Текст книги "Закон семьи"

– После такого шока мне нужен ликер, – объявила она, потягивая прозрачную жидкость.

Хульда медлила, но подумала и залпом осушила его. Приятное жжение разлилось по горлу, груди и дошло до желудка.

Госпожа Вундерлих наблюдала за ней одновременно с долей тревоги и одобрения. Затем снова прошаркала к буфету, вернулась с бутылкой к столу и, подлив себе и Хульде, плюхнулась с довольным кряхтением на стул.

– Я вас никогда не спрашивала, – она подняла на Хульду круглые, как у куклы, глаза, – и теперь не стану спрашивать. Кем были ваши предки, меня не касается…

Хульда благодарно кивнула и промолчала. У нее не было желания обсуждать с хозяйкой свое происхождение и вести споры о том, кто считается еврейкой, а кто нет. Тут же вспомнилась Тамар Ротман. Не еврейка, не немка. Всем чужая, полностью зависимая.

Дальше воспоминания принесли полный ненависти голос арестованного полицией пьяного, его оскорбления. Смачный плевок, прилетевший к ее ногам, словно она была прокаженной.

– Почему все так ненавидят евреев? – спросила Хульда, походя в этот момент на плаксивого ребенка, обидевшегося на оплеуху, полученную на школьном дворе.

Госпожа Вундерлих печально покачала головой:

– Не имею понятия, девочка. Мне совершенно все равно, в каких богов верят люди или из какой семьи они происходят.

Она поймала недоверчивый взгляд Хульды и щеки на ее стареющем лице порозовели.

– Ну не совсем все равно, – призналась она, – но в конце концов, все мы люди, так ведь?

Хульда кивнула.

С глазами, полными печали, госпожа Вундерлих снова покачала головой:

– Это правительство, ох-ох-ох. Я не понимаю, почему политики позволяют кучке хулиганов нарядиться и разгуливать по городу, словно это у нас такие хозяева. Их место в тюрьме и баста! Кто-то должен навести порядок и обуздать эту одичавшую шпану.

Пока она говорила, дверь открылась и вошел господин Морачек, один из жильцов. Кряхтя, он сел за стол. От пожилого господина, как всегда, пахло типографской краской и помадой. Помадой он усмирял свои кустистые усы.

Морачек слышал последние фразы и теперь глухо смеялся.

– Ничего другого они и не обещают. Центр, откуда отвратительная коричневая пакость подбирается к нашей чудесной столице, находится в Мюнхене. Эти молодчики вышли из-под контроля, они хотят создать новое государство, в котором выживает сильнейший. Это то, чего вы хотите, дражайшая госпожа Вундерлих, вы разделяете их мечты?

– Конечно нет! – вскричала возмущенная хозяйка и встала у плиты, чтобы поджарить тост для господина Морачека. – Опять вы, сударь, со своими остротами! Я только хотела сказать, что нельзя терпеть, чтобы на благородных граждан, почтенных юных дам вроде нашей фройляйн Хульды, нападали посреди улицы.

Морачек вопросительно посмотрел на Хульду.

– Полиция просто стояла рядом, – заговорила Хульда, только сейчас осознав всю чудовищность произошедшего. – Стражи порядка выполняли свой долг, это правда, однако у меня создалось впечатление, что некоторые из них одобряют, когда кто-либо бьет или оскорбляет евреев.

– У вас же есть контакты в полиции, Хульда, – с горячностью предложила госпожа Вундерлих, сервируя хлеб и кофе для господина Морачека, – обсудите это со своим красавцем воздыхателем. Может быть, он сумеет как-то повлиять.

Хульда не успела ответить, как господин Морачек саркастически хрюкнул:

– Молодой человек работает в криминальной полиции, если не ошибаюсь. С обычными полицейскими они не имеют дел. – с уверенностью заявил он. И обратился к Хульде: – Отдел убийств, верно?

– Откуда вы знаете? – удивленно спросила Хульда. Она никогда не разговаривала с соседом о своих делах, лишь из вежливости обменивалась дежурными любезностями на лестнице или за завтраком. Но она и раньше замечала, что пожилой господин весьма хорошо информирован и, казалось, разбирается во всем.

– Способность к дедуктивным умозаключениям, – пояснил Морачек, не поднимая глаз, и осушил чашку кофе. – Фу, какая дрянь, – проворчал он, вытирая густые усы. – Если эта проклятая инфляция в ближайшее время не прекратится и мне не дадут наконец порядочный кофе, как прежде, пойду топиться в Шпрее. Это не жизнь!

С этими словами он взял шляпу и покинул кухню.

Женщины озадаченно посмотрели друг на друга. Хозяйка пожала плечами и убрала нетронутую посуду:

– Не бойтесь. Ничего с ним не сделается. Он только шуточки шутит. Хотя, я считаю, на такие темы не шутят.

Хульда кивнула. Ей вдруг вспомнилось искаженное лицо матери, когда она обнаружила, сколько лекарства приняла мать, когда у нее произошла та страшная передозировка. Она покачала головой, отгоняя воспоминания. Это было давно и не имело ничего общего с любовью господина Морачека к кофейным зернам.

Хульда встала. Ей все равно было пора идти, к беременной с улицы Хоенштауфенштрассе. Поэтому она поблагодарила хозяйку за завтрак и вышла из кухни.

Поднимаясь по лестнице в мансарду за пальто, Хульда возносила молитвы к нетронутой паутине на потолке, чтобы в тайнике-сахарнице завалялась хотя бы одна таблетка аспирина. Потому что без нее день обещает быть мучительным.

10

Суббота, 27 октября 1923 г.

При виде утреннего неба у Берта чуть не перехватило дыхание. Он продавал свои газеты на площади и в дождь, и в слякоть, и зимой, и летом, поэтому успел сделаться равнодушным к погоде, но бывали дни, когда он словно впервые видел Винтерфельдскую площадь, на которой располагался его газетный киоск. Прямо над его головой небо только что было темным, но постепенно насыщенный серо-голубой цвет, мягко переходящий в нежно-фиолетовый, сменялся темно-розовым, потом нежным персиковым и наконец-то над горизонтом появился ослепительный край солнца, словно холодная красавица-принцесса.

Еще не было семи часов утра, и, кроме нескольких продрогших голубей, на площади не было никого, с кем Берт мог бы разделить этот величественный момент. Слезящимися глазами глядел он на черные ветки липы, которые, как вырезанные из бумаги силуэты, противились завораживающему небесному спектаклю, и удивлялся, отчего его грудь так сильно сдавливает.

В такие дни, с самого утра полные красоты, можно сказать, совершенства, на Берта находил страх смерти. Вообще он считал себя человеком, спокойно встречающим любую внешнюю опасность и невозмутимо покоряющимся воле судьбы, уготованной ему Вселенной или Создателем, в которого он, правда, не верил. Однако настоящая красота пробирала его до внутренней дрожи. В такие моменты он все бы отдал, лишь бы это не кончалось, лишь бы остановить мгновение: эта безумная карусель, в которой они все мчатся по кругу – кто в золоченых каретах, кто, оседлав деревянную свинью – улюлюкая и размахивая шляпами, снова и снова. Настоящее наслаждение, что ни говори, подумал Берт, мигая, и влажный след тянулся от его щеки в величественные усы.

И тут Берт увидел Хульду. Размахивая сумкой, она выплыла на площадь в дивных лучах восхода. Над ней колыхалось сияние – словно Хульда одолжила у солнца корону и надела ее на свою черноволосую голову. Берту казалось, что она королева площади, а деревья, камни и он, продавец газет, – ее любимые подданные, которыми она управляет со снисходительной строгостью.

Берт поспешно вытер рукавом пальто щеку, по которой бежала слезинка, и вышел из киоска, чтобы с достоинством и свойственной ему внимательностью поздороваться с Хульдой.

– Доброе утро, Берт, – сказала она, подойдя.

В утреннем свете лицо Хульды выглядело миниатюрнее и бледнее, чем обычно. А под полями шляпки что такое? Не пластырь ли там у нее на виске?

– Фройляйн Хульда! – Берт поклонился. – Кого я должен благодарить за то, что вижу сие великолепие в рассветный час?

– Работа, Берт, – ответила она. – Слышали о такой?

– Разумеется, фройляйн, я знаю, что такое работа, – обиделся Берт. – Если вы думаете, что я так развлекаюсь, день за днем предлагая людям буквы на бумаге…

Хульда перебила его, смеясь:

– …то я совершенно права. Ведь так, Берт? Вы здесь каждый день живете мечтой.

Она абсолютно права, эта молодая акушерка, подумал Берт. Но, хотя слова Хульды и прозвучали несколько надменно, раз она уверена, что все о нем знает. Ну конечно, это было правдой. Он любил свой киоск, любил заголовки, сменяющиеся каждый день и тем не менее такие похожие, как анекдоты, которые годами без конца слышишь от любимого дедушки. Запах типографской краски был для него изысканным парфюмом, шорох газет на ветру означал открытое окно в огромный неизведанный мир, за которым Берт наблюдал из своего киоска. И лишь изредка он ощущал странную пустоту. Словно какой-то голос шептал ему, что жизнь коротка. И спрашивал его язвительно, все ли это.

– Разрешите пригласить вас на кофе? – спросил он, указывая на термос и жестяную кружечку, стоящие наготове на прилавке киоска.

– Настоящий кофе? – спросила Хульда в предвкушении.

Берт удовлетворенно улыбнулся:

– Неужели вы думаете, что я хочу вам предложить мутную бурду из цикория, которой пропах весь Берлин? Мне удалось вовремя сделать запасы.

– Я была бы счастлива, – вздохнула Хульда.

Берт открутил крышку термоса и налил полчашки. Неописуемый аромат наполнил холодный воздух. Берт подал Хульде кружку, и она приняла ее с таким благоговением, будто внутри было жидкое золото.

Прикрыв глаза, она принялась осторожно пить мелкими глотками. На бледных щеках акушерки вскоре появился розовый румянец.

– Спасибо большое, – сказала она, возвращая пустую чашку. – Теперь я полна сил на целый день.

– Что вам предстоит? – поинтересовался Берт, наливая кофе и себе. – Героическое спасение матери тройняшек? Борьба с отцами-симулянтами? Очередной случай для ангела с Винтерфельдской площади?

Хульда засмеялась, шутливо толкнув его в бок:

– Вы невозможны, Берт. Смейтесь на здоровье. У меня сейчас несколько визитов здесь в квартале, а после обеда очень специфичный случай. В Шойненфиртель, я вам уже рассказывала.

– Припоминаю, – сказал Берт. – Еврейка с тайной.

– Боюсь, тайна у нее действительно имеется. – вспомнив о Тамар, Хульда вздохнула. – Ребенок родился здоровым, с матерью все в порядке, но что-то в их доме абсолютно не кошерно.

Берт рассмеялся, а Хульда, видимо, только сейчас заметила, как необычно для себя построила фразу. Она засмеялась за компанию, однако смех прозвучал нерадостно.

– Вы бы видели тамошние семьи, – начала она. – По сравнению с ними наш народ в Бюловкиц живет по-княжески.

– Я знаю, – сухо заметил Берт. – Позволю вам напомнить, я недавно был первым, кто обратил ваше внимание на странные особенности того квартала.

– И вы не приукрасили, – подтвердила Хульда. – Тамошнее единение действительно завораживает. Всё в куче: культуры, языки… – Она замялась. – Расы? Я не люблю это слово, но мне не приходит в голову ничего лучше. Улицы производят впечатление котелка с супом, в котором все, что попалось под руку повару, варится вперемешку. И получается вкусно.

– Это уникально, я с вами соглашусь – сказал Берт. – Вы непременно должны зайти в магазинчик, о котором я вам рассказывал, и послушать парочку пластинок. Покупать не обязательно, если не хотите, просто ради удовольствия. Хозяину нравятся молодые красивые покупательницы вроде вас, а то приходят дряхлые старикашки вроде меня.

Хульда смущенно улыбнулась:

– Я возьму на заметку.

– И в чем же заключается тайна в семье? – спросил он и насмешливо добавил: – Что они даже в шабат принимают акушерку?

Акушерка пожала плечами:

– Если бы я знала. Свекровь, очень недружелюбная женщина, кажется, вовсе не заинтересована в том, чтобы принять невестку в семью. Она усложняет ей жизнь, как только может.

– В этом нет ничего таинственного, распространенная норма, – с усмешкой заметил Берт. – Любая свекровь – мучение. Спросите вашу преемницу, красавицу Хелену. Она уж точно достаточно натерпелась от мегеры, старушки Винтер.

Хульда пропустила замечание мимо ушей, но от Берта не укрылось, как затрепетали ее ноздри.

– Там еще свекор, которого я пока ни разу не видела. Они зовут его Аври. Он поражает тем, что всегда отсутствует. Не знаю, какова его роль в семье, но внуком он совершенно не интересуется.

– И тут он типичный представитель своего сорта, – усмехнулся Берт. – Мужчины в возрасте становятся дедушками, только когда дети достаточно подрастут, чтобы с ними можно было играть в оловянных солдатиков или сажать себе на колени, чтобы петь детские потешки. Подгузники и бутылочки не для них. Кстати, и не для молодых, если они недостаточно современны, или у вас другой опыт?

– Я не перестаю удивляться вашим познаниям, – язвительно и в то же время одобрительно заметила Хульда. – Я и не предполагала, что вы размышляете о таких вещах, при том…

Она не договорила и закусила губу. На ее лице появилось виноватое выражение, как у напроказившего ребенка.

– При том что я совершенно один на белом свете? – закончил за нее Берт, стараясь сохранить шутливый тон. – Без надежды когда-нибудь самому качать на коленях внука? Не беспокойтесь, я знаю, что вы имеете в виду, и не обижаюсь. Но фройляйн Хульда, вам, как никому другому, известно, что человеку свойственно думать о вещах, которые для него недоступны. Не правда ли?

Хульда молча кивнула. Глядя на ее опущенные плечи, Берт почувствовал, как – сильно ему Хульду жаль. Все королевское улетучилось, в лучах восходящего солнца стояла лишь одинокая фигурка, вцепившаяся в ручки кожаной сумки.

– Не обижайтесь, Берт, – вполголоса сказала Хульда.

Берт бы с удовольствием обнял ее, сказал бы ей, что не намеревался говорить так жестоко, как это, возможно, прозвучало. Но потом передумал: ведь головомойка может пойти девице на пользу, встряхнет ее как следует. Для него уже слишком поздно гоняться за счастьем, хотя он изредка до сих пор об этом подумывает, а у Хульды еще все впереди. Если она, конечно, захочет.

– Забудем об этом, – лишь проворчал он. – Так вы рассказали только о стариках. Кто еще в семье?

– Еще Цви Ротман, отец ребенка, – продолжила Хульда, обрадовавшись, что темой разговора снова стал квартал Шойненфиртель. – Престранный тип, скажу я вам. Мягкий и дружелюбный, но слабохарактерный. Мне кажется, он очень любит свою молодую жену, но чего-то ужасно боится. Перед матерью он смирный, хотя я прочитала в его глазах желание взбунтоваться против нее.

– А сама молодая мать?

– Тамар? – Хульда медленно покачала головой, словно стараясь разложить все по полочкам. – Она для меня загадка. В ней есть изюминка: длинная черная коса и темные глаза, хоть она и не красавица. Я заметила ее сильную сторону – у Тамар есть гордость. И еще – по национальности она армянка.

Берт просвистел сквозь зубы:

– Вот это я называю экзотикой! Как же армянская Рапунцель попала на улицу Гренадеров?

– Ну она точно не Рапунцель, хотя и с косой, – ответила Хульда. – Понятия не имею, но ей было важно подчеркнуть, что она не еврейка. А непосредственно перед родами, уже в схватках, она разукрасила всю комнату черными крестами. Тамар придерживается каких-то новых суеверий, полных непонятных ритуалов. И они тоже основаны на страхе. Страх руководит всеми членами семьи Ротманов.

– И даже в этом они совершенно обычная семья, – сказал Берт. – Без внутренних склок, мести, зависти и страха не обходится ни одна семья, верно?

– Только бы знать, чего они все так боятся, – продолжила Хульда, оставив его слова без внимания. Она задумалась, чуть кося одним глазом к носу, как всякий раз, когда концентрировалась на чем-то, что не давало ей покоя.

«Осознает ли Хульда, насколько она красива?» – подумал Берт.

– А еще там есть раввин, – проговорила она, и Берт насторожился: что-то изменилось в ее голосе.

– Какой раввин?

– Раввин Рубин, – ответила Хульда.

Берт отметил, что она явно заволновалась: принялась кусать губы, хмуриться, а потом стала грызть ноготь на большом пальце.

– Предоставьте, пожалуйста, больше информации, – сказал Берт.

Хульда взяла себя в руки:

– Это раввин, ответственный за общину на той улице. Хотя мне показалось, что молелен там не меньше, чем семей. Во всяком случае, мужчины семьи Ротманов ходят к нему, в его штибель.

– Вы уже говорите на идише, – съехидничал Берт, – снимаю шляпу, фройляйн.

– Издевайтесь дальше, – отмахнулась Хульда, – за те несколько часов, что я провела там, мне удалось кое-что узнать. К примеру, что это раввин обладает огромным авторитетом в семье Ротманов. Малыш едва успел родиться, а раввин уже носил его по кухне и пел колыбельные, в то время как родители не нашли в себе силы взять новорожденного на руки.

– А откуда вы знаете?

– Что?

– Что он пел. Для ребенка.

– Я была с ним на кухне, – объяснила она. – У него в самом деле красивый голос и… – Хульда в очередной раз запнулась, и Берту опять показалось, что ей с трудом удается контролировать свое лицо.

– Этот раввин, – поспешил он на выручку, – наверняка ужасно стар и страшнее ночи? Как на жутких фотографиях: неопрятный, с огромным носом, кустистыми волосами, торчащими из ушей?

– Нет, – призналась Хульда, взглянув на него так, будто ее, словно школьницу, уличили в списывании, – ничего подобного. Он молод, уши не волосатые и одежда чистая.

– Ну надо же, – Берт постарался спрятать усмешку за усами, – и петь он тоже мастер.

– Мы немного побеседовали, – сказала Хульда. – Он производит впечатление образованного, дружелюбного и заботливого человека. Но что-то в нем меня настораживает.

«Меня тоже», – подумал Берт, но промолчал. Он слишком хорошо знал Хульду. Хотя она обладала здравым умом, но в то же время питала склонность к приключениям и не могла устоять перед чьим-то обаянием.

– Будьте осмотрительны, – посоветовал он. – Только не напортачьте на этот раз.

– Что вы имеете в виду?

– Вы сами знаете, дитя мое.

– Я не ваше дитя, Берт.

– Иногда я жалею об этом, – высказал продавец газет то, что действительно думал. – Тогда бы я имел право время от времени вышибать из вас дурь. Вам бы это не помешало.

– Я пропущу это мимо ушей, – обиженно фыркнула Хульда. – Мне пора, уже почти половина восьмого. – Она указала на часы церковной колокольни. – Все утро у меня полно работы по уходу за младенцами здесь, в округе.

– Подождите, – перебил Берт, – этот таинственный раввин… вы говорите, его фамилия Рубин?

– Эзра Рубин.

Берт расхохотался. Эхо его голоса разлеталось по всей площади. Испуганный голубь бросил заплесневелый хлеб, который он до этого с такой любовью клевал, взмахнул крыльями и полетел прочь от газетного киоска.

– Вы уверены? – спросил Берт, утирая во второй раз на дню слезу с уголка глаза. – Эзра?

– А что? – Хульда непонимающе посмотрела на него. Тень гнева отразилась на ее лице.

– Эзра, пророк, встречает пророчицу, – таинственно поведал Берт. – Известно ли вам, что означает ваше красивое имя, моя дорогая Хульда?

Помедлив, она покачала головой:

– Мне не особо нравится мое имя. Оно похоже на имя какой-нибудь кухарки или служанки.

– Напротив, моя дорогая, – Берт подошел ближе, – это царское имя, древние германцы наделяли им влиятельных женщин. Оно означает «благосклонная» и «милостивая». А кроме того «верная», – добавил он после короткого замешательства. – Что ж, не все пророчества сбываются…

Хульда ошеломленно уставилась на него.

Берт поспешил продолжить:

– Во всяком случае, это имя существует и у евреев. В Ветхом Завете, в Книге Царей, упоминается Хульда. Пятеро священников идут к ней за советом.

– А почему? – с любопытством спросила Хульда. Теперь она внимательно вслушивалась в его слова.

– Ну как же, – Берт смаковал каждое слово, – потому что Хульда, жившая в Иерусалиме, тоже была пророчицей. Независимая, образованная, бесстрашная. Настоящий авторитет.

– А дальше?

– Сам царь обратился к ней за советом и послал священников, потому что ему понадобилась помощь в толковании одного места в Торе. И она сказала им: «Скажите человеку, который послал вас ко мне, я наведу на это место беду». Так она называет царя – «человек»! По-моему, потрясающе!

– По-моему, тоже, – задумчиво сказала Хульда. – Значит, она наводит беду? А вы что, всю Библию выучили наизусть?

Берт хихикнул:

– Только важные места. Те, где речь идет об умных женщинах. И вообще Ветхий Завет следует получше изучить всем нам, вы не находите? Все же непростительно, что вы с вашими корнями так мало знаете о столь важной книге вашего народа.

– Я не перестаю вам удивляться, Берт, – покачала головой Хульда. – Откуда вы черпаете ваши знания! Я думала, вы были бедным сиротой. И потом эти перепады настроения: то вы бесстыдный и надменный, то производите впечатление добродушного школьного учителя.

– Взаимно, – ответил Берт. – Ну а сейчас вам пора за работу, фройляйн Хульда. Людям в Шойненфиртеле нужен не только пророк.

Хульда открыла рот, будто собираясь еще что-то сказать, но опять закрыла.

– Всего хорошего, Берт. – Помахав на прощание рукой, она пересекла площадь, затем улицу и направилась в сторону Ноллендорфской площади.

Берт смотрел ей вслед, пока она не скрылась. Ему просто показалось или она действительно выглядела сегодня особенно ранимой?

Вокруг просыпался к жизни Шёнеберг. Булочник открывал ставни, и пленительный аромат свежего хлеба доносился до Берта. Подъехала повозка Грюнмайера, на ней громоздились горшки с цветами. Лошадь подняла хвост и уронила несколько яблок прямо перед газетным киоском, они дымились паром на холодном воздухе. Феликс Винтер отпирал дверь своего кафе и устало помахал Берту. Скоро на рынке начнется давка, бой за картошку, фасоль, капусту, становившийся с каждым разом все напряженнее, он будет приправлен ругательствами и даже размахиванием кулаками. Отчаяние горожан росло, хаос продолжал распространяться, и угрожал поглотить все вокруг.