Текст книги "Каирский дебют. Записки из синей тетради"

О том, что она стала пешкой в бесчестной воровской игре, Мари догадалась только после того, как они с Деметриосом покинули Египет. Пока они плыли на корабле, он попросил ее помочь продать драгоценности. Он говорил, что это его фамильные украшения, но девушке продавать их удобнее, это не вызовет подозрений. Однако по дороге к Марселю в порту Мессины на корабль доставили свежие газеты, и она прочитала, что в Каире была ограблена ювелирная лавка господина Рахмани. Ущерб оказался огромным, что-то около миллиона франков. Еще в газете писалось, что из лавки были украдены брильянты, заказанные Ибрагимом-пашой для свадьбы своего сына Анвара Сидки. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы увязать все события вместе. Сердце у нее упало: она стала соучастницей банального ограбления. Впрочем, если подумать, не такого уж банального. Что делать? Попытаться бежать в ближайшем же порту? Однако она уже заприметила на корабле соглядатая, который издалека присматривал за ней. Очевидно, это был один из сообщников Деметриоса. Если она себя откроет, неизвестно, что сделают с ней эти бандиты.

Не подавая вида, что она обо всем знает и никак не обнаруживая своего страха перед Деметриосом, она продолжала вести себя как ни в чем ни бывало. Однажды вечером она притворилась спящей, а когда Деметриос вышел из каюты, она незаметно последовала за ним на вторую палубу, и ей удалось услышать разговор бандитов между собой. Среди сообщников был один араб, а потому разговор шел по-французски. Благодаря этому она все поняла. Сообщники уговаривали Деметриоса разделаться с ней поскорее, поскольку Мари – единственная ниточка, по которой их могут обнаружить полицейские ищейки. Деметриос, однако, отвечал, что пока они не сбыли ворованное с рук, девушка им нужна как прикрытие. А дальше будет видно…

– И вам не пришло в голову обратиться к капитану корабля? – спросил Загорский недоверчиво.

– Конечно, я думала об этом, – сказала Мари. – Но я была так напугана, мою волю совершенно парализовало. Да и не было у меня никаких доказательств, только слова. Это значило, что до прибытия в порт их никто не стал бы арестовывать, а за это время они бы легко избавились от меня…

– И вот вы прибыли в Марсель, – сказал он.

Она кивнула. Да, они прибыли в Марсель. Деметриос и сообщники все время ее сопровождали, хотя и держались на некотором расстоянии, боясь, что при продаже брильянтов могут заподозрить Мари, а вместе с ней и их.

– На что же вы надеялись? – Загорский глядел на нее с удивлением. – На то, что вы продадите брильянты, и вас оставят в покое?

Она покачала головой и посмотрела на него снизу вверх. В глазах ее стояли слезы.

– Нет, – проговорила она дрогнувшим голосом. – Я надеялась продать брильянты и попросить кого-нибудь из приказчиков или даже самого Леона Блюма вывести меня отсюда черным ходом.

– Однако на вашем пути встал я, и смешал вам все планы, – невесело усмехнулся Загорский. – Впрочем, может быть, это не так уж и плохо. Во всяком случае, у вас сейчас гораздо больше шансов сохранить свою жизнь, чем до нашего знакомства.

Она печально улыбнулась. Жизнь – может быть, но не свободу. Если она скажет, что поучаствовала в ограблении, сама об этом не зная, ей вряд ли поверят, уж слишком многое в этой истории зависело от нее.

– Вы правы, – сказал он, – риск слишком велик. Мне надо немного подумать.

Она умолкла, пораженная его хладнокровием. Впрочем, думал он совсем недолго. Спустя каких-нибудь полминуты он поднял голову и улыбнулся ей. Улыбка его была такой светлой и обаятельной, что она не выдержала и улыбнулась в ответ, хотя и довольно сердито.

– Ну? – сказала она. – Что же вы надумали?

– Увы, – отвечал он, – ничего оригинального. Впрочем, здесь оригинальное и не требуется. Вся штука в том, что полиция охотится не за вами, а за брильянтами. И если брильянты вернутся в целости и сохранности, остальное уже никого не будет интересовать. Так вот, я полагаю, что мне нет никакого резона вас ловить, главное – получить брильянты. И если вы мне их оставите, я вас отпущу на все четыре стороны – тем более, что я в вашу историю поверил.

– А что вы скажете полиции?

– Скажу, что вы перехитрили меня и сбежали. А полиции достанутся ваши сообщники. Или, может быть, вы надеялись спасти от тюрьмы этого вашего Деметриоса?

– Не на что я не надеялась, – отвечала она сердито, – этот мерзавец играл моей судьбой, моей свободой и жизнью! Он использовал меня втемную, после чего собирался отправить на тот свет.

– Отлично, – сказал Загорский, – будем считать, что мы пришли к соглашению.

Мадемуазель Мари кивнула.

– В таком случае, каков порядок действий?

– Во-первых, – сказал он, – уберите револьвер.

Она заколебалась, глядя на него. Загорский улыбнулся ей, и она неожиданно заметила, какие удивительные у него глаза – не голубые, не черные, не карие, а какие-то смешанные, каре-зеленые.

– Не бойтесь, – сказал он, – я не воспользуюсь силой.

Они помедлила секунду, но все-таки спрятала револьвер в сумочку.

– Прекрасно, – кивнул он, – теперь брильянты.

Она вытащила из сумочки увесистый мешочек из красного бархата и передала ему.

– Тут все? – спросил он.

– Все, – сказала она и почему-то отвела глаза.

– Хорошо, – сказал молодой человек, – верю вам на слово.

Она топнула ножкой и, что-то чуть слышно бормоча, с досадой сунула руку в сумочку. Вытащила еще один мешочек, поменьше и, не глядя на Загорского, сунула его ему в руки.

– Благодарю, – сказал он. – Я бы с удовольствием оставил их вам, но когда их недосчитаются, решат, что их украл я.

– Ах, довольно, – отмахнулась она, – уговор есть уговор.

– И, наконец, сам побег, – он вытащил ключи из кармана и протянул ей.

Она посмотрела на него с удивлением. Он же сам говорил, что если она попытается выйти, ее задержит полиция. Он кивнул.

– Это если только вы попытаетесь выйти через дверь. Но эти ключи открывают жалюзи на окнах. Вы откроете их, спрыгнете на землю – тут совсем невысоко – и отправитесь, куда вам только захочется.

– А вы? Они же спросят, почему вы меня отпустили?

Загорский пожал плечами.

– Скажу, что вы угрожали мне пистолетом.

Она поморщилась. Нет, этого недостаточно, это неубедительно, это только слова. Нужно что-нибудь вещественное. Предположим, она ударила его пистолетом, он потерял сознание и упал на пол. А она забрала ключи и сбежала.

Загорский неожиданно засмеялся.

– Понимаю, – сказал он, улыбаясь, – я сорвал вам все планы, и вам очень хочется дать мне по физиономии.

– Физиономия здесь не при чем, – неожиданно отвечала она, – я буду бить по затылку.

– Идет, – сказал Загорский. – Только бейте не очень сильно, вскользь – не хочу сделаться инвалидом.

Они открыли и подняли жалюзи, потом Загорский повернулся к ней в профиль, чтобы удобнее было его бить. Несколько секунд она молча смотрела на него.

– Жалко, – сказала она наконец.

– Не жалейте, – отвечал он, – если ударите правильно, будет лишь небольшая ссадина и шишка, которая быстро заживет.

Она покачала головой.

– Я не о том. Жаль, что мы с вами не встретились раньше и при других обстоятельствах.

Он молчал, не глядя на нее. Наконец она вздохнула.

– Ладно, – сказала она, – закрывайте глаза.

Он послушно зажмурился и стал ждать удара. Секунды текли, однако удара все не было. Вместо удара он вдруг почувствовал на щеке слабое трепетание бабочкиных крыльев – это был поцелуй, которого меньше всего ждал он сейчас.

Затем раздался легкий шорох, и когда Загорский открыл глаза, кабинет был уже пуст, только открытое окно зияло, как путь в неведомые миры.

– Вот черт, – вздохнул Загорский. – Видимо, придется бить себя самому…

Британский оборотень

Городок Вильгельмсгафен, расположившийся на северо-западе Германии, а, точнее сказать, приткнувшийся к военному порту у Северного моря, выглядел поселением настолько незначительным и унылым, что вернее всего казалось называть его городишком – и то было бы много чести. Весь смысл здешнего существования, кажется, только и состоял в обслуживании военного порта, а люди, жившие тут, представлялись неким малозначимым приложением к могучим броненосцам и крейсерам, чьи вздымавшиеся вверх трубы несколько разнообразили унылый северный пейзаж, придавая ему выражение значительное и даже почти сказочное.

Как пишут в бульварных романах, климат в городке оставлял желать лучшего – проще говоря, был вполне собачьим. Вялое прохладное лето и какая-то брюзгливая, недоношенная зима наводили уныние на туземцев, из чего сами собой следовали попойки, ссоры, чрезмерные мордобития и прочие эксцессы, не вполне сочетающиеся с цивилизованным образом жизни, которым традиционно и не без оснований гордилась Германия.

Когда же в городе начинались дожди, жизнь в нем скукоживалась до минимума, а сам Вильгельмсгафен, казалось, просто растекался в небольшую серую лужу на благонамеренной бюргерской физиономии второго рейха. Тогда границы между самим городом и предместьями совершенно стирались, как стирались они между распростершимися вокруг полями и лесами.

Как раз на границе предместий и города, несколько на отшибе от остальных, стояла вполне ординарная для этих мест двухэтажная дача, окруженная яблоневым садом. Неподалеку от забора, огородившего дачу и сад, мок сейчас под дождем некий господин чуть моложе средних лет. Дождь вкупе с ночной темнотой, которая обступала его со всех сторон, делали мокрого господина почти невидимым для постороннего глаза, в то время как сам он видел все и, более того, с особенным вниманием вглядывался в дом, рядом с которым стоял.

Судя по всему, интерес его был неслучайным – иначе зачем бы покрываться влагой и упревать на темной улице, вместо того, чтобы отправиться домой, тяпнуть стаканчик шнапса и, забравшись в теплую кровать, смотреть сны, которые пошлет ему заботливый Морфей? И в самом деле, означенный господин наблюдал за домом не первую неделю и знал, что несмотря на скромные размеры дачи, здесь жило некоторое количество людей – или по крайней мере, они регулярно тут появлялись. Мужчины и женщины, исчезавшие в недрах дома, судя по их виду, относились к обеспеченной публике – об этом, в частности, свидетельствовали их элегантные наряды и украшения, вроде золотых часов и дорогих перстней на пальцах.

Из тех, кто появлялся в доме, стоило отметить одного мужчину и его спутницу, совсем юную даму – похоже, они были постоянными насельниками дачи и проводили там не только дни, но и ночи. Однако прямо сейчас дом стоял пустой: некоторое время назад две фигуры, мужская и женская, облачившись в дождевики, прошли через сад и вышли на улицу.

Проводив парочку взглядом, мокнущий человек некоторое время из осторожности выжидал, не обращая внимания на дождь, который стекал по нему ручьями. Затем он быстро подошел к калитке, вытащил из кармана плаща кусачки для разрезания колючей проволоки, вырезал часть ограждения и благополучно пробрался в сад. С крыши дома лились такие потоки, как будто на нее мочились горные тролли, ставни на окнах были наглухо закрыты, изнутри не проникало малейшего лучика света, и все здание казалось совершенно необитаемым. Если бы незваный гость не видел своими глазами, как совсем недавно изнутри вышли люди, он бы дал голову на отсечение, что дача пустует по меньшей мере в течение месяца. Эта странная заброшенность безусловно жилого дома пугала и настораживала. Вероятно, именно поэтому он сейчас топтался в тени большой яблони, не решаясь взломать замок парадного входа и войти внутрь, чего, очевидно, очень ему хотелось.

В конце концов неизвестный искатель приключений обошел дом с тыла, и тут ему улыбнулась удача. Окно, располагавшееся под самой крышей, было не только не защищено ставнями, но и полуоткрыто: вероятно, оно вело на чердак, и хозяева, уходя, попросту забыли его закрыть. Оставалась самая малость – добраться до этого окна. На счастье, рядом с домом стояла хозяйственная постройка, что-то вроде старого сарая, а уже с крыши сарая вполне можно было влезть в окно. Сарай, впрочем, тоже был довольно высоким, но эту задачку незваный гость решил легко.

Вплотную к сараю стояла большая деревянная бочка для сбора воды. Пришелец, поднатужившись, опрокинул эту бочку, и, когда вода вылилась на землю, и без того мокрую, как во время всемирного потопа, бочка была поставлена на попа, а человек в дождевике ловко залез на нее и встал ногами на крепкое дно. Затянув ремень своего дождевика, он уцепился пальцами за выступ в стене и довольно ловко подтянул себя вверх. Спустя полминуты он оказался уже на крыше сарая – отсюда до раскрытого окна было совсем недалеко. К счастью, дождь поутих, и неизвестный теперь не рисковал соскользнуть со стены и, упав на землю, сломать себе шею.

Спустя минуту господин в дождевике через окно влез в дом – внутри царила кромешная тьма. Незваный гость сунул руку в карман, вытащил оттуда электрический фонарь и нажал на пружину. На мгновение луч света осветил белую стену – и тут же снова стало темно: любитель приключений получил сокрушительный удар по затылку и без чувств повалился на пол.

Теперь в полной тишине слышна была только льющаяся с крыши вода, да раздавались снаружи чьи-то далекие мерные шаги. Если бы пришелец сейчас вдруг очнулся и выглянул из окна, он увидел бы, как в дальнем конце улицы в форменном плаще с высоко поднятым воротником идет под дождем полицейский. Но неизвестный лежал в беспамятстве, выглянуть никуда не мог, и страж порядка прошел мимо, глубоко засунув руки в карманы и ежась от затекающих за шиворот капель.

Когда господин в дождевике пришел, наконец, в себя, в комнате, которую он ошибочно посчитал чердаком, было довольно светло. По углам вздрагивали тени от стоящей на комоде керосиновой лампы, сам же он, как стало ясно, лежал на полу в помещении, более всего похожем на спальню молодой женщины.

Слегка повернув голову набок, он увидел в трех шагах от себя мягкое кресло, в котором, забросив ногу на ногу, сидела эта самая женщина – молодая, почти юная, весьма интересная собой и к тому же в атласном бордовом платье. У хозяйки спальни были каштановые, постриженные в каре волосы и голубые глаза, высокие скулы и маленький рот – красный то ли от губной помады, то ли просто по молодости лет.

Неизвестный рванулся было, надеясь встать с пола, но не смог: пока он лежал в обмороке, руки и ноги ему надежно связали. Но еще больше напугало его то, что голубоглазая барышня держала в своих маленьких руках его бумажник, извлеченный из бокового кармана дождевика. Более того – она не только держала бумажник, но и внимательнейшим образом рассматривала его содержимое.

– Вы, господин Глаус, весьма недурно вышли на этом фото, от оригинала не отличить, – внезапно сказала она, не глядя на лежащего у ее ног человека. – Однако полицейский мундир идет вам больше, чем этот насквозь промокший дождевик. Я вас заприметила еще несколько дней назад, когда вы шныряли возле дома. Как вы понимаете, окно я гостеприимно открыла по той же причине – хотелось узнать, как далеко пойдет ваше любопытство. И гостеприимство мое было вознаграждено – мне посчастливилось лично ударить вас по голове этой бронзовой пепельницей, когда вы вломились в мою спальню. И вот теперь вы лежите передо мной, связанный и напуганный, и скажу откровенно, вам есть чего бояться. Вы, конечно, спросите, почему я просто не вывалила вас из окна наружу как мешок с требухой, чтобы вы свалились вниз, сломали руки и ноги и отбили себе все потроха? На это я отвечу просто: всему свое время.

Дослушав эту весьма суровую тираду, Глаус приподнял голову и с отчаянием в голосе пробормотал:

– Не губите… Клянусь Богом, я ни в чем не виноват.

– Кто здесь виноват, а кто нет, решаю я, – прервала его хозяйка комнаты. – А вы, если хотите остаться живым, будьте любезны, ответьте на мои вопросы. Но только отвечать придется честно, ничего не утаивая – иначе за вашу жизнь я не дам и ломаного гроша.

– Конечно, фройлен, – жарко заговорил он, – конечно, мне нечего таить, я все скажу, как на духу.

Голубоглазая хозяйка, кажется, пропустила последнюю фразу мимо ушей и сейчас снова вглядывалась в его удостоверение. Итак, из документов господина Глауса видно, что он – вахмистр городской полиции. Однако она ни разу не слышала, чтобы местные полицейские лазили ночью по чужим квартирам. Следовательно, его кто-то подослал. Вопрос – кто и зачем?

– Никто меня подсылал, – с дрожью в голосе отвечал Глаус. – Клянусь всем, чем хотите, никто!

– Для чего же вы здесь?

Полицейский принял покаянный вид. Он всего только хотел чем-нибудь поживиться в доме у госпожи. Вот до чего довела его треклятая нужда и маленькое жалованье!

– Если вы на меня донесете, я погиб, – бормотал он, пряча глаза от пристального взгляда девушки, который жег его, как огнем. – Отпустите меня, ради Бога, я вам даю слово сделаться честным человеком…

Барышня задумчиво покачала на руке его бумажник, словно взвешивая.

– Выходит, я должна поверить, что вы – простой грабитель, и больше ничего, – проговорила она, скептически улыбаясь. – И вы забрались сюда совершенно случайно, без всякой предварительной подготовки?

Он забормотал, что он, конечно, следил за домом, видел, что оттуда выходит солидные люди, и решил, что здесь наверняка есть, чем поживиться. Но он теперь очень раскаивается, и никогда больше не позволит себе нарушать закон, и вообще, он…

– Тихо, – вдруг сказала она, прижимая палец к губам, – тихо!

Глаус умолк и спустя мгновение услышал, как на нижнем этаже хлопнула входная дверь и раздался мужской голос, видимо, окликавший хозяйку. Она поглядела на него и нахмурилась.

– Проклятье, – сказала барышня, – он ревнив, как сто мавров. Если он обнаружит вас здесь, у меня…

С этим словами, она быстро поднялась, схватила с комода нож и подошла к Глаусу. Тот завозился, как жук-навозник, которого перевернули на спину, и он не в силах встать на ноги, открыл рот, чтобы закричать, однако барышня не позволила ему позвать на помощь. Два быстрых удара – и она перерезала ему путы: сначала на щиколотках, потом на запястьях.