Текст книги "Дело наследника цесаревича"

Синоби молчал.

– Я даю вам минуту на размышление, – сказал Загорский очень серьезно. – Если по истечении этого срока вы не начнете говорить, я выполню свое обещание. Не надейтесь на свою силу и ловкость, не мечтайте меня одолеть. Прежде, чем отправить вас в полицию, я прострелю вам и левую руку, а заодно и обе ноги. Вы будете не более страшны, чем улитка, ползущая по склону…

Ниндзя поднял на него темный взор.

– Мне не нужно ваше разрешение и не нужно ваше снисхождение, – сказал он. – Судьбу синоби решает только он сам.

Ниндзя мгновенно сунул руку за пазуху, и в руке у него блеснул небольшой узкий нож. Загорский отпрыгнул в сторону, думая, что ниндзя метнет нож в него, но тот коротким движением взрезал себе горло. Секунду он сидел неподвижно, словно окаменев, затем горло его вскрылось, и оттуда, пузырясь, потекла темная кровь.

Напоследок ниндзя еще как будто силился что-то сказать, но силы оставили его, и он упал навзничь – на твердую и чужую землю, негостеприимную и так не похожую на землю его родины…

Глава шестая
Соблазны чайного дома

Когда Загорский вернулся на пароход, первым, кого он увидел, оказался штабс-капитан.

– Где вы пропадали? – заговорил тот взволнованно. – На наследника в монастыре было произведено покушение. В него стреляли. К счастью, промахнулись…

– Я знаю, – отвечал Загорский хмуро. – Это я стрелял.

Солдатов опешил: то есть как это – он?

– Вот так, – отвечал Нестор Васильевич. – И я не промахнулся, как вы изволили заметить. Я попал, просто стрелял я не в цесаревича, а в убийцу.

И он в двух словах пересказал штабс-капитану, что случилось в монастыре.

Выслушав его рассказ, Солдатов с минуту молчал, глядя куда-то себе под ноги.

– Жаль, – наконец сказал он, – очень жаль.

Коллежский советник согласился: действительно жаль. Возможно, он видел одного из последних синоби Японии. И вот теперь этот удивительный человек лежит в чужой китайской земле, захороненный бородатым иностранцем.

Солдатов поморщился и сказал, что жалеет он не об убитом ниндзя, а о том, что тот унес свою тайну в могилу. Ведь если был один, не исключено, что появится и второй.

– Непременно появится, – согласился Загорский. – Те, кто решил убить цесаревича, так просто не остановятся. Кстати, как восприняли покушение наследник и его свита?

Солдатов неожиданно улыбнулся и сказал, что никак не восприняли. Они даже не поняли, что произошло. Когда раздался выстрел, рядом с наследником тут же возник полковник Путята, который заявил, что это просто китайцы по своему обычаю при помощи шутих отпугивают злых духов. Неизвестно, насколько ему поверил сам цесаревич, но никакой суматохи не возникло, и вся компания спокойно прошлась по монастырю.

Загорский поглядел на штабс-капитана и улыбнулся. Что ж, это, пожалуй, хорошо, что о покушении пока никто ничего не знает. В противном случае возник бы дипломатический скандал между Россией и Китаем, а Китай тут и вовсе ни при чем.

– А кто при чем? – полюбопытствовал Солдатов.

Нестор Васильевич задумался ненадолго.

– Так сразу не скажешь, – отвечал он хмуро. – В Японии хватает ортодоксов, которые не могут простить России, что Сахалин им уже не принадлежит. Есть там и политические силы, мечтающие скинуть нынешнее правительство, и самим встать у кормила власти. Нельзя исключать и какого-нибудь местного князя, свихнувшегося на почве ненависти к иностранцам. Реставрацию Мэйдзи[9]9
  Речь идет о так называемой революции или реставрации Мэйдзи, после которой был свергнут сёгунат, и власть вернулась к императору.


[Закрыть] и открытие Японии внешнему миру приняли далеко не все подданные микадо. Одним словом, чтобы разобраться во всей этой истории, придется, видимо, отправиться в Японию и вступить в контакт с кланом покойного ниндзя. Если повезет, кое-что узнаю о дальнейших планах японцев на нашего цесаревича.

– А если не повезет? – спросил штабс-капитан, внимательно глядя на собеседника.

Загорский усмехнулся невесело.

– Если не повезет, домой будете возвращаться без меня…

Они помолчали.

– А что делать с китайцем-предателем? – спросил Солдатов.

Загорский поморщился: вероятно, его использовали втемную. Но все равно не мешает взять его за горло и потрясти как следует. Вот пусть господин штабс-капитан и займется этим в ближайшее же время.

* * *

Огромный пассажирский лайнер «Звезда Востока» медленно входил в порт Нагасаки. На верхней палубе стоял высокий элегантный человек в сером костюме. Вид его был строгим, взгляд каре-зеленых глаз – внимательным, пышную темную шевелюру он с утра усмирил сеточкой для волос и прикрыл новомодной шляпой-канотье, но не светлой, а тоже серой. В правой руке он держал тросточку, в левой – небольшой саквояж. Если бы костюм и шляпа его были чуть посветлее, он производит бы впечатление легкомысленного франта, а так посторонний взгляд проскальзывал по нему, не задерживаясь, в поисках перспективы более яркой и привлекательной.

Однако если бы кто взял на себя труд приглядеться, то несомненно обнаружил бы, что пассажир лайнера – лицо, заслуживающее некоторого внимания. Физиономия, чуть более длинная, чем это принято среди местных жителей, выдавала в нем иностранца, возможно даже, жителя славных Британских островов. Впрочем, иностранца в нем выдавало буквально все, начиная от формы носа и заканчивая костюмом. Ничто не указывало на его японское происхождение – и не случайно, он и не был японцем. Он был, что называется, богатым иностранцем, прибывшим по делам в Страну восходящего солнца.

Все это сразу понял Уэно Харуки, работавший в чайном доме госпожи Омати. Харуки-сэнсэй промышлял в порту, отыскивая клиентов для девушек своей госпожи, выполняя при надобности обязанности не только сводни, но и охранника. Внешний вид его никак не предполагал в нем никакого героизма: маленький, как многие японцы, и желтый, как они все, беспрестанно улыбающийся и кланяющийся, он никак не похож был на непреклонных и чувствительных рыцарей, воспеваемых в народных сказаниях и классической литературе вроде «Хэйкэ-моногатари». На такого, казалось, плюнь – и он утонет.

Однако внешность, как это часто случается, была обманчива. Много было желающих плюнуть в господина Уэно, и ни разу он не утонул. Харуки был не так прост и не так слаб, как могло показаться. За плечами у него было пятнадцать лет плаваний на разных, в том числе и иностранных, кораблях и двадцать лет тренировок дзю-дзюцу. Это подлое, по мнению иностранцев, и коварное рукопашное искусство не раз спасало Уэно жизнь и сокращало годы существования его заклятым врагам.

Люди ошибочно думают, что обрести заклятого врага довольно трудно. Для этого, по мнению обывателя, нужны быть богатым и знатным или как минимум иметь в запасе долгие годы, за которые обычный недоброжелатель превратится в неприятеля, а потом – уже и в заклятого врага. Так, возможно, дело обстоит где-нибудь у западных варваров. Но в стране сынов Ямато заклятым врагом человек может стать, допустив обычную небрежность – если только не осознал вовремя ошибку и не извинился.

Как просто было раньше! Встретил ты невежу, выхватил меч и тут же научил его деликатному обращению с незнакомцами. Правда, если меч острый, а рука тяжелая, наука эта может ему и не пригодиться больше, зато одним врагом станет меньше. Конечно, многие скажут, что метод этот годился только для драчливых самураев, а у простых крестьян такого аргумента не было. Но, во-первых, простые крестьяне и не имеют представления о должном поведении, во-вторых, даже у крестьянина найдется длинный и широкий нож, которым отделять голову противнику почти так же удобно, как и мечом.

Но с той поры, как упразднили самурайское сословие, благородный поединок на мечах уже не в чести, за него можно и в тюрьму угодить. Счастье, что главное искусство господина Уэно не в мече, а в голых руках. Ни один вид боевых искусств не сравнится с дзю-дзюцу[10]10
  Дзю-дзюцу (яп.) – джиу-джитсу.


[Закрыть], что бы ни говорили выпускники токийского Кодокана. Их дзю-до – лишь плетение кружев рядом с подлинным будзюцу[11]11
  Будзюцу (яп.) – традиционные японские боевые искусства, обозначаемые так в противоположность модернизированным единоборствам вроде дзю-до.


[Закрыть].

Что это за «мягкий путь» такой и кому он нужен? В дзю-до можно десяток раз бросить противника на татами, а он будет вставать как ни в чем не бывало. К чему такой гуманизм, какая от него выгода? Поймал руку – сломал, схватил за горло – задушил, ударил в грудь – вырвал сердце, вот подлинный путь воина. А если враг не заслуживает, чтобы его убивали, тогда и драться с ним незачем, только время попусту терять. Если будешь всегда поддаваться противнику, чтобы победить, рано или поздно найдется такой, который победит тебя.

Именно за воинское мастерство и за житейскую мудрость госпожа Омати так высоко ценила Харуки и платила ему двадцать иен в месяц – в два раза больше, чем нижнему чину в полиции. Кроме того, за каждого приведенного клиента она платит ему премии. Наверное, можно было даже и побольше платить, ну, да Уэно пока холост, так что ему хватает. Да и зачем ему жениться, женитьба – для стариков. Всегда можно договориться с девушками из чайного дома, какая-нибудь не откажет, за серебряное колечко или сережки приголубит. А на создание семьи нужно скопить денег побольше. Харуки ведь не такой, как русские морские офицеры, которые за сорок иен в месяц берут себе в чайном домике временную жену, платят еще двадцать за жилье и живут, горя не знают. Нет у него таких денег, а если и появятся, он их на что-нибудь толковое потратит, а не на женские прелести.

От этих приятных мыслей отвлекла его швартовка лайнера «Звезда Востока», пришедшего в Нагасаки из Кантона. Харуки знал, что на таких лайнерах часто приплывают скучающие иностранцы, желающие изведать японской экзотики. Ну, а какая главная экзотика может быть для иностранца в их державе – барышни, разумеется, не буддийские же храмы им показывать.

Развлечения с девушками разнились, но главных вариантов было два: либо одноразовое посещение чайного домика, либо временная женитьба на ком-то из девушек. Как уже говорилось, женитьба такая обходилась клиенту в сорок иен за месяц. Пока он платил деньги, девушка была его женой, хранила ему верность и не ублажала никаких других мужчин. Когда же приходило время уезжать или просто заканчивались деньги, девушка становилась свободной. Считалось, что, заработав денег, она выходила замуж уже за японца и на всю жизнь. Однако это, увы, не всегда было так. Бывало, что девушку брали в жены всего на месяц или два. Ну, и много ли накопишь за месяц? Приходилось менять чайный дом и мужа – и так до тех пор, пока не скопит на приданое.

Иностранца в сером Харуки разглядел издалека. Особенно заинтересовал его саквояж в левой руке. Он по опыту знал, что такой небольшой саквояж – верный признак состоятельного человека. Люди среднего достатка возят с собой огромные чемоданы, люди богатые предпочитают все покупать на месте.

Харуки быстро протолкался сквозь толпу на пристани, отпихнул в сторону наглого рикшу, пытавшегося взять в плен облюбованного им иностранца, улыбаясь сладко и заискивающе, поклонился и сказал по-английски:

– Чайный дом, девушка, отдых.

Иностранец посмотрел на него слегка, как показалось японцу, разочарованно и отвечал на русском:

– Извини, дружище, дела.

После чего с ловкостью, удивительной в столь состоятельном человеке, обогнул собеседника, чтобы нырнуть в воды японской толпы.

– Друзысе, дера… – глядя вслед ему, громко проговорил Уэно. – Руски говори, девуска рюби, кушать пора.

Серая спина иностранца при этих словах дрогнула. Он повернулся и осмотрел Уэно с головы до ног. Видимо, осмотр его удовлетворил, потому что он улыбнулся и сказал:

– Где же ты научился говорить по-русски?

– Руски офицер, корабрь, – Уэно показал пальцем в сторону моря, где на рейде стояли русские корабли. – Девуска рюби, деньги прати, очень нравица.

– Понимаю, – кивнул иностранец. – А есть тут у вас поблизости какой-никакой отель?

– Отерь не надо, – покачал головой Харуки. – Чяйны домик иди, там хорошо. Девуска дадут, еда дадут, дом дадут. Усё дадут.

Иностранец кивнул, в задумчивости покручивая на пальце железное кольцо, Потом сказал, что оставаться тут надолго не намерен, доберется до консульства и поедет дальше. Так что, к сожалению, услуги японца ему сейчас без надобности. Но все равно спасибо за доброту.

И иностранец опустил руку в карман, вытащил оттуда несколько рин и протянул Харуки. Тот взял мелочь, поклонился. Потом сунул руку за пазуху, выудил оттуда самодельную визитную карточку, на которой иероглифами, русскими и английскими буквами написано было его имя, и двумя руками протянул собеседнику. Тот взял ее тоже двумя руками – не варвар, обрадовался Уэно, знает должное поведение – и прочитал.

– Уэно Харуки… Это ты?

– Моя есе, – гордо отвечал японец. – Адрес, куда идти. Омати-сан заведение.

Иностранец кивнул, вытащил свою визитку, молча подал ее собеседнику. Тот с поклоном принял визитку, увидел иероглифы, прочитал вслух:

– Токуяма-сан… О, Гора Добродетери!

И закланялся вслед иностранцу. А Гора Добродетели, он же Токуяма, он же Дэ Шань, он же Нестор Васильевич Загорский, прибывший в Нагасаки по личным делам, растворился в безбрежном море черноголовых японцев.

Господин Токуяма не лгал, ему было не до чайных домиков и не до японских жен, пусть даже самых нежных и изысканных. У него действительно было много дел в Японии, и первым среди них стало посещение консульства.

Российское консульство снаружи выглядело весьма по-европейски. Окна его закрывали настоящие стекла, а не перегородки-сёдзи. Внутри все было по-японски лаконично, вот только вместо циновок и татами на полах лежали ковры и стояли стулья. Служебный быт русских дипломатов был аскетичен – никаких вееров и фигурок будд и бодхисаттв. Единственной уступкой Азии оказалась висевшая в кабинете консула гравюра-укиё знаменитого художника Хиросигэ «Ирисы в Хорикири».

Консул, Григорий Александрович де Воллан, остроносый господин с зализанными назад волосами, принял Загорского радушно, но, узнав о его деле, посмотрел на него изумленно. Примерно так же посмотрел на него полковник Путята, когда коллежский советник объявил о своем желании покинуть пароход «Речная ширь», где он исполнял обязанности драгомана, и отправиться прямым ходом в Японию.

– Прошу прощения, – поднял брови полковник, – я, кажется, вас плохо расслышал.

– Нет, – учтиво, но непреклонно отвечал Загорский, – вы услышали все точно. Я покидаю «Речную ширь» и ближайшим же кораблем отправляюсь в Нагасаки.

Путята засопел и с ненавистью поглядел на Нестора Васильевича.

– Позвольте, а мне-то что велите делать? Я остаюсь с одним драгоманом. Этого недостаточно, чтобы обеспечить потребности наследника цесаревича и его свиты.

Но Загорский был неумолим. По его мнению, одного драгомана было вполне достаточно для удовлетворения любых надобностей августейшего путешественника. Покотилов – блестящий знаток своего дела, его, без сомнения, ждет великое будущее. В крайнем случае, придется самому полковнику поработать драгоманом. Что делать, так складываются обстоятельства…

Путята некоторое время молча разглядывал наглого дипломата. Потом сказал, прищурив глаза:

– Я очень надеюсь, господин Загорский, в следующий раз встретиться с вами во время войны. И тогда, может быть, я смогу по законам военного времени просто расстрелять вас без суда и следствия.

Нестор Васильевич даже бровью не повел.

– Боюсь, любезный Дмитрий Васильевич, что, когда мы встретимся в следующий раз, я буду облечен такими полномочиями, что вам будет проще застрелиться самому, чем застрелить меня.

С этими словами он развернулся и вышел вон из каюты полковника…

Теперь же на него с удивлением и неудовольствием глядел уже не полковник, но консул де Воллан.

– Нет-нет, господин Загорский, это совершенно невозможно. Как я могу дать в ваше распоряжение драгомана, когда мы ждем прибытия его императорского высочества? Нам понадобятся все наши наличные силы.

– Григорий Александрович, но мне нужно ехать в Игу и там проводить расследование, а я не владею японским…

– Это очень печально, очень, – консул глядел на Загорского почти со слезами на глазах.

«Вот протобестия, – с раздражением подумал Загорский, – ну, погоди же у меня!»

И он подал де Воллану письмо от министра иностранных дел Николая Карловича Гирса. Тот не без любопытства с ним ознакомился, но лишь развел руками. Во-первых, письмо адресовано не ему, а посланнику Шевичу.

– Но Шевича здесь нет, – резонно заметил Нестор Васильевич.

– Именно, – закивал консул, – Шевича нет, а я не могу сам принимать столь важные решения. Впрочем, если холите, подождите немного. Он подъедет в Нагасаки через неделю – встречать его императорское высочество.

– Но я не могу столько ждать, мне нужно сейчас…

– Увы, увы, – казалось, что посланник сейчас расплачется от огорчения.

Коллежский советник глядел на хитрую физиономию де Воллана и думал, как любопытно закольцовывается история. Он оставил без драгомана полковника Путяту, а тут не дают драгомана ему самому.

Загорский пытался и давить на посланника, и уговаривать его, но все было тщетно. Хитрый дипломат упирал на то, что он не уполномочен принимать важные решения и что все силы сейчас брошены на встречу наследника цесаревича.

Несолоно хлебавши покинул Нестор Васильевич стены консульства. Можно было, конечно, дождаться Шевича, но через неделю, когда явится цесаревич, никакой драгоман ему уже не будет нужен. Однако ехать вглубь Японии одному и не зная языка – это просто потеря времени. Того самого времени, которое сейчас так дорого.

Стоя на ступенях родного учреждения, которое в этот раз приняло его, как пасынка, Загорский рассеянно озирал живописные окрестности. Бумажные домики, изогнутые скаты крыш – даже у человека, далекого от Азии, не возникло бы никаких сомнений в близости двух культур – китайской и японской. Вот только Страна восходящего солнца по сравнению со Срединной империей казалась как будто игрушечной, немного кукольной, что ли… К слову сказать, перевод «Нихо́н ко́ку» как Страна восходящего солнца, судя по всему, неточен. Коку – это действительно страна, держава, то, что по-китайски обозначается иероглифом «го». А вот Нихон, если разбирать по иероглифам, значило буквально «корень солнца», то есть то место, откуда солнце растет. Конечно, звучит не очень поэтично, но ведь не обязательно переводить буквально. Загорскому, например, больше нравилось название «Родина Солнца». Не так поэтично, но, на его взгляд, точнее, чем просто Страна восходящего солнца.

Размышляя об отвлеченных лингвистических материях, Загорский рассеянно сунул руку в карман пиджака и ощутил пальцами квадратик грубоватой плотной бумаги. Несколько удивившись, он вытащил руку на свет божий и увидел, что она сжимает самодельную визитную карточку. Это была визитка, данная ему Харуки.

Нестор Васильевич задумчиво разглядывал имя Харуки, написанное на трех языках – английском, русском и японском. Потом глаза его опустились вниз, туда, где был записан адрес чайного дома мадам Омати.

– В конце концов, почему бы и нет, – негромко проговорил он себе под нос. Коллежский советник поднял голову, свистом подозвал рикшу и потыкал ему пальцем в адрес. Рикша рассмотрел иероглифы и понятливо закивал, потом указал на свою тележку, приглашая Загорского занять место. Спустя минуту они уже лихо мчались по улицам Нагасаки.

Поездка продлилась дольше, чем ожидал Загорский. Когда рикша выехал за пределы города и углубился в сторону предместий, Нестор Васильевич озаботился. Он остановил возницу и снова потыкал пальцем в адрес на визитке.

– Хай, хай, Ина́са[12]12
  Дзю-дзюцу (яп.) – джиу-джитсу.


[Закрыть]! – закивал рикша. Похоже, у него не было никаких сомнений в том, куда именно может ехать иностранец, прибывший в Нагасаки.

Загорский успокоился и стал меланхолично созерцать окрестности. Вскоре они достигли нужного места. Чайный домик оказался большим, по японским меркам, павильоном с многоскатными крышами и внутренним двориком. Тут наконец стало ясно, что он попал, куда надо – над главной дверью в дом красовалась надпись по-русски большими буквами: «Добро пожаловать!»

– Что ж, последуем приглашению, – пробормотал Загорский, щедро заплатил рикше и отпустил его. Рикша, довольный, быстро потрусил прочь, а Загорский, сняв ботинки, вошел в главное здание.

Чайный домик, впрочем, встретил его неожиданным скандалом. Не успел Нестор Васильевич переступить порог, как из дома раздался страшный крик:

– Посол в зопу!

Хотя фраза была выкрикнула с явным акцентом, в значении ее не приходилось сомневаться. Однако коллежский советник решил не следовать этому двусмысленному требованию, резонно полагая, что вряд ли оно относится к нему.

Глазам его представилась сцена в духе художника-баталиста Василия Верещагина. В большой общей комнате с гранитным полом, которая, судя по всему, служила чем-то вроде гостиной, десяток пьяных матросов загнали в угол небольшого японца, в котором коллежский советник без труда узнал своего недавнего знакомого Уэно Харуки и, злобно бранясь и размахивая кулачищами, пытались вытащить японца на свет божий и, может быть даже, и вовсе прекратить его существование.

Однако сделать это было не так-то просто: Харуки, судя по всему, оказался хватом. У трех моряков были разбиты носы, а один лежал, постанывая, на полу. Тем не менее силы были явно неравны.

Загорский прислушался к матросским крикам, пытаясь понять, в чем же состоит суть их претензий. Кажется, они требовали девушек, причем, судя по крикам, это были немецкие или австрийские матросы.

– Мэдхен, – ревели они, пытаясь руками и ногами хотя бы зацепить юркого японца, который ловко уклонялся от неминуемой смерти. – Мэдхен!

Может быть, они перепутали чайный дом с борделем, может, не было здесь сейчас свободных девушек, а может, мадам просто испугалась отдавать юных барышень на растерзание матросни. Так или иначе между погромщиками и девушками сейчас оказался только Уэно.

Загорский вздохнул. Конечно, можно было бы просто выйти и подождать, чем закончится вся история. Но невозможно, никак невозможно было оставить в беде японское заведение, на которым висело такое русское и такое родное приветствие – «Добро пожаловать!»

Коллежский советник поглядел на свою тросточку – нет, с этим много не навоюешь. Была у него дома особенная трость – с разными хитрыми приспособлениями, среди которых имелся и выскакивающий стилет. Но любимая его трость осталась дома, в Санкт-Петербурге. Тросточка же, которую он держал в руках, была куплена в Китае и могла обломаться при первом же ударе о крепкую матросскую спину.

Загорский оглянулся по сторонам и узрел стоявшую недалеко от двери метлу. Отлично, а то уж больно не хотелось бить кулаки о каменные морды матросов. Метла легла в его руки легко, как шест цимэйгунь[13]13
  Цимэйгунь (кит.) – «шест по брови», короткая разновидность шеста гунь. Длина цимэйгунь составляет несколько более полутора метров.


[Закрыть]. В следующий миг она засвистела, рассекая воздух, и обрушилась на головы и спины бузотеров.

Если бы в этот миг в чайный дом заглянул какой-нибудь культурный китаец, он бы наверняка решил, что перед ним явился спустившийся со своей Горы цветов и плодов Мудрец, Равный Небу, или, попросту, Царь обезьян Сунь Укун со своим волшебным посохом, которому не может противостоять ничто живое. Немецкие матросы, безусловно, относились к царству животных, классу млекопитающих, семейству гоминидов, так что и они ничего не смогли противопоставить волшебному шесту Царя Обезьян, точнее, метле Загорского.

Спустя минуту на поле боя не осталось ни одного немецкого матроса – они позорно бежали, прихватив с собой тех своих товарищей, которые не могли передвигаться сами.

Уэно, выйдя из своего угла, где успешно держал оборону все это время, поклонился так вовремя явившемуся Загорскому:

– Спасибо, Токуяма-сан!

– Не стоит благодарности, – сдержанно отвечал Нестор Васильевич, оглядывая разоренную комнату. – Однако где же ваши клиенты, почему никто за вас не вступился?

Харуки объяснил ему, что, во-первых, клиентами у них в основном русские морские офицеры, а они до вечера несут службу на кораблях, во-вторых, клиенты их живут со своими мусумэ[14]14
  Будзюцу (яп.) – традиционные японские боевые искусства, обозначаемые так в противоположность модернизированным единоборствам вроде дзю-до.


[Закрыть], то есть временными женами, в отдельных домах. Хозяйка отпустила на часок даже русских поваров, и они остались в чайной только с госпожой Омати…

– Судя по всему, не только, – сказал Загорский, заметивший, как в проем между комнатами высунулась чья-то головка с блестящими черными волосами, собранными в традиционную прическу-нихонгами.

Уэно проследил его взгляд, повернулся и тоже увидел совсем юную девушку, глядевшую на Загорского во все глаза. Японец что-то грозно крикнул ей, но маленькая конкубинка не испугалась, а, напротив, выскочила из своего укрытия и, мелко семеня, подбежала к Нестору Васильевичу. Она низко поклонилась ему и залепетала что-то по-японски.

– Что она говорит? – коллежский советник посмотрел на Харуки.

– Ничего не говорит, ерунду говорит, – нахмурился японец.

– Не ерунду, – вдруг сказала девушка вполне разборчиво, хоть и с очаровательным акцентом. – Я говорю, сьто вы есть смерый и красивый рыцарь. Есри вам нузна зэна, берите меня. Другая девуска зэнить не надо.

Нестор Васильевич на миг даже опешил от столь откровенного предложения, но потом засмеялся и заметил, что она, кажется, совсем дитя. Сколько ей лет? Девушке, которую, как выяснилось, звали Морико, уже исполнилось шестнадцать лет. По мнению Уэно, она была слишком старой для господина Токуямы, о чем он не преминул сообщить, брезгливо скривив губы. Ее потому никто и не взял из господ офицеров, что она была такой взрослой. Другим временным женам-мусумэ было по двенадцать, тринадцать и четырнадцать лет, а этой уже шестнадцать. Непонятно, на что рассчитывает Морико. Вообще-то она здесь только потому, что она сирота, а хозяйка любит ее, как родную дочь. Но Токуяма-сан вряд ли должен всем этим интересоваться.

Девушка, внимательно слушавшая этот монолог, внезапно разозлилась и заявила, что никакая она не старая, а если тут и есть кто старый, то это сам Харуки, на которого не только русские офицеры не позарились, но даже и немецкие матросы.

Харуки только крякнул, услышав такое, а Загорский снова засмеялся.

– Почему же, – спросил он благожелательно, – ты хочешь выйти замуж именно за меня?

Несколько секунд она смотрела прямо на него, и он поразился, каким живым и страстным огнем сияют эти детские, в сущности, глаза. Потом сказала совершенно неожиданную вещь. Морико хочет замуж за него, потому что к девушке рыцарь является всего один раз за всю жизнь.

Уэно неуверенно засмеялся. Она ненормальная, господин не должен ее слушать. Морико начиталась западных романов и сошла с ума. Сейчас Уэно прогонит ее прочь, и они спокойно поговорят с хозяйкой.

– А хозяйка уже тут! – в комнате бесшумно появилась дама лет пятидесяти с высокой, гладко зачесанной назад прической, в которой среди черных посверкивали и седые волосы. На лице Омати-сан не было ни белил, ни румян – в отличие от Морико, лицо которой было белоснежным от белил, и на нем выделялись только два черных огненных глаза и маленький, словно красная пуговка, рот.

Загорский вежливо поклонился хозяйке чайного дома. Она окинула быстрым взором Нестора Васильевича, потом бросила взгляд на Морико и что-то коротко сказала ей. Та, к удивлению Загорского, опустила глаза и покорно вышла вон.

– Что ж, – сказала госпожа Омати, проводив девушку взглядом, – кажется, я вас должна благодарить за спасение моего дома.

Загорский вежливо отвечал в том смысле, что он лишь немного помог, а Харуки-сан, безусловно, справился бы и своими силами. Омати-сан заметила, что Харуки-кун, безусловно, отличный охранник, однако устоять одному против десятерых огромных гайдзинов – задача почти нерешаемая.

– И, однако, ему это удалось, – проговорил Нестор Васильевич, бросив едва заметный взгляд на приосанившегося Уэно.

– Как бы там ни было, я у вас в долгу, не так ли? – Омати-сан говорила по-русски очень правильно, и даже не переделывала «л» в «р», как это свойственно японцам. – Чем могу я быть вам полезной?

Загорский несколько замешкался, потом отвечал, что, строго говоря, у него дело не к ней, а как раз к господину Уэно.

– Что за дело? – без особенных церемоний поинтересовалась госпожа Омати.

Загорский крякнул от такой прямоты.

– Вы прекрасно говорите по-русски, – начал он уклончиво.

Хозяйка чайного дома отвечала, что в ее заведении почти все говорят по-русски. У них даже есть русский повар, готовящий русские блюда. А все потому, что на протяжении многих лет русские моряки являются их основными клиентами. В ее заведении был даже великий князь… тут она наморщила лоб и не без труда выговорила «Александр Михайлович». И не просто был, он обзавелся тут женой-мусумэ.

– Очень утонченный человек, – похвалила князя хозяйка. – Когда его спросили, почему из многих девушек он выбрал именно эту, он отвечал, что его привлекло ее изящное сапфировое кимоно с белыми цветами.

– Значит, вам нравятся русские? – спросил Нестор Васильевич.

Госпожа Омати обменялась с Уэно быстрыми взглядами, потом отвечала, что русские, во всяком случае, лучше прочих гайдзинов-иностранцев. Чем они лучше? Тем, что проявляют искренний интерес. Они видят в японцах людей, даже если презирают их, в отличие от других, которые считают детей Ямато просто дикарями и экзотическими куклами.

– Так что же за дело у вас к Харуки? – перебила она сама себя.

Загорский, видя, что никак не получается обойти властную хозяйку заведения, сказал, что ему нужно отправиться по делам вглубь Японии. Однако, к несчастью, японского он не знает, а без него иностранец, как без рук. Ему нужен верный человек, который помог бы ему общаться с жителями Страны восходящего солнца.

Омати-сан поинтересовалась, на какой срок собирается он забрать у нее Харуки. Нестор Васильевич отвечал, что не более, чем на месяц.

– На месяц? – протянула госпожа Омати, что-то прикидывая в уме. – Это обойдется вам в сто иен.

– Сто иен? – удивился коллежский советник. – Это очень большие деньги. Всего за шестьдесят иен в месяц я мог бы приобрести у вас временную жену и дом с питанием.

– Но вам же не жена нужна, а проводник, – вкрадчиво отвечала хозяйка. – Жена – это лишь удовольствие, а проводник – вопрос жизни и смерти. Кроме того, когда вы берете у меня мусумэ, мои прибыли растут, а когда забираете Харуки, они уменьшаются. Я не могу работать в убыток.

Загорский слегка поморщился, но согласился: пусть будет сто иен. Но тут неожиданно на первый план вышел сам Харуки.

– Сто иен – хозяйке, и еще сто – мне, – сказал он тоном, не терпящим возражений.

Коллежский советник нахмурился: до этого он не торговался, поскольку полагал, что сто иен – окончательная цифра. Но Харуки стоял на своем: сто хозяйке и столько же – лично ему.

– Ты пытаешься снять с меня кожу, – с упреком сказал ему Нестор Васильевич. – Это нехорошо, все-таки я помог тебе справиться с немецкими моряками.