Текст книги "Песня Кахунши"

Глава 11

Чамди старается разглядеть хоть что-нибудь в кромешной тьме. Стены бетонные, и помещение кажется гораздо меньше. В углу выгороженный закуток для мытья. Деревянная дверь приоткрыта, внутри валяется красное пластмассовое ведро. На одной стене кухонная мойка – раковина каменная, старая, вся в выбоинах. Выше – бетонные полки. На самом краешке – мешок с рисом; наверное, скоро свалится на деревянный стол. На столе пачка сигарет «Голд флейкс» и открытый коробок спичек. Единственная люминесцентная лампа на потолке мигает, загорается и гаснет, бросая отсветы на тело Гудди.

Гудди неподвижно лежит на полу. Рядом на корточках сидит Дарзи, прижимая белую тряпочку к ране на ее лбу. Останавливает кровь. Неподалеку – лужица крови, но это чужая. Скорее всего, Навина, брата Ананда-бхаи. Кстати, куда он подевался? Совсем недавно был в комнате, Чамди слышал его стоны.

Дарзи старый совсем, но на корточках сидит без труда. У него очень тонкие брови и лоб как будто припухший. Седые волосы смазаны маслом и зачесаны назад. Он улыбается Чамди, обнажая желтые зубы. Чамди улыбается в ответ и думает о ножницах, игле, нитках – все это Дарзи разложил на белой марлечке рядом с Гудди. Правой рукой он удерживает тряпочку на ране, а левой подтягивает клетчатое лунги – повязку, сползающую с бедер, и заодно почесывает правую лодыжку. Белая майка задралась, и виден живот, такой же волосатый, как у Ананда-бхаи.

– Где старуха? – спрашивает Ананд-бхаи.

Он стаскивает с себя белую рубаху, утирает ею потное лицо, комкает и швыряет в угол.

– Она с Навином в его комнате.

– Как он?

– Через пару дней будет как новенький.

– Вот ублюдки! Они мне еще заплатят!

– Конечно, – спокойно отвечает Дарзи, приподнимая тряпочку на лбу Гудди.

Рана еще кровоточит. Дарзи щелкает языком и возвращает тряпочку на место.

– Это все мусульмане, – цедит Ананд-бхаи. – Они за все заплатят.

– И чего ты этим добьешься? Убийство не остановит войны.

– Чтобы спасти чью-то жизнь, надо сначала отнять чью-то жизнь. Мы не можем спать спокойно, пока хоть один мусульманин живет в этой стране.

– И что теперь, убивать каждого встречного мусульманина?

– Начнем с нескольких. Я отрежу им головы и покажу Навину – этот устроил взрыв в храме? Или, может, вот этот?

– Зачем он вообще туда поперся? И почему с работы ушел?

– Работа в телефонной компании – это не работа! Это рабство, понял? Я хотел представить Навина Намдео Гирхе. Ну там… поговорить почтительно, попросить благословения – Навину ведь нужно продвигаться наверх.

– Зато уж как сам Намдео Гирхе наверх продвинулся! Выше некуда! Вот сейчас бы у него благословения и просить.

– То есть?

– У него теперь с Богом прямая линия.

– Смейся, смейся! Вот увидишь, Бомбей сгорит дотла.

– Ну хорошо, пусть храм взорвали мусульмане, но ведь не все же! Это сделали несколько человек, – говорит Дарзи. – За что же остальные должны страдать? Мы годами мирно жили рядом с ними. Они наши братья. Несколько мусульман подложили бомбу. Остальные ни в чем не виноваты.

– Невиноватых больше нет.

– Мы чуть сына сегодня не потеряли! Не забывай об этом. А ты почему в храм не пошел? Зачем ты послал младшего брата туда одного?

Ананд-бхаи молчит, будто не слышит вопроса. Оглядывается, прислоняется к дверному косяку, что-то бормочет себе под нос. Старуха отводит руку сына и входит в комнату.

– Давай-ка, объясни матери, почему ты не пошел сегодня в храм, – повторяет Дарзи.

Женщина ни на кого не смотрит. Чамди кажется, будто она гораздо старше Дарзи. Старуха глядит на мигающую лампу, словно та ее раздражает.

– Наш сын был занят, развлекался со своей шлюхой Рани, – не унимается Дарзи. – Поэтому он не смог пойти в храм. Но вместо себя послал туда младшего брата. Каков храбрец! Младшего брата, который зарабатывает на хлеб честным трудом.

– Навину лучше. Он у себя, заснул, – говорит старуха. – Как Гудди?

– Да, как Гудди? Она поправится? – повторяет Чамди, набравшись смелости.

– Поправится, – успокаивает его Дарзи. – Но пока она совсем слабенькая.

Чамди рад это слышать. Вот теперь можно подумать об угрозе, нависшей над ним самим. Надо решить, что сказать Ананду-бхаи насчет Даббы. И как быть с Аммой, как ей сказать, что она потеряла сына? Поймет ли она то, что скажет ей Чамди? Он вдруг замечает в углу деревянный резной ящичек. На крышке вырезаны большие буквы. «ОМ».

– Чего это ты так уставился? – спрашивает старуха.

– Ящичек… Это ведь ящичек Гудди, да?

– Да. Она его утром занесла.

Дарзи бросает на женщину быстрый взгляд.

Она садится перед ящичком лицом к стене и подзывает Чамди. Чамди опускается на пол рядом и оглядывается на Дарзи. Старик вдевает нитку в иглу, тянется за пузырьком с бесцветной жидкостью, смачивает тряпицу и подносит к носу Гудди. И начинает зашивать рану. Тут Чамди отворачивается.

Старуха открывает ящичек. Чамди снова поражает буйство красок, но теперь статуэтки богов ему больше не нравятся. Почему они не защитили Сумди и Гудди? Чамди вспоминает про Иисуса. А он почему допустил этот ужас? Пожалуй, даже хорошо, что Чамди оставил Иисуса в приюте.

– Я делаю из глины фигурки богов, а Гудди их продает, – объясняет старуха. – Гудди хотела научиться их лепить. Будем надеяться…

Чамди замечает, как она закусила губу. Он хочет посмотреть на Гудди, но старуха поворачивает его голову к себе.

– Она будет жить? – спрашивает Чамди.

– Конечно, будет. Должна жить, раз ей столько богов помогает, – улыбается старуха. – Смотри, как их много. Ты всех знаешь?

Чамди качает головой. Старуха выбирает фигурку. «Какой он маленький, – думает Чамди. – Она же его на ладони держит, а должно быть наоборот». Но женщине он этого не говорит.

– Ты знаешь, кто это?

Чамди опять качает головой.

У фигурки в одной руке меч, в другой лотос. Всего рук четыре, но в двух ничего нет. Глина выкрашена в желтый цвет, только ладони у богини красные.

– Это Дурга, – объясняет старуха. – Непобедимая. Значит, она не может проиграть. Рассказать тебе про нее?

Чамди сразу вспоминает миссис Садык и детские журналы.

– Не надо, – решительно говорит он. – Я не люблю истории.

– Тогда запомни одно. Дурга покровительствует маленькой Гудди. Поэтому ты ее и спас.

Чамди все время почесывается. Его намасленное тело покрыто слоем грязи, перемешанной с кровью.

– Больше, чем помощь богов, тебе нужна сейчас ванна, – говорит старуха. – И обед. Иди мыться. Туда, за дверь.

– Нет уж, пошли со мной, – вмешивается Ананд-бхаи, возникший в дверном проеме.

– Да оставь ты его здесь!

– Я спас девчонку. Теперь не лезь, – грубо обрывает мать Ананд-бхаи.

Старуха не перечит.

Чамди поднимается и плетется к двери, бормоча молитву и прося выздоровления Гудди.

– В мою комнату, – нетерпеливо командует Ананд-бхаи.

Чамди идет следом. Щурится от солнечного света. Двор пуст. Коза мотает головой, безуспешно пытаясь выдрать из земли колышек, к которому привязана. Зеленая занавеска на двери неподвижна. Ананд-бхаи вталкивает Чамди внутрь.

Здесь все совсем не так, как у Дарзи. На большой кровати лежит Рани, теребит золотые браслеты на запястьях и смотрит телевизор. Ее волосы собраны в узел. По телевизору показывают черно-белый фильм.

– Выключи, – говорит Ананд-бхаи.

Рани поднимается с кровати и выключает телевизор. Стоит и смотрит на Ананда-бхаи, ждет его указаний.

– Сбегай в могольский ресторан за курицей. Быстро! Абдулла ее уже приготовил для меня.

Рани проходит мимо Чамди и молча смотрит на него. Чамди успевает заметить черные синяки на ее руке.

– Выбирай нежирную, – говорит Ананд-бхаи.

Но Рани уже нет, даже зеленая завеса не колышется, будто Рани и не касалась ее секунду назад.

– Ты любишь жирное? – обращается он к Чамди.

Чамди не знает, что ответить, – он никогда не задумывался над этим.

– Нет, – решает он, – не люблю, когда много масла.

– Тогда почему ты весь в масле?

Чамди молчит.

– Ну что, зачем маслом-то вымазался?

– Не знаю…

– Как это – не знаю?

– Просто играл… мы с Сумди играли…

Пальцы Ананда-бхаи сжимают плечо Чамди.

– Что вы хотели украсть?

– Ничего…

– Человек мажется маслом, если хочет проскользнуть куда-то. Так куда вы хотели залезть?

Чамди извивается от боли. Пальцы Ананда-бхаи нащупали нерв на плече и давят все сильнее. Перед глазами черный экран телевизора. Рот открывается, Чамди хочется стонать, кричать, прекратить эту муку.

– В храм… – бормочет он, опускаясь на пол.

Пальцы разжимаются.

– Зачем?

– Сумди придумал, как его ограбить…

Чамди ужасно стыдно: он свалил вину на друга. Может, Сумди его простит? У Чамди нет выбора, Ананду-бхаи надо сказать правду.

– Я хотел залезть в храм через окно и украсть пожертвования. Простите меня.

– А насчет Даббы?

– Дабба умер. Я не соврал.

– Ты про ювелира говорил.

Чамди не знает, как ему быть. Лучше промолчать. Поднять глаза он не решается, разглядывает серый бетонный пол.

– Ясно, – говорит Ананд-бхаи.

Звонит телефон, но он даже головы не поворачивает. Чамди колотит дрожь, он ждет нового удара. Телефон все звонит и звонит, и Чамди очень страшно, потому что Ананд-бхаи не двигается. Телефон замолкает, и в тот же миг Ананд-бхаи говорит:

– Видишь ящик?

Чамди смотрит в пол. Ананд-бхаи берет Чамди за подбородок, заставляет его поднять голову. В бороде Ананда-бхаи по-прежнему висят все те же две рисинки. Ананд-бхаи показывает на старый комод:

– Открой верхний ящик.

Чамди хочет встать с пола, но ноги подгибаются.

– Я два раза не повторяю.

Чамди хочет сказать, что у него нет сил, но вместо этого упирается ладонями в пол и кое-как поднимается. Идет мимо темного экрана к комоду.

– Открывай.

Чамди тянет за бронзовую ручку.

– В ящике карта, – говорит Ананд-бхаи.

Действительно. Большая сложенная карта, в пятнах, будто от пролитого чая. На карте надпись: БОМБЕЙ.

– Подними ее.

Чамди сует руку в ящик. Нащупывает что-то твердое. Достает.

Нож. Похож на тот, который Мунна украл у мясника.

Чамди оглядывается на Ананда-бхаи.

– Дай сюда.

Чамди держит нож за рукоятку. Черную, отполированную многими руками. Касаться ее неприятно. Чамди старается держать нож лезвием вниз.

– Теперь отрежь себе язык.

Наверное, Чамди просто не расслышал.

– Ты мне соврал, – говорит Ананд-бхаи. – Теперь отрежь себе язык.

Он спокоен, в его голосе нет ни раздражения, ни ненависти. Ананд-бхаи стоит, скрестив руки на волосатой груди.

– Я жду. Или ты сам это сделаешь, или я. Имей в виду, я перфекционист. Это значит, что резать я буду медленно и аккуратно. Если получится неровно, начну сначала.

– Простите меня, пожалуйста! Я сказал неправду, чтобы спасти Гудди!

– Гудди мы спасли. А тебе придется заплатить. Как Мунне. Помнишь Мунну? Я поймал его с поличным, вот с этим самым ножом. И ничего ему не сделал, пока он не обнаглел. Он вел себя со мной непочтительно. Сказал, что плевать хотел на полицию. Только мне позволено такое говорить, мне и больше никому. Мунну надо было наказать. И тебя тоже, ведь ты соврал и этим оскорбил меня.

– Прошу вас… умоляю!

– Ладно, я сам все сделаю. Давай нож.

Ананд-бхаи берет нож и крепко хватает Чамди за плечо.

– Ничего, – говорит он. – Ты же не глухой будешь. Слышать куда важней, чем говорить.

Чамди пытается отодвинуться, но цепенеет под взглядом Ананда-бхаи. Не уйти. Он и до зеленой занавески добежать не успеет, этот бандит метнет нож ему в спину.

– Язык!

– Умоляю…

– Высунь язык! – ревет Ананд-бхаи.

Чамди подпрыгивает. Рот открывается сам собой. Ананд-бхаи хватает ногтями кончик языка.

– Теперь понятно, почему ты так много врешь! Вон он у тебя какой длинный! Не дергайся, а то в глаз попаду. Ну вот, сейчас я тебе язык одним махом оттяпаю. На счет три. Вдохни поглубже. Раз, два…

Чамди мычит.

– Перестань! По голове я тебя пока не бил, с чего ж ты вдруг поглупел?

Он делает маленький надрез. По лезвию ножа бежит кровь.

– Чувствуешь? Я начал.

Из глаз Чамди катятся слезы.

Ананд-бхаи отпускает язык.

– Простите, простите меня, – молит Чамди. – Я что угодно…

– Что? Давай говори, пока можешь.

– Что угодно для вас сделаю…

– Я тебе велел отрезать язык. Простое дело, а ты даже этого не выполнил.

– Что угодно, только не это! Я всю жизнь буду милостыню для вас собирать!

– Очень надо.

– Буду делать, что прикажете. Воровать буду.

– Еще что?

– Воровать… все буду делать, все, что скажете!

– Точно?

– Честное слово!

Ананд-бхаи проводит указательным пальцем по лезвию. Шумно втягивает воздух пару раз, как будто в носу у него что-то застряло.

– Положи нож обратно.

Чамди идет к комоду. Порез на языке горит. Опять звонит телефон. Занавеска на двери отодвигается, входит Рани с белым пластиковым пакетом в руке. Чамди тошнит от запаха еды. Впрочем, сейчас он бы все равно ничего съесть не смог, язык очень болит. Ананд-бхаи молчит. Рани кладет пакет на телевизор и снимает трубку. Говорит тихо, будто чувствует, что здесь произошло.

– Ты мне нравишься, – говорит Ананд-бхаи. – Рискнул жизнью ради спасения друга. Мне нужны такие.

Чамди озадачен.

– И соображаешь. Я тебе поверил насчет Даббы. Конечно, я бы в минуту вытряс из тебя правду, если б захотел. Но нельзя огорчать старуху. Она теперь постоянно из-за меня переживает. Я и Гудди-то привез, только чтоб она успокоилась. Скоро мне придется убить многих. Так пусть Господь видит, что я хоть девчонку спас. Потому я ее и вытащил. Ладно, проехали. Главное – ты мне нравишься.

Непонятно, с чего это вдруг Ананд-бхаи его залюбил? Только что чуть язык не отрезал, и вот пожалуйста.

– Пошли есть. Хватит болтать, Рани.

Рани кивает и поспешно заканчивает разговор.

– Курицу любишь? – спрашивает Ананд-бхаи. – На свете нет ничего вкуснее курятины по-могольски. Только очень уж она перченая. Сколько раз просил Абдуллу, а он все равно по-своему делает. Извини, что порезал тебя. Теперь поболит, конечно, но ты же у нас пацан крутой.

Чамди вдруг снова становится страшно. Добрый Ананд-бхаи опасен вдвойне.

– Что вы со мной сделаете? – спрашивает Чамди, набравшись смелости.

– Сейчас ничего, – отвечает Ананд-бхаи. – Сейчас мы будем есть.

Чамди спит на полу, приоткрыв рот и прижав колени к груди. Вот уже несколько часов он то и дело просыпается от боли, но сразу закрывает глаза и старается побыстрее заснуть.

– Вставай, – тормошит его Ананд-бхаи. – Пора.

Чамди сонно озирается.

В комнате горит свет, постель Ананда-бхаи аккуратно застлана. Рани нигде не видно. За окном темно.

– Иди сполоснись! – говорит Ананд-бхаи. – Я машину помыл, а ты мне все сиденье загадишь.

Чамди молча идет в ванную. Закрывает за собой дверь, забирается на приступочку, на которой стоит унитаз, снимает шорты, и на пол падает лепесток бугенвиллеи. Чамди не подбирает его. И не снимает с шеи белую тряпку. Пускай мокнет. Так прохладней будет.

Выловив из ведра пластмассовую кружку, Чамди зачерпывает воду и полощет рот. Морщится и выливает на голову следующую кружку. После побега из приюта он моется в первый раз. Оглядевшись, Чамди видит мыло в голубой мыльнице. Не спрашивая разрешения Ананда-бхаи, Чамди намыливается и трет себя, пока вся грязь не исчезает в стоке вместе с водой.

Чамди думает про Гудди. Дарзи и старуха хорошие люди. «Они не бросят ее», – успокаивает он себя.

Полотенца нет, но на подоконнике лежит оранжевая салфетка. Чамди вытирается и проводит рукой по мокрым волосам. Гудди лежит в комнате Дарзи. Чамди представляет себе, как она ходит и смеется. «Вот я войду, а она уже встала», – говорит он себе. Надевает шорты и выходит. Придется попросить у Ананда-бхаи рубашку, белая майка пропала во время взрыва. Чамди старается не вспоминать об этом.

– Ну и ребра у тебя, – изумляется Ананд-бхаи. – Прямо как ножи!

Чамди не отвечает. Ему хочется сказать, что это бивни и когда-нибудь они победят таких, как Ананд-бхаи. Вот с миссис Садык Чамди своей худобы совсем не стеснялся. Она всегда говорила, что Чамди вырастет и мясо на ребрах нарастет. Повидать бы ее сейчас!

– Можно у вас попросить рубашку?

– А с твоей что случилось?

Чамди молчит.

Ананд-бхаи выдвигает нижний ящик все того же комода и бросает Чамди футболку.

– Я в ней в крикет играю, – поясняет он. – Болею за нашу сборную. Отличная команда, но положиться на них ну никак нельзя. Сукины дети! То они носятся как угорелые, а то еле тащатся.

Оказывается, Ананд-бхаи тоже любит крикет. Как странно. На улицах Бомбея в крикет не играют, как он когда-то мечтал. Чамди даже обычного мячика ни разу не видел.

Чамди надевает футболку, она ему велика, короткие рукава достают аж до самых запястий. Он заправляет ее в шорты. Футболка надувается пузырем. Ну и ладно. Еще бы чистые шорты…

– Я хочу посмотреть на Гудди, – говорит он.

– Не сейчас. Она спит.

– Но…

– Дарзи и старуха тоже спят. Не буди их.

Почему Ананд-бхаи не говорит «отец» и «мать»? У него целых двое родителей, а он их так называет.

Ананд-бхаи ждет Чамди у двери. Зеленая занавеска сдвинута в сторону. «Который сейчас час?» – думает Чамди. Все двери во дворе закрыты. На земле перед комнатой Дарзи горит масляная лампа, но и его дверь тоже закрыта. Фитилек лампы потрескивает и коптит.

Они подходят к машине. Чамди нехорошо. Забираться внутрь не хочется. Ананд-бхаи открыл дверцу, но Чамди переминается с ноги на ногу, вглядываясь в темноту. В приюте были бугенвиллеи, они всегда ему помогали. Даже ночью можно представить, будто они залиты солнцем, и тогда становится не так страшно. Хоть бы и тут какие-нибудь цветы были, а не только помидоры и огурцы. Глядя на них, не успокоишься.

Ананд-бхаи стучит по стеклу. Чамди забирается в машину и старается не оборачиваться. Молча смотрит вперед. Машина трогается с места, фары освещают грядку Дарзи. «Они прямо дрожат от ужаса», – думает Чамди. Помидоры похожи на капли крови. Почему Бог создал кровь, цветы и овощи одного цвета?

В переулке темно, только фары освещают путь – выбоины на дороге, летящие над ней грязные пакеты, кровать на тротуаре. На кровати спит мужчина, подложив под голову вместо подушки рубаху. Вот уже потянулись незнакомые улицы, и Чамди закрывает глаза. Ему неинтересно смотреть по сторонам, он бы и уши заткнул, чтобы не слышать, как Сумди дышит ему в затылок. Чамди невольно оглядывается, на заднем сиденье никого нет, он все придумал.

– Твой друг в багажнике, – говорит Ананд-бхаи.

Машина набирает скорость. Чамди снова закрывает глаза и открывает их, только когда машина сбрасывает ход, сворачивает на аллею, проезжает между деревьями и останавливается на открытой площадке.

Они выходят. Чамди смотрит в темное небо. Интересно, Сумди уже там или еще пока здесь, в своем теле? Нет, ему ведь так хотелось побегать. Сумди не стал бы ждать.

Ананд-бхаи открывает багажник и поворачивается к Чамди. Надо помочь ему вынуть тело. Чамди не хочется смотреть Сумди в лицо. Он никогда не забудет, как сыпались на дорогу зубы.

Хорошо, что тело завернуто в белую простыню. Ананд-бхаи берется за один конец тюка, Чамди за другой. Свободной рукой Ананд-бхаи захлопывает багажник.

Вдоль площадки выстроились навесы, крытые жестью. Под каждым навесом бетонная плита и дрова для сожжения мертвых. Кое-где горят погребальные костры. В воздухе висят клубы пыли и дыма. У колонки старик моет руки под краном. Закрывает воду, вытирается подолом рубахи. Вокруг покойников, приготовленных к сожжению, толпятся мужчины, многие в белом; женщины сидят на скамьях поодаль. Пронзительно кричит молодая женщина, ее утешает другая, постарше, одетая в кремовые шаровары и короткое платье. Она обнимает молодую, гладит ее по спине, но та не успокаивается. Ее рыдания заглушает треск горящих поленьев. Мимо проносят погребальные носилки. Мужчины шагают молча, из-под навесов несутся всхлипы. Как сказать Гудди, что Сумди погиб? Гудди храбрая девочка, но перенесет ли она страшную весть? Хуже всего будет, если она не заплачет. Закроет глаза и больше никогда не откроет.

Ананд-бхаи направляется к навесу. Они опускают тело на бетонную плиту. Чамди хочется, чтобы простыню не снимали.

Но Ананд-бхаи сдергивает ее.

Чамди заставляет себя поднять глаза. Лицо Сумди изуродовано даже еще страшнее, чем ему запомнилось.

Подходит человек в белом. У него на лбу красная точка – тика. Значит, он пуджари. Его сопровождает мальчик, на год или два старше Чамди. Ананд-бхаи кладет тело Сумди на дрова, уже облитые маслом. Чамди смотрит на грязное, окровавленное тело. «Может, бросить в этот костер свою белую тряпку? Зачем она мне теперь? – думает Чамди. – К отцу она меня точно не приведет. И вообще ни к чему хорошему не приведет. Вон до чего уже дошло…»

Пуджари читает молитву, но Ананд-бхаи останавливает его. Тело сбрызгивают какой-то жидкостью. Мальчик держит наготове пылающий факел и смотрит на Ананда-бхаи. Тот поворачивается к Чамди. Желтое пламя подрагивает на ветру. Пуджари заваливает тело и лицо Сумди ветками. Чамди хочется взглянуть на друга в последний раз, прошептать ему на ухо прощальные слова. Если бы Сумди сам решал, как ему покинуть этот мир, он бы ушел с папиросой в зубах.

Мальчик передает факел Чамди.

Чамди хочется прочитать молитву, но вместо Бога и рая перед глазами встает зияющая дыра в стене храма.

Чамди подносит факел к ногам Сумди.

Не может он начать с головы.

Ананд-бхаи смотрит, как горит тело Сумди. А ведь должно-то быть наоборот, думает Чамди.

Слышно, как плачут под другими навесами. Почему же он не может заплакать? Если бы сейчас его увидел Сумди, он наверняка расстроился бы. Вот Чамди стоит над ним, такой же безразличный ко всему, как и Ананд-бхаи.

Чамди не знает, что надо делать. Он бросает факел в костер и молча смотрит, как огонь пожирает Сумди.

Через час Чамди стоит перед домом Дарзи. Дверь в комнату по-прежнему закрыта. Тряпку с шеи он снял и теперь комкает в руке узелок. После кремации Чамди сложил в него пепел Сумди.

Чамди стучится. Ананд-бхаи запретил беспокоить стариков, но Чамди все равно.

Он оборачивается к окну Ананда-бхаи. Там темно. Наверное, уже спит. Чамди поднимает руку, чтобы постучать громче, но дверь открывается. Старуха молча впускает его.

Дарзи спит навзничь прямо на голом полу. Старуха укладывается рядом с Дарзи. Почему Ананд-бхаи не купит родителям кровать? Впрочем, может быть, им, как и миссис Садык, так удобнее?

Чамди осторожно, на ощупь, пробирается к Гудди. Кладет на пол белый узелок. Гудди тоже лежит на полу, и тоже на спине. Лоб забинтован. Наклонившись поближе, Чамди слышит ее тихое дыхание. Ну как же сказать ей о смерти Сумди? Может, она уже знает? Да и что он скажет? Какими словами?

«Твой брат погиб».

«Сумди умер».

«Сумди не выжил».

«Сумди».

Да, пожалуй, так. Больше ничего не нужно говорить. Просто имя. Она поймет.

Чамди берет ее за руку, ему очень хочется, чтобы она проснулась. Конечно, ей надо поспать, он понимает. Только пусть поскорее узнает о гибели Сумди, а то у него уже сил нет одному терпеть. Хотя вообще-то терпеть особенно и нечего. Даже странно, до чего он бесчувственный. «Сумди мог стать мне братом, – думает он, – со временем, не сейчас».

Гудди вздрагивает, будто услышав его мысли. А может, она уже с Сумди разговаривает и он рассказывает ей, что он добрался наконец до их деревни. Деревня, правда, не совсем такая, какой он ее себе представлял, но это точно она, потому что он тут многих узнал. Он и старосту знает, Сумди скоро к нему поведут, но он не боится, потому что жизнь он прожил настолько честную, насколько это было вообще возможно в Бомбее. Конечно, староста это поймет и оценит.

Чамди кладет руку на лоб Гудди. Она молча смотрит на него. Три мысли проносятся в его голове: «Хоть бы она не ослепла! Хоть бы она не оглохла! Хоть бы она не онемела!» Он-то ведь цел, а значит, вполне возможно, что ей досталось вдвойне. Так иногда бывает.

Гудди смотрит ему в глаза. Нет, она не ослепла. Чамди хочется заговорить с ней, чтобы убедиться, что и остальные страхи тоже напрасны, вот только не знает, что сказать. Что был взрыв? Что погиб политик? Что Ананд-бхаи обещает новые погромы? Так ведь ей все равно.

– Сумди, – тихонько говорит Гудди.

Ничего не надо объяснять, он так сжал пальцы Гудди, что она все поняла. Его снова тошнит, как тогда, днем, и огонь опять обжигает кожу. Языки пламени лижут его лицо и тело. Ему стыдно, потому что его так трясет, а Гудди лежит совсем тихо и смотрит на него целую вечность. Потом ее тоже охватывает дрожь, пальцы сжимают руку Чамди, как будто теперь взрывная волна боли докатилась и до нее.

Рано утром Чамди и Гудди идут на Грант-роуд, на мост. Гудди едва держится на ногах, ей не стоило выходить, но Чамди сказал, надо сделать то, о чем так мечтал Сумди. А больше ничего говорить и не нужно было.

Они медленно поднимаются по ступеням на мост. Чамди чувствует, как Гудди волнуется за Амму. Чамди уже сбегал к дереву, он хотел и Амму взять с собой, но не нашел ее. Он представляет, как Амма бесцельно бродит по улицам с младенцем на руках и не знает, что ее сын мертв.

Чамди вспоминает, как они с Гудди катались на лошадях. Он был счастлив тогда, в первый раз в жизни. Он благодарен судьбе за эту ночь. Чамди сжимает белый узелок и думает: «Странная штука – жизнь. Когда-то в эту белую тряпку был завернут я, а сейчас в ней мой друг».

Последние ступени. Гудди опирается на плечо Чамди. Она устала, хотя они совсем немного прошли. Рано утром на мосту мало машин, только торговцы ставят свои палатки на площади перед вокзалом. Продавец лимонного сока моет стаканы. Продавец расчесок, зеркал и ежедневников расстелил на земле синюю клеенку и раскладывает на ней свой товар. Рядом две женщины развешивают на подставках дорожные сумки и одежду.

Гудди знобит. Поверх платья она набросила полосатую шаль, которую ей дала старуха. Дарзи сказал, у Гудди температура из-за швов на лбу, но это не страшно.

Из электричек высыпают пассажиры и бегут через дорогу к автобусной остановке. Под мостом грохочет пригородный поезд. В окнах домов появляются люди. На проводах вдоль путей расселись вороны.

Чамди и Гудди стоят посередине моста, у каменного парапета. Рядом справляет нужду какой-то человек. Он быстро застегивает молнию и спешит на другую сторону. Чамди смотрит вниз. Маленький мальчик кладет на рельсы пустой кокосовый орех и ждет поезда, чтобы тот раздавил скорлупу. Чуть дальше по шпалам, спотыкаясь, бредет нищий с бутылкой. Гул поезда затихает, теперь можно разговаривать.

– Я долго не простою, – говорит Гудди. – Сил нет.

– Я знаю, – тихо отвечает Чамди.

Он кладет белый узелок на парапет.

– Знаешь, о чем он мечтал?

– О многом. Мы оба мечтали вернуться в деревню.

– А еще? Чего он хотел больше всего на свете?

– Не знаю. Я устала.

– Летать. Говорил, что нога тянет его вниз, а ему хочется в небо. Поэтому мы сюда и пришли.

Чамди осторожно развязывает узелок и долго смотрит на пепел.

– Неужели это он? – наконец говорит Чамди.

Гудди молча глядит на тряпку. Восходящее солнце окрашивает стены домов в розовый цвет, и от этого город становится менее угрюмым. Вдалеке небоскребы горделиво взирают на окрестные трущобы.

– Я хочу кое-что сказать, но не знаю как. Я любил твоего брата, хотя мы были знакомы всего три дня. – Чамди говорит с трудом, даже запинается.

– Я тоже его любила. И мама.

– Мы ее найдем. У навеса ее нет. Будем надеяться, она вернется.

Гудди смотрит на рельсы, губы у нее дрожат. Она изо всех сил сдерживается, чтобы не заплакать.

– Мы должны помочь ему взлететь, – говорит Чамди.

Они вместе поднимают Сумди и выпускают его в небо.

Сумди разлетается на тысячу серых пылинок, блестит на солнце, взмывает и осыпается на рельсы. Словно птичья стая. Каждая пылинка – частичка Сумди: его улыбка, его неровные зубы, его глубокий шрам, его больная нога, его рука на плече Чамди, его смех в ушах сестры.

Когда ветер уносит весь пепел, Чамди выпускает из рук белую тряпку.

«Лети к ногам отца, – просит он. – Он узнает тебя по трем капелькам крови. Теперь пусть он меня ищет».

Вот бы миссис Садык была рядом сейчас, она бы им очень гордилась! Он снова слышит ее слова: «Сколько тебе лет, уже неважно. Ты стал мужчиной. Ты стал таким, каким я тебя воспитала. Прости меня».

Но Чамди благодарен ей. И ему очень хочется, чтобы она об этом знала.

«Пожалуй, даже хорошо, если отец умер, – думает он. – Я тоскую по нему, хотя даже не знал его. Как же тяжело было бы матери с ним расставаться! Если родители мертвы, то хоть вместе сейчас».

Скоро Сумди полетит над своим любимым Бомбеем и сможет заглянуть в каждый грязный закоулок. Будет смотреть крикетные матчи и петушиные бои, заходить в притоны, играть, пока не опустеют карманы или пока не надоест. Частичка его упадет на крышу вот этого пригородного поезда и поедет до конечной. Остальные разлетятся по городу и по всему миру, – не тому, что знает Чамди, а тому, что виден с высоты птичьего полета.

Чамди смотрит на плачущую Гудди и вдруг находит правильные слова.

– Кхиле сонна кафусаль, – произносит он и гладит ее по щеке. – Это на языке Садов.

В этот раз Гудди не спрашивает, что это значит, потому что его взгляд сам говорит за себя.

Нет, пожалуй, слов недостаточно.

– Сумди свободен, – говорит она, – а мы с тобой здесь застряли.

– Не застряли.

– Мы никогда отсюда не выберемся.

– Ничего. Бомбей сам от нас отстанет.

– Как это?

– Отстанет, когда родится Кахунша.

– А разве так может быть? – с надеждой спрашивает Гудди.

– Конечно, может, главное – в это верить, – отвечает Чамди.