Текст книги "Без грима"

Глава 8

Он познакомился с Мариной в конце весны, когда, опьяненный свежим дыханием природы, меньше всего отдаешь себе отчета в своих действиях, живя как будто в веселом полубреду. То был, пожалуй, самый удачный год в его жизни.

Проснувшись на рассвете, как от толчка, он лежал, не шевелясь, боясь нарушить умиротворенное безмолвие серенького утра. Сон, приснившийся ему перед самым пробуждением, оставил на память о себе неясное томление. Во сне его обступили плотным кольцом обнаженные женщины – их были сотни, и каждая из них старалась обратить на себя его внимание. Тела у женщин были кукольные, резиновые, а лица – человеческие, бесстыдные. Они шевелили губами в беззвучном призыве, теребили свои гигантские резиновые груди и тянулись к нему длинными и гибкими, как змеи языками. Среди массы кривляющихся женских лиц, старающихся приблизиться к нему, выделялось одно – ярко смуглое лицо с волнующими скулами, чуть тронутыми румянцем и тонкой усмешкой на губах. Иногда оно исчезало, растворяясь в общей массе, и в эти моменты он боялся, что больше не увидит этого удивительного лица. Но через какое-то время лицо незнакомки снова возникало в толпе, и тогда он впивался в него взглядом, мысленно приказывая ему больше не пропадать из виду. Женщины бесновались, шевелили змеями-языками, но им было невдомек, что он не смотрит на них и все его внимание сосредоточено на одном единственном – неуловимом и смертельно притягательном лице. От женщин почему-то шел сильный жар, но он не решался отойти от них, потому что опять боялся больше не увидеть загадочную незнакомку, привлекшую его внимание. Температура возле него все повышалась, женщины постепенно плавились, сливаясь телами в огромный бесформенный комок резиновой плоти, но он, не отрываясь, смотрел в глаза своей избранницы… После того как он проснулся, ему еще какое-то время казалось, что он чувствует жар, который источали куклы-женщины.

Вспомнив, что должно произойти с ним сегодня, он почувствовал, как его захлестывает волна глуповатого счастья – так в детстве, проснувшись в день своего рождения, чуя, что сейчас произойдет что-то хорошее, не можешь сдержать улыбки. Испытывая нетерпение, он встал с кровати, торопливо оделся и вышел в теплое влажное утро. Вдохнул воздух, насыщенный испарениями прошедшего ночью дождя. Ветерок разгонял видневшиеся еще тут и там клочки тумана. Он зашагал к магазинчику «Первая полоса», приняв независимый вид.

Радость торопила его, растягивала губы в улыбке, а дурацкое конфузливое чувство требовало вести себя невозмутимо и спокойно, как будто конечная цель его путешествия была не так уж и важна. В конце концов, он просто вышел прогуляться – нет такого закона, по которому нельзя идти по улице в восемь утра за прессой – зачем-то старался показать он своим видом случайным прохожим… Магазин был уже открыт. Подойдя вплотную (удивительное дело – как бьется сердце), он уставился на ворох газет и журналов. Глаза заскользили по развалу глянцевых обложек от края до края – безрезультатно; после проделали тот же путь в обратном направлении – и снова тщетно. В тот момент, когда сердце уже готово было ухнуть обреченно вниз, взгляд зацепился за фотографию на одной из обложек, … – темный взлет брови, легчайшая, но вместе с тем довольно мужественная складка у рта… – да, это тот самый снимок… С чувством почти суеверного благоговения он смотрел на собственное лицо. Через его щеку шел легкий бумажный излом.

– Что вам? – спросила продавщица.

Он вытащил журнал на свет божий (при этом взгляду открылось, что на фотографии он стоит, одетый в белый свитер с высоким горлом):

– Вот – «Телевизионную панораму». И знаете что? Дайте мне десять штук.

Удивления не последовало. Продавщица отсчитала ему десять номеров, и, приняв деньги, уставилась в далекую точку на горизонте равнодушными ко всему глазами. Она даже не взглянула на своего покупателя, и потому ей не суждено было узнать, что это именно он изображен на обложке «Панорамы». «Впрочем, вряд ли это ее бы заинтересовало», – мелькнула у него мысль, когда он посмотрел на ее утомленное испитое лицо.

Преодолев желание раскрыть журнал здесь же, посреди улицы, он вернулся домой, где, наконец, торопливо отыскал нужную страницу. Анонс статьи порадовал его – большими буквами через весь разворот было набрано: «Образ симпатичного и любвеобильного доктора из сериала «Доктор Шестицкий» пришелся по вкусу публике. Сегодня мы беседуем с исполнителем заглавной роли – молодым петербургским актером Игорем Лефортовым, знакомым зрителю благодаря спектаклям в театре на Литейном…». Фраза наполнила его гордостью. Его несколько небольших ролей, благодаря пышности этой фразы, превратились во что-то значительное. Он принялся читать интервью, точнее – смаковать его, радуясь тому, как солиден и крупен был шрифт, и этому небольшому кружочку наверху страницы, в котором значилось: «Интервью со звездой». Впервые его назвали звездой. Два года он проработал в театре, – и за все это время о нем написали лишь одну строчку в «Театральном Петербурге: «И. Лефортов, занятый в спектакле «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях». Все эти два года, на протяжении которых он играл второстепенные роли и снимался в массовках, он не был никому интересен. Они не принесли ему ни популярности, ни удовлетворения. «Занятым» – вот кем он был.

«Игорь, как состоялось ваше знакомство с режиссером Михаилом Гришиным?» – такой был почин интервью. «Мы встретились совершенно случайно. Впрочем, все самое лучшее в нашей жизни, на мой взгляд, происходит случайно. Он заметил меня в спектакле и пригласил на пробы, которые закончились для меня удачно», – ответил он журналисту. Он не слукавил при этом, – но как схематичны, как плоски были эти «увидел-отметил-пригласил»! Как описать улыбку фортуны, которой она одарила его в тот день? Как вместить в один журнальный абзац все чувства, которые переполняют тебя в тот момент, когда тебе предлагают главную роль?

Он закрыл журнал и полюбовался фотографией на обложке. Спохватившись, что захудалый городской телеканал пригласил его на небольшое интервью в утренней программе (все равно до чего же приятно), он отложил «Панораму» и принялся готовить завтрак. Он еще не знал, что до встречи с будущей женой оставался лишь час… Он наслаждался звуками, которыми было наполнено это утро, радуясь мелодичному пению воды в раковине, шипению яиц на сковородке, соломенному шороху кухонного полотенца. Ему нравилось чувствовать себя молодым, бодрым и пружинистым в каждом своем движении. На улице его ждал новенький серебристый «Мерседес», на который он потратил весь свой гонорар за «Доктора Шестицкого». Садясь по утрам за руль своей новой машины, он неизменно чувствовал прилив глуповатого счастья оттого, что этот красавец принадлежит ему. Благодаря работе в сериале он смог снять и эту симпатичную двухкомнатную квартиру на «Удельной».

Он ехал по влажно блестевшей дороге, с удовольствием ощущая послушность руля под своей рукой и то, как гибко и плавно машина брала повороты. Город встречал его привычным утренним рокотом, еще только набиравшем силу. На Ланском шоссе, притормозив у светофора, он подмигнул сидевшей в остановившемся с ним по соседству кабриолете немолодой, но замечательно холеной даме в легкомысленном розовом шарфике. На соседнем с дамой сиденье лежала крошечная смешная собачка. Женщина лишь окинула его презрительным взглядом и резко рванула с места, как только зажегся зеленый свет. Невесомый шарфик гордо развевался на стареющей шее.

Он хотел купить сигареты и припарковался возле торгового центра. Только выключил мотор, как к машине бросились две какие-то девицы. Стали дергать дверь. Недоумевая, он открыл окно.

– Вы – на Фонтанку? – спросила одна.

– Что – на Фонтанку?

– Такси на Фонтанку – это вы?

Было обидно, что его машину приняли за какое-то такси. Но цветастые подолы их юбок так красиво взметало ветром. Тонкая ткань льнула к ногам. А их волосы были такими светлыми и пушистыми. Этим утром маленький флирт необходим ему, как глоток свежего воздуха. Несколько минут в обществе женщин помогут ему приобрести тонус для интервью. К тому же девчонкам будет приятно, если он одарит их своим вниманием. Вон какие они молоденькие, наверняка еще студентки.

– Я не таксист, но вас подвезу без вопросов.

Никаких серьезный действий по отношению к ним он предпринимать не будет – так, бесплотные дорожные ухаживания, в ходе которых его коллекция пополнится еще парочкой телефонов. Обе девушки были одеты в яркие, явно недорогие платья, обе хорошего телосложения. Только у одной лицо круглое, пухлощекое, а у второй – более тонкой лепки, напоминающее личико эльфа.

Та, что с худощавым лицом, строго поинтересовалась:

– Сколько это будет стоить? – По-видимому, девушка не признала в нем исполнителя роли доктора Шестицкого.

– Нисколько. Мне по пути.

Девицы пошушукались, но потом, элегантно согнув длинные ноги, залезли вдвоем на заднее сиденье. Салон сразу же наполнился запахом сладковатых духов и еще тем особым ароматом, которому нет названия в классификации запахов, и который могут источать только молоденькие и привлекательные девушки. Оказавшись в салоне, блондинки какое-то время молчали. Поймав в зеркале заднего вида озадаченный взгляд одной из них, он понял, что та исподтишка разглядывает салон машины. Девчонки, судя по всему, не привыкли разъезжать на дорогих иномарках. Посмотреть в его «Мерседесе», действительно, было на что – уловив их восхищение, сейчас он взглянул на свою машину как будто со стороны, и с какой-то мальчишеской гордостью порадовался в который раз, что сиденья у него из натуральной кожи, а панель водителя оснащена, помимо множества кнопок, даже маленьким телевизором. А они – «такси».

– Меня зовут Игорь. А вас? – завел он разговор.

– Кира, – представилась круглощекая.

– Марина, – ответила вторая.

– Вы, наверное, еще студентки?

– Да.

– Где учитесь, если не секрет? – продолжал допытываться он. Этот разговор давался ему легко и непринужденно, как и все, что он делал этим утром. Этой весной.

– В Герценовском, на историков.

– Будете учительницами, значит, – улыбнулся он как можно более обаятельно и перешел в решительное наступление: – Эх, дорого бы я сейчас отдал, чтобы пойти с вами на лекции, а не ехать на эти съемки.

– А вы едете на съемки? Вы что – актер? – вскинулась Кира.

– Да. Позвольте представиться – актер театра и кино Игорь Лефортов. Вот, кстати, журнальчик с небольшой заметкой про меня. Правда, так себе заметка…

– Ой, так это же вы играли в «Докторе Шестицком»! – обрадовалась круглощекая, увидев «Панораму». Приятно удивленная тем, что молодой человек, согласившийся бесплатно подвезти их, оказался к тому же еще и популярной личностью, она немедленно начала кокетничать с ним, придав своему голосу сочность и бархатистость:

– А в каком фильме вы едете сниматься сейчас?

– Это не фильм, а передача «С добрым утром» на нашем городском телеканале. Еду давать им интервью, – небрежно обронил он.

Процесс пошел – флирт набирал обороты. Он отметил, что в разговоре в основном принимает участие более упитанная розовощекая Кира, и с удовлетворением констатировал, что в случае с ней победа, похоже, дастся ему не слишком тяжело. Он наблюдал за Кириным лицом, отражавшимся в водительском зеркале, и ловил себя на том, что ему очень хотелось бы потрогать пальцем эти тугие персиковые щеки. Ему только кажется, или сейчас они, действительно, еще порозовели? Взгляд Марины, кажется, тоже потеплел. Он отмечал и те манипуляции, которые девушки старались проделывать незаметно – обе то и дело оправляли платье на коленях и часто приглаживали волосы рукой. Когда его «Мерседес» остановился возле Герценовского университета, ему показалось, что девочки расстроились из-за того, что вынуждены с ним расстаться. Наступил момент, когда по законам флирта он должен был собрать дань в виде их телефонов. Он запишет их в свой блокнот, и для того, чтобы они не затерялись среди прочих, снабдит исчерпывающей пометкой – «Кира, Марина. Студентки. Подвез 12 мая». К концу дня он уже забудет о них.

Но, вероятно, ароматы этой весны повлияли на него сильнее, чем он думал, потому что он решил, что не грех будет напоследок еще немного пощекотать себе нервы. Девчонки были определенно хорошенькие. И, судя по всему, не слишком искушенные. Поэтому с ними он зайдет дальше того, чтобы просто попросить у них телефон. На этот раз он не ограничится банальной просьбой оставить ему «номерок», а привнесет в игру элемент интриги. Пусть девочки помечтают немного. Он заставит их ломать голову над тем, которая из них ему приглянулась больше. Приятно раззадоренный этой мыслью, он приступил к решающей фазе знакомства. Обернувшись назад и окинув девиц своим фирменным «затяжным» взглядом он произнес:

– Ну что ж, Кира и Марина. Буду с вами откровенен. Вы мне обе очень симпатичны. Но одна из вас мне очень понравилась, – он помолчал немного, – очень. Я не хочу сейчас говорить вам – которая именно. Вдруг тогда обидится другая? Давайте поступим так. Если вы не возражаете, я возьму у вас обеих телефоны, а позвоню только одной. Такая любовная рулетка. Ну, как – вы готовы рискнуть?

Девочки молчали.

– Обещаю, что не буду настаивать, если моя избранница не захочет со мной общаться, – продолжал он, вдохновляясь все больше. – В этом случае мы просто распрощаемся.

По его расчетам, они должны были согласиться. И они согласились. Любопытство, причина большинства опрометчивых женских поступков, заставило их пойти на этот шаг. Стараясь не показывать смущения, девушки продиктовали ему свои телефоны, которые он старательно записал. Одарив их на прощание многозначительной улыбкой, он дождался, пока блондинки вылезут из машины, и посмотрел им вслед. Попки у девчонок были что надо. У Марины, правда, немного тонковаты ноги, на задок вполне аппетитный, подтянутый. У Киры же вообще все части тела находились в полном согласии друг с другом. Просигналив девчонкам на прощание, он поехал в прекрасном расположении духа на съемки передачи. Он продолжал улыбаться, когда приехал в телецентр. Это была лучшая весна в его жизни. Победы, пусть даже такие несерьезные, как сегодня, настраивали его на оптимистичный лад.

Его обтянутый коричневой кожей «Молескин» хранил телефоны женщин, которые он коллекционировал еще со времен учебы в академии. Это был донжуанский справочник, которым он по праву гордился. Поначалу он просто записывал все номера в телефон, но тот не оставлял никакой возможности классифицировать женщин с душой. То ли дело блокнот. Его страницы позволяли фиксировать информацию куда более содержательную, чем просто набор цифр. В блокноте напротив каждого имени он делал записи, которые позволяли не только идентифицировать женщин, но и сортировать по степени привлекательности. И по не менее важному признаку – уровню доступности. Зачем тратить время на алчных красоток, когда мир полон упоительно бескорыстных женщин, готовых включиться в романтическую игру просто так – ради самой игры, повинуясь зову любопытства? Напротив имен делались исчерпывающие пометки. И ставились плюсики, количество которых обозначало местонахождение «объекта» на шкале доступности. Минусы же указывали, как правило, на явную финансовую заинтересованность девушки, ее сварливый характер или несговорчивость. Приятели уважали такой подход и нередко обращались к нему за помощью в моменты, когда на вечеринках остро не хватало женского общества – в блокноте Игоря Лефортова было немало обладательниц пяти «плюсиков» – женщин, готовых примчаться по первому зову на их праздничное застолье, а то и задержаться на нем до утра. К слову сказать, эти телефоны доставались ему не слишком тяжело. Звание «актер» приносило свои дивиденды. Вероятно, оно было окружено для девушек ореолом чего-то крайне притягательного, потому что стоило только им услышать – кто он, как они сами спешили установить с ним связь, залогом которой выступал их номер мобильного.

Он не ставил своей задачей переспать со всеми этими женщинами. Но сам процесс этой игры, главным призом в которой выступал номер телефона, увлекал его несказанно. В театре за ним водилось звание штатного дамского угодника, которое его вполне устраивало. Он торжествовал, когда в ответ на его заигрывания его удостаивали благосклонной улыбкой и взглядом. У него были свои «фирменные» приемы, к которым он прибегал, в случае, если хотел добиться благосклонности. Если честно, иногда он даже бравировал своим умением вызвать в женщинах приязнь. Он мог, неожиданно для всех, осыпать комплиментами неказистую гримершу, вызвав краску на ее щеках. Или, подойдя во время репетиции к какой-нибудь кислолицей стажерке, сказать ей душевно: «Девушка, я давно за вами наблюдаю. И я ценю вашу силу воли и трудолюбие. Я вижу, что вы сидите тут с утра, и не можете даже отлучиться на обед. Мы скоро заканчиваем на сегодня, не грустите. Может, после репетиции выпьем кофе вместе?». Ему нравилась ответная реакция в таких случаях. Глаза обласканной девчушки выражали сначала недоумение, но вскоре загорались неугасимым огнем признательности. Козявка-стажерка уходила смущенная, взволнованная, едва ли не влюбленная. Огонек интереса, загоравшийся в ее глазах, согревал его. В этот момент он любил эту девчонку, – пусть всего одну минуточку, но любил. Говоря свои комплименты, он всегда был искренен. Энергия флирта была самой сильной и чистой их всех, что он знал. Она была сильнее наркотиков и алкоголя.

Вот только незадача – некоторые его дульсинеи почему-то отказывались ограничиться лишь этой одной минуточкой – некоторые навязчиво желали продолжить знакомство. Для того чтобы «зацепиться» за него, девушки иногда шли на уловки. Например, звонили ему, используя для этого поводы, несерьезность которых была очевидна. Поздравляли с какими то малозначительными праздниками… Это напоминало родео, в котором он исполнял роль быка, пытающегося сбросить докучливого всадника. То, что для него было игрой, некоторые девушки, к сожалению, воспринимали серьезно. Все имеет свою обратную сторону, и любовь женщин тоже, – эту истину он усвоил довольно рано.

Вечером после съемок легкое брожение в крови, вызванное встречей с Кирой и Мариной, улеглось, и он перестал думать о них. Девочки, безусловно, были милы, но сейчас их лица уже понемногу утрачивали четкость и становились для него частью одного большого женского образа, не имевшего определенных очертаний. Сколько их уже у него было, этих знакомств с симпатичными девушками. И каждый раз он легко увлекался, с головой уходя в омут их восхищенных глаз и нежных улыбок, – но так же быстро остывал. Правда, немного щекотало нервы воспоминание о круглых, таких аппетитных Кириных щеках, но его было явно недостаточно для того, чтобы позвонить ей. Потягивая коньяк, он углубился в сценарий пьесы.

Но через пару часов, очевидно, под влиянием коньяка, приведшего его в благодушное настроение, он понял, что идея позвонить девочкам не лишена определенного смысла. В меру разогретый алкоголем, он не станет возражать, если эта телефонная болтовня закончится свиданием. Нет, определенно, он правильно сделает, если позвонит Кире или Марине. Вот только – кому? Согласно выдвинутой им самим легенде, он увлечен только одной из них. Это значит, что нужно сначала все тщательно обдумать, ведь если первая девчонка «слетит», позвонить второй ему вряд ли удастся. Наверное, все-таки ему следует выбрать Киру. Девочка она вся такая из себя упругая и горячая, как свежеиспеченная булочка, да и характер у нее, кажется, покладистый. Открыта для общения и на ломаку не похожа.

Он набрал Кирин номер и слегка прокашлялся – голос у него должен быть немного взволнованный. Прослушав несколько гудков, он наткнулся на автоответчик. Но сообщение оставлять не стал. Девочка определенно не ждет его звонка. Небось, убежала уже на свидание к другому. Ну что ж, позвоним тогда второй. В тот вечер в его распоряжении были сотни телефонов из его блокнота, но, находясь под очарованием момента, он решил довести эпопею со своей мнимой влюбленностью до конца и набрал номер Марины. В отличие от Киры, та взяла трубку, и это сразу же придало ей дополнительной привлекательности.

– Але, – услышал он ее приятный, чуточку писклявый голос.

– Марина, – он произнес ее имя без вопросительной интонации.

– Да, – по тому, как напрягся ее голос, он понял, что она узнала его тоже.

Сейчас главное, вложить в первую фразу максимум очарования и смысла. Первая фраза – самая важная. От того, как она будет построена, может зависеть исход разговора.

– Это тот странный молодой человек на «Мерседесе», который подвез тебя утром, и которому ты разбила сердце, – Киру из контекста разговора он решил сразу же исключить.

– Здравствуйте, – только и произнесла Марина.

– Я понимаю, что веду себя нагло, но скажи честно – ты думала обо мне сегодня хоть одну минуту?

– Целых две, – видимо, осознав, что мужчина на «Мерседесе» достался ей, а не ее подруге, она обрела способность иронизировать.

– А мне кажется, что нет, – погрустнел голосом он. – Но я берусь это исправить, если ты позволишь мне пригласить тебя сегодня вечером в ресторан. – В конце концов, сегодня он может себе это позволить).

И она согласилась. Все они соглашались. Лефортов осечек не давал. При ближайшем рассмотрении девушка понравилась ему больше, чем днем, и внешность Марины была тут ни при чем. Ему пришлась по вкусу какая-то добротная прямота и твердость ее характера, которую он объяснил тем, что Марина была провинциалкой, неиспорченной еще беспринципным большим городом. Подобревший от коньяка, он благосклонно наблюдал за тем, как она орудовала ножом, стараясь сохранять при этом выражение лица великосветской дамы, и постоянно оправляла завитые ради него волосы резким движением. В том, как Марина старалась быть серьезной, было что-то забавное. Он получал настоящее удовольствие, когда заставлял ее рассмеяться. Марина довольно занятно рассказала ему о своей родной Пензе. От съеденного и выпитого в тот вечер он, почувствовав страшную слабость, совершил беспрецедентный поступок – отвез Марину к ней домой на такси, едва не засыпая по дороге, и не стал к ней приставать. Правда, он не забыл обратить этот факт себе на пользу, притворившись стеснительным влюбленным, готовым ждать близости до тех пор, пока не поймет, что предмет его мечтаний тоже этого хочет. Вскоре чувство незавершенности ситуации заставило его позвонить ей снова и устроить все так, чтобы вечер закончился так, как и должен был закончиться, – у него дома. В постели Марина оказалась такой же забавной и неискушенно-наивной, как и в жизни. Всю следующую неделю она провела у него, и удивительное дело – он совершенно этим не тяготился и даже сам предложил ей перебраться к нему – «на какое-то время», как он неопределенно выразился…

Оправляя через два месяца волосы перед трюмо, в то время как он, лежа на кровати и заложив руки за голову, благодушно наблюдал за ней, Марина, перехватив в зеркале его взгляд, не к месту сообщила:

– Мне вчера звонила мама.

– И что?

– Она очень переживает, что ты на мне не женишься, – застегивая на шее тонкую цепочку, пожаловалась она. – Иногда даже плачет. Для нее это настоящая трагедия. Ты извини меня, но в моей семье не знают, что такое свободные отношения.

Он хотел рассмеяться. Но вместо этого неожиданно для себя полушутливо предложил ей:

– Ну, если мама так расстраивается, хочешь, я на тебе женюсь?

– Хочу, – абсолютно серьезно ответила Марина, и спросила с тревогой – Ты меня любишь?

– Конечно, милая, – в конце концов, зачем вдаваться в формулировки?

С Мариной у него не было всплеска неконтролируемых чувств, не было всепоглощающей нежности. Просто она очень ему нравилась. Тревога ее была такой трогательной, а глаза горели так ярко, что он не мог ответить иначе. Двадцать второго сентября, он, все еще продолжая веселиться в душе, расписался с ней в загсе на Фурштатской улице. После регистрации, на которой присутствовало совсем немного народу, они устроили скромный фуршет.

Роль мужа, которую он так беспечно принял по отношению к Марине, стала самой продолжительной из его ролей, – и одновременно – самой роковой. Правда, первые два-три месяца после свадьбы он был счастлив. Семейная жизнь не казалась ему обременительной. Марина, поселившаяся в его квартире, и то и дело оглашающая ее громкими взрывами искреннего и беспричинного хохота, которым смеются только очень молодые и очень счастливые люди, приятно разнообразила его существование. Переехав к нему окончательно, она с энтузиазмом, которого он никогда не замечал у столичных барышень, окунулась в ведение их общего быта. Глядя на рьяно хлопочущую по хозяйству жену, светлые волосы которой красиво рассыпались по плечам, он испытывал умиление. Он радовался повсеместным знакам домашнего уюта, отмечавшим теперь его жилище – висящим в ряд по стенке стеганым рукавичкам-прихваткам, вазочкам и дурацким безделушкам, появляющимся по всей квартире, как грибы по осени.

Особых успехов на хозяйственном поприще его жена, правда, не снискала, и все ее старания по большей части сводились к показным манипуляциям – то и дело расползался по квартире тяжелый дух ее любимого хвойного аэрозоля, от которого у него щипало глаза, и с помощью которого Марина пыталась замаскировать от него трагический конец своих угоревших в духовке блюд. Но Марину кухонные неудачи, похоже, не смущали. Она неутомимо развлекалась, стряпая что-то и прикупая сотни ненужных мелочей для дома. Радость ее от обладания новым обиталищем была настолько искренней, что упрекнуть ее за неразумность действий мог бы только бесчувственный чурбан. И он не одергивал жену, снисходительно наблюдая ее, по большей части бесплодные, усилия стать «хозяюшкой», как он ее называл. Марина должна была наиграться вдоволь со своей новой ролью. Иногда она принималась звонить подружкам лишь затем, чтобы сообщить, что не может с ними встретиться, потому что теперь она замужем. С утра она принимала озабоченный вид, что было вызвано необходимостью строить планы по поводу предстоящего ужина. Приходя домой по вечерам, где слышалось бряцание посуды и витали запахи подгоревшей пищи, он заставал Марину мечущейся по кухне, с подрумяненным от переживаний и жара плиты лицом.

Несмотря на то что вещи с ее появлением в доме начали менять привычные, насиженные места, а завтраки стали более обильными, но менее вкусными, он был доволен своей женой; его трогало то, с каким усердием она старалась ему угодить. В первое время после того как они стали жить вместе, он находился в неизменном благодушии. Его Марина оказалась идеальной золушкой. После трех лет, проведенных в Петербурге, она смогла остаться все той же милой провинциалкой, сохранившей свежесть чувств, и радостно взвизгивала при виде даже самого ничтожного подарка.

Однажды, поддавшись на Маринины уговоры, он даже согласился навестить ее родственников в Пензе. Решив потом, что впечатлений от этой встречи ему с лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь, впоследствии он благоразумно отправлял свою жену на ее родину одну. Сам город, который местами вдоль набережной Суры таил в себе что-то неуловимо петербургское, показался ему даже симпатичным, но квартиру Марининой мамы он нашел отвратительной. Казалось, в ней навсегда поселился запах подпортившейся еды и немытых отхожих мест. К тому же жилище, в которое после их приезда каждую минуту наведывались Маринины родственники со своими семьями, напоминало сумасшедший муравейник.

Оба старших брата Марины, которые работали на заводе «Пензадизельмаш», постоянно были пьяны. Приезд сестры стал для них всего лишь еще одним законным поводом принять на грудь. Отдавая им должное, он потом вспоминал, что в день приезда нового родственника-актера мужики изо всех сил старались выглядеть культурно – за столом они поначалу сидели смирно, опустив глаза, и в разговор без нужды не вступали, боясь осквернить воздух каким-нибудь неприличным словцом. Их жены, которых можно было отличить друг от друга лишь благодаря тому, что у одной из них во рту, когда она говорила, обнаруживался золотой зуб, оказались монументальными тетками, привыкшими, казалось, смотреть на все в этой жизни исподлобья. Орава же их невоспитанных отпрысков являла собой и вовсе трудноразрешимую задачку – определить, какому из семейств принадлежит тот или иной из этих мальчишек с одинаковыми как на подбор конопатыми лицами, было и вовсе невозможно.

После первой же рюмки Марининых родственничков, включая и мамашу, развезло, и в течение четырех последующих дней полностью трезвыми он их так и не увидел. Звон стакана возвещал в квартирке, где провела детство Марина, и утро, и вечер. К тому же, судя по хитроватым ужимкам, которыми сопровождалась манера выпивать, пьянство среди Марининой родни достигло той стадии, когда люди начинают юлить и скрывать свои возлияния от окружающих, употребляя алкоголь втихомолку. По части укрывательства спиртного Маринины братишки были виртуозами. Один из них, как он догадался, однажды осушил трехсотграммовый шкалик, запершись всего на какую-то минуту в ванной, после чего вышел к обеденному столу, как ни в чем не бывало. На второй день пребывания у новых родственников он, решив, что это будет самым логичным, тоже начал употреблять водку и принесенный откуда-то мамашей самогон, и тем самым немного облегчил свои страдания.

Казалось бы – невозможно и противоестественно было вести существование, которое вели эти люди, но они именно так и жили – с утра до вечера горбатились на фабрике, а по вечерам деловито разливали по стаканам мутную и вонючую как бензин жидкость. В квартире Марининой мамы было уныло и грязновато, и эта нечистота была не городского, а как будто деревенского, расхлябанного толка. Каждый предмет в доме хранил многочисленные следы чьих-то прикосновений. Постельное белье, которое дали им с Мариной, интимно и духмяно попахивало человеческим телом; на заношенных тапочках, предложенных ему, навсегда отпечатались темные отметины от ступней Марининых родичей. Все, абсолютно все в доме было замызганным и несвежим. После этой поездки он еще долго не мог отделаться от тошнотворного кисловатого привкуса, которым все пропахло в этой квартире.

К удивлению своему он заметил, что Марина совершенно не тяготилась перед ним своей малообразованной и пьющей семьей. С неподдельным интересом она ворковала о чем-то с мамашей и братьями, и казалась при этом вполне счастливой. По его разумению, знакомить мужа с такими родичами было не только неразумным, но и откровенно опасным, его же Марина все дни, проведенные в Пензе, вела себя как ни в чем не бывало и даже предложила ему задержатся здесь еще на пару дней, чего он, разумеется, не допустил.