Текст книги "Хозяйка Мельцер-хауса"

11

Еще никогда в жизни Алисия не заявляла мужу о своем решении так непреклонно, но сегодня, в этот чудесный майский день, когда парк и все дорожки окрасились в нежно-зеленый цвет, она это сделала. Все, чаша терпения переполнилась, об этом говорило ее лицо. Она была из рода фон Мейдорн, выходца из дворянского сословия, чьи сыновья, будучи офицерами, с честью служили кайзеру.

– Это моя твердая воля, Иоганн.

Мельцер разгневанно бросил утреннюю газету на пол, когда жена в самом начале завтрака пришла к нему с этой нелепой идеей. Нет, нет и еще раз нет. Ему не нужен лазарет здесь, в его доме. И дамы в его доме – и жена, и дочь Элизабет – должны уже наконец понять и принять это. Услышав эти слова, он вскочил со стула и хотел выйти из столовой, но не тут-то было: Алисия преградила ему дорогу. Уму непостижимо! Она загородила ему дверь! И чтобы пройти, ему надо было бы отодвинуть ее в сторону.

– Что все это значит, Алисия? Ты что, хочешь устроить скандал прямо перед прислугой? Да куда это годится?

Он стоял перед ней, взбесившийся и в то же время неуверенный и все-таки не осмеливался оттолкнуть ее или дотронуться до нее.

– Будет здесь скандал или нет, целиком зависит от тебя, Иоганн. Что до меня, то я совершенно спокойна. – Она, высоко подняла голову, хотя легкая дрожь в голосе выдавала ее. – Дело решено, мы устроим на вилле лазарет. Я уже поставила в известность соответствующие инстанции.

Он обвел глазами столовую, потом опять посмотрел на нее. Он чувствовал, как наливается краской его лицо. Ему нельзя волноваться, как сказал доктор, но сохранять абсолютное спокойствие в этой ситуации было невозможно.

– Это мой дом, – произнес он приглушенным голосом, едва шевеля губами. – И я решаю, что здесь будет, а чего нет.

– Ты заблуждаешься, Иоганн. Это и мой дом, поскольку я твоя супруга. А то, что я хочу сделать, – это заповедь человечности: возлюби ближнего своего. Не понимаю, как можно уклоняться от нее.

Теперь он зашевелился – поднял руки, приложил их к затылку и громко застонал.

– Так значит вы, такие набожные, объединились против меня? Ты и твоя дочь Элизабет – вы сговорились. Ну, а кто на самом деле за всем этим стоит? Ты еще не уразумела? Наш разлюбезный зять Клаус фон Хагеманн выдвинул эту абсурдную идею. Этот честолюбивый голодранец хочет выслужиться перед своим начальством.

Алисия заморгала, эта мысль была для нее явно новой, но она не была готова вдаваться в подробности. Она была полна решимости добиться своего, чего бы ей это ни стоило, и неважно, какие доводы Иоганн выдвинет еще.

– Я не собираюсь устраивать с тобой дебаты, – произнесла она, понизив голос. – Я сообщила тебе о своем решении. И на сей раз, надеюсь, ты его примешь!

Он все еще держал руки на затылке, словно застыв в этой смешной позе. Что ей втемяшилось в голову? Откуда эта упорство? Это уже напоминало восстание. Социалистические идеи женщин, вышедших на улицу и требующих права выбора. Жена, выступающая против мужа своего, отказывающаяся повиноваться главе семейства…

– Если бы твой сын сейчас увидел тебя, – прошипел он, – ему было бы стыдно за свою мать.

Это было очень жестоко – сказать такое, и он это осознавал. Алисия выдавила из себя смешок, прозвучавший, однако, как-то резко и натянуто.

– Пауль? – воскликнула она и снова засмеялась. – Да он был бы первым, кто понял меня. Но он сейчас на передовой, и уже шесть недель от него ни весточки.

– И что, Алисия, ты хочешь меня в этом упрекнуть?

Они оба знали это, хотя до сих пор не обмолвились об этом ни одним словом. Он мог бы попробовать отозвать Пауля в Аугсбург: для производства военной продукции специалистов освобождали от военной службы. То, что он до сих пор этого не сделал, было трудно вынести не только Мари, но и Алисии.

– Это ты должен решить сам, Иоганн! С собой и своей совестью!

Ее суровый голос звучал оскорбительно для него и пронзал в самое сердце. Он опустил руки и беспомощно покачал головой. Что же такое творится? Разве мало того, что мир вокруг катится в пропасть? Неужели эта проклятая война теперь ворвалась и в его дом?

– Тогда нам нечего больше сказать друг другу, кроме одного: я запрещаю тебе делать из моего дома лазарет. Если все-таки ты попробуешь это провернуть, то можешь рассчитывать на мой самый решительный отпор.

Ну вот, он это сделал. Сделал два шага, подошел к ней, чтобы убрать ее со своего пути, если она не даст ему пройти. Однако Алисия сама пропустила его, а после того, как он захлопнул за собой дверь, опустилась на стул, закрыв лицо руками, но он этого уже не видел.

– Августа!

Ну где же она? Иоганн сбежал вниз по лестнице в холл и уже хотел сам сходить за шляпой и тростью, но тут увидел, что Августа стоит у входа, открывая дверь только что пришедшему гостю.

Ах, Элизабет! Ни раньше, ни позже. У него не было желания опять спорить и ругаться, поэтому он быстро схватил свою трость и поприветствовал дочь одним кивком головы.

– Папа! – сказала она. – Как здорово, что я тебя застала.

«Ага, – подумал он. – Вторая атака за одно утро».

– У меня мало времени, Лиза. Иди к маме, она сегодня не в настроении.

Он протиснулся мимо нее и уже сходил по каменным ступеням во двор, как услышал ее торопливые шаги.

– Пап! Подожди же. Не уходи.

Он нехотя остановился – он же сказал, что торопится. Чего же еще?

Он увидел ее озабоченное лицо, и ему сделалось больно. Бедная Лиза, ей всегда не везло, а в довершение всего она вышла замуж за голодранца-аристократа, которому было нужно только ее приданое. В конце концов, в последнем была и его вина, ведь он был ее отцом и не должен был этого допустить.

– Вы с мамой что, поругались?

– Это не твоя забота, Лиза.

Вдруг, к его величайшему ужасу, она разрыдалась. Сквозь слезы она говорила о том, что совсем не хотела, чтобы у него с мамой были неприятности из-за этой несчастной истории с лазаретом. И вообще это была ее идея: она так надеялась, что может хоть что-нибудь сделать для этих бедных раненых солдат.

– Но не такой ценой, папа, – всхлипывая, добавила она. – Я слишком боюсь за тебя. Тебе нельзя волноваться. Ну давай забудем об этом. Я поговорю с мамой, никакого лазарета на нашей вилле не будет.

Он был сражен. Не только этими ее рыданиями, но и этим внезапным отступлением. А когда она бросилась ему на шею и прижалась к нему заплаканным лицом, он почувствовал себя невыразимо беспомощным, был тронут до глубины души.

– Ну-ну, Лиза. Как ты себя ведешь… Что подумает о тебе Августа?

Она хотела высморкаться и полезла в сумочку за носовым платком. Как странно, что среди всякой всячины, которую женщины таскают в своих сумочках, редко находится свежий носовой платок. Из левого кармана пиджака он достал свой – тот всегда был на месте – и протянул ей. Как раньше, когда она была совсем маленькой девочкой.

– Вот… вытри лицо, Лиза. В таком виде ты никак не можешь идти к маме.

– Вы же не будете больше ругаться, так ведь? – жалобно проговорила она, припудривая щеки. – С этой дурацкой историей покончено, папа. Раз и навсегда.

Он сделал глубокий вдох, желая выговориться о том, что лежало у него на сердце:

– Не понимаю, как можно было заклеймить меня нехристем и предателем отечества. Мне очень обидно. Конечно, я не святой, но и не чудовище, – заявил он.

– Ах, папа! Ну ты же знаешь, как мы все любим тебя.

На глазах у нее опять выступили слезы, казалось, она вот-вот снова расплачется. Он был покорен. Они не отстанут от него, уж лучше сдаться, чем изо дня в день переносить эту нервотрепку.

– У меня сейчас дела на фабрике, – пробурчал он. – А когда приду на обед, расскажете мне подробно о своих планах. Кроме того, отчитаетесь до мельчайших подробностей обо всем, что уже успели сделать.

С этими словами он оставил ее и поспешил к выходу из парка, насколько позволяла его больная нога. Пусть спокойно побудут в неведении, они это заслужили.

Получасового пути до фабричных ворот, где он, как обычно, поприветствовал сторожа бодрым «Доброе утро, Грубер!», ему хватило, чтобы в его голове уже сложился точный план лазарета на вилле. Потом, сидя за письменным столом, он набросал чертежи, прикинул, как будут расположены помещения и где будут построены стены между ними. Он позвонил в военное ведомство и переговорил по поводу кроватей, матрасов, постельного белья и ночных рубашек для пациентов. Ему ответили, что перевязочного материала из хлопка больше нет, для этого теперь используются бумажные ткани.

– Уже знаю, – проворчал он в трубку перед тем, как повесить ее.

Элизабет осталась на обед, что принесло Иоганну некоторое облегчение, поскольку Мари была за столом малоразговорчива, а Алисия все еще пребывала в подавленном настроении. Она заявила, что у нее мигрень, съела несколько ложек рисового супа и компот из консервированных слив, а затем удалилась в свою комнату. И все же на столе в его кабинете вскоре оказалась папка. В ней помимо различных записей лежал формуляр: «Анкета государственного комитета по оказанию добровольной помощи больным во время войны». Здесь было пятнадцать вопросов, на которые нужно было ответить: они касались расположения предполагаемого лазарета, здания, размещения раненых, врачей, медперсонала и помещений.

– Наша вилла им совсем не подойдет, – пришел к такому умозаключению Мельцер.

Однако Элизабет уже предчувствовала, что местное военное ведомство будет только приветствовать другой лазарет, поменьше, существующий на средства благотворительного общества. А вот парк, в котором располагается вилла, как нельзя лучше подходит для выздоравливающих раненых – это прогулки в спокойном окружении на свежем воздухе, поэтому планом предлагается разместить здесь тех, кто уже находится на пути к выздоровлению.

Мельцер довольно кивнул. Да, вот это уже звучит более приемлемо. Как-никак выздоравливающих видеть намного приятнее, чем только что получивших ранение или безнадежно больных. Это было смешно, но он и в самом деле не выносил вид крови и не мог слышать крики умирающих.

Два дня спустя на виллу пришел столяр Готфрид Вазер вместе с двумя подмастерьями, чтобы сделать замеры для перегородок в зале. У ворот должен быть построен вестибюль с несколькими дверьми, чтобы в палату с больными не входили сразу со двора. Он охватывал почти все пространство зала на входе и освещался со стороны широкой двери на террасу через многочисленные окна. В летнее время можно было бы открыть дверь и передвинуть туда некоторые койки. Бельевая теперь превращалась в процедурный кабинет, три других хозяйственных помещения – в отдельные комнаты для офицеров. А так как господа теперь не могли, как раньше, попадать сразу из холла на второй этаж, они отныне должны были проходить по лестнице со стороны парка через террасу в зимний сад и таким образом заходить в дом.

Спустя несколько дней Алисия перестала сердиться на мужа, ее как будто подменили, она взяла на себя заботы об оборудовании трех комнат для офицеров, договаривалась с поварихой, мало обрадованной тем, что работы прибавилось. Из большого числа юных дам, вызвавшихся быть добровольными помощницами, она выбрала тех, кто, по ее мнению, был более пригоден для выполнения этой задачи. Элизабет поручили руководство медперсоналом, и она уже переговорила с доктором Грайнером, который взял на себя обслуживание больных – пока в одиночку, затем ему должны были прислать молодого врача, начальника медслужбы корпуса.

На первом этаже виллы теперь каждый день шли работы – стучали молотки, визжали пилы, здесь же стояли ругань и брань… Все отмывали, отскабливали, вычищали до блеска. Августа, Ханна и Эльза таскали в офицерские комнаты столики, стулья и комоды, стелили ковры, вешали гардины. Прибыли кровати – двадцать из военного ведомства, а остальные тридцать купил Мельцер. Поступали пожертвования, дамы из благотворительного общества принесли постельное белье и ночные рубашки, полотенца, тазы и эмалированные ночные горшки. Самым дорогостоящим оказалось оборудование душевой с несколькими умывальниками и отдельным туалетом.

– Боже мой – что вы сделали с нашим прекрасным залом! – воскликнула Китти, когда Элизабет гордо провела ее по уже готовому новому лазарету. – Выглядит просто чудовищно. Как сиротский приют. А эти кровати с решетками. Неужели к ним привяжут бедных парней?

– Ну что за ерунду ты несешь, Китти!

Элизабет достаточно хорошо знала свою сестру, но, вложив в это дело столько сил, она чувствовала себя оскорбленной такой несправедливой критикой.

– Ох, это просто мысли вслух, – пожала плечами Китти и провела рукой по покрытому белым лаком металлу кровати. – Все только об этом и говорят, все просто сошли с ума…

– Я надеялась, что, может быть, ты внесешь свою лепту в наш проект, – с досадой проговорила Элизабет. – Например, денежное пожертвование. Или тебе в подобных случаях надо сначала спросить разрешение у свекра и свекрови?

– О нет, – с улыбкой ответила Китти. – В моей шкатулке, хорошо известной тебе, всегда есть суммы, которыми я могу свободно распоряжаться. А что, собственно, говорит Мари по поводу всего этого хаоса? Ей, должно быть, ужасно неудобно вывозить детей на прогулку через эту узкую лестницу в зимнем саду. Ах, Лиза! Знаешь, моя малышка Хенни сегодня опять смеялась! Она так сладко смеется, что ее дедушка просто без ума от нее. Но тебя она, конечно, совсем не помнит, ведь ты все время занята своим дурацким лазаретом.

– Большое спасибо, Китти. У тебя особый талант – изрядно испортить мне настроение.

Подурачившись, Китти сказала, что Лизе не стоит так себя вести. И к тому же у нее есть для нее хорошая новость:

– Тилли очень хотела бы ухаживать за больными солдатами. Как ты думаешь, можно попробовать? Она милашка, правда, немного наивна, простодушна и не слишком расторопна.

– Думаю, это можно устроить. Пошли ее к маме, она займется ею.

Через две недели – это уже был июнь – приехал представитель военного министерства: он хотел воочию увидеть лазарет. Обнаружил и недостатки: отопления зала, где должны лежать раненые, явно недостаточно для зимнего времени, а еще надо бы приобрести двенадцать белых фартуков и чепчиков для помощниц медсестер. Кроме того, он расспрашивал повариху, не может ли она готовить для больных диетические блюда. Расправив плечи, Фанни Брунненмайер заявила, что при нынешней нехватке продуктов она месяцами готовит одно и то же, после чего посланник уважительно назвал ее «боевой женщиной» и тотчас ввел в строй «резервный военный госпиталь».

Первых пациентов привезли на военном грузовике: это были два солдата, отравленные газом, кроме них, лейтенант и фельдфебель с дизентерией и еще пять офицеров с различными пулевыми ранениями. Лазарет был открыт, и теперь на первом этаже виллы царило необычное оживление. Практически ничто не работало так, как это представляли себе Элизабет с Алисией. Младшие медсестры в большинстве оказались вообще непригодными для этой работы, медицинский советник запрашивал лекарства, а их просто не было в наличии, отсутствовали шкафчики для личных вещей пациентов, но самой большой проблемой, как оказалось, был один-единственный туалет на весь лазарет. Находились и трудные пациенты – не все были благодарны добровольным помощникам. Господа офицеры переругались из-за отдельных комнат; двое уже выздоравливали и потому дымили сигаретами и распивали спиртные напитки, которые получали от беспокойных родителей. После первых трех суматошных дней Элизабет созвала чрезвычайное заседание, оно состоялось вечером в столовой, с участием доктора Грайнера и Тилли Бройер, единственной медсестрой, оставшейся на этой работе. К удивлению Элизабет, сестренка Альфонса Бройера оказалась ловкой помощницей. Так же, как и ее брат, она казалась немного неумелой и застенчивой, но когда перед ней ставилась какая-то задача, она легко выполняла ее благодаря умелым рукам и ясному уму.

Доктор Грайнер выглядел усталым и чрезвычайно недовольным. Он уже заявил, что хочет уйти, поскольку слишком стар для такой работы. С угрюмым лицом он начал зачитывать из своей записной книжки пунк за пунктом о том, что, по его мнению, надо было немедленно и обязательно изменить. Прежде всего его нервировали юные дамочки, которые бегали по лазарету, как испуганные курицы, и впадали в истерику при одном виде голого мужчины. С такими помощницами решительно нельзя было нормально работать. Лазарету не хватало женщин с опытом и твердым характером, которые могли бы взяться за дело и разумно организовать ежедневные рутинные работы: помыть пациентов, вылить из судна, поменять повязку и постель, раздать еду, помыть полы и так далее. Кроме того, нужен был кто-то, кто мог расправиться с этими зазнавшимися лейтенантами и поставить их на место. Потом необходимо срочно приобрести эфир, чистый спирт, активированный уголь, повязки, качественные ножницы, пинцеты, разные хирургические инструменты…

Алисия внимательно слушала то, что перечислял доктор, и то и дело кивала в знак согласия, а Элизабет с Тилли тихо перешептывались.

– Скажи ей, что мы ее очень просим. Она нам очень нужна.

Когда Тилли поднялась, чтобы выйти, медицинский советник гневно оторвал глаза от своих записей.

– Если дамам неинтересно слушать мои замечания, то я прошу освободить меня. Я старый человек и с удовольствием передам эту работу более молодому.

– Прошу вас, господин медицинский советник. Мы просто сделаем перерыв, чтобы перекусить.

– Ну если так, тогда…

Появилась Тилли, смущенно улыбаясь. За ней в столовую вошла Мари. Выражение ее лица было, как всегда, спокойным и сдержанным. Однако те, кто хорошо знал ее, могли догадаться о том, как неохотно она согласилась на просьбу Тилли прийти на заседание.

– Надеюсь, мы не слишком побеспокоили тебя, Мари.

– Ничего, мама. Добрый вечер, господин медицинский советник. Восхищаюсь Вашей блестящей работой.

Польщенный, доктор Грайнер улыбнулся, а когда подошла Эльза с целым блюдом бутербродов и бутылкой красного вина, его настроение стало в разы лучше. Да, он очень старается служить отечеству и в эти тяжелые времена плодотворно работать на благо страны. Осталось решить только некоторые крайне неприятные организационные проблемы.

Мари почувствовала на себе полный ожидания взгляд Тилли и поняла, почему ее позвали сюда: очевидно, дела в лазарете шли из рук вон плохо. Собственно говоря, этого и следовало ожидать, поскольку Алисия и Элизабет смотрели на многие вещи сквозь розовые очки и только сейчас столкнулись с реальными трудностями. Мари тихо вздохнула, ведь ей ничего другого не оставалось, как принять деятельное участие в общем деле.

– А теперь, – она приветливо обратилась к доктору Грайнеру и подняла бокал, чтобы чокнуться с ним, – полагаю, скоро здесь появится ваш молодой коллега, который будет помогать вам.

– Очень надеюсь на это, – сказал он, поднеся бокал ко рту. – Потому что ваш покорный слуга абсолютно перегружен работой.

Алисия и Элизабет ждали, затаив дыхание.

– Мой дорогой многоуважаемый друг, – произнесла Мари. – Мы все знаем, какая трудная задача возложена на ваши плечи. Поверьте, я не раз за последние дни восхищалась вами. И именно поэтому, дорогой доктор, от всего сердца прошу вас не оставлять нас.

– А разве я сказал, что ухожу от вас? – пробурчал он. – Я только дал понять, что дальше так продолжаться не может.

– Тогда давайте подумаем вместе, что же нам делать. Ведь все полетит к чертям собачьим, если мы не сможем создать в нашем доме по-настоящему хороший лазарет!

– Великолепно, мои дорогие дамы! – воскликнул он, сделав большой глоток вина. – Просто великолепно. А теперь я послушаю Ваши предложения.

Сошлись на том, что при подборе медсестер надо обращать внимание на их практические навыки и способности, а также на такое качество, как твердость характера. Предпочтение следовало отдавать замужним женщинам. Пока не будет укомплектован медперсонал, Мари сама будет помогать по несколько часов в день. Кроме того, она считала, что такую помощь могла бы оказывать и Ханна.

– Эльзу лучше вообще не спрашивать, – сказала Элизабет, она тоже была готова помочь.

– Эльзу? О нет! – воскликнула Алисия. – Тогда уж скорее Августу.

– А еще я предлагаю попросить вернуться к нам на виллу фройляйн Шмальцлер. – Я думаю, ее авторитета хватит, чтобы запретить курить даже самому майору.

– Браво! – согласилась Элизабет, а медицинский советник добавил, что, по его мнению, фройляйн Шмальцлер смогла бы отнять стакан виски даже у самого генерала.

– Да, позвать Элеонору Шмальцлер – это хорошая идея, – согласилась Алисия. – Тем более она сама не раз просила меня разрешить ей вернуться на виллу. Признаюсь, мне ее очень не хватает.

Только Тилли, покачав головой, сказала, что Китти будет очень огорчена. Если фройляйн Шмальцлер уйдет, то в доме на Фрауэнторштрассе все пойдет наперекосяк.

– Ну, это, конечно, моя вина, – немного помедлив, произнесла Алисия, – что Китти до сих пор не научилась вести хозяйство. Надо будет помочь ей найти хорошую экономку.

Затем обсудили покупку нескольких кресел-каталок, а Элизабет предложила попросить в больнице носилки. Алисия обещала передать заместителю корпусного врача список недостающих лекарств и инструментов, а самые необходимые Эльза купит завтра в аптеке.

– Мои дамы!

Медицинский советник поднял свой бокал и сквозь стекла очков обвел довольным взглядом стоящих вокруг него женщин.

– Хотел бы сердечно поблагодарить вас всех за этот приятный вечер. Думается, мы сделали важный шаг вперед на нашем пути. Мы обязательно справимся с поставленной задачей! Мы тоже хотим верно служить нашему дорогому отечеству и постараемся сделать все для того, чтобы уменьшить страдания наших мужественных солдат, стоящих на защите родины.

«Последняя фраза его речи прозвучала несколько патетически», – подумала Мари. Но ему простили этот пафос и выпили молча, с серьезными лицами. Медицинский советник распрощался со всеми, выразив сожаление, что не может подвезти домой ни фройляйн Бройер, ни фрау фон Хагеманн, хотя у него как врача есть служебная машина. Тилли с Элизабет оставались на ночное дежурство в лазарете, поэтому, проводив доктора Грайнера до первого этажа, они отправились на кухню, которая служила медсестрам помещением для отдыха.

Алисия пребывала в прекрасном расположении духа, поднимаясь с Мари на третий этаж, она сказала ей, что вечер прошел замечательно. Она и правда очень боялась, что доктор уйдет из лазарета. Тогда бы все полетело в тартарары, но сейчас можно с уверенностью смотреть в будущее. Ну и конечно же она знает, кому она этим обязана.

– У меня лучшая в мире невестка! – Улыбаясь, она обняла Мари.

Аугсбург, 5 мая 1916 года

Пауль, любимый мой Пауль!

Вот уже несколько недель от тебя нет ни весточки. Но где бы ты ни был – мысленно я постоянно с тобой… И я верую, что ангел-хранитель не оставит тебя. Это все, что я могу сделать, может быть, это бесконечно много, а может, ничтожно мало. Я женщина, я не могу вскочить на коня и помчаться во Францию, на поиски тебя. Я не могу ползти по окопам, чтобы отыскать там тебя, и, к сожалению, я не научилась вести штурвал самолета, как Элли Байнхорн. О, как же тяжело, когда ты ничего не можешь сделать. Кроме одного – ждать, верить и надеяться. Не падать духом и с мнимой улыбкой на лице утешать маму. Папа уходит в себя и не говорит о своих страхах.

Прикладываю к письму два рисунка, на которых наши малыши. Они такие сладкие, когда вот так спят, блаженно улыбаясь. Никто бы и не поверил, что этот дуэт может закатывать такие концерты и гневно реветь. Ах, как жаль, что ты не видишь все это. Каждый день, каждый час они узнают что-то новое, они смеются и хватают цветные кубики, уже понемногу едят кашу, и – о чудо – бывают ночи, когда я могу выспаться, когда мои сладкие мучители не будят меня.

Любимый мой Пауль, я все еще надеюсь, что скоро добьюсь твоего возвращения на родину. Нет, я еще не отказалась от этой мысли. А пока я буду честно выполнять свою роль матери и невестки, кроме того, я надеюсь, что в ближайшем будущем смогу помогать папе на фабрике.

Да пошлет тебе Господь своих ангелов-хранителей, мой милый. Мои мысли опережают их, я с тобой, сейчас и навсегда.

Люблю тебя.

Мари.