Текст книги "MUSEUM (Золотой кодекс)"

Свиток четвертый

– Алло, Анна, где ты? Да сколько же тебя еще ждать?

– Сейчас, Януш, минуту буквально, и я внизу!

– Опять сочиняла свой детектив или стихи писала вместо того, чтобы заниматься диссертацией? – обычно терпеливый, Януш заметно нервничал и сердился.

Наверное, столик заказал для нас где-то в хорошем месте, может быть, даже в Cafe&Talk, а я, как всегда, опаздываю. Какие там академические пятнадцать минут![28]28
  В Германии существует негласная традиция: лицам, имеющим академическое звание – докторантам или профессуре, – позволяется пятнадцатиминутное опоздание, даже с учетом непогрешимой немецкой пунктуальности.


[Закрыть] Все сорок!

– Уже спускаюсь, еще минутку!

– Хорошо, жду тебя внизу, – терпеливейший Януш, благородный граф и потомок баварских рыцарей, несколько сбавил обороты и, похоже, уже не сердился. Видимо, благозвучность моих аристократических речей вкупе с регулярно устраиваемым чтением новых стихов воздействует на него по-прежнему завораживающе.

Наконец – бедный, бедный Януш! – я собрала все вещи и покинула Lesesaal[29]29
  Читальный зал (нем.).


[Закрыть]; на мое место, за столиком возле компьютера, тут же образовалась небольшая стихийная очередь из других студентов, жаждущих приобщиться к знаниям.

Торопливо спускаясь, я тем не менее притормаживала на высоченных шпильках, осторожно обходя парочки и целые группы студентов, оживленно что-то обсуждающих и вольготно расположившихся на огромной лестнице университетской библиотеки, напомнившей мне Эрмитаж.

Ох, и любят господа-первокурсники эту лестницу, и я разделяю их чувства: здесь всегда сумрачно и прохладно, даже в самый жаркий июньский день.

– Heute bist Du so sexy, Anna![30]30
  Анна, ты сегодня такая привлекательная! (Нем.)


[Закрыть] – Януш восхищенно смотрел на меня.

– Von Zeit zu zeit sollte Ich sexy sein…[31]31
  Иногда я должна быть привлекательной… (Нем.)


[Закрыть] – совершенно невозмутимо ответствовала я. Ну подумаешь, надела с утра новое платье! Это милое, но несколько провокационное лимонно-розовое платьице от Givenchy, с голой спиной, было куплено мной буквально вчера, в любимом бутике у Marion.

– Что закажем? – Януш был настроен благодушно после своего успешного доклада на семинаре у профессора Кёнига. Мы сели в машину, припаркованную прямо у библиотеки, – ох, Януш нарывается на штраф! – и поехали к Maurizio, в наш любимый ресторан сицилийской кухни.

– Голодна как зверь, честно говоря, после семинара Чичовацки… Знаешь, Януш, какая у нас тема сегодня была? Вот только не смейся: «Божественное безумие в “Крейцеровой сонате” Л. Толстого». «Die Kreutzersonate»… Motive of spiritual murder, destroy to illusion – this is the theme of Tolstoy, sex is a symptom of civilisation and madness[32]32
  «Крейцерова соната»… Мотив духовного разложения и краха иллюзий, как основная тема у Толстого, секс как симптом краха цивилизации (англ.).


[Закрыть], короче говоря, тихий ужас! – Практически без пауз перескакивая с немецкого на английский, от Брюсова к Блоку и наблюдая за Янушем, который обалдело таращился на меня, я уже почти смеялась, но декларировать свое игривое настроение было бы явной бестактностью, не соответствующей местным нравам.

– Ну, милая Анна, и какой вопрос ты задала несчастному профессору Чичовацки? – улыбнувшись, спросил меня Януш.

– Отчего же несчастному? – не поняла темы вопроса я. – Жив и здравствует, ведет семинар.

– Знаешь, в таком чудесном розовом платье можно вообще ничего не говорить! – усмехнулся Януш, и мне почудилась ревнивая нотка в его голосе.

– Ну уж не преувеличивай… – рассмеялась я. – …My question is connected with music and different «musical» poetry forms in the early years of the 20h century – non-musical aesthetically organized sounds, – тарахтела я уже по-английски. – Music was a symbol of spirit, symbol of Civilisation for great many composers – like Igor Stravinsky, Alexander Skryabin, and poets like Valeri Bryusov and Alexander Blok… What is your opinion about this, I would say, independent position of Leo Tolstoj: Music like a madness, demoralisation, destroying?..[33]33
  Мой вопрос касается связи между музыкой и различными музыкальными формами поэзии начала XX века. Музыка была символом духа, символом цивилизации для многих композиторов – таких как Игорь Стравинский, Александр Скрябин, и поэтов – Валерия Брюсова и Александра Блока… Каково ваше мнение, господин профессор, об этой «независимой» позиции Льва Толстого: музыка как сумасшествие, разложение, разрушение?..


[Закрыть]

– …Слушай, Анна, я и не знал, что у тебя такое хорошее произношение, просто оксфордское! – заметил Януш. – Я такого здесь и не слышал никогда.

– Тебе предстоит еще немало открытий, дорогой Януш, – скромно улыбнулась я, листая Tageskarte[34]34
  Меню на сегодня (нем.).


[Закрыть]. – Ладно, Бог с ним, с Чичовацки, он и так полсеминара отвечал на мой вопрос, все устали, и я тоже. Пожалуй, дорада с овощами на гриле и зеленый салат, без десерта.

– Анна, не скромничай… – по-прежнему пытался ухаживать Януш. – Твоей фигуре ничто не сможет повредить, поверь старику!

– Ну какой же ты старый, Януш! – улыбнулась я. – Сколько тебе, двадцать восемь? Мы же с тобой, кажется, одного возраста?

– Двадцать девять. Уже, – с истинно тевтонским достоинством уточнил Януш. – Я старше тебя на целый год, практически старик, и ты должна меня слушаться! – Он было пробовал приобнять меня за обнаженные плечи, с которых соскользнула шелковая шаль, но я, рассмеявшись, отмахнулась от его неуклюжих и абсолютно неуместных объятий.

– Милый Януш, двадцать девять – некоторые в твои годы только в Uni заявляются, наконец очнувшись от сладких снов! А у тебя уже, посмотри, почти готовая докторская, тебя публикуют, зовут на конференции… У тебя же есть увлечения?

– Есть. Женщины! – нагло уставившись на меня своими сверкающими, как у кота, и близорукими зелеными очами, безо всякого стеснения заявил Януш и затем откинулся на спинку стула, перекрестив руки на груди.

– Ладно, оставим эту волнующую тему, дорогой Януш. – Постукивая тонким каблучком, я из последних сил сдерживалась, чтобы не расхохотаться. Однако, несмотря на всю меру строптивости, полученную в наследство, совсем уж отталкивать и обижать Януша не следовало.

В конце концов, мы действительно были накрепко связаны единой научной темой, связанной с Лоршскими Евангелиями и богатейшим научным наследием покойного Веронези, следовательно, и конфликт исключался в принципе.

Честно говоря, выдерживать второй… да что там, третий месяц подряд куртуазную осаду Януша мне было не так-то легко: он ухаживал планомерно и методично, как и положено будущему большому ученому. Всегда готовый помочь, всегда на связи, в любое время к нему можно обратиться за помощью, поплакаться в академическую жилетку, спросить совета… Возможно, некоторые читатели, точнее, читательницы моей разборчивости просто не поймут, пожалуй, даже возмутятся и зададутся справедливым вопросом: да что за капризы у этой боярышни такие?

Ответила, если бы знала сама! Но ответа, как всегда, нет.

Иногда же и я сама терялась в осторожных, малодушных и бескрылых сомнениях. Ведь, что ни говори, Януш – красивый и спортивный молодой человек, потомственный граф, а о его благородном, почти что рыцарском отношении к девушкам вообще можно слагать легенды. Ботан, конечно же, но это пережить можно! Кроме того, он очень остроумный собеседник, весьма начитанный – какая же это редкость в наше время, когда люди мегабайтами заглатывают самую разнообразную информацию, подобно fast-food[35]35
  Быстрое питание (англ.).


[Закрыть], не читая серьезной литературы, словарей и справочников, не очень вникая в суть и природу явлений и даже не осознавая, насколько же это вредит целостности личности, ее душевному здоровью!

Мне кажется, навык вдумчивого, а не поверхностного сверхскоростного чтения скоро станет таким несомненным раритетом, что его можно будет отдельно указывать в рабочем резюме, наряду со знаниями восточных языков – китайского, бирманского или, скажем, языка народов Тибета…

* * *

Януш был совсем еще молодым человеком, но при этом – согласно семейной традиции – юношей очень консервативным и несколько старомодным, что называется, старого образца: о литературе, кино, театре, истории, в частности, о моем любимом Средневековье и рыцарских турнирах с ним можно было беседовать бесконечно.

Однажды поведал мне замечательную историю об одном из рыцарей, который, желая доказать Прекрасной даме свою щедрость, засеял серебром – словно пшеницей или рожью – целое поле! Полагаю, этот аттракцион невиданной щедрости прямого отношения к семейству Януша не имел: недаром же в свое время дед Януша, приглашенный правительством одной из средиземноморских держав на должность министра финансов и буквально вытащивший эту несчастную маленькую страну из экономического кризиса на рубеже пятидесятых годов прошлого века, особой расточительностью не отличался, но именно благодаря его личным качествам разросшейся многочисленной семье Януша, в отличие от множества других старых аристократических семей Баварии, и удалось сохранить поместье графов фон Армансбергов, их родовое гнездо.

Один раз Януш показал мне галерею портретов его предков – всё сплошь рыцари и военные. О Второй мировой и участии его дальних родственников в этой войне Януш упомянул предельно лаконично и кратко, и было очень заметно, что эта тема – одна из самых сложных и трагических тем XX века – даже ему, профессиональному историку, дается с огромным трудом. Януш поведал мне, что второй его дед, по линии отца, и также его семеро братьев были кадровыми военными и потому волею судеб были вынуждены служить «этому ефрейтору», втайне презирая, не разделяя национал-социалистических идей того времени. Все они – сыновья одного отца (который служил в высоком чине еще при императоре Вильгельме II), были убежденными монархистами и надеялись на восстановление былого, «кайзеровского» миропорядка.

Как рассказывал Януш, все шестеро братьев его деда погибли в Сталинграде, а дед остался жив, потому что был последним сыном в этой знатной семье и его не отправили на Восточный фронт. «Es gabt nichts, auf das wir hätten stolz sein können»[36]36
  Это не то, чем мы могли бы гордиться (нем.).


[Закрыть], – сдержанно заключил Януш, и больше мы к тяжелой военной теме не возвращались: я отчетливо видела, что ему мучительно стыдно за страшные грехи предков и за темную историю германского национал-социализма и нацизма, в которую, по роковой исторической прихоти, пусть и против воли, оказался вмешан его заслуженный рыцарский род – род профессиональных военных, служивших стране веками по военному делу.

Что ж, действительно, гордиться нечем. В отличие от моих предков, которые били нацистов под Сталинградом, гнали из Вены и Будапешта, воевали на Втором Украинском фронте. Оба моих деда дошли до Берлина, имеют ряд высоких государственных наград. Один был военным летчиком, другой – командовал артиллерийским расчетом, имел офицерское звание.

Но об этом – о трагедии двух войн – Первой и Второй мировой, когда наши страны воевали на фронтах суровой эпохи, о военной истории наших семей, должных во время Сталинградского сражения сражаться друг против друга, мы с Янушем не говорили… да и что нового я бы услышала от честного тевтонца, исполненного мучительного стыда за страшное военное прошлое своих предшественников: «Гордиться нечем». Dixi.

* * *

Порой Януш казался и мне тем самым, разбрасывающим серебро без меры и счета, рыцарем, ведь он – в отличие от многих других – делился со мной своими знаниями, был щедр и на совет, и на всякого рода академическую поддержку. Так, например, у меня были успешно приняты редколлегией и опубликованы две статьи в нашем университетском ежегодном альманахе Gaudeamus. Первая статья – о легендарном московском издательстве начала XX века «Мусагет», и вторая – о российско-немецком философском журнале «Логос». Думаю, все это стало возможным не только благодаря моим публицистическим и научным достижениям, но, как ни печально это звучит, именно благодаря коллегиальной протекции Януша и его полезнейшим знакомствам в научных кругах, иначе неминуемо ждать бы мне публикации еще год, толпясь в бесконечной очереди из других студентов и докторантов.

Начиная с Рождества мы с Янушем фон Армансбергом крепко дружили.

Прежде всего нас связывала общая драма – горечь утраты нашего учителя и наставника, профессора Веронези, еще была очень сильна! Быть может, он был мне признателен за то, что я замолвила за него пару слов перед герром Пулером, следователем, ведущим дело по убийству Веронези, и часть бесценных рабочих материалов, включая закодированные рабочие флешки, Янушу, после долгих и нудных переговоров, все же вернули.

Говоря откровенно, моей помощи там было немного. Просто коды были известны лишь двум людям: беспокойному и настырному практиканту Янушу и – увы! – ныне покойному профессору Веронези, но, даже будучи расшифрованными, эти научные документы, полные схем и таблиц на латыни и греческом, были настолько сложными и малопонятными для непрофессионала, что представляли интерес лишь, пожалуй, для их создателя Януша, а отнюдь не для господ полицейских.

Кроме того, мы сблизились с моим молодым коллегой в процессе подготовки свежих, иногда неоконченных и еще не опубликованных материалов Веронези – советы Януша, историка, литературоведа и медиевиста, бывали порой для меня просто бесценны.

Признаюсь, часто эти советы просто спасали меня от неизбежных промахов, в то время когда я должна была отчитываться перед руководством университета о проделанной за последние месяцы научной работе.

Но рядом всегда был мудрый и добрый Януш, и к нему буквально в любое время дня и ночи можно было позвонить и обратиться за помощью и советом – по вечерам он, как правило, пропадал в своей любимой столярной мастерской, доставшейся в наследство ему от деда и расположенной в подвале его собственного роскошного четырехэтажного дома с колоннами и настоящим камином – в этом особняке, точнее сказать, вилле, стоящей на некотором отдалении от города, в горах, я бывала пару раз.

Как же все-таки повезло мне с друзьями, в очередной раз думала я, размешивая ложечкой ароматнейший кофе, заказанный для меня Янушем у владельца ресторана и нашего старого приятеля Maurizio.

Если современные немцы умеют жить – добротно и основательно, в хороших, со вкусом выстроенных домах, и уверенно управляют своими лучшими в мире автомобилями, то итальянцы – умеют жить прежде всего вкусно!

Вот уже слышится голос Celentano или Ramazzotti[37]37
  Адриано Челентано – итальянский киноактер, певец, композитор, кинорежиссер; Эрос Рамаццотти – итальянский певец, автор песен.


[Закрыть], вы улыбаетесь официанту как старому другу, заказываете свой немудрящий обед или же просто десерт, если вы забежали буквально на полчаса. Официант с вами любезен, даже если вы безбожно опоздали, и неважно, что он потом сдерет с вас три шкуры, подав страшно завышенный счет, все равно!

Ради этих двух минут истинной дружбы с хорошим человеком ничего не жалко, право слово, что ж на него сердиться! Особенно это мне стало понятно в Венеции – в конце прошлого лета…

Ручаюсь – и, думается, многие из вас согласятся – в знойный июльский день, когда, чернея трещинами, плавится раскаленный асфальт и хочется бежать из этого ада в поисках спасительной тени, нет ничего прекраснее беседы со старинным другом на прохладной веранде хорошего семейного ресторана, со свежим хлебом, маслом и восхитительными зелеными оливками, подаваемыми в качестве Tapas[38]38
  Тáпас – закуска, подаваемая к пиву или вину.


[Закрыть], и…

И – конечно же – самóй средиземноморской кухни, а сицилийская самая лучшая, поверьте, ничто с ней не сравнится!

Это не кухня – афродизиак!

Шеф-менеджер расточает комплименты вам на итальянском, и сама себе кажешься дивой, просто балериной assoluta[39]39
  Титул, присуждаемый самым выдающимся танцовщицам балета.


[Закрыть], в соответствующем окружении…

– …Вечно какие-то истории… Честное слово, ну хоть бы ты меня защитил от себя самой, Януш! – жалобно пропела я, взмахнув рукой и едва не опрокинув высокий золотой бокал со свежевыжатым апельсиновым соком: он слегка покачнулся, но все же устоял, оставив на льняной белоснежной скатерти ярко-оранжевый отпечаток.

– Typisch Anna[40]40
  Типично для Анны (нем.).


[Закрыть]. Prost![41]41
  Баварский тост.


[Закрыть] – усмехнулся мой многоумный и язвительный друг, поднимая ответный бокал.

– Ты что, издеваешься надо мной? – уже было возмутилась я.

– У-гу-гу… – В ответ донеслись какие-то нечленораздельные звуки: Януш прожевывал сочное мясо, щедро пролитое пряным и острым соевым соусом, пытался ответить, подавая мне какие-то сигналы рукой, и одновременно не мог совладать со смехом.

– Друг называется… Таких друзей сдавать в музей, как говорила моя бабушка, – проворчала я, приступив наконец к трапезе. Ох, вот уж воистину, как же мало человеку нужно для истинного счастья после долгого студенческого трудового дня! Первый же отведанный мной кусочек щедро пролитой соусом рыбы совершенно примирил меня с миром и даже с моим ироничным собеседником. Это действительно что-то божественно вкусное, первой свежести, по Булгакову!

– Анна, пожалуйста, не злись, я просто неудачно пошутил… Кстати, а почему ты убеждена, что этот твой Сандерс невиновен? – Отсмеявшись, Януш посмотрел на меня уже более внимательно, даже пристально и отчего-то без улыбки. Эта внезапная перемена настроений показалась мне странной и даже слегка подозрительной. Что это с ним?

– Во-первых, он не мой, и тебе это известно, Януш, – звонко отчеканила я, благоразумно отставив в сторону бокал с апельсиновым соком. – Во-вторых… просто знаю. Знаю, и все.

– И все же это не аргумент, милая Анна. Такого не бывает, чтобы невиновного просто так посадили, безо всяких на то улик, – задумчиво и примирительно покачал головой Януш, и в его голосе была почти религиозная убежденность, которая передалась и мне. В самом деле, Сандерс мог исказить факты – с него станется, – а я, наивная, как всегда верила, почему-то игнорируя очевидные вещи.

Он, например, утверждал, что ссоры как таковой между ним и Веронези не было, а было некоторое… скажем так, некое недоразумение, связанное с моим личным конфликтом с Веронези, а он меня просто пытался защитить, вот и все! А ведь я с Антонио Веронези не конфликтовала! Да и как бы я могла – скромная аспирантка, каких десятки, – решиться идти на конфликт с маститым профессором, маэстро медиевистики, научными работами которого не устает восхищаться весь просвещенный мир!

Я просто не могла бы этого сделать как из этических, так и эстетических соображений, поверь мне, дорогой читатель!

– А его работа по Лоршским Евангелиям может быть связана с этим дурацким конфликтом с Сандерсом? – спрашивала, а вернее сказать, допрашивала Януша я уже в который раз.

– Анна, дорогая, успокойся, я прошу тебя. Твой бедняга Сандерс не при делах, здесь задействованы совершенно другие люди. Забудь уже эту историю, давай сменим тему, – примирительно заключил спец по историческим вопросам Януш и, в знак особого доверия, чуть наклонился ко мне.

– Послушай, ты не мог бы оказать мне любезность и перестать называть его моим?.. – вновь чуть не смахнув бокал, хлопнула ладонью по столу я. Да сколько же можно, в конце-то концов, издеваться над поэтессой? Сандерс никогда не был моим.

Януш пожал плечами. Далее зашла тема о новом автомобиле Януша – элегантном темно-сером Volkswagen последнего выпуска, на котором он меня встретил возле библиотеки университета. Попутно Януш, как это обожают немцы, жаловался на подорожание бензина и непродуманную экспортную политику региона, благодаря которой «у нас скоро будет как в Марокко». «Это как?» – не поняла я. «Мало машин, и много ослов», – невозмутимо заявил Януш.

– …Ну, хорошо, хорошо, хотя я не понимаю, почему ты не хочешь говорить о Веронези, тебе что, совершенно не жаль его? Ведь ты его ученик, лучший! – Забыв о Сандерсе, я уже смотрела на несчастного Януша с новым упреком.

– Ну, отчего же, изволь, – покладисто кивнул Януш, хотя уйти с автомобильной темы – любимой темы для разговоров каждого честного и уважающего себя немца – не так-то просто, но мне удалось!

И далее мы заговорили о Веронези.

В течение всего последующего часа мой немецкий приятель, со вкусом потягивая из высокого стакана светлое пиво – кажется, это был столь любимый в стране честных тевтонов сорт Warsteiner, – не спеша излагал свою средневековую сагу, озвучив таким образом одну из самых мистических версий случившегося.

– Послушай, Анна, ты вообще-то зря смеешься! – уже с некоторой обидой в голосе горячился Януш. – У меня есть свои проверенные источники в Uni, так вот, говорят, что тайное студенческое общество до сих пор действует, что Веронези также в него входил и что все члены этого самого общества хранят ему верность до самого конца!

– До какого еще конца? – Меня, несмотря на весь трагизм истории с Веронези, начала забавлять абсурдность таких предположений. Смешил меня и детский энтузиазм Януша, в частности его дедуктивные интенции в этом странном, загадочном, но, по правде говоря, абсолютно не касающемся нас обоих деле.

Кто мы с Янушем такие, чтобы выстраивать версии резонансного убийства, введшего в тяжелый ступор все население нашего небольшого студенческого городка? Пусть этим следствие занимается, это их прямая обязанность. Тоже еще, Пуаро и мисс Марпл!

– Анна, ты просто прими как данность, что кроме того, что Веронези был авторитетным членом тайного союза, в котором, как известно, бывших не бывает, он, кроме того, был большим ученым – сильным, талантливым, блестяще эрудированным и очень амбициозным. – Януш усмехнулся, но не без волнения и горечи. – Мы все, и ты и я в том числе, в какой-то степени жертвы его неуемного академического темперамента и амбиций, которым не суждено было сбыться.

– Ты это серьезно? – продолжала этот импровизированный допрос я. – Ты действительно думаешь, что его последняя работа по Лоршским Евангелиям была настолько значимой, что в силу каких-то неведомых нам причин кто-то попытался его остановить, и… и поэтому?..

– Да, я именно так и считаю, ты все поняла правильно, – невесело кивнул, чуть помолчав, Януш. – Это ведь не просто какой-то там артефакт, связанный с историей Лорша и историей монастыря, а часть духовного наследия нации! Ты понимаешь меня, Анна? Это, если хочешь, даже символ, духовный символ целого движения…

– Как Святой Грааль у крестоносцев? Но кому же все-таки это было нужно? – недоумевала я. – Ну не ордену же иллюминатов! – Эту довольно свежую и еще не успевшую заветриться версию я прожужжала в уши Янушу уже несерьезно, в качестве научной шутки, для того, чтобы несколько разрядить гнетущую «средневековую» атмосферу, в которую мы неизбежно погружались всякий раз, заговаривая о Веронези и его загадочной гибели весной прошлого года.

– А ты напрасно смеешься, милая Анна. – Повторив это, Януш сделал глоток кофе и взглянул на меня как-то уж очень внимательно. – Я как раз сейчас занимаюсь этими самыми материалами для одной из еще не опубликованных статей Антонио Веронези. Его новая научная работа была как раз о таинственном исчезновении Лоршских Евангелий и последующем разгроме бедных бенедиктинцев в Лорше! Кроме того, это – как ты, надеюсь, понимаешь – было связано с более поздней по времени деятельностью одного из тайных союзов, члены которого потом все эти книги и вывезли… Ты же помнишь, Веронези рассказывал нам на лекции: часть рукописи отправилась прямиком в Англию и сейчас обитает у Виктории и Альберта[42]42
  Имеется в виду Музей Виктории и Альберта в Лондоне.


[Закрыть], часть осела в Румынии, в частной библиотеке одного из крупных католических монастырей, а две остальные части… Они могли просто спрятать рукопись, и следы ее затерялись…

– Да кто «они»? – уже теряла последнее терпение я.

– Послушай, Анна, – терпеливо продолжал объяснения Януш, – Вейсгаупт не для того столько времени дрался с иезуитами, чтобы это можно было вот так легко забыть как исторический факт. Если ты не помнишь, я кратко резюмирую тебе, просто для справки. Орден иллюминатов был основан известным немецким философом и богословом, профессором естественного и церковного права Ингольштадтского университета Адамом Вейсгауптом. Иезуиты ему страшно надоели еще с гимназических времен – как тебе, должно быть, хорошо известно, учился он именно в иезуитской гимназии, но когда ему исполнилось пятнадцать, он оставил обучение в этом почтенном учебном заведении.

– Ну, милый Януш, ты делаешь просто незаслуженный комплимент моей исторической эрудиции. – Я пила уже вторую чашку кофе и внимательно слушала повествование Януша, поскольку в вопросах всякого рода противостояний и исторических «разборок» между орденами и тайными обществами ему действительно не было равных.

Он мне в этом очень напоминал моего младшего брата, в период обучения на историческом факультете бодро начавшего курсовую по Мартину Лютеру и истории немецкого лютеранства и затем переключившегося на историю органов государственного управления в СССР. Согласитесь, нехилая перестановочка!

– Далее, в 1775 году, – продолжал Януш увлеченно и не без вдохновения, – Вейсгаупт сделался ординарным профессором естественного и церковного права в Ингольштадтском университете, и это было, согласись, новостью, учитывая тот факт, что эту кафедру, согласно почти вековой традиции, что-то около девяноста лет – почти век, занимали одни иезуиты.

– Послушай, Януш… – протянула задумчиво я и тут же осеклась, словно наткнувшись на какую-то внутреннюю преграду, – а ведь Веронези был из рода иезуитов, естественно, что у него могли быть «исторические» враги, ведь в истории орденов «бывших» не бывает, ты сам говорил!

– Совершенно верно, Анна, ты абсолютно права! – Януш радостно заорал, размахивая руками и не удостаивая никаким вниманием удивленно косящийся на нас со всех сторон студенческого питейного заведения университетский народец. Ну и ладно, бог с ними, со школярами!

Мы уже чувствовали себя в какой-то степени мэтрами – ну как же, ученики самого Веронези, занимаемся разбором его архива, участвуем в международных конференциях, вот уже и новые статьи на подходе – и у меня, и у Януша – на тему Лоршских Евангелий… А ведь начиналось все вполне невинно, с обычной выставки по средневековой теме, прошедшей в нашей университетской библиотеке, – Biblioteka Palatina![43]43
  Палатинская библиотека (нем.).


[Закрыть] И вот теперь мы с Янушем сидим и не спеша – уже в который раз! – беседуем о тайной жизни орденов и студенческих обществ, а Веронези уже нет в живых… Как все странно, как непрочно в этом мире!

– Ну ты же понимаешь, Анна, что роль Лойолы немецкого Просвещения Вейсгаупту далась не просто так – это была поистине великая борьба, которая велась в течение многих веков на территории бывшей Римской империи, ныне Германии, в ходе которой схлестнулись сила и воля тевтонов и железная дисциплина, навязываемая римской церковью, в частности иезуитами. И здесь аргументы должны были быть железобетонными – ну, например, в виде найденных спустя три века и счастливо возвращенных на родину частей Лоршских Евангелий как неотъемлемой части германского духовного наследия… Ну, как тебе такой вариант?

– Ох, Януш, и чем же тебе так бедные маленькие иезуиты насолили? – шутливо, по-женски, направляла Януша я, поскольку он рисковал забрести в уже совсем неведомые мне историографические заросли, несмотря на то, что нам на лекциях не раз давал свои развернутые комментарии Веронези по этому вопросу, и можно сказать, то были сведения, полученные из первых рук. Дело в том, что аристократическая семья Веронези, проживающая в Милане, была по преимуществу иезуитской, во всяком случае, почти все его известные предки принадлежали именно к этой богословской школе.

– Итак, несколько веков спустя иезуиты снова украли, а наши, ну, то есть орден иллюминатов, вернули?

– Нет, не совсем так. Вернее, совсем не так. Просто рукопись была нужна слишком многим, вот и появилось в этом деле такое количество интерессантов и версий, что просто диву даешься… Что касается противостояния Вейсгаупта и иезуитов, просто, видимо, сказалось трудное детство. – Януш улыбнулся чему-то своему, чему именно, я уточнять не стала. Наверное, подумал о братьях и Каролине, сестренке-сорванце, которую он с родителями безуспешно пытался перевоспитать. (Рассказывал мне со смехом, что однажды заехал за ней в ее пафосную частную школу, расположенную при здании бывшего монастыря, на своей, тогда еще старой машине Volkswagen, так ведь отказалась ехать, противная девчонка, – uncool[44]44
  Не круто (англ.).


[Закрыть], и все тут!) – Ну, и как ты знаешь, он активно изучал французских просветителей, и это привело к определенным результатам…

– Послушай… – пыталась возражать я, одновременно припоминая университетский курс истории религии (его у нас вел милейший и тишайший молодой католик, отец Павел из Гданьска, ужасно краснеющий при виде нас, юных и белоликих семнадцатилетних красавиц-студенток. Как вспомнишь его красное, как помидор, смущенное лицо, смешно становится!) – …но ведь Игнатий Лойола и его друзья-подвижники, когда начинали, произвели огромное впечатление на всех людей того времени своим трудом для бедняков и подвижничеством. И раны-то они врачевали, и за больными ухаживали, и милостыню, собранную по городам и весям, не в свой карман складывали, а бедных одаривали!

– Да, было дело, – кивнул Януш. – Но наряду с этим они не гнушались никакой ложью, никакими темными средствами, лишь бы в кратчайшие сроки провести контрреформацию и навсегда уничтожить память о Мартине Лютере и его сподвижниках.

– Ты так об этом говоришь… – недоумевала я. – Ты же из семьи католиков?

– Ну и что? – небрежно пожал плечами Януш, возвращаясь к своему только что начатому второму бокалу Warsteiner, покрытому, словно голова лыжника в Альпах – вязаной шапкой, толстым слоем искрящейся белой пены.

Интересно, а Януш катается на лыжах? Зимой где-нибудь в Тироле под самый Новый год так хорошо… Забрести вдвоем в уютный ресторанчик, вот так же, после долгой лыжной прогулки вдоль вековых сосен и елей, горной реки, не смолкающей даже ночью, водопадов, застывших подобно скульптурам античности…

Я вдруг очнулась и вздрогнула:

– Тебе что, Януш, все равно, кто победил в этом противостоянии конфессий? Ведь и Золотой кодекс был вывезен из Лорша и варварски разорван именно во время этих ужасных межконфессиональных войн!

– Да… – Януш задумчиво потягивал пиво и смотрел не на меня, а куда-то в сторону: тема, похоже, была исчерпана. – Анна, успокойся, чего ты так разволновалась? Заказать тебе еще кофе? Возьми карту, выбери что-то сама, по своему вкусу.

– Хорошо. – Не желая ссоры с Янушем, я умолкла, хотя и терпеть не могу, когда так обращаются с книгами, тем более с такой реликвией, как Золотой кодекс, которую монахам-бенедиктинцам нужно было беречь как зеницу ока. С другой стороны, если уж совсем пройтись по историческому контексту – после нападения сторонников протестантской формации на монастырь Лорша и последующего разгрома лоршской библиотеки, часть рукописей все же не сгорела, а была благополучно спасена и вначале вошла в собрание Церкви Святого Духа, Heidelberg Heiliggeistkirche, а позднее стала основанием для библиотеки нашего университета – UB. Где бы мы сейчас, бедные, учились, если бы не было этих богатейших и поистине бесценных собраний?

– …Не хочешь говорить, не надо, Януш, но ты меня, скажу честно, не переубедил. Hier stehe ich, ich kann nicht anders…[45]45
  На том стою, я не могу иначе! (нем.) – знаменитые слова Мартина Лютера, сказанные им во время сейма князей, где он излагал основные постулаты протестантизма. Фундаментальное учение католиков, основанное на идее спасения человека исключительно при помощи Церкви, и без ее участия (ее благодати) невозможного, сменялось представленной Мартином Лютером и его последователями концепцией личной веры как единственного условия спасения. Согласно представлениям протестантов, человек искупает грехи без помощи Церкви как посредника, а лишь благодаря личностным усилиям и деятельной жизни в миру, наполненной общением с Богом и его водительством в мирских делах. Таким образом, роль Церкви была заметно принижена, что, конечно же, не устраивало католическое руководство.


[Закрыть] – В завершение разговора я упрямо стукнула высоким острым каблучком замшевых туфелек, слегка придавив при этом носок широкого кожаного башмака Януша. Историческую сессию можно было бы и продолжить, но если уж говорить откровенно, я хотя и была взволнована очередным – наверное, двухтысячным – разговором о профессоре Веронези и его трагической гибели полтора года назад, одновременно чувствовала сильную усталость.