Текст книги "Первые леди Рима"

Это одна из версий того, что произошло. Но, как обычно, родилась и другая версия – показывающая Ливию совсем в другом свете. Некоторые исторические источники предполагают, что, опасаясь, как бы Август не изменил своему слову о выборе Тиберия своим наследником и не указал в качестве наследника на последнего живого сына Юлии, Агриппу Постума, Ливия на деле решила избавиться от мужа, намазав ядом зрелые фиги, которые любящему фрукты императору нравилось собирать с деревьев вокруг своего дома. Затем она придержала новость о его смерти, чтобы Тиберий успел добраться до Нолы. Таким образом, за объявлением о смерти Августа смогло беспрепятственно последовать объявление Тиберия новым императором прямо на месте, без задержек, обеспечив гладкий переход власти от отца к приемному сыну. Агриппа Постум, младший сын Юлии и последнее потенциальное препятствие к наследованию, был убит немедленно после формального объявления Тиберия императором. Остается нерешенным вопрос, кто отдал этот приказ{247}247
  Tacitus, Annals 1.5–6: Cassius Dio, Roman History 56.30.


[Закрыть].

Ливия – преданная жена у смертного одра своего мужа или же ловкий, хладнокровный политический делец: какому портрету можно верить? Дилемма слишком обычна для изучения этой женщины, и вопрос не в том, как можно ответить на него с должной степенью уверенности. Ливия не была последней императрицей, которую обвиняли в смерти мужа. Поражающая схожесть между зафиксированными действиями Ливии после смерти Августа и рассказами, записанными теми же историками о поведении по крайней мере двух следующих императриц, заставляет нас скептически относиться к таким обвинениям{248}248
  К этим вопросам мы снова возвратимся в главах с четвертой по шестую – на этот раз в отношении Агриппины Младшей и Плотина. О сравнении с Агриппиной см. Barrett (1996), 24–5.


[Закрыть].

Но на кону стоит больший вопрос о пересмотре этих историй о первых римских императрицах. Мы знаем о глубоком беспокойстве в среде римской элиты по поводу появления женщины в общественной жизни при Августе. Там, где власть раньше твердо принадлежала Сенату и распределялась среди его членов-патрициев, теперь, впервые в его истории, Рим получил единую семью, династический клан, из которого должны были выходить правители империи и который ценил женщин – гарантов такого наследования, более того – выставлял это напоказ. А появление на Палатине императорской резиденции, эквивалентной Белому дому или Даунинг-стрит, 10, означало, что теперь женщины руководят домом, который также служит штабом правительства, подойдя ближе, чем когда-либо, к эпицентру политической власти, – и в прямом, и в переносном смысле.

На этой привилегированной позиции они пользовались таким доступом к императору, о котором остальные могли только мечтать. Как сказала однажды Нэнси Рейган о своих взаимоотношениях с мужем: «Восемь лет я сплю с президентом – и если это не дает особого доступа к нему, то уж и не знаю, что даст»{249}249
  My Turn: The Memoirs of Nancy Reagan (1989), 216, цит. у Caroli (1995), 279.


[Закрыть]. Какова бы ни была правда о причастности Ливии к смерти Августа, вопрос о том, сколь часто и какого рода влияние оказывала на власть она и другие римские первые леди, – это ключевой вопрос имперской политики в следующие десятилетия.

Глава третья
Семейные междоусобицы

Народная принцесса и женщины режима Тиберия

Все называли Агриппину совестью своей страны, кровью Августа, единственным и последним примером древнеримской добродетели: все молили богов, чтобы они сохранили ее род и дали ей жить после полного падения всех этих испорченных мужчин.

Мадлен де Скудери, «Знаменитые женщины, или Двадцать героических характеров самых знаменитых женщин в истории», 1642 г.{250}250
  Les femmes illustres, or Twenty heroick harangues of the most illustrious women from history. London: Dormand Newman (1693), trans. James Innes.


[Закрыть]

Зимним днем 19 года н. э. плотная толпа зрителей стояла плечо к плечу в порту Брундизий (Бриндизи) на юго-восточной оконечности Италии, ожидая возвращения из-за моря одной из любимых дочерей Рима. Брундизий был воротами в Италию для путешественников из Греции и Малой Азии. Шумный порт обычно был забит торговыми кораблями, разгружающими свои товары; именно здесь в 40 году до н. э. Октавиан и Антоний проводили свою мирную встречу и закрепили ее женитьбой последнего на Октавии. Но теперь, почти через шестьдесят лет после тех плохо начавшихся переговоров, сцена Брундизия была предоставлена для поминок, а не для свадебного торжества.

Все глаза были устремлены в свирепое, серое ветреное море; некоторые из присутствующих даже вступали в холодные воды на отмели, чтобы лучше разглядеть корабль, уже приобретающий очертания на горизонте со стороны Корциры (Корфу). Другие расселись на крышах и стенах, напоминая ворон на фоне неба. По словам Тацита, настроение было подавленное, люди рассуждали, «встречать ли ее молча или какими-нибудь словами. Пока они сомневались в правильной линии поведения, флотилия постепенно подходила все ближе. Не было обычной энергичной гребли, все явно говорило о горе». Когда корабль наконец вошел в порт и женщина ступила с трапа на твердую землю, едва осмеливаясь встретиться глазами с встречающими, толпа увидела, что ее сопровождают двое ее детей и что она несет в руках «урну с прахом. Ее спутники выглядели измученными долгим горем, поэтому печаль новых плакальщиков, которые теперь встречали ее, стала скорее демонстративной. И чувства всех были неразделимы, плач мужчин и женщин, родственников и незнакомцев, смешались в едином всеобщем стоне»{251}251
  Это описание обратного пути Агриппины основано на выдержках из: Tacitus, Annals 3.1.


[Закрыть].

Пассажиром корабля была не Юлия. Увы, дочь Августа давно уже умерла в ссылке от скудного питания – всего через несколько месяцев после смерти ее отца пять лет назад. Ее смерть стала прямым результатом действий ее бывшего мужа Тиберия, который, мстя, лишил ее финансовой поддержки. Ее пожилая мать, Скрибония, сразу же вернулась в Рим, и неизвестно, была она еще жива или нет в данный момент{252}252
  О возрасте и долголетии Скрибонии см. Fantham (2006), 17–18 and 158, n. 30. Мы знаем, что она была еще жива в 16 году, через два года после смерти Юлии, а Сенека (Epistulae Morales 70, 12) ссылается на ее советы относительно заговора против Тиберия.


[Закрыть]. Прибывшей в горе женщиной была Агриппина Старшая – младшая дочь Юлии от брака с Агриппой, а урна, которую она несла, содержала прах не ее несчастной матери, а ее необыкновенно популярного 34-летнего мужа Германика, старшего отпрыска от брака дочери Октавии Антонии и сына Ливии Друза, когда-то величайшей надежды династии Юлиев-Клавдиев{253}253
  Германик родился 24 мая в 15 или 16 году до н. э. Я остановила здесь свой выбор на более поздней дате.


[Закрыть]. Германик умер несколькими неделями раньше в Сирии. Обстоятельства смерти были темны: по слухам, его тело было так разрушено действием яда, что кожу покрывали темные пятна, а рот забила пена.

Путь из Брундизия в Рим длиной в 370 миль по самому старому римскому тракту, Аппиевой дороге, обычно занимал у путешественников от недели до двух. Пока Агриппина с похоронным кортежем мужа медленно двигалась к столице, где пепел Германика должен был упокоиться в фамильном мавзолее, плакальщики в черных и пурпурных траурных одеждах сопровождали их печальное продвижение, и воздух, обычно наполненный запахом болот и москитами, что обычно досаждали путникам на всем пути, теперь был густым от запаха духов и горящих жертвоприношений, приносимых каждым поселением на этом пути.

В прибрежном городе Таррацина, совсем рядом с Римом, процессию встретил младший брат Германика Клавдий и несколько детей покойного. Достигнув столицы, они нашли город в трауре, погрузившимся в горе настолько, что люди даже не устроили общественного праздника, который должен был весельем и пирами отметить ежегодные декабрьские сатурналии{254}254
  О пути между Брундизием и Римом по Аппиевой дороге см. Casson (1974), 194f.


[Закрыть].

Но среди горестного плача, сквозь скорбящие толпы тек еще один поток – гнева и подозрения. Не прошло незамеченным, что по крайней мере два человека блистали своим отсутствием. Где, спрашивали люди, император Тиберий? Где его мать Ливия? Почему они не пришли оплакивать любимого народом принца?

Двадцатитрехлетнее правление Римом непопулярного второго императора Тиберия было противоречивым временем. Тиберий, вполне компетентный полководец, плохо подходил на роль политика – он и не должен был стать наследником. Запасная фигура, не имевшая ни шарма, ни политических талантов своего отчима Августа, неохотно делившего поводья управления империей с тем, кто «медленно ворочает челюстями», Тиберий носил пурпур неловко. Его правление было межеумочной эпохой, наполненной полумерами и в итоге скатившейся до полного деспотизма{255}255
  Описание Тиберия см. Suetonius, Tiberius 21.


[Закрыть].

Вражда между императором и Сенатом дополнялась конфликтом внутри самой императорской семьи. Частично они были вызваны плохими отношениями Тиберия со стареющей матерью Ливией, выдающееся положение которой в государственной структуре стало источником сильнейших трений между матерью и сыном. Корни этой вражды, по мнению древних историков, крылись в убеждениях Тиберия, который воспринимал присутствие женщины в общественной жизни как симптом политического хаоса, характеризовавшего эру Юлиев-Клавдиев после Августа. Однако смерть Германика стала самым серьезным кризисом за все правление Тиберия. Помимо того, что вспыхнули обвинения против императора и его матери, она вызвала громкий скандал между самим Тиберием и вдовствующей Агриппиной, подняв новые вопросы о роли женщин в общественной жизни, – вопросы, которые теперь двигались по пятам каждого следующего поколения женщин императорской семьи.

Теперь Ливия вступала в последнюю главу своей жизни. Более пятидесяти лет с того времени, как она вышла замуж за Октавиана, отделили ее от относительной безвестности и поставили на тропу постепенного превращения в императрицу. Так как она оказалась первой женщиной, выполнявшей эту роль, наследование власти ее сыном Тиберием, последовавшее за смертью Августа в 14 году н. э., означало, что теперь она стала первой римской вдовствующей императрицей и снова вошла в неисследованные воды.

Попытки прояснить новый статус Ливии в качестве «королевы-матери» начались еще до того, как состоялись пышные государственные похороны ее мужа и до публичного зачитывания в Сенате его завещания, которое Август тщательно скопировал в двух блокнотах более чем за год до своей смерти{256}256
  Suetonius, Augustus 101.


[Закрыть]. Оно подтверждало, что Ливия и ее сын были главными наследниками всего имущества Августа, которое составляло около 150 миллионов сестерциев. Тиберий получал две трети этого наследства, одна треть отходила Ливии. То была громадная сумма. Обычно женщины строго ограничивались в праве наследования: Lex Voconia, закон, существовавший с 169 года до н. э. и запрещавший женщинам получать по завещанию наследство, оцениваемое суммой более 100000 ассов (самая мелкая единица римской валюты[10]10
  Мелкая медная монета, одна десятая часть серебряного денария. 2,5 асса составлял сестерций. (Прим. ред.)


[Закрыть]){257}257
  Cassius Dio, Roman History 56.10 and 56.32. Он ошибочно ссылается на сумму 100000 сестерциев, а не 100000 ассов, предусмотренных Lex Voconia, см. Barrett (2002), 175 – об этом, а также о Lex Papia Poppaea 9 года, который ограничивал права наследования женщин с менее чем тремя детьми – с небольшим количеством специальных исключений, в том числе для самой Ливии: см. Cassius Dio, Roman History 55.2.5–6. О стоимости различных видов римской валюты: Oxford Classical Dictionary, 3rd edn, s. v. ‘Roman coinage’.


[Закрыть]. Особый указ Сената позволил теперь Ливии унаследовать состояние, которое сделало ее самой богатой женщиной в Риме, – с учетом доходов от сельских имений, кирпичных производств и медных шахт, которыми она владела в Италии, Галлии и Малой Азии. В Египте она имела большое папирусное болото, виноградники, фермы, оливковые и винные прессы – возможно, переданные ей после того, как ее муж разбил Клеопатру при Акциуме{258}258
  Crawford (1976), 39; Barrett (2002), 174–5 and 183.


[Закрыть]. Ливия недавно также стала наследницей по завещанию ее доброго друга Квина Салома из Иудеи, который передал императрице территории Ямния, Фасалис и Архелаис – область западнее реки Иордан, известную своими пальмовыми рощами и высококачественными финиками.

Однако, что еще важнее при общественной роли, предоставляемой ей новым имперским порядком, завещание Августа оговаривало также, что Ливия должна быть принята в его семейство Юлиев-Клавдиев. Это было жестом мужа своей жене, не имевшим исторического прецедента. Столь долго не давая ей почетного имени или титула, эквивалентного своему собственному, Август теперь хотел, чтобы Ливия была известна как Юлия Августа. Ее новое имя представляло официальный взлет и накладывало еще один новый штрих: ни одна другая женщина до того не получала женскую версию почетного титула, носимого ее супругом{259}259
  Tacitus, Annals 1.8; Suetonius, Augustus 101; Cassius Dio, Roman History 56.46.1. Cf. Barrett (2002), 151; C.B. Rose (1997), 22.


[Закрыть]. Впоследствии Августа стало официальным именем для многих последовательниц Ливии, чьи сыновья воссели на трон – так же как Август стало частью титула каждого римского императора{260}260
  См. Flory (1987), 113 и везде – об истории и значении имени Августы, а также обзор удостоенных этого титула в эпоху Юлиев-Клавдиев.


[Закрыть].

Август не обеспечил, как думают некоторые, своей жене равного положения с Тиберием, дав ей женскую версию своего имени{261}261
  Flory (1987), 114 – о распространенности этого убеждения в XIX веке; также Barrett (2002), 154.


[Закрыть]. Как и другие римские женщины, Ливия была отстранена от всех мужских политических занятий – в Сенате, в армии и на народных собраниях, она не играла никакой официальной роли в политике Палатина. В этом она имела нечто общее с современными президентскими супругами, чья роль конституционно тоже не определена. Но она, безусловно, теперь стала ближе всего к положению королевы и за время существования Рима, и это вскоре создаст проблему для ее только что облеченного властью сына. Эта проблема осложнится, когда Сенат предложит даровать ей привилегии помимо тех, что были указаны в завещании Августа.

И, наконец, еще одним спорным ходом оказалось назначение Ливии жрицей культа своего мужа. 17 сентября Август был посмертно объявлен богом, это позволило поклоняться ему под видом «Святого Августа». Религия была одной из тех сфер, где римским женщинам позволялось играть официальную общественную роль в качестве помощниц в религиозных церемониях или рупора общественного горя. Но за исключением весталок, ни одной женщине в Риме не было позволено выполнять какую-либо жреческую роль. В ее новом и подрывающем основы качестве Ливии позволили выполнять обязанности ликтора – обычно официально назначаемого заботиться о судьях, когда они передвигаются по городу. И все-таки, когда Сенат предложил, чтобы Ливию отныне называли mater patriae (Мать Отечества) – обыгрывание титула pater patriae, данного десять лет назад Августу, – и при этом официальный титул Тиберия должен был звучать как «сын Юлии» или «сын Ливии», новый император вынужден был использовать свое императорское вето.

Тиберий объяснил свой отказ, обосновав его скромностью, и заявил, что «только разумные почести должны оказываться женщинам». Он также заявил, что будет отклонять бессмысленные награды и в свой адрес. У него была серьезная причина для беспокойства. Излишнее выставление имени Ливии и изображений Августа при его жизни вызывало протест традиционалистов, все еще жаждущих возврата к временам Республики. Они быстро бы почувствовали дух монархизма восточного типа в самодемонстрации семейства Юлиев-Клавдиев. Говорят, кое-кто уже жаловался, что стал «рабом женщины».

Правда, некоторые считали, что на самом деле Тиберия тревожило то, что продвижение матери шло за счет его собственного авторитета{262}262
  Tacitus, Annals 1.14; Suetonius, Tiberius 50. Cf. Flory (1987), 121.


[Закрыть]. Без сомнения, Ливия была единственной легитимной связью Тиберия с отчимом и предшественником, и не только Сенат, но и провинции не уставали напоминать Тиберию об этом факте. Некоторые с чистой совестью присваивали изображениям Ливии титул, в котором сам Тиберий официально ей отказал{263}263
  Wood (1999), 90.


[Закрыть]. Это стало началом борьбы Тиберия за определение и урегулирование роли матери в системе его режима.

В некоторых отношениях Ливия продолжала действовать как прежде, выказывая в первые годы правления сына мало признаков того, что готова оставить роль наперсника императора, которую она играла при Августе. Ее присутствие в коридорах власти чувствовалось даже сильнее. Она вела собственную корреспонденцию с зависимыми царствами, такими как Архелай или Каппадокия; официальные письма и корреспонденция Тиберию из провинций адресовались его матери так же, как и ему. В какой-то момент старые друзья Ливии, спартанцы, писали ей и ее сыну отдельные письма, советуя им организовать празднование в честь божественного Августа и его семьи, на что Тиберий ответил, что оставляет ответ за своей матерью{264}264
  Cassius Dio, Roman History 57.12.2; Tacitus, Annals 2.42; Josephus, Antiquities 17.1.1; C.B. Rose (1997), 23 – ответ Тиберия послу из Гифеума в Спарте.


[Закрыть].

Еще до смерти Августа Ливия создала свою версию утреннего salutatia у мужчин, которая давала ей возможность управлять ухом сенаторов, а также выслушивать петиции и вопросы от посетителей и друзей. Если она, как женщина, не могла входить в Сенат, то сенаторы-то могли приходить к ней{265}265
  Barrett (2002), 164–5.


[Закрыть]. В мавзолее Ливии были обнаружены урны с прахом ее слуг, привратника (ostiarii) и секретарей (salutatores), чьей работой было отфильтровывать сановников и просителей, ищущих возможности войти к императрице. И хотя мы не имеем об этом особых указаний, ей также мог понадобиться nomenciator для подсказки имен всех этих гостей{266}266
  См. об этих персонажах Treggiari (1975).


[Закрыть].

Из своего выгодного места ссылки на Черном море Овидий, поэтический противник режима Августа, однажды дал запоминающееся описание одной из таких аудиенций. В письме жене в Рим он попросил ее сходить к Ливии, которую эмоционально описывал как женщину с воздушной красотой Венеры, характером Юпитера и добродетелями женщин старых времен, чтобы походатайствовала за него перед императором. Он посоветовал жене тщательно выбрать время прихода: «Если она занята чем-то более важным, отложи свою попытку и будь внимательна, чтобы не испортить мои надежды торопливостью. Но умоляю тебя не ждать, пока она совсем освободится; у нее едва есть время, чтобы заботиться о собственной персоне». Между строк этого льстивого описания видно, что на деле поэт ехидно высмеивает грозную репутацию Ливии, описывая посещение своей женой ее дома как логова монстра, и при этом хитро умудрился сравнить Ливию с перечнем мифических чудовищ женского рода: «Она не злая Прокна, или Медея, или Клитемнестра, или Сцилла, или Цирцея… или Медуза со змеями, спутанными с ее волосами»{267}267
  Ovid, Epistulae ex Ponto 3.1, перевод мой.


[Закрыть].

Недавно найденный текст указа, изданного римским Сенатом в 19 году н. э., открывает, что Ливию публичной официальной записью благодарили за ее личное расположение к мужчинам любого ранга{268}268
  Senatus Consultum de Cn. Pisone Patre: см. Griffin (1997), 252.


[Закрыть]. Это пересекается с литературными свидетельствами, помимо письма Овидия, что Ливия была полезной благодетельницей для многих представителей сенатской элиты. Одалживая деньги тем, кто был слишком ограничен в средствах, чтобы выделить свадебное приданое своим дочерям, она приглядывала за взрослением детей некоторых семей – мера, на которую, по-видимому, смотрели как на огромное социальное преимущество для этих мальчиков. Но привычка Ливии принимать сенаторов в своем доме явно раздражала тех, кто видел в этом не столько роль уважаемой пожилой леди, сколько акт самоутверждения вмешивающейся в политику женщины: «Она раздулась до немыслимых размеров, превосходя всех женщин до нее, и превратила в устойчивую традицию принимать в своем доме любого члена Сената и любого желающего. Это факт, который попал в общественные записи»{269}269
  Cassius Dio, Roman History 57.12.2.


[Закрыть].

Тиберий изо всех сил боролся с растущей общественной популярностью Ливии. В начале своего правления он наложил вето на ее попытки пригласить сенаторов и всадников с женами на банкет, который она планировала устроить в память об умершем Августе. Женщины обычно приглашали на обед только женщин – и Тиберий в этом случае фактически ограничивал ее лишь ролью, которую она играла на государственных банкетах во время правления Августа{270}270
  Cassius Dio, Roman History 57.12.5: cf. Purcell (1986), 90.


[Закрыть]. А в другом случае, через два года после воцарения, он сделал выговор матери за то, что та предприняла усилия, чтобы погасить пожар, угрожавший храму Весты. Говорят, Тиберий впал в ярость от новости, что Ливия лично управляла не только простым населением, но и солдатами – всегда чувствительная тема, когда дело касалось уступок женщинам. Тем более что она сделала это, не посоветовавшись с ним{271}271
  Suetonius, Augustus 50. Cf. Cassius Dio, Roman History 61.33.12 – о Агриппине Малой, сопровождавшей Клавдия при наблюдении за действиями пожарных и о ее желании продемонстрировать свое участие в тушении. Этот случай означает, что подобная активность была одной из обязанностей заинтересованных императоров и членов их семей, но также дает основания рассматривать случай как свидетельство, что женщина становилась слишком заметной.


[Закрыть].

Несмотря на это Тиберий прекрасно понимал важность Ливии для него – из-за нити, которая связывала его с Августом. По этой причине куда большее количество портретов Ливии сохранилось с годов правления ее сына, чем мужа. Как претерпела метаморфозы общественная роль Ливии, так изменилось и ее официальное изображение. Несмотря на то, что ей было больше семидесяти, когда Тиберий стал императором, в посвященных ей художественных работах она становилась все моложе{272}272
  Здесь я следую трактовке Сьюзен Вуд, которая, в свою очередь, присоединяется к теории Рольфа Уинкерса о датировке портретов Ливии: см. Wood (1999), 91–5; cf. Winkes (2000) and Bartman (1998).


[Закрыть]. Медленно, но неизменно круглое лицо более ранних портретов претерпевало косметическую операцию, жесткий нодус с неуклюжим валиком постепенно сменился на более мягкий, с более элегантным центральным пробором, морщинки исчезали, кожа стала глаже, выражение лица – спокойнее и яснее.

Частично это изменение произошло благодаря драматическому повороту в портретных стилях, произошедшему со времени Республики. До века Августа чем более неприглаженными и реалистичными были черты у позирующего, тем более серьезным и солидным воспринимался объект. Теперь произошел возврат к культу молодости, идеализации облика более ранних эллинских статуй – заодно убеждавшему, что лица императорской семьи, представляемые миру, никогда не стареют. Это внедряло понятие о текущей эре, как о прекрасной и застывшей во времени, давая наглядное подтверждение описанию эры Августа Вергилием как imperium sine fine, «империи без конца»{273}273
  Virgil, Aeneid 1.279.


[Закрыть].

Теперь Ливия впервые появилась на монетах римского монетного двора с волосами, расчесанными как у богини, с центральным пробором. На практике одним из самых впечатляющих различий в мужском и женском имперских изображениях с этого момента стало следующее: если большинство императоров, избегая обвинений в самолюбовании, стремились изображать себя (по крайней мере, пока были живы) в неком служебном одеянии, в тоге или в боевом нагруднике, женщин же все чаще изображали с отсылкой государственных богинь, связанных с материнством и плодородием, таких как Юнона и Церера.

Такое различие, вероятно, было осмысленно, потому что предполагало более общую, более универсальную и менее индивидуализированную роль женщины в империи. Скульпторы и резчики гемм по всей империи уцепились за эту тенденцию, подстраивая черты императорских жен под черты любимых богинь. Например, камея из сардоникса, вероятно, служившая комнатной безделушкой, а теперь находящаяся в Музее истории искусств в Вене, представляет Ливию в образе богини-прорицательницы Сивиллы, облаченной в столу и рассматривающей бюст своего обожествленного мужа, который держит в правой руке. В левой она сжимает колос, символ плодородия, ассоциирующийся с Церерой, римской богиней урожая{274}274
  См. Fejfer (2008), 345 – о мужских и женских портретах.


[Закрыть].

Тиберий хотел, чтобы люди принимали Ливию и как влиятельное лицо, и как римскую mater familias. Поэтому, хотя он и отвергал некоторые почетные знаки отличия для матери, такие как попытка Сената переименовать месяц октябрь в Ливий, он позволил отметить ее день рождения в официальном римском календаре – что было необыкновенной честью для женщины. Надпись из Форум Клодия, деревни рядом с Римом, говорит, что медовое вино и маленькие печеньица раздавались из храма Благой Богини 30 января женщинам соседних деревень, чтобы отметить день рождения Ливии в этот день{275}275
  Purcell (1986), 91–2, and nn. 76–7.


[Закрыть].

Так как Тиберий после смерти Юлии больше не женился, оставшись холостяком все двадцать три года своего правления, Ливия в результате заполнила вакансию имперской супруги. Женщина, не являющаяся женой главы государства, но играющая ведущую роль в его доме, – концепция вполне узнаваемая. Например, некоторые американские президенты, холостяки, вдовцы или жены которых просто не любили появляться на публике, обращались к своим дочерям, невесткам и племянницам, чтобы те играли роль первых хозяек Белого дома{276}276
  См. о первых леди XIX века вторую главу Caroli (1995).


[Закрыть]. Ливия не имела равных в римском императорском доме. Самой долго продержавшейся из женщин Палатина, кроме нее, оставалась в эти дни ее вдовствующая невестка Антония, которая с некоторых пор взяла на себя роль скорбящей материнской добродетели, заняв место, высвобожденное ее матерью Октавией.

Рожденная 31 января 36 года до н. э., незадолго до распада брака ее родителей, Антония не могла многого помнить о своем отсутствовавшем отце, который умер на руках Клеопатры в Египте, когда ей было шесть лет{277}277
  Kokkinos (2002),11.


[Закрыть]. Выросшая под крышей своего дяди Августа, рядом с шумной ватагой кузенов и родных братьев и сестер, она была сверстницей Юлии; примерно в семнадцать лет ее выдали замуж за младшего сына Ливии, Друза. Союз этот не сопровождался скандалами, которые сопутствовали бракам ее старшей кузины Юлии, и в итоге дал двоих сыновей и дочь, рожденных между 15 и 10 годами до н. э.: Германика, Ливиллу и Клавдия.

Безвременная смерть Друза в 9 году до н. э., когда Клавдию исполнился всего один год, оставила Антонию вдовой в возрасте двадцати семи лет. Ее бурная реакция, согласно автору «Утешения», написанного для Ливии, не отличалась от реакции ее матери на смерть Марцелла{278}278
  Consolatio ad Liviam 299–328.


[Закрыть]. Необычайно и удивительно, что, несмотря на социальные ожидания, возлагаемые на римских женщин законом о браке ее дяди Августа и предписывающие найти нового мужа как можно быстрее, Антония больше не вышла замуж, категорически предпочтя остаться univira — литературно выражаясь, «женщиной одного мужчины». Однако у нее был хороший образец: она повторила пример Корнелии, высочайшего образа римского материнства. Так как она уже произвела обязательных троих детей, требуемых, чтобы пользоваться привилегией правила ius liberorum, она могла позволить себе жить относительно независимой жизнью, без необходимого мужского руководства и финансовой проверки, вытекающей из него{279}279
  Kokkinos (2002), 15–16. Об univirae и мнениях о повторном браке разведенных см. Gardner (1986), 51.


[Закрыть].

Тем не менее Антония осталась на Палатине, действуя как компаньонка своей почтенной свекрови{280}280
  Kokkinos (2002), 16 and 148: cf. Valerius Maximus 3.3.


[Закрыть]. Как и у Ливии, у нее были свои апартаменты и очень опытный состав слуг, дюжины останков которых погребены рядом с рабами Ливии, а вольноотпущенники – в мавзолее Ливии. Таким образом, мы можем взглянуть сквозь замочную скважину на ежедневную рутину жизни Антонии. Мы видим, что ей помогала с туалетом ornatrix по имени Памфилия и что sarcinatrix по имени Афенаис чинила ее одежду. Личный врач, Целад, заботился о ее здоровье, а Эрос, lecticarius, носил ее в носилках по городу. Холодные напитки подавал ей носитель чаш по имени Лиарус, а певица по имени Квинтия пела для нее – вероятно, дуэтом с певцом по имени Терций. Другим основным членом ее дома была вольноотпущенная по имени Ценис, которая исполняла функции секретаря. Женщина эта могла повлиять гораздо больше на римскую имперскую историю, чем можно было бы предположить, судя по ее скромному происхождению{281}281
  О персонале Антонии см. Kokkinos (2002), 57–65 and Treggiari (1973).


[Закрыть].

Антония также имела рабов за пределами Рима и самостоятельно владела крупными поместьями, извлекая выгоду из завещанного ей имущества богатых друзей семьи, таких как Береника I Иудейская, а также от карьеры своего отца на Востоке. Папирусы, чудом сохранившиеся в сухих песках Египта, свидетельствуют о том, что Антонии принадлежали земли в одном из регионов страны, Арсионите – возможно, после разделения местных владений Антония{282}282
  Crawford (1976), 43; см. также Kokkinos (2002), 71–2.


[Закрыть]. Эти же пыльные фрагменты дают нам представление о тогдашних спорах по поводу собственности. В одном случае местный бейлиф по имени Дионисий сообщал властям, что овцы соседнего землевладельца потравили пшеницу на полях Антонии, в то время как в документе, датированном 14 ноября 36 года, свободный крестьянин, сам подписавшийся как Аунес, «в возрасте 35 [лет] и с рубцом на большом пальце левой руки», сообщает о потере краснокожей свиньи{283}283
  Kokkinos (2002), 75–7.


[Закрыть].

Через письма мужчин семьи мы можем составить картину каждодневных дел Антонии на домашнем фронте, основным из которых было обучение вместе с Ливией многочисленных детей, живущих на Палатине под защитой этих двух матрон{284}284
  Об управлении женщинами собственными бизнесом и о штате их сотрудников см. Gardner (1986), 21–2, and 234–5. О воспитании детей под эгидой Ливии и Антонии см., например, Suetonius, Otho 1.


[Закрыть]. Кроме самых молодых членов династии Юлиев-Клавдиев и детей сенаторских семей, растущих под опекой Ливии, эти заботы распространялись также на принцев и принцесс из царских семей Армении, Фракии и Парфии, которые наносили продолжительные визиты в Рим, чтобы продемонстрировать сердечное согласие с владыками Средиземноморья{285}285
  Kokkinos (2002), 25.


[Закрыть]. Одним таким воспитанником был внук царя Ирода Великого, наследник Иудейского царства, Марк Юлий Агриппа. Его мать Береника была большим другом Антонии, а Юлий Агриппа ребенком был отправлен на воспитание к Антонии и вырос рядом с ее собственным сыном того же возраста, Клавдием. Он оставался в Риме до 23 года н. э.{286}286
  Josephus, Antiquities 18.143; cf. 18.165.


[Закрыть]

Такие методы обеспечивали местным царям тесную связь с режимом Юлиев-Клавдиев, усиливая их авторитет на подчиненных территориях, а также зарабатывая Ливии и Антонии репутацию истинных матерей империи. Но официальный образ этих двух женщин как воспитательниц чужих детей существенно дополняется описанием методов их обращения с Клавдием, зафиксированным его биографом{287}287
  см. Suetonius, Claudius 2–4.


[Закрыть].Часто характеризуемый как паршивая овца в своей прославленной семье, Клавдий с детства страдал рядом недостатков, включая хромоту и тремор, бывшие, как нам ясно теперь, результатом церебрального паралича. Серьезно изучающий литературу, но при этом нуждающийся в постоянной опеке, Клавдий редко появлялся на публичных собраниях, а если и приходил, то укутанный до глаз в толстый плащ, скрывавший его скошенный подбородок{288}288
  Suetonius, Claudius 2.


[Закрыть]. Одно из сохранившихся писем от Августа к Ливии, датированное примерно двумя годами до смерти императора, видимо, представляет собой часть регулярной их переписки по этому поводу. В нижеприведенном отрывке Август обсуждает, позволять ли Клавдию появляться с семьей на предстоящих Марсовых играх.

Моя дорогая Ливия,

Как ты предложила, я обсудил с Тиберием, что делать с твоим внуком Клавдием на приближающихся Марсовых играх. Мы оба согласились, что решение должно быть принято раз и навсегда. Вопрос в том – можно я скажу открыто? – полностью ли он владеет своими чувствами. Если так, то я не имею ничего против того, чтобы провести его через те же нагрузки, что и его брата; но выдержит ли он, физически и умственно неполноценный? Публике – которая всегда любит глумиться и издеваться над такими вещами – нельзя давать шанса смеяться над ним и над нами. Я боюсь, что мы окажемся в постоянных неприятностях, если неожиданно возникнет вопрос о его соответствии для исполнения обязанностей в том или ином аспекте.

Относительно конкретного вопроса в твоем последнем письме по поводу его участия в банкете священнослужителей на праздновании Марса – у меня нет возражений, если он позволит своему родственнику, сыну Сильвана, стоять рядом и следить, чтобы он не сделал из себя дурака. Но я против того, чтобы он наблюдал за играми в цирке из императорской ложи, когда глаза всей публики будут обращены к нему… Короче говоря, дорогая Ливия, я очень жду, чтобы решение по этому вопросу было принято раз и навсегда, чтобы уберечь нас от дальнейшей череды надежд и разочарований. Ты вольна показать эту часть письма нашей родственнице Антонии для прочтения{289}289
  Suetonius, Claudius 4.


[Закрыть].

Это редкий документ о внутренней политике семьи, он показывает, что воспитание детей в доме на Палатине во многом было политическим делом семьи. Хотя Антонии позволялось быть в курсе мер, применяемых по отношению к ее сыну, решения о нем принципиально принимались Августом в тесном взаимодействии с Ливией.

Хотя позднее Август пересмотрел свое нелестное мнение о способностях внука, объясняя в другом письме к Ливии, что действительно впечатлен ораторским умением мальчика, недостатки Клавдия, по-видимому, вызывали унизительные насмешки старших женщин дома – не бабушки Ливии и сестры Ливиллы, а самой Антонии. Говорили, что она пренебрежительно обращалась с младшим сыном, как с дураком и «монстром: человеком, которого Природа не закончила создавать, а лишь начала»{290}290
  Suetonius, Claudius 3.


[Закрыть]. А Ливия, как говорили, избегала иного общения с ним, кроме как через короткие записочки, и объединила силы с Антонией, чтобы запретить многообещающему молодому ученому писать историю гражданской войны[11]11
  Причина этого запрета достаточно прозаична: выяснилось, что Клавдий пишет историю войны с республиканских позиций. (Прим. ред.)


[Закрыть], которая предшествовала инаугурации Августа{291}291
  Suetonius, Claudius 41.


[Закрыть].