отважных и драчливых мушкетерах – Ломоносове, Виноградове и Райзере, когда-то державших в страхе всех марбургских студентов.

– Да, представь себе. В каждой земле – свои правила дуэлей. У нас дерутся, как правило, на шпагах, но без масок, как в других землях, поэтому членов местного союза всегда можно узнать!

– Да ну? – я иронически покачала головой. Просто Гофман какой-то в сочетании с первой редакцией «Доктора Фаустуса».

– Ну да, по шрамам на лице, оставшимся после дуэли! Они их никак не скрывают и, как правило, даже гордятся. А ведь среди бывших членов тайного студенческого союза есть немало персон, ставших известными, в том числе и политиков… – видя мое недоверие, горячился и перебивал меня в свою очередь Януш. – Ведь ты же помнишь, у Веронези на лбу был едва видимый такой шрам, очень похожий на след от удара рапирой!

– Конечно, помню, дорогой Януш, признаков деменции я пока не ощущаю. Подожди, но как это связано… – Мне постепенно передавалось его состояние, и, уже действительно взволнованная и озадаченная, я хотела задать вопрос, но Януш, не дослушав, меня перебил и полушепотом продолжил:

– И еще! Они всегда – ты понимаешь, Анна, всегда! – поддерживают своих и в научной, академической деятельности, и в политической карьере, чего бы это ни стоило… Ведь это – деньги, Анна, огромные деньги, карьерный успех почти мгновенный и… просто не-ве-ро-ят-ная популярность, понимаешь? – тихо и энергично произносил он по слогам, коротко взмахивая при этом правой ладонью, как будто нарезая острейшим ножом твердый швейцарский сыр. Лицо его стало неприятным и жестким, почти оскалившись, с каким-то отчаянием во внезапно погрубевшем и хриплом голосе, Януш произнес:

– Медиа, сети – все твое, человек в один миг становится почти королем, куда там – президентом! Быть посвященным – это все равно что болтать с Тутанхамоном по WhatsApp! Абсолютное могущество, знание древних обрядов, посвящение в мистические тайны ордена – это то, что дается далеко не каждому! Но при этом наступает момент, когда человек, как правило, полностью теряет контроль и над собой, и над своей жизнью. А затем… Происходит какой-то поворот, причем человек даже не осознает, что с ним случилось! Платить нужно за все, и человек дорого платит за эту минуту – точнее, секунду – величия, иногда слишком высокую цену!