Текст книги "Точка возврата"

– Вам плохо?

Не успел вопрос растаять в воздухе, как кадровичка закатила глаза, запрокинула к небу побелевшее лицо, уронила руки и, сделав пол-оборота по часовой стрелке, упала бы, если б Халтурин ее не подхватил.

– Черт, – вырвалось у Жеки.

Барышня ничего не весила, то есть, почти ничего. Весили одежда и обувь какого-то неизвестного дизайнера на чудовищных подошвах-тракторах.

Зажав под рукой шлем, Халтурин ногой умудрился открыть дверь, втащил бесчувственную кадровичку в коридор и попытался устроить на стуле. Хаустова съезжала со стула, стоило ее отпустить.

Пока Халтурин в растерянности метался между стулом и ближайшей дверью в бухгалтерию, Женя пришла в себя.

Увидев управляющего, захлопала круглыми глазами.

– Вам лучше? – Халтурин перестал метаться и навис над девушкой.

– Это вы?

– Ну да, я. Так вам лучше или вызвать скорую?

– Мне лучше, – бескровными губами проговорила Женя.

Голова не кружилась, и звон в ушах прошел.

Хаустова поднялась на ватные ноги и поискала сумку. Сумки не было.

– Вы не знаете, где моя сумка? – спросила Женя слабым голосом.

– Наверное, на крыльце осталась, – догадался Халтурин и вышел из помещения.

– Как неосмотрительно, – попеняла кадровичка, когда управляющий принес ей черную сумку с потертым ремнем, – там же ключи от отдела, разве так можно?

– Обратитесь к врачу, а то, действительно, где-нибудь потеряете ключи вместе с головой, – проворчал Халтурин.

– Обязательно, – пообещала Женя в спину удаляющемуся Евгению Станиславовичу, и было непонятно, к чему относится это «обязательно»: к врачу или голове и ключам.

* * *

Рабочий день кризис-менеджера был расписан до секунд: утром планерка, встречи с должниками и кредиторами, звонки, переговоры с покупателями завода, после обеда работа с текущими платежами, дальше бухгалтер, финансист, начальники цехов, указания относительно склада и остального имущества.

Дня не хватало, прихватывал вечер и часть ночи.

Все, что Халтурин отвоевал у Греты – собственную страсть, душу, сердце – все это он переключил теперь на посудную лавку. Как и в случае с Гретой, Халтурин не принадлежал себе и не распоряжался собой, только теперь точно знал, что нужно делать. С Гретой он никогда не знал, как надо поступить, всякий раз наталкивался на преграду, всякий раз – новую.

Сейчас голова работала, как часы. Никакой спешки, суеты. Четкие решения, такие же четкие распоряжения. Идеальная машина для ликвидации предприятий.

Работа была Халтурину анестезией и наркозом.

Евгений забыл, что приехал всего лишь подтвердить статус кризис-менеджера в своих личных карьерных интересах. Он горел, плавился на работе, злился, когда сталкивался с равнодушием местных управленцев, их ленью и тупостью.

Больше других Халтурина бесила кадровичка – барышня молодая, но уже уставшая от жизни. Никакого интереса в тусклом взгляде.

Как на грех, Евгений постоянно наталкивался на Хаустову, когда она, вся в мыле, неслась на работу.

«Неужели трудно проснуться на полчаса раньше?» – давился гневом Халтурин.

Каждый раз, глядя на Хаустову, Евгений удерживал себя от желания отправить барышню в бессрочный отпуск, чтобы выспалась, наконец. Но сейчас заводу нужен был кадровик: из трех с половиной тысяч работающих Халтурин распорядился оставить пятьдесят человек, чтобы демонтировать оборудование.

Начались сокращения, плевки в спину, проклятия и обиды, обиды, обиды. Казалось, воздух на заводе пропитан ненавистью к нему, Евгению Халтурину.

И не только на заводе.

Симпатичная администратор гостиницы Любовь Алексеевна перестала быть симпатичной, когда слухи о ликвидации завода подтвердились. Теперь Люба, увидев Халтурина, поджимала губы. Писаные и неписаные правила гостеприимства перестали распространяться на Евгения.

Демарш администратора Любы тоже был предсказуемым, и не задевал Халтурина.

Люди вообще в большей массе предсказуемы. Поэтому Халтурин усилил охрану на заводе: разочарование ведет к депрессии и нервным срывам, а они, в свою очередь, – к открытой агрессии. Всего можно ожидать от людей, оставшихся без работы.

Но, оказывается, не все реакции можно предусмотреть.

Например, девица из отдела кадров свалилась в обморок при виде злодея-ликвидатора – не плохие результаты за две недели работы…

Когда Жека подкатил к административному зданию на новенькой «Ямахе», любуясь собой и средством передвижения, такой весь крутой и самодовольный, кадровичка на крыльце вдруг взяла и отключилась. Он носился с ней, как с тряпичной куклой, а потом услышал упрек, что за сумкой не углядел. Провинция.

* * *

Весь день и всю ночь лил дождь – безнадежный, тотальный, от которого кажется, размокло все на планете Земля и пути навсегда отрезаны, а к утру выглянуло солнце, и Вера Ивановна решила сбегать в аптеку.

Уже возвращаясь, во дворе дома, задумалась и не заметила опасность – камешка и небольшую ямку. Наступила на камешек, нога соскочила в ямку, и Вера Ивановна не удержалась, упала. Нехорошо упала, навзничь.

Выронила пакет с лекарствами, благо, что ничего бьющегося в нем не было.

Соседи помогли, подняли, довели до лифта, проводили в квартиру, позвонили Жене в отдел кадров.

– Господи, – Хаустова опустила голову на руки. – Да что ж оно все одно к одному?

Положила трубку и пошла к Халтурину.

Агнесса Павловна, увидев Женю, всплеснула руками:

– Что случилось?

– Мама упала, кажется, сотрясение. Соседи скорую вызвали. Я хочу отпроситься.

Агнесса Пална, не знаете, что с зарплатой? Задержат или нет?

– Ой, Женечка, не знаю. – Агнесса перешла на шепот. – Сейчас никто ничего не знает. Все один, все сам. Никому ничего не говорит, роется в документации, только успевают к нему девочки из бухгалтерии бегать.

Девочки были предпенсионного возраста и бегать не могли в силу избыточного веса, артрита, вегето-сосудистой дистонии и хондроза, если с таким букетом бегают, значит, дело плохо. Женя расстроилась еще больше. Сейчас маме кучу рецептов выпишут, Тема еще подкашливает, а тут сплошная неопределенность и невезуха.

Новый управляющий опечатал склад готовой продукции, приостановил платежи и отпустил в бессрочный отпуск половину всех работников. Одно слово – кризисный.

Женя обзванивала какие-то фирмы, искала работу, но пока безуспешно.

Нинка, которая всегда так легко раздавала обещания и заверения, сказала, что не может ничего обещать, потому что не знает, выкрутится или нет ее контора.

Настроение у Нинки было упадническое, и Женя поняла, что подруга не врет.

Агнесса Павловна заглянула к Халтурину:

– Евгений Станиславович, к вам Хаустова из отдела кадров. Примите?

«А, кадровичка», – с раздражением вспомнил Халтурин:

– Пусть войдет.

Хаустова вошла и обалдела: все пространство кабинета было завалено папками.

Халтурин терялся среди завалов документации.

– Здрасте.

– Проходите, Евгения Станиславовна, – в серых глазах читалось неудовольствие.

– Мне домой надо.

– В смысле?

– Маме скорую вызвали, – перебирая, как четки, связку ключей, пустилась в объяснения Женя, – она упала на улице, похоже, сотрясение.

– Мама? – переспросил Хаустову Жека. Брови сошлись к переносице. Мама – это самое главное и дорогое, самое ценное, самое-самое. Если мама упала – это беда.

Женька по-своему истолковала взгляд Халтурина: «Ну, конечно, мама есть только у таких, как ты, а мы тут все детдомовские».

– Идите, – властно и коротко бросил Халтурин.

– Скажите, – Женька замялась, переминаясь с ноги на ногу. Халтурин опять уставился на ее ботинки.

– Я слушаю.

– Скажите, а что с зарплатой?

– Аванс будет, – моргнул управляющий, пытаясь скрыть усиливающееся раздражение, – пока насчет зарплаты не могу точно сказать.

– А когда?

– Дня через два буду знать точно.

Хаустова уже направилась к выходу, но какая-то злая сила заставила ее остановиться и потянула за язык:

– Слушайте, – вырвалось у Жени, – зачем вы вообще приехали?

Халтурин уже готов был выставить нахалку за дверь, но сдержался. Ему вдруг стало интересно.

– А что бы было, если б я не приехал? – полюбопытствовал Халтурин.

«Дура, что я несу, теперь точно уволит без пособия», – ужаснулась собственной выходке Женя, но терять уже было нечего:

– Мы бы работали, как работали, – с мстительным удовольствием бросила Хаустова в лицо ненавистному ликвидатору.

Халтурин только приготовился задать вопрос, который крутился у него на языке с первой их встречи, но не успел – зазвонил телефон.

– Минуточку, – рявкнул Халтурин.

Женька вздрогнула и попятилась к двери, но была остановлена новой командой:

– Евгения Станиславовна, мы не закончили, присядьте. Алло? Говорите. Грета? Я занят, перезвоню.

Халтурин положил трубку на стол и прикрыл глаза. Женя с удивлением наблюдала, как меняется цвет лица управляющего – с обычного на покойницкий.

– Вам плохо?

– Нет, – выдохнул он и огляделся. – Мы с вами говорили о … о чем мы говорили?

– О том, что если бы вы не приехали, завод работал бы себе и работал, – напомнила Женька, понимая, что летит в пропасть.

– Отлично! – неожиданно обрадовался Халтурин и улыбнулся. – Вы бы работали и работали. А почему вы в этом уверены?

«Интересно, она может что-то знать? – думал Жека, с любопытством присматриваясь к кадровичке, – миленькая, личико открытое, вызывает доверие. Если слышала что-то, скажет или побоится?».

– В чем? – «Не может кризисный управляющий быть таким тупым, чтобы не видеть очевидного. Их посудная лавка кому-то помешала – это же ясно, как божий день!», – подумала Женька.

– Евгения Станиславовна, я не тупой, – заверил Женьку Халтурин, – просто хочу понять кое-что. Вы говорите, что работали бы, как работали. Значит, у вас есть основания считать, что дела на заводе шли нормально?

– Отлично шли дела! – воскликнула Хаустова с досадой.

– Да?

– Да! Отлично.

Халтурин с сомнением всматривался в кукольное личико: неужели барышня забыла, что им не платили три месяца зарплату? Решил напомнить:

– Но завод не платил текущие платежи. Задерживал зарплату.

– Вы нашу посуду вообще видели? Или вы только счета и балансы видели? Вы сходите в цех, посмотрите, какую красоту взяли на себя смелость убить! У нас покупают посуду японцы, из Средней Азии приезжают, а вы говорите – зарплата. У нас такие мастера, – набросилась на Халтурина Женя, – вы видели, какая роспись ручная на сервизе «Майский»? Или «Индийский»? Это же штучный товар! Коллекционные вещи!

Халтурин слегка опешил от напора кадровички:

– То есть, вы хотите сказать, что проблема завода – в слабом менеджменте?

– Этого я не знаю! Я менеджер по персоналу, а не директор. Что людям-то делать? Кто-нибудь несет ответственность за людей? – Хаустова с отчаянием смотрела в спокойные, холодные глаза кризис-менеджера. – Куда нам всем деться? Вот что я маме скажу?

У Женьки предательски задрожал подбородок, она набрала в грудь побольше воздуха, чтобы, не дай бог, не разреветься перед этим хищником, и выскочила из кабинета.

* * *

…Бориса Борисовича можно было описать двумя народными поговорками: «Как с креста снятый» и «В гроб краше кладут». Это все было про Куколева.

В палате интенсивной терапии, куда ББ перевели из реанимации, он уже мог признаться себе, что Сергей Божко его, старого и опытного хозяйственника, обыграл.

Собственно, поэтому он и позвонил приятелю в министерство, спросил что делать, если кредитор по всем признакам пытается захватить завод. Приятель направил Куколева в консалтинговую компанию, в которой оказывали экзотические услуги: «банкротство», «противодействие инициированию банкротства», «защита законных интересов должника при недружественном захвате». От знакомства с перечнем услуг у старого хозяйственника выпали остатки волос.

Нет, он, конечно, слышал обо всех этих рейдерах, но чтобы с ним? И кто? Сережка Божко? Этот клоп на теле завода?

Куколев сыграл на опережение: не дожидаясь, когда у банкира появится юридический повод обратиться в суд с заявлением о признании завода банкротом, позвонил в столицу, в консалтинговую компанию и взял в аренду кризисного менеджера Халтурина.

С помощью кризис-менеджера Куколев мечтал обеспечить себе безбедную старость. Имеет старик право что-то отщипнуть от завода, которому отдал почти сорок лет? Имеет, конечно.

Но после сердечного приступа с Куколевым случился казус: проснулась совесть. Она посещала старика то в образе молодой вдовицы Хаустовой, то в облике одиннадцати детей художника по керамике Рогова. Куколев уже не мог спать без снотворного, но и во сне покоя не было.

Борис Борисович переживал очередную атаку совести, когда в палате появился Халтурин.

Выложив все положенные больному бананы-апельсины-яблоки, Жека присел на стул у постели и склонил голову сначала вправо, потом влево:

– А вы неплохо для покойника выглядите.

– То-то и оно, что для покойника. А тебе зачем покойник понадобился? Ты, поди, обо всем уже догадался? Что, раскусил орешек?

Евгению не понравилась реакция Куколева. Такая реакция могла означать что угодно. Например, что ББ вел двойную игру. Куколев, с одной стороны, участвует в афере, с другой стороны, приглашает экспертом его, Халтурина. Зачем? Прикрыться? Не мог же ББ всерьез рассчитывать, что Халтурин или кто-то другой с таким же опытом и знаниями, как у Халтурина, не поймут сути происходящего на заводе?

– Не дуйся, Жень, – по-отцовски попросил Куколев, – я, старый дурак, не понял, что замышляет Сережка.

– Сережка – это Сергей Божко, управляющий банком «ИнвестТраст»? – с удовольствием включился в расследование Евгений.

– Да он, он, искуситель, – начал дребезжащим голосом Куколев, но Халтурин не для того приехал, чтобы отпускать грехи.

– Борис Борисыч, не на исповеди. Давайте суть. Вы перевели банку транш.

– Да. Зарплату, прибыль за квартал и деньги за часть проданных активов. Он меня заверил, что прокрутит все и вернет.

– Он и вернул, но как кредит. Так?

– В том-то и дело, – запричитал Куколев, – если б я знал…

– Вы поняли, в чем дело и пригласили меня.

– Именно, дорогой ты мой, все так и было. Только он еще и пригрозил, что если я кому-то заикнусь, то меня же и посадят. И он прав. Что делать будешь?

– Как договаривались.

– Ну, да, ну, да, – забормотал ББ, – конечно. Ты-то уедешь, тебе-то что. Людей жалко, годами собирал, учил, старый я дурак. Мне же после всего здесь не жить!

– Борис Борисыч, это что-то новенькое, – вытаращился на ББ Халтурин. – Надеюсь, перемены в вашем настроении не создадут мне проблем?

– Не кипятись, Жень, – устало махнул рукой Куколев, – ты ни при чем. Это я во всем виноват. Мне и отвечать.

Повисло молчание, прерываемое тягостными вздохами Куколева. Женька очистил апельсин, разломал на дольки, протянул Борису Борисовичу.

– Может, что-нибудь можно придумать? – Старый хитрец посмотрел покрасневшими глазами на Жеку.

– Что именно?

– Ну, время у меня было, я тут подумал…Может, можно переиграть Божко?

Халтурин не собирался ничего придумывать – не за тем ехал. Через месяц Евгений должен оплатить обучение на языковых курсах в Лондоне. Если задача менялась, то менялось все – от договора с консалтинговой компанией, где Халтурин числился специалистом по банкротствам, до кадровых увольнений на заводе – кого-то придется оставлять. Ради посудной лавки менять ничего не хотелось. Старик явно хитрил, наверняка не о заводе пекся, а о своем интересе. Евгений не стал уличать старика.

– Борис Борисович, если я вас правильно понял, вы хотите сохранить предприятие?

– Если можно.

– Вы меня удивляете, Борис Борисыч. Я работал над противоположной стратегией.

– Сынок, – оживился и начал торговаться Куколев, – какая тебе разница, ликвидировать или выводить из кризиса? Ты свое вознаграждение все равно получишь.

Халтурин рассмеялся наивности директора. Время таких мастодонтов давно прошло.

– Чтобы избавиться от долгов, заводу все равно придется пройти процедуру банкротства. Да у нас и времени нет на рокировку – срок платежей вот-вот наступит, – объяснил Халтурин.

– Ты же профи, ты же лучший, – прибегнул к грубой лести старик.

На краю подсознания Халтурина засемафорил вопрос: «Откуда он знает, что я лучший? Кто рекомендовал?», – но Халтурин потерял ход мысли.

– Борис Борисыч, я похож на идиота? Вы предлагаете мне кинуть кредиторов! Зачем мне это? – понизив голос, поинтересовался Евгений.

– Так давай, обговорим условия.

– Борис Борисыч, а зачем Божко завод? Какие у банкиров планы?

– Да черт их знает! Хватательный рефлекс, – отмахнулся ББ. – Ну, так как? Берешься? Сынок, почему я должен возвращать банку деньги, если это никакой не кредит, это мои, понимаешь, кровные деньги завода? Божко, поганец, меня на мои же бабки кинул.

– Я подумаю, – пообещал Евгений, пожал протянутую слабую руку и уехал.

Всю обратную дорогу Жека злился то на себя, то на Куколева: «Ничего себе, задачку задал старик!». Чем больше думал, тем в большее раздражение впадал. Все, что сделано за две недели, – псу по хвост! Готовил бумаги на торги завод выставить – зря. Массовое увольнение – отменять. Теперь надо так все провернуть, чтобы кредиторы не успели вмешаться. Нет, не подходит. То есть, ликвидация подходит, но кредиторы все равно вмешаются и испортят малину. Значит, надо прятать имущество. Что лучше? Дробить и оформлять «дочки»? Какая из схем окажется самой эффективной?

Уж лучше все оставить, как есть, чтоб не подумали, что это он, Халтурин, больной на всю голову.

Однако, уже засыпая, Халтурин в деталях вдруг вспомнил последнюю встречу с кадровичкой и улыбнулся. Барышня вышла из транса, наговорила ему всякого. Такой храбрый воробей. Что она скажет маме? А он, Евгений, что он скажет маме? Скажет, что по его вине барышня не знала, что сказать маме? Сонно удивился количеству мам и вспомнил, что так и не перезвонил Грете. Мысль пронеслась сквозь засыпающий мозг навылет и растаяла, не оставив следа.

Утром Халтурин предупредил Агнессу Павловну, чтобы ни с кем не соединяла, всем отвечала, что сегодня управляющего не будет.

Закрывшись в кабинете, Евгений слышал, как держит оборону секретарша.

С детства Жека отличался особенностью погружаться в задачу так, что терял связь с действительностью.

К концу дня обстановка раскалилась, Агнесса едва успевала отвечать на звонки. Наконец, принесла очередную порцию не выдерживающего никакой критики кофе и подняла воспаленные от подскочившего давления глаза на босса:

– Москва звонила, я сказала, что вы будете завтра.

– Буду, спасибо. – Халтурин оторвался от монитора. – Агнесса Пална, скажите, а Хаустова еще на работе?

– Евгений Станиславович, уже восемь вечера.

– Ушла, значит, – сообразил Халтурин. – Хорошо, завтра прямо с утра пусть зайдет.

– Завтра суббота, Евгений Станиславович.

– Суббота? – Халтурин потерял счет не только часам, но и дням. – Вызовите ее завтра.

– Хорошо. Я вам нужна еще?

– Нет, спасибо. Утром можете часам к девяти подъехать. Отдыхайте.

– До свидания.

– До свидания, – буркнул Халтурин и опять нырнул в решение новой задачи.

Просидев еще два часа над планом экономического процветания посудной лавки, Евгений потер глаза, отключил компьютер и покачался в кресле.

Сомнения оставались, но у всех сомнений своя цена.

Время было позднее, и чтобы попасть к Куколеву, пришлось подкупать лестью медицинский персонал, спасибо, тот был поголовно представлен слабым полом.

Устроившись на стуле возле постели Куколева, Халтурин не стал томить больного:

– Борис Борисыч, я, пожалуй, поборюсь за вашу посудную лавку. Есть одно условие.

– Что угодно, благодетель ты мой, что угодно!

– Вы уходите с завода, – объявил Евгений.

* * *

В окна только-только вполз рассвет, совсем по-зимнему молочно-туманный, когда Женю разбудил звонок.

Не открывая глаз, нашарила телефон, с трудом разлепила губы.

– Нин, я сплю, – пробормотала в трубку и вспомнила: Нинка спит на диване в кухне!

Вчера Мелентьева принесла две бутылки сухого вина, и они усидели их под бабские разговоры на классические темы: о мужиках и детях. О мужиках говорила Нинка, о детях, естественно, Женька.

Выяснилось, между прочим, что не все мужики сво.., а дети – не всегда цветы жизни, иногда – возмездия.

Сухое вино как-то странно действовало, не сразу, а по накопительной системе. Сначала ничего-ничего, а потом вдруг раз – и встать не можешь. Нинка улеглась в кухне на диванчике, длиннющие ноги-циркули свисали – пришлось подставить два стула.

– Евгения Станиславовна, – это была секретарь управляющего, Агнесса Павловна, – вас ждет Халтурин.

– Где ждет? – обалдела Женька, пытаясь вспомнить, что она пропустила.

– На совещании.

– На каком совещании?

– По кадровому вопросу.

– А какой сегодня день? – на всякий случай спросила Женька, не очень себе доверяя.

– Суббота, Евгения Станиславовна.

– Агнесса Пална, родненькая, скажите, что вы меня не нашли, – простонала Женька.

В трубке послышался щелчок и какая-то возня.

– Евгения Станиславовна, – раздался близкий голос Халтурина, – я вас жду через час.

– Угу.

Женька оторвалась от подушки, свесила босые ноги с постели и поболтала ими.

Значит, уборка, стирка, глажка и готовка переносятся на воскресенье. Или ей дадут отгул? Дадут, как же. Догонят, и еще дадут.

Щелкнул дверной замок, Женя выглянула из спальни, Нинка, уже одетая, махнула рукой.

– Нин, ты чего? Давай чай попьем.

– Нет, я поеду, – одними губами ответила подруга. – Там банкир спятил уже, наверное, разыскивает меня с собаками.

Женя заглянула в детскую, постояла над кроваткой сына. Тема спал крепким утренним сном.

На цыпочках прокралась мимо комнаты Веры Ивановны в ванную.

«Слава Богу, обошлось без сотрясения, но в целом – организм никуда не годен», – жаловалась Вера Ивановна, когда Женя прилетела за ней в больницу. Домой возвращались в автобусе, и Вера Ивановна отводила душу в беседах со случайными попутчиками, дав Жене возможность думать о своем. Женя думала… о работе. И о Халтурине. Наговорила зачем-то чужому, постороннему человеку всяких глупостей. И этот обморок еще. Теперь он будет думать, что она истеричка.

Ценным работником Женя себя никогда не считала. Ей бы Тему поднять, а работа – чисто источник трудовых доходов, не более того. Очень, кстати, скромных доходов, так что работать по субботам при ее зарплате – гражданский подвиг.

К тому же мама будет дуться, Тема расстроится – она обещала сыну прогулку в парке, пока морозы не ударили. Чего этому Халтурину неймется? Все равно всех уволит, все равно завод закроет, производство ликвидирует, все равно…

Женя влезла в джинсы, натянула свитер, собрала волосы в хвост на макушке, надела свои «мокроступы», как называла мама ее ботинки на толстой подошве, накинула куртку и выскользнула из квартиры.

…Пройдя мимо охраны, Женя наткнулась на халтуринскую «Ямаху», отвела глаза и ускорила шаг. «Убийца», – по привычке выругалась Женя и ужаснулась: а ведь Халтурин гоняет на этом гадком мотике! Как Андрей!

Женя вошла в здание заводской администрации и отправилась сразу в приемную. Агнесса впустила куртку Хаустовой в свой шкаф, открыла дверь в кабинет шефа:

– Евгений Станиславович, Евгения Станиславовна пришла.

Доложила и хмыкнула.

«Да уж, – скривилась Женька, – кому-то придется менять имя или место работы. Почему обязательно мне?».

– Да, я жду, – услышала Женька голос Халтурина и протиснулась мимо Агнессы.

– Здравствуйте.

– Проходите, – кивнул управляющий на единственный свободный стул справа от стола совещаний.

Женька, шаркая подошвами, дошла до указанного места и присела на край стула.

Хаустовой показалось, что папки с документацией, как инопланетные агрессоры, окончательно завоевали кабинет директора.

– Кто же это приходит на совещание без ручки и блокнота?

Бросив недовольный взгляд на Хаустову, управляющий протянул ей ручку и лист бумаги.

Женька уткнулась глазами в лист и приготовилась писать. Больше всего хотелось слиться с предметами обстановки или, на худой конец, занять как можно меньше места.

Халтурина посмотрел на Женькину обувь.

– Можно спросить?

Женька натянула ворот свитера на подбородок.

– Спрашивайте.

– Это чтоб не сдувало? – Халтурин ткнул пальцем в ботинки.

– Чтоб не промокало, – без намека на улыбку отозвалась Хаустова.

«Психолог фигов, – обозлилась Женька, – вызвал в субботу, чтоб о ботинках поговорить?». Сапоги, не выдержав сезона дождей, расклеились, и кроме этих ботинок у Женьки больше ничего не было.

«Психологический контакт установить с барышней не получится. Да и фиг с ней», – успокоил себя Халтурин, кашлянул и перешел к главному:

– Хочу понять одну вещь, – Евгений достал какую-то папку и протянул Женьке.

Женя заглянула внутрь – в папке лежало решение собрания акционеров об освобождении Куколева Б.Б. от обязанностей директора и справка о состоянии банковских счетов завода.

Женька вернула документы, встретила взгляд Халтурина:

– Я подготовлю приказ и сделаю запись в трудовую Куколева. Что-то еще?

«Неужели из-за этого вызвал на работу? – спрашивала она себя. – Делать человеку нечего».

Халтурин, внимательно следивший за выражением лица кадровички, криво улыбнулся:

– Евгения Станиславовна, помнится, вы на днях сказали, что на заводе было все в порядке, и если б я не приехал…

– Помню, – опустила голову Женька, стараясь не поддаться панике. Сейчас он ей все припомнит, этот ликвидатор заводов, газет, пароходов.

Халтурин и не думал мстить Женьке.

– Евгения Станиславовна, вы оказались правы, дела на заводе шли относительно благополучно. Выходит, банкротство вызвано искусственно. Обычно это делается в интересах третьих лиц. Я знаю, что это банк «ИнвестТраст», но не знаю, в чем фишка – в чем причина наезда?

Хаустова подняла голову, захлопала глазами: о чем этот ликвидатор с ней говорит? Зачем ей это? Она слышать ничего не хочет!

– Производство можно спасти, – несколько свысока продолжал Халтурин, решив, что Хаустова поражена его умом и проницательностью, – можно договориться с банком, пересчитать долги, выплачивать частями, отодвинуть платежи по некоторым из них, сократить численность рабочих, урезать зарплаты, что-то продать, найти инвесторов – способов достаточно, но я должен понять, ради чего затевалось это банкротство.

– Как видите, я с вами откровенен, – помолчав, намекнул топ-менеджер. Он ждал от Женьки ответного шага – такой же откровенности.

Женьку кинуло в жар: так вот, чего хочет Бонд – втянуть ее в войну с банкирами? Устроил тут стриптиз душевный, выложил ей все. Эксгибиционист хренов!

– Евгений Станиславович, – вышла из шока Женя, – у вас должность, у вас полномочия. И вы… мужчина. А я – никто и звать меня никак. Но самое главное – меня это устраивает. Вообще не понимаю, почему вы выбрали меня?

– Кстати, о полномочиях – Халтурин не мог ответить на последний вопрос даже себе, поэтому пропустил его и протянул Жене какие-то листы.

«Решение общего собрания акционеров о назначении директора», – прочитала Женька.

– Сделайте приказ о моем назначении.

В руках у Жени оказался еще один лист с рукописными строчками. «Заявление, – пробежала глазами Женя, – прошу оформить на работу в должности директора». Число, подпись Халтурина.

– И потом, я не знаю, как это объяснить, – добавил Халтурин совсем другим, неказенным, неожиданно человеческим голосом, – но я рассчитываю на вашу помощь. Кстати, я навещал Куколева, он мне все рассказал. Облегчил, так сказать, душу раскаянием.

Женька смотрела на Халтурина, открыв кукольный рот.

– А я здесь при чем?

Глаза у Женьки не помещались на лице, в них не было никакой мути, никакой тайного умысла. Распахнутые в душу глаза, на дне которых свернулась клубком боль.

«Нет, она ничего не знает», – понял Халтурин и испытал необъяснимое облегчение.

Евгению неожиданно захотелось все узнать о девушке. Семейное положение, возраст, образование… Где это можно посмотреть? Кажется, в личном деле. А дела – в отделе кадров, то есть, у девушки. Что бы такое придумать, чтобы его интерес не показался неестественным? Ничего оригинального в голову не приходило. Так ничего и не придумав, Халтурин отпустил кадровичку и опять погрузился на заводское дно – искать выход на поверхность.

…Женька, шаркая ботинками, выползла из кабинета управляющего, приползла в отдел и посмотрела на часы: мама с Темой, наверное, уже проснулись.

Набрала домашний номер.

– Мам, меня на работу вызвали, – обрадовала Женя маму, – так что ты посмотри, что там у Темы на завтрак, по-моему, есть творожок, йогурт и булка свежая. Я вчера в универсаме покупала, с изюмом, как он любит. Я не скоро, так что… А я в чем виновата? Мама, ради бога! Да, завтра я тоже буду на работе.

– Женя, завтра я уезжаю к Ирочке, – с обидой сообщила Вера Ивановна, – мы давно договаривались, я не могу отложить поездку.

– И что? – Женя не понимала, что это меняет. Ирочка – двоюродная мамина сестра, любит Тему и всегда рада его видеть.

– Я Тему с собой не хочу брать, я устану с ним в дороге.

– Мама!

В трубке послышались гудки.

В душе поднималась мерзкая, как гниль, обида. «Это моя мама, – монотонно уговаривала себя Хаустова, – пожилой, больной человек. Я не имею права на нее обижаться. Она мне очень помогает, фактически у нее нет своей жизни. Эти вспышки объясняются тем, что она одинока с нами».

Женя включила компьютер. Старенький Benq загудел, загружаясь, а перед глазами Жени поплыла лента с кадрами из собственной жизни.

Вспоминать, кроме Андрея, Жене, по сути, было нечего. Школа – как у всех. Техникум – как у многих. А вот любовь – только их.

Нинкины потуги выдать подругу замуж казались Жене сущей глупостью. Каким должен быть мужчина, чтобы затмить Андрея? Вдовство – ее крест.

Женя была уверена, что не сумеет никого полюбить. А как иначе выходить замуж? Без любви? Может, это в стародавние времена и считалось нормой, но не в наше время. Как жить с нелюбимым, как терпеть близость чужого мужчины, его запахи, привычки, если не любишь? Если бы она потеряла вместе с Андреем память, то смогла бы еще быть счастливой. Когда не знаешь, что такое трепет и томление, когда не помнишь вкуса поцелуев, морщинку между бровей, маленький шрам на тыльной стороне ладони, сакральных прикосновений – тогда почему же не влюбиться еще раз? Легко! И не раз. Но когда память, как старьевщик, цепко держит каждую мелочь, как избавиться от прошлого?

Память Жене не давала продохнуть, все подсовывала и подсовывала воспоминания в самых неожиданных местах. То в троллейбусе, то в детском саду, то в парке. Возле кассы в магазине Женя вдруг вспомнила, как шелушились губы у нее от поцелуев Андрея, и помада на них ложилась, как на асфальт. А в поликлинике на приеме у врача покраснела от воспоминаний о том, как тискал Андрей ее под лестницей в подъезде, пока возбуждение не начинало причинять боль. Никогда, ни с кем и нигде она не сможет этого забыть. Захочет забыть, и не сможет.