Текст книги "Шоколадный папа"

Марка зубной пасты

Лето вовсе не короткое, дождя нет. Неподалеку раздается сигнальная мелодия машины с мороженым. У Андреа нет аппетита. Она стоит за желтой занавеской, ждет скрипучего велосипеда. Совершенно особенного велосипеда Каспера. Синего с широкими шинами. И пока она ждет, лета остается все меньше.

Она испекла хлеб. Запах фенхеля наполнил квартиру, смешиваясь с запахом свежевыстиранного белья и лимонного «Аякса». В спальне по всему полу разбросаны листы бумаги. Черные буквы образуют бессвязный узор. Стоя у окна, Андреа не может различить ни единого слова, но чувствует мимолетную радость: это ее слова! И тут же пугается: а вдруг их никто никогда не прочитает? Вдруг они навсегда останутся непрочитанными словами, которые можно раздавить, шагая по комнате? Какой смысл в словах, которые не видно и не слышно? В ожидании уходит время. Пока желтая занавеска скрывает Андреа, никто ее не увидит.

На секретере лежит список дел, которыми надо заняться. Большие витиеватые буквы. Андреа вычеркивает то, что ей делать не хочется, – и вот ничего не остается. Андреа за занавеской хочется (новый список):

1) дом у моря;

2) уборщицу;

3) зубную пасту, после которой не тянет на сладкое;

4) платье, которое радует всех своим цветом;

5) вечеринку, которая удастся, как бы Андреа ни выглядела;

6) тело, собственное, которое никогда не растолстеет;

7) поездку в «Дисней Уорлд»;

8) Карла с кольцами дыма;

9) голос позвонче и слова почетче;

10) Каспера, который никогда ее не разлюбит.

Кстати, а где Каспер? В каком-то ресторане, с каким-то другом. Сказал, что старый школьный приятель – но почему бы ему не встретиться тайком с Иреной? Даже не тайком. Конечно, если бы Андреа вдруг вышла из дома, села бы невзначай на велосипед и совершенно случайно поехала в город, по дороге заглядывая во все пабы, а там обнаружила Каспера, грызущего орешки с чилийским перцем в компании Ирены, то его возмущение было бы вполне обосновано: «Как можно требовать от меня честности, если ты со своей паранойей уже и шпионить начала?»

«Но вы же здесь сидите, я имею право… ты же сказал…»

«Но я ведь не могу говорить правду, пойми, когда ты так поступаешь!»

«Что? Я не понимаю!»

«Нет, ты ничего не понимаешь, что бы я ни говорил. Я говорю тебе: „Я тебя люблю“, но ты даже этих простых слов не можешь понять!»

И ей пришлось бы – ноги заставили бы ее – идти домой. И по возвращении она, несомненно, приняла бы пару таблеток, чтобы овладеть ситуацией и не стать совсем несносной, как только он вернется – далеко за полночь, со вкусом чилийского перца на языке.

«Вообще-то следовало бы побольше двигаться, – думает Андреа, – есть побольше моркови, пересадить цветы, отправить кому-нибудь открытку. Позвонить Янне, Каролине, дорисовать картину, собрать с пола бумаги, вычистить кастрюли, купить лекарство для желудка». Но она запуталась в желтой занавеске, и теперь ей придется стоять здесь, окутанной желтой тканью, пока не вернется Каспер и не разрежет материю, выпустив Андреа на свободу. Она к тому времени проголодается и ослабеет, хлеб в горящей печке почернеет, и он бросится тушить (но сначала освободит Андреа!), он скажет: «Моя бедная, любимая!» – и отнесет ее на кровать, и станет целовать ее больные ступни. Может быть, они даже займутся любовью, не закрывая балконную дверь, чтобы все было слышно соседям.

Звяканье велосипедной цепи, Андреа закрывает глаза в надежде. Потом слегка наклоняется вперед и видит самого обычного папу с портфелем под мышкой. Он машет рукой, она машет в ответ, хотя совершенно ясно, что он машет не ей! Он, разумеется, машет самой обычной маме и самой обычной дочке этажом ниже.

Недавно звонила Лувиса. Она спросила, в достаточном ли количестве Андреа принимает витамины. Обычный мамин вопрос. Андреа не может придумать обычного папиного вопроса. Она совершенно самостоятельно выпутывается и идет на кухню: открывает холодильник, наверное, пятый раз за последний час. Масло и жирный сыр для Каспера. Легкий сыр и обезжиренное молоко для Андреа. И еще морковь. Моркови ей не хочется. Никогда не хочется моркови. Открывает буфет и берет горсть мюсли. Если почистить зубы, сладкого хочется не так сильно. Об этом писали в одной газете, но не указали марку зубной пасты. Марка зубной пасты. Андреа пробовала разные, но ей все равно хочется шоколада. Хочется таблеток, но не хочется их хотеть.

Когда Каспер уехал, Андреа купила в магазине большой красный цветок. Красивый красный цветок – она не знает, как он называется. Она хочет полюбить быть дома наедине с собой. С собой в повседневности. Повседневность: все дни. Означает ли это, что все дни похожи друг на друга? Каждый день – повторение предыдущего.

В коттедже повседневностью было мытье посуды, хлопья на завтрак, Лувиса на кухне, Карл на розовом диване после работы, Лувиса с пылесосом, огибающим ноги на полу. Или – пустота на диване и открытка из Дальних Стран на кухонном столе – слова, почти невидимые в обилии еды. Подъем рано утром, Лувиса с вечера красиво накрывает стол для Андреа и Лины-Саги – сиреневые подтарельники, розовые ложки, салфетки в тон. От всего этого становится тепло в животе и хочется как можно дольше сидеть за столом – пусть завтрак никогда не кончается! Иногда на столе вообще ничего нет, он совершенно пуст: красиво накрыть для себя самой не получается, в теле возникает не приятное тепло, а какое-то отчаяние. Тарелка, ложка, стакан – не хочется. Совсем не хочется есть. Потом длинные школьные коридоры: рыжие кирпичные стены, твердые блестящие шкафы – иди и читай, что они написали на этот раз. Не хочется приближаться, не хочется видеть свой собственный бледно-желтый шкаф, а на нем – мерзкие слова. Но в конце концов приходится дрожащими руками вставлять ключ в замок, слыша хихиканье за спиной.

Андреа почти всегда подходит к шкафам первой, чтобы не открывать свой под чужими взглядами, а может быть, даже успеть стереть или смыть, пока никто не пришел. С другой стороны, вовсе не хочется сидеть потом и ждать, поэтому она идет в туалет, а если прийти совсем рано, то не будет даже подножек. «Ну и уродина! Ну ты и тошнотная, Андреа!» А потом – одна за парту, стирательная резинка в затылок, приглушенное хихиканье – и тишина.

Это и есть повседневность плюс картошка, от которой Андреа рвет, и большие прекрасные шоколадки, как только – наконец-то! – заканчиваются уроки, и Лувиса снова красиво накрыла на стол и, может быть, даже украсила цветами. Андреа идет к коттеджу напротив, где живет Хельга, звонит в дверь; открывает папа Хельги, у него грустный вид, – добрый папа, он всегда дома, – и говорит, что Хельга отправилась в Вальхов. Хельга часто ездит в Вальхов, к крутым девчонкам, и даже не предлагает Андреа поехать с ней.

* * *

– Мы идем вечером в кино, Андреа, хочешь с нами?

Попытка скрыть радость, которая бурлит внутри и хочет вырваться наружу, пульсирует на губах, шумит в ушах.

– Да, хочу.

Спустя час Хельга звонит в дверь:

– Слушай, мы не поместимся в машине. Тебе с нами нельзя.

Попытка скрыть плач, который сдавливает горло, – «Мама, мне трудно дышать», – улыбка поверх слез, и раз за разом: «Это неважно, это совсем неважно, что я не… мне плевать!»

– Ну ладно.

Сразу к Лувисе, чтобы кто-нибудь был рядом: чтобы кто-нибудь сделал горячий шоколад, хотя настоящий горячий шоколад умеет варить только Карл. Когда смешивают какао и сахар, потом горячее молоко и сверху сливки. Такой шоколад делает Карл. Лувиса же добавляет готовый порошок в молоко, намазывает пшеничные хлебцы маслом, сверху кладет толстые куски печеночного паштета или сыра с большими дырками.

– Где Карл?

Лувиса показывает открытку на столе.

– Это же он на открытке! – восклицает Андреа.

Лувиса не отвечает. Она чистит раковину. Андреа смотрит на Карла. Он поднимает автомобиль одной рукой, борода у него длиннее, чем Андреа помнит.

– Это ненастоящая фотография, – объясняет Лувиса, как будто Андреа не понимает. Она переворачивает открытку и читает: у него все хорошо, и им тоже всего хорошего. Андреа откусывает большие куски хлеба: так вкусно! Это, пожалуй, лучшие минуты за весь день. Перед подписью – «обнимаю». И неровно выведенное сердечко.

* * *

Каждый день. Жить с таким красавцем, как Каспер.

Каспер обнимает ее при свете телеэкрана. Каспер – мужчина, о котором можно только мечтать. Она и не думала, что у нее когда-нибудь будет такой, в те времена, когда ее мечты были реальны, но не реалистичны. Стоило ей закрыть глаза, как на крыльце коттеджа появлялся крутой парень и уводил ее с собой. Нет, она бы ни минуты не сомневалась, успела бы только попрощаться. Лувиса, конечно, заплакала бы, а Андреа – нет, не пролила бы ни слезинки. Ведь он покажет ей лучшее, – любовь.

Оранжевый телефон в гостиной звонит, она поднимает трубку.

– Привет, Андреа, это я, просто хотел сказать, что люблю тебя.

Не слышать слов Каспера. Слышать лишь, как у него заплетается язык. Это означает, что он пьян, а «пьян» означает: не владеет собой, а «не владеет собой» означает: может произойти все что угодно, может быть, уже произошло.

– Ты встретил другую?

Знать, когда это прозвучит, и не уметь взять слова обратно – Андреа, грань близко, а за этой гранью он не выдерживает: «Прости!» Вечное слово. Слово-пластырь. Но кровь все равно идет.

Каспер уже бросил трубку.

Как Андреа заполняет пространство

У некоторых людей внутри много пространства. Способность во всем видеть красивое. Андреа старается, но у нее внутри слишком тесно, у нее слишком узкий, слишком темный взгляд. Как увидеть малое, если все вокруг такое безумно большое? Оно не умещается внутри.

Каспер называет ее (боже мой!) сильной и крутой. Вот Ирена – маленькая и хрупкая, ее Каспер утешает и защищает. Он снова говорит с ней по телефону омерзительно мягким голосом. Андреа вываливается из гамака, ударяется копчиком, кричит: «А-а-ай!» Но Каспер не прибегает, чтобы помочь ей подняться и утешить. Он кричит: «Как ты?» – прижимая трубку к груди, так что Ирена слышит, как бьется его сердце.

Андреа не отвечает. Поднимается, наполняясь протестом против всего. В основном против Ирены. Вы же обнялись, прежде чем ты уехал. Вы и сейчас обнимаетесь своими сахарными голосами. Ты что, не понимаешь, что она тебя любит?

Однажды она нашла письмо от Ирены. Украдкой, настороженно прочитала его. Читала снова и снова проклятые слова, бессвязные, как код, который невозможно расшифровать. Там было про ветер и про человека с собакой. Она же художник, Андреа! Она странная и необычная, не то что ты со своей честностью и душой нараспашку! Хорошо, а запутывать, нагромождать, ускользать – это что, красиво? Разве не глупо скрывать важное молчанием, украшенным словами? Андреа не пробраться сквозь слова Ирены, они предназначены не ей. Это слова-для-Каспера: он-то наверняка их понимает и восхищается, что Ирена отваживается писать так… как – так? И чужой голос Каспера в спальне – это тоже код. Андреа подбирается к нему (хоть и знает, что когда он говорит по телефону и старается сосредоточиться, так делать нельзя). Она целует его в шею, в ухо (то, что не занято Иреной), гладит его между ног.

– Андреа, прекрати.

Андреа прекращает. Она лежит рядом, и протест внутри все растет и растет, пока рука вдруг не выхватывает у Каспера трубку и не кладет ее на место. После чего рука возвращается, и Андреа лежит как ни в чем не бывало. Может закричать. Если он что-нибудь скажет, она закричит:

– ЧТО ТЫ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ДЕЛАЕШЬ?

И Андреа кричит. И на этот вопрос нет ответа.

Разорванное

Снова пора, час настал – ну пожалуйста, не надо.

Каспер принимает душ, красиво напевает, хочет приятно пахнуть, в голове у него Ирена. Андреа за дверью. Она всегда за дверью. Такое у нее чувство. Может быть, так и должно быть. Каспер жужжит электробритвой, затем открывает дверь, а там – Андреа.

Поцелуй в щеку, в губы.

– Ничего, что я еду?

– Конечно, само собой.

– Вернусь поздно.

– Во сколько примерно?

– Не так уж поздно, слишком поздно не хочется.

– Может быть, ты вообще сегодня не вернешься?

– Но я же сказал…

– Но ты НЕ ОБЕЩАЛ.

– Обещаю.

Нервный тик на лице. Он нечасто проявляется. Но вот сейчас… Андреа протягивает руку и касается его лица.

И Каспер уходит.

И может быть, никогда не вернется.

У Андреа в руках телефонная трубка, в ней Лувиса.

– Почему он оставляет тебя одну, Андреа, раз за разом?

– Зачем ты так говоришь? Он не оставляет меня, он просто уходит на время, встречается с Иреной.

– Вот именно.

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего, совсем ничего. Тебе нельзя волноваться. Успокойся и не переживай.

Таблетки.

Беспокойство в воздухе, в кофе, в животе.

Громкая музыка и вечное ожидание. Бродить по квартире, чувствуя шаги Лувисы в своих ногах. Чувствовать, как плачут стены. Чувствовать. И все равно не уметь ничего изменить.

Лувиса в красном доме на Бьеркгатан, 64, в доме Софии и Арвида.

Вот как все было.

Лувиса бродит по ночам в большом доме, ей, конечно же, не уснуть, она ждет, она ждет, когда кто-нибудь примет решение. Это худшее из всех ожиданий. Может быть, тебе предпочтут другую, но в любом случае жизнь уже не та: ненадежная, жуткая. Лувиса кажется себе необычно сильной и красивой. Чувствует, что находится на пороге чего-то нового: может быть, совсем скоро она останется одна. Лувиса знает, что не сможет жить одна. И с другой стороны, знает, что выбора не будет, что у нее есть дочери. ДА! У нее есть дети, которые ее любят и не оставят. Он может бросать ее сколько угодно, он уже бросал ее, но у нее есть дети, с которыми, для которых, в которых она будет жить.

Когда же зазвонит телефон? Когда же звонок раздастся эхом между стен, словно плач (кто же это плачет)? Когда Карл решится?

Все выходит не так. Заболевает Лина-Сага. Заболевает так, что Лувисе приходится ехать с ней в больницу, а Андреа отправляют обратно в дом у озера, к Карлу, который все еще не принял нужного решения. Обкусанные ногти. И Андреа, которой он нужен. Доводилось ли ему раньше чувствовать, что он кому-то нужен?

Девочке Андреа пять лет. Она ничего не знает. Ничего не помнит. Кое-что Андреа рассказали, остальное она додумала. Все то же чувство (какое чувство?) восемнадцать лет спустя, в другом доме, где Андреа бродит и грызет ногти. Надо что-нибудь СДЕЛАТЬ. Нарисовать картину, написать стихотворение, как обычно, и показать Касперу, когда он вернется домой, что у нее есть собственная жизнь.

У меня есть своя жизнь, Каспер, вне всякого сомнения. Ты думал, мой мир состоит из одного тебя, из нас? Ха! Ты что, дурак? Да у меня суперсобственная жизнь, я прекрасно обойдусь без тебя, если ты меня бросишь.

Сварить еще кофе. Заглушить голод. Легче всего и вкуснее всего есть, когда Каспер с ней на кухне. Обнимает всепозволяющим взглядом. И тогда Андреа может смеяться. А сейчас?

Нет, смеяться в одиночку – зачем? Никто же не слышит. Громкая музыка становится еще громче, и ей хочется подпевать. Хочется подпевать Боуи: «OH NO LOVE YOU’RE NOT ALONE»[19]19
  О нет, любовь, ты не одинока (англ.).


[Закрыть]. Но голоса нет.

* * *

Карл протягивает руки к девочке Андреа, и она забирается к нему, на мгновение, но все-таки. Внутри у Карла что-то вроде счастья.

Уложить дочь в постель. А потом сидеть в кресле, курить сигару, пить виски в тишине и покое и думать. Знать, что ты кому-то нужен, знать, что любишь. Знать, что все может закончиться. Со страхом осознавать, что любишь, что должен любить. Карл гасит окурок. Оглядывает комнату, будто впервые видит. Допивает, идет на кухню, наливает еще. Здесь не хватает Лувисы. Что-то вроде тоски, совершенно бессловесной. Лишь на мгновение протянутые руки. Ведь он знает, кто он, что он сделал, чем все могло закончиться. Карл ходит из комнаты в комнату, пытаясь осознать, что это и его комнаты тоже! Трогает мебель, стены, пьет, наливает еще. Он совершил такое страшное предательство, что слово «прощение» здесь звучит смешно и нелепо. Знать и стараться забыть. Чувство стыда. И не иметь права приблизиться настолько, насколько хочется. Насколько нужно. Ощущать, что не достоин того, что ему нужно.

Думать о простом, лечь спать, проснуться, приготовить завтрак, разбудить дочь, поставить пластинку с классикой и на этом остановиться. Лувиса возвращается домой с Линой-Сагой, а он уже принял решение, но никто не ликует, никто не говорит: «Добро пожаловать домой!» Впрочем, решение есть решение. Знать, что в нем нуждаются и что на свете нет ничего хуже предательства.

– Ты почистила зубы, Андреа? Поиграем во что-нибудь? Что хочешь на обед?

Простые вопросы. Но губы все равно дрожат. Не виднеется ли в ее глазах ненависть? Или она все-таки улыбается? Да, она улыбается и отвечает: «Конечно. Спагетти с мясным соусом».

* * *

Мясной соус из банки и спагетти. Каспер и Ирена.

Андреа возвращается поздно. Каспер, должно быть, уже дома.

Но его нет.

Второй час ночи, а КАСПЕРА ВСЕ ЕЩЕ НЕТ ДОМА!

Его голос на автоответчике говорит: «Это, наверное, ужасно глупо… – боже мой, как можно начинать с таких слов! – но я опоздал на последний поезд, тут была куча проблем – я уже отправился на вокзал, как вдруг оказалось, что Ирена забыла дома ключ, и мне пришлось вернуться и влезть в окно – все в порядке, но все так глупо, я знаю, что обещал, что для тебя это важно, но теперь уже все как есть. Я опоздал на поезд. Переночую у Ирены. Вернусь домой завтра, как только получится. Я тебя люблю!»

Невозможно поверить. Мягко говоря, непросто. Слишком много слов, слишком странных. Лезть на стену, спасать над пропастью во ржи, но не Андреа спасать, а Ирену – бедную маленькую, ужасную проклятую Ирену, которая все это подстроила! И Андреа набирает номер Ирены: сигнал за сигналом, – но никто не поднимает трубку!

Они трахаются – ну конечно, они трахаются или только что кончили, и Касперу стыдно, или они лежат вдвоем, пьяные, голые, и слушают, как звонит телефон. Лежат, обнявшись, и слушают звонок телефона (который плачет между стен!), телефон совершенно не вписывается в их страсть, они же понимают, что это зануда Андреа. Каспер говорит: «Не отвечай, неохота говорить с ней», – и улыбается Ирене, смахивая со лба потные пряди волос. Ирена смеется. Как она может, черт побери? Как можно смеяться, растоптав Андреа?

Но Андреа никто, она кричит автоответчику Ирены – пожалуйста, трахайтесь, раз вам наплевать на меня, черт возьми, Каспер, как ты можешь? Потом снова слушает их общий автоответчик. Пьяный голос Каспера, который пытается говорить трезво, но она все слышит, она отчетливо слышит ложь! ВОТ ЧЕРТ!

Ночное бдение окончено. Утомительно, конечно, но Андреа принимает несколько таблеток, снимает фотографии Каспера со стены в кабинете: фото Каспера и Каспер с Андреа – и режет их, все десять, в постели, в прихожей, разбрасывая обрезки так, чтобы их лица не лежали рядом, чтобы его тело было разрезано на части, а части не соприкасались друг с другом. Свадебные фотографии. Их проклятые счастливые улыбки. ТАМ – ВИДНО. А больше нигде. Никогда.

Она угасает.

Наутро просыпается довольно рано, самое позднее в десять, и думает, что Каспер в квартире, что он спешил домой: ухватиться хотя бы за это. ХА! И снова номер Ирены. И на этот раз она сама берет трубку. Впервые ее голос Андреа на ухо. Низкий, почти шепот – это, наверное, и есть «чувственный» голос, который хочется слышать снова и снова?

– Привет, Андреа. Как хорошо, что ты звонишь.

– ДА, ПРИВЕТ-ПРИВЕТ! – кричит Андреа со слезами. – Как ХОРОШО, что ты наконец-то взяла трубку.

– Каспер только что уехал. Так что скоро он будет дома, с тобой.

– АХ ВОТ КАК! Ну так СКАЖИ ЧТО-нибудь, что произошло?

– Мы спали. Мы крепко спали, когда ты позвонила. Он любит тебя. Скоро он приедет домой, к тебе. Разве это не замечательно?

Что же это за мерзкий такой человек, эта жуткая Ирена? Он любит тебя. «Любить» – это слово, и даже если чувство… то стоит только напиться, стоит забыться, да еще если рядом кто-то гораздо интереснее, какая-нибудь настоящая художница по имени Ирена, которая ничего от тебя не требует…

– ГОСПОДИБОЖЕМОЙ, ты что, не можешь рассказать, что произошло?

– Каспер же рассказал про ключ, да, я, конечно, растяпа, но он такой добрый, твой супруг, он помог мне, а потом лег спать тут на матрасе…

– Но вы переспали друг с другом?

– Нет. Он любит. Тебя. – «Ну и занудство, это же всего лишь слова, я уже ничему не верю!»

– А ты, ты влюблена в Каспера?

Слишком долгое молчание, сомнение.

– Хм, – произносит Ирена, – об этом я не задумывалась. Но надеюсь, что нет.

Лувиса в телефонной трубке:

– Надо верить словам.

– Почему?

– Потому что больше у тебя ничего нет. Слова – и больше ничего. Остального ты не знаешь и, может быть, не узнаешь никогда. Настоящую правду.

Ирена надеется, что не влюблена в Каспера. Андреа ждет и плачет в постели, среди искромсанных тел Каспера и Андреа. Да, ничему нельзя верить, кроме слов и того, что видишь собственными глазами. Но Андреа нужно знать больше. Нужно уметь быть так близко, чтобы знать всегда. Что правда, а что нет.

Запыхавшийся Каспер в спальне:

– Ты должна мне верить, Андреа.

– Не знаю, могу ли.

– Ничего не произошло! Я хотел вернуться домой, как и обещал. Мне так жаль, что я нарушил обещание, но Ирена и в самом деле забыла дома ключ и…

– Она что, не могла сама с этим разобраться? Тебе обязательно надо было ей помогать?

– Но я хотел помочь ей, она же мой друг, боже мой.

– А вернуться ко мне, БОЖЕ МОЙ, ты не хотел?

Каспер опускается на кровать, ворошит обрезки фотографий.

– Андреа, пожалуйста, верь мне.

У него очень грустные глаза.

– Почему я должна верить?

– Потому что я люблю тебя, потому что не хочу терять тебя – и вообще, что ты хочешь? Чтобы мы расстались?

И в это мгновение, когда звучит это слово, она снова понимает: выбора нет. Потому что они не могут расстаться. Она должна любить его до самой смерти. Потому что иначе ей не жить.

– Нет, Каспер! – бросается на шею. – Нет, я хочу, чтобы мы никогда не расставались. Я так тебя люблю, но я боюсь.

– Я никогда тебя не оставлю, никогда и ни за что, – улыбается Каспер, целуя ее в щеку.

Долго сидеть, обнявшись, слипшись ртами, языками, не желая отпускать. Но отпустить.

Андреа рядом с Каспером в их общей постели.

– Прости, что я так с фотографиями.

– Можно сделать новые.

– И все-таки это печальное зрелище.

Он собирает обрезки, те, что безнадежно испорчены, он выбрасывает. Осторожно, вовсе не небрежно. Находит свадебную фотографию, разорванную пополам. Посередине, между Каспером и Андреа. Приносит скотч, склеивает. Склеивает, улыбаясь.

– Вот так, – произносит он.

Разрыв все-таки заметен. Но вслух она говорит другое:

– Здесь видно, что мы вместе.

– Да, мы вместе. Прости, Андреа, что я не пришел вчера домой.

– Все в порядке. Хорошо, что ты дома.

Держать руку Каспера, крепко сжимая – но не слишком крепко. Держать в руках фотографию, видеть улыбки, видеть, какие они красивые вместе и что они на самом деле счастливы, видеть разрыв.