Текст книги "Хозяйка Мельцер-хауса"

10

Алисия Мельцер налила кофе и подвинула Мари сливочник. Стоял аромат крепкого и пряного кофе, прямо как в былые времена до войны: через доктора Вислера удалось достать мешок сырых кофейных зерен, которые повариха небольшими порциями обжаривала в ковше прямо над огнем.

– Как дела у Додо? Лучше? – поинтересовалась Алисия.

Она беспокоилась за малышку, которая две ночи подряд вскрикивала и немного температурила.

– Со вчерашнего вечера она стала поспокойнее, – ответила Мари. – Надеюсь, худшее уже позади. Во всяком случае она усердно сосала и показалась мне вполне довольной.

Алисия кивнула, перебирая пачку писем, которую принесла Эльза. Мари намазала на хлеб клубничный джем и размешала в чашке с кофе сливки, не глядя в сторону писем. Каждое утро повторялся один и тот же тяжелый ритуал: она лихорадочно просматривала почту, но надежда каждый раз сменялась горьким разочарованием. Они все еще пытались успокоить друг друга. В этой ситуации оставалось лишь запастись терпением и уповать на Божью милость. Может, именно по этой причине Иоганн Мельцер снова стал рано вставать и уходить на фабрику еще до прихода почты.

– Ничего, – тихо произнесла Алисия, дважды тщательно перебрав всю пачку. – И это уже четвертая неделя…

Мария попыталась скрыть нарастающее внутри нее волнение, рассказывая об адвокате докторе Грюнлинге, который недавно вернулся из России на родину. Она узнала это от Розы, сестра которой работала горничной у родителей Грюнлинга. Роза Кникбайн, кормилица на вилле Мельцеров, была властной особой, она решительно отстаивала свое особое положение здесь и не раз вступала в конфликт с поварихой.

– Прекрасно, – вздохнула Алисия и добавила: она надеется, что бедный доктор Грюнлинг цел и невредим. Старший сын Вислеров тоже вернулся из России, однако смертельно больным и умер от тифа уже через несколько дней. Это ужасная болезнь, она переносится вшами, поэтому солдатам следует каждый божий день отыскивать на себе этих паразитов.

Она замолчала, так как раздался стук в дверь. Это была кормилица, одетая в белый фартук и с маленьким чепцом на белокурых волосах. Ее лицо с крупноватым носом и густыми бровями выражало решимость.

– Дети накормлены и в хорошем настроении, госпожа. Предлагаю сегодня первый раз немного погулять с ними в парке.

– А как Додо? Для нее не рановато? – озабоченно спросила Алисия. – Ведь малышка два дня температурила.

Кормилица возразила – свежий воздух не навредил еще ни одному ребенку. Напротив, куда опаснее держать детей у печки, спертый воздух уж никак не может быть полезен для легких.

– Ну, «спертого воздуха» у нас и быть не может, – поставила ее на место несколько удивленная Алисия. – Но я только бабушка – пусть решает их мать.

Мари была рада предложению кормилицы, которое сулило хоть какое-то разнообразие на ближайшие месяцы и приятную перемену настроения. Наступил май, с приходом весны парк снова позеленел, казалось, даже больше обычного. Это, вероятно, было связано с отсутствием садовника – некому было заниматься обрезкой кустов и деревьев. Дед Густава Блиферта, правда, был здесь и показывался с мотыгой и садовыми ножницами, но справиться с буйно разрастающимися ветвями уже не мог. Зато он высадил ровными рядами анютины глазки, а в ротонде перед входом уже красовались желтые нарциссы и красные тюльпаны.

– Через полчаса отправляемся в парк, Роза. Я повезу Додо, а вы будете везти в коляске нашего наследника.

Роза довольно кивнула и поспешила к своим подопечным, чтобы подготовить их к первой прогулке. Элизабет слышала, как та звала Августу, чтобы поручить ей вывести обе коляски в холл и взбить подушки. Августа ответила недовольным тоном – властный характер кормилицы ей тоже был не по вкусу.

– Может быть, уже завтра за завтраком нас будет ждать целая пачка писем. – Мари, хотела хоть чуточку поддержать свою свекровь. – Ты же знаешь, полевая почта может и застрять. А потом вдруг приходит все разом…

И та, и другая избегали разговоров о другой возможной причине задержки. Похоронку мог передать кто-то из близких друзей, а могли и просто переслать по почте. Сколько таких писем было уже разослано…

Казалось, Алисия поняла доброе намерение Мари и кивнула со вздохом:

– Да, нужно в это верить. Дай-то Бог. А ты уже слышала, что нашего Гумберта объявили пропавшим без вести? Мне сказала сегодня утром Эльза, она узнала это от Брунненмайер. У бедняжки были совсем заплаканные глаза.

– О господи, – ответила Мари. – Ведь мы всегда считали, что уж кто-кто, а Гумберт всеми правдами и неправдами пробьется. Кроме того, пропасть без вести еще не значит…

– Конечно же нет.

– Мама, а ты не хочешь прогуляться вместе с нами и детьми по парку? Там сейчас по-весеннему приятно. Кажется, Блиферт даже высадил гиацинты, голубые и розовые.

Алисия улыбнулась, и какое-то мгновение казалось, что она примет приглашение. Однако она сказала, что уже обещала Китти нанести ей визит.

– Она все еще пребывает в некоторой апатии. Я должна была это предвидеть, Мари. Ведь Китти всегда была склонна к меланхолии, в свое время я даже лечила ее у доктора Шляйхера.

Первое время, благополучно разрешившись дочерью, Китти была очень возбуждена и пребывала в веселом расположении духа. Элизабет рассказывала, что в тот вечер она еще несколько часов провела рядом с Китти, та много шутила и болтала всякую ерунду. Потом она попросила Элизабет рассказать ей о прошлом, о времени, когда Китти была совсем маленькой. Она расспрашивала о том, когда она начала ходить, какое блюдо было ее любимым, нравилось ли ей купаться… Далеко не на все вопросы Элизабет могла найти ответ.

А на следующий день фройляйн Шмальцлер позвонила на виллу Элизабет и попросила о помощи. Фрау Бройер рыдала в постели, заявив, что хочет немедленно умереть. Вызвали врача, прописавшего ей успокоительное, после чего она долго спала – до позднего вечера, а когда проснулась, снова погрузилась в какое-то до странности мрачное настроение, но уже не плакала, а только попросила показать ей сына. Когда ей сказали, что она, вообще-то, родила дочь, она рассвирепела и начала упрекать фройляйн Шмальцлер, что та якобы коварно ее обманывает. К счастью, день ото дня состояние ее все-таки улучшалось, она пришла в себя и уже много раз держала дочь на руках. Элизабет оставалась у нее каждый день до самого вечера, они обсуждали имя девочки – малышку она назвала Генриетта. Нанесли визит и свекор со свекровью, и золовка. Директор Бройер, похоже, без памяти влюбился в свою маленькую внучку, а Тилли была тронута до слез тем, что Китти попросила ее стать крестной матерью Генриетты. Его высокопреосвященство Лейтвин крестил малышку дома, как и близняшек Мари. Сейчас было не то время, чтобы устраивать пышные крестины, поскольку отцы новорожденных были на войне.

В холле внизу раздался крик – это протестовал сын Лео, Мари сразу узнала его голос, он всегда кричал звонче и громче своей сестры и – что решительно отличало их друг от друга, между приступами громкого плача делал более продолжительные перерывы. Мари отложила салфетку и допила последний глоток кофе.

– Тогда, мама, передай, пожалуйста, сердечный привет Китти от меня, – сказала она, поднимаясь со стула, и на мгновение положила руку на плечо Алисии. Это прикосновение должно было передать как ее нежность, так и надежду на лучшее, и Алисия ответила улыбкой:

– Какое счастье, что у нас есть малыши. Пока рождаются и растут дети, наш мир еще не совсем скатился в пропасть. Правда?

– Да, мама.

Мари с удовольствием взяла бы Алисию за руку: она чувствовала, что та нуждается в утешении, но она не отважилась. Та спонтанная сердечность, с которой Китти и Элизабет обнимали своих родителей, была чужда Мари. В приюте, где она выросла, она научилась осторожно проявлять свои чувства, никому не доверять и со всеми трудностями справляться самой. И хотя она знала, что Мельцеры более чем благосклонны к ней, преодолеть эту привычную сдержанность она так и не смогла.

– Увидимся за обедом, – весело сказала она Алисии и пошла вниз по лестнице в холл, где ее уже ждали Августа и Роза. Малыши в двух детских колясках на высоких колесах уже лежали на пуховых подушках, на головах у них были вязаные шапочки, и в довершение няня надела им на ручки крохотные варежки, связанные для них Китти.

– Ах ты боже мой! – смеясь, воскликнула Мари. – Похоже, мы собрались в Сибирь.

– Я подумала, что эти симпатичные варежки надо хоть раз использовать, пока они не станут им малы, – произнесла Роза, качая коляску, в которой тихо что-то лепетала маленькая Додо. Лео же устало хныкал, заспанно мигая глазками, и пытался засунуть себе в рот ручонку, одетую в варежку. Однако вкус пряжи оказался малоприятным, он выплюнул ее и пускал слюни, пока наконец его глаза сами не закрылись.

– А завтра ты приведешь Максла и Лизель, – попросила Мари Августу. – А где они вообще? Я не видела их уже несколько недель.

Августа радостно сделала книксен. Она очень боялась, что с появлением близнецов ее собственных детей видеть на вилле больше никто не захочет.

– Просто они были на кухне, милостивая госпожа. Чтобы не мешали. Лизель носится как угорелая, а Максл такой ленивец, ждет, когда ему все принесут, сам ни за что не пойдет.

Она открыла широкую входную дверь, и золотистый свет весеннего солнца осветил холл виллы. На улице пестрела цветочная клумба, за ней тянулись нежно-зеленые ветви платанов, которые давно следовало бы обрезать.

– Фрау Мельцер! – прокричал кто-то. – Милостивая госпожа…

Эльза непривычно быстро бежала по холлу, и было совершенно очевидно, что случилось что-то ужасное. Мари вдруг почувствовала, как все ее тело пронзил ледяной холод. «Нет, – подумала она. – Боже милостивый! Только не… не Пауль…»

– Что стряслось, Эльза?

Служанка остановилась перед Мари, она заколебалась, сомневаясь, правда ли это известие было столь важным, чтобы остановить фрау Мельцер-младшую в тот момент, когда она уже выезжала на прогулку со своими детьми.

– Нечто ужасное, милостивая госпожа. Пришла одна женщина и сказала, что мать Ханны умерла…

Это было неправильно – чувствовать облегчение, но это было именно так. Мари знала мать Ханны, поскольку та работала раньше на фабрике, но потом ее уволили. И бедной Ханне приходилось постоянно отдавать своей матери-алкоголичке всю зарплату, но несмотря на это, девочка все-таки была привязана к ней.

– О боже! – воскликнула Мари. – И как это произошло?

– Никто не знает, милостивая госпожа. Кажется, ее сгубил алкоголь… – Было видно, что она хотела еще что-то добавить, но потом замолчала, наверно, ей пришло на ум, что о мертвых не говорят плохо. – Ханна сейчас сидит на кухне и ревет. Женщина сказала, что ей надо позаботиться об усопшей, нельзя же оставить ее так…

Мари дала знак Августе, чтобы та отправлялась на первую прогулку с ее детьми одна. Ханна в данный момент была важнее. С того несчастного случая на фабрике Мари заботилась о девочке, это она устроила ее сюда, на виллу, и, несмотря на все жалобы на ее неловкость, она всегда заступалась за нее. И сейчас в этой нелегкой ситуации Мари готова была ей помочь.

– Подними верх капюшон коляски, – велела она Августе. – Ветер холодный.

И она побежала вместе с Эльзой на кухню. Вообще-то, и кухня, и другие хозяйственные помещения были для господ табу, эти территории предназначались только для прислуги. Однако Мари сама когда-то была здесь на побегушках, так что эта часть дома была ей хорошо знакома. Не колеблясь ни секунды, она вошла на кухню.

– Ханна! Бедняжка! Какое ужасное известие!

Ханна сидела на табурете у кухонной плиты, пока повариха утешала ее. Услышав голос фрау Мельцер-младшей, она подняла голову и улыбнулась сквозь слезы.

– Мари! – промолвила она и тут же в испуге прикрыла рот рукой. – Простите… я хотела сказать милостивая госпожа. Мне очень жаль, совсем ничего не соображаю.

Мари кивнула Брунненмайер и подошла к Ханне, чтобы обнять ее. Как это ни странно, но ей было легко прижать к сердцу эту бедную девочку, в то время как с Алисией она вела себя очень сдержанно.

– Она… она сказала, – всхлипывая, произнесла Ханна. – Что я должна… должна ее забрать…

Мари погладила ей спину, обрадовавшись, когда Брунненмайер принесла носовой платок: у Мари его не было.

– Высморкайся сначала, Ханна. Так… А теперь скажи, где живет твоя мать.

– В поселке Провиантбахквартир.

– Хорошо. Мы сейчас пойдем туда вместе с тобой. Надень куртку и прочные ботинки.

Повариха проворчала, что она тоже могла бы пойти с Ханной, но ей надо готовить обед. И если госпожа сейчас пойдет с Ханной в Провиантбахквартир, тогда пусть Эльза поможет на кухне, поскольку лук, морковь и картошку Ханна еще не почистила.

– Передай Эльзе, что это я ее прошу тебе помочь в связи с неожиданными обстоятельствами. Даже если это не ее работа…

Рабочий поселок Провиантбахквартир находился недалеко от Мельцеровской ткацкой фабрики. В этом небольшом квартале располагались дома, построенные специально для рабочих: простенькие коробки с маленькими оконцами. Квартиры здесь были узкие, в основном двухкомнатные, зато оснащенные всем необходимым: туалетом, печью, ванной и кухней. Иоганн Мельцер построил в уже существующем квартале еще несколько домов, в которых он предложил своим рабочим приличные и недорогие квартиры. До войны здесь располагались даже магазины – пекарь, молочник и мясник продавали рабочим свою продукцию. Кроме того, фабрики финансировали детские сады и бани. Квартиры принадлежали фабрикам и сдавались в наем только работающим на них, поэтому Мари сначала была очень удивлена, что мать Ханны все еще продолжала там жить. Разве ее не уволили? Увы, такова была судьба почти всех рабочих-текстильщиков. Если задуматься, то, что никто уже не спрашивал, кто имел право жить в этом квартале, а кто – нет, было естественно.

Когда Мари с Ханной шли по парку, они увидели, как Августа с Розой гуляли по посыпанным песком дорожкам, толкая перед собой коляски и о чем-то болтая. «Ну, хотя бы они ладят друг с другом», – мельком подумала Мари.

Ханна тем временем рассказывала о женщине, пришедшей в такую рань на кухню. Это была соседка ее матери, которую Ханна хорошо знала, потому что та всегда приходила к ней, как только появлялась выпивка – шнапс или пиво. Они вместе пили и веселились.

– Она говорила такие ужасные вещи, эта фрау Шустер. Что теперь обо мне будут думать Эльза и фрау Брунненмайер! Якобы я совсем не заботилась о своей матери, вот она и подохла в одиночестве. А я ей еще позавчера дала пять марок. Это были все мои деньги, и она обещала, что купит себе что-нибудь поесть, а не только пиво.

Мари попыталась успокоить девочку. Что бы ни произошло, она, Ханна, здесь ни при чем. Это печально, но ее мать была больна, поэтому она и пила. И никто бы не смог помочь ей.

– Я не должна была давать ей деньги, – говорила Ханна в полном замешательстве. – На эти дурацкие деньги она наверняка купила себе целую бутылку шнапса. Пиво было ей не во вред. А вот шнапс – это был ее враг. Она сама это говорила. Ах, если бы я дала ей только одну марку или пятьдесят пфеннигов, может, она осталась бы жива.

Мари знала, что в Аугсбурге был квартал бедняков, где царил голод, а преступность и проституция были обычными явлениями. Иначе обстояло дело в рабочих кварталах за городом. Тем, кому удавалось заполучить там квартиру, крупно повезло, так как там даже при скромном доходе царил порядок. Как так случилось, что мать Ханны стала алкоголичкой? Насколько Мари знала, здесь был строгий контроль – мужей, бьющих своих жен, пьяниц и социалистов в рабочих поселках просто не терпели.

Однако когда они проходили мимо многоэтажных серых жилых блоков, Мари поняла, что и здесь многое изменилось. Женщины самого разного возраста, которые раньше в это время были на фабрике, теперь стояли в переулках, бранясь друг с другом. В маленьких огородах рабочих уже появилась первая зелень и проклюнулись первые ростки овощных культур. То тут, то там можно было увидеть женщин, пропалывающих грядки. Кажется, раньше здесь и кур держали. Теперь здесь не было ни одной. Кругом кричали и плакали дети, в драной грязной одежде, они играли в лужах, и тут же бродила тощая коричневая собака, разумеется, голодная. У одного подъезда собрались мальчишки и девчонки, они робко смотрели на хорошо одетую молодую женщину, рядом с которой шла дочь ткачихи.

Сколько им могло быть лет, этим мальчишкам? Шестнадцать? В семнадцать они уже могли стать солдатами… И наверняка среди них были и те, кто радовался бы этому безмерно…

– Это здесь, госпожа. – Ханна остановилась перед одним из серых домов и стояла, переминаясь с ноги на ногу. – Вы действительно хотите пойти вместе со мной, госпожа? Ведь там так ужасно. Раньше, когда здесь жили мои братья, мать все содержала в чистоте, даже постели были. Но сейчас…

– Я не столь брезглива, Ханна. Пошли.

Уже в узком коридоре первого этажа в нос ударил едкий запах печного дыма. Они поднялись по лестнице, на втором этаже дверь одной квартиры была полуоткрыта, сквозь щель был виден старик, сидящий за столом и жадно хлебавший суп. Когда они проходили мимо него, старик начал кашлять, подбежала женщина и отобрала у него суп и ложку.

– А, вот и ты! – сказала она Ханне. – Она лежит тут со вчерашнего дня. Давай убирай ее отсюда, это не дело!

– Не беспокойтесь, мы обо всем позаботимся, – заверила Мари.

Еще одна лестница вела наверх, она была намного уже нижних, и казалось, ее давно никто не убирал. Мать Ханны жила в одной из четырех маленьких двухкомнатных квартир, расположенных под крышей на верхнем этаже дома.

– Ханночка!

Когда Мари и Ханна услышали этот женский крик, они в испуге остановились на лестнице.

– Иди сюда, малышка! Не бойся, здесь наверху весело. Десять тысяч красных чертят сидят здесь меж досок и улыбаются нам.

– Это она, Шустер, – прошептала Ханна беспокойно. – Опять напилась.

Мари догадалась, что соседка воспользовалась запасами спиртного, оставшимися от матери Ханны. Как же все это было ужасно. Одна умерла от алкоголя, а другая не нашла ничего лучше, чем напиться. Она взяла Ханну за руку и смело прошла с ней вверх по последним ступеням. В темноте коридора женщину с трудом можно было разглядеть: они увидели ее взъерошенные распущенные волосы, руку, держащую бутылку, наполовину сбившийся с плеч платок. Еще ужаснее был запах затхлой одежды и дешевого ворса.

– Что, привела благородную даму? – проскрипела Шустер, при этом так сильно пошатнувшись, что Мари испугалась – та могла бы свалиться прямо ей под ноги.

– Благородную… даму с… виллы. Выпей глоточек, Ханночка. Это от твоей матери. Ей… теперь уже ничего не нужно… Она уже все выпила… Все выпила… И теперь довольна.

На какой-то миг Мари пришла в голову мысль, что, возможно, это какая-то глупая ошибка. Может быть, мать Ханны просто спала в пьяном угаре, а эта сумасшедшая Шустер подумала спьяну, что та умерла. Но тут она проковыляла на своих пьяных ногах еще несколько шагов в сторону и толкнула ногой дверь. Та со скрипом отворилась, Шустер оперлась о какую-то деревянную стойку, чтобы не упасть.

– Вот здесь она лежит, – хихикнула она. – Со вчерашнего вечера лежит тут и не хочет просыпаться. Перепила, я же сказала. Выпила слишком много шнапса.

Она поднесла бутылку ко рту и сделала большой глоток, после чего у нее окончательно отказали ноги, и она медленно сползла на пол. Так она лежала вверх ногами, по-прежнему с бутылкой в руке, уставившись в темноту, как будто она там могла увидеть что-то удивительное.

Мари с Ханной пришлось перешагнуть через нее, чтобы попасть в комнату покойной. Смотреть там было не на что. На голом полу были разбросаны клочки какого-то тряпья, а рядом с маленькой круглой пушечной печкой валялись обломки стула, который кто-то разрубил и, вероятно, пустил на растопку.

Мать Ханны лежала в крохотной каморке рядом, она скорее была похожа на голубятню, чем на комнату. Сквозь маленькое оконце просачивался скудный свет. Кровати здесь не было: должно быть, ее постигла та же участь, что и остальную мебель. Безжизненное тело лежало на старом стеганом одеяле, боком, руки обхватили живот. Желтое восковое лицо и заострившийся нос не оставляли сомнений в том, что Грета Вебер умерла этой ночью.

Мари положила руку на плечо Ханны, она хотела прижать ее к себе, но девочка стояла, оцепенев, глядя на умершую, будто она не могла поверить своим глазам.

– Ханна, твоя мать уже далеко отсюда, – тихо сказала Мари. – То, что ты видишь, это только оболочка. На самом деле ее душа чистая и добрая. Она часто поступала плохо, но все равно любила тебя и твоих братьев всем сердцем. Сейчас бессмертная душа твоей матери находится на пути к небесам обетованным.

Однако Ханна и не шелохнулась. Мари отчаянно думала, что бы еще сказать девочке, чтобы той легче было смотреть на усопшую, но оказалось, что это было совсем не нужно.

– Мы… мы должны ее правильно положить, – прошептала Ханна. – Она должна лежать на спине, а руки должны быть сложены. Так ведь?

– Да, мы сейчас это сделаем, Ханна.

Мари сначала нужно было преодолеть себя, чтобы приблизиться к покойнице и дотронуться до нее. Ханна же, казалось, ничуть не была испугана, она сложила руки матери на груди, одна в другую, пригладила ее спутанные волосы и закрыла ей глаза. И все это она проделала с такой старательностью и осмотрительностью, с какой редко до сих пор делала что-либо еще.

– Я сделаю заказ в похоронном бюро, Ханна, – пообещала Мари. – Твоя мать должна лежать в гробу в отдельном месте на кладбище.

Ханна кивнула, скорее всего, она не имела ни малейшего представления, что такие вещи стоят денег, которых она никогда бы не нашла, но Мари подумала о своей собственной матери, у которой были самые бедные похороны, и потому решила избавить Ханну хотя бы от этой заботы.

Они вышли из квартиры, заперли за собой дверь, и Мари положила ключ себе в карман. В коридоре на полу по-прежнему сидела Шустер, прислонившись спиной к столбу, ее голова упала на грудь. Она спала, все еще крепко держа в правой руке пустую бутылку из-под шнапса. В доме где-то внизу заплакал ребенок, следом раздался раздраженный голос немолодой женщины и какой-то твердый предмет с грохотом ударился о стену.

Небо затянулось облаками, в переулках квартала дул холодный ветер, поднимая рябь в лужах. Это было время обеда, отовсюду доносился запах картофельной похлебки, перемежавшийся с запахом репы. Дети куда-то исчезли, только пес все еще лежал у входа и грыз какую-то палку. Мари с Ханной торопились покинуть квартал.

«Если уж здесь все так плохо, то как выглядят кварталы бедняков в городе?», – удрученно думала Мари. Да, конечно, церковь устраивала обеды, и женские общества в защиту отечества раздавали продукты. В свой последний визит на виллу пастор Лейтвин рассказывал, что человеческие жизни уносили болезни и эпидемии. Холод и голод настолько ослабляли стариков и детей, что те умирали от простого насморка.

Когда они проходили мимо фабрики Мельцеров, завыла сирена, извещавшая об обеденном перерыве. Мари была очень расстроена, потому что знала: хоть какая-то работа шла только в одном-единственном цехе. Там была занята горстка работниц, чистивших гильзы от снарядов, потом эти гильзы использовали повторно. Похоже, Иоганн Мельцер и не собирался начинать новое производство бумажного текстиля. Получается, Пауль зря чертил свои чертежи – его отец был не готов пожертвовать принципами. На его текстильной фабрике не делают эрзац, там выпускают только хлопок и качественную шерсть. Или же вообще ничего.

– Правда, что душа моей матери попадет на небо? – спросила Ханна.

– Уверена, что так и будет, – смело ответила Мари.

– А она сможет увидеть меня оттуда?

Мари стало немножко не по себе, потому что девочка посмотрела на нее своими огромными, полными доверия глазами. Что ей ответить? Ведь Ханне уже пятнадцать и она уже не ребенок.

– Никто не знает это точно, Ханна. Но если ты в это веришь, то так оно и будет.

Ханна кивнула и задумчиво посмотрела на небо, по которому ветер гнал белые и серые облака.

– Не знаю, хочу ли я, чтобы она всегда видела меня, – ответила она, нахмурив лоб. – Только иногда, наверно… чтобы она меня не забыла.