Текст книги "Маркиза де Помпадур"

Возможно, она слишком быстро забыла о том, что за год до этого ее муж, господин д'Этиоль, потребовал развода с раздельным проживанием и разделом имущества.

Заявок на участие в костюмированном бале поступило множество. Госпожа де Помпадур сама составила список приглашенных гостей и подала его на утверждение королю. «Она занималась всем этим с бесконечной веселостью, невиданной легкостью и изяществом», – пишет герцог де Крой.

Она производила на всех столь сильное впечатление, что граф Лосе, присланный из Саксонии в Париж, счел нужным направить будущей супруге дофина реляцию, в которой побуждал ее принять во внимание влиятельность госпожи де Помпадур, подчеркнув ее роль в устроении брака.

Второе бракосочетание дофина отпраздновали 9 февраля 1747 года. Это была грандиозная и печальная церемония, потому что дофин не мог утешиться после смерти своей первой жены.

После банкета, за которым последовал костюмированный бал в Манеже, состоялась церемония «восшествия на ложе». После благословления брачного ложа занавеси несколько минут оставались открытыми в присутствии двора. Маршал Саксонский встал между кроватью и стеной, чтобы подбодрить племянницу. Дофин спрятался под одеяло, скрывая слезы. Марии Елизавете, которой предстояло стать матерью трех королей, потребовалось немало мужества и много нежности, чтобы в итоге все-таки завоевать сердце своего супруга.

На маскараде, состоявшемся на следующий день, госпожа де Помпадур появилась с открытым лицом. «Вид ее был великолепен, – сообщает герцог де Крой, – особенно на галерее. Вся добрая компания укрылась там. Я наблюдал там короля в маске у ног очаровательной госпожи де Помпадур. Я узнал короля только по выражению тревоги, промелькнувшему на ее лице, когда она увидела, как он пробирается по банкеткам. Там была госпожа де Форкалькье; я сравнил ее с маркизой де Помпадур и нашел более миловидной, но менее грациозной. Лучшей любовницы король выбрать не мог, поэтому он выглядел без памяти в нее влюбленным».

Несмотря на это обожание, госпожа де Помпадур уже дрожала – настолько хорошо ей была знакома переменчивость ее возлюбленного.

Правда и то, что госпожа де Форкалькье, которая была очень красива, хотела попытать счастья, и она была не одинока, так как среди претенденток на королевское ложе фигурировали принцесса де Роган, а главное – принцесса де Робек, дочь герцога де Монморанси-Люксембурга.

Однако среди козырей госпожи де Помпадур помимо красоты были способности умной женщины и искусство ими пользоваться. Чтобы победить в намечавшейся борьбе, она продумала защитный ход для развлечения короля: предложила ему позволить ей создать любительский театр, в котором закрепила за собой главные роли.

Труппа сложилась с легкостью: герцоги де Дюрас и де Нивернуа, уже выступавшие в спектаклях в Этиоле, предоставили себя в ее распоряжение. Герцог де Лавальер, некогда организовавший театр в своем замке Шан, стал устроителем театра королевских апартаментов, а аббат де Ла Гард, библиотекарь маркизы, занял скромную должность суфлера.

Первым делом обсудили устав актерского общества.

I

Для того чтобы быть допущенным в общество, необходимо доказать, что ты уже играл на сцене, чтобы не проходить ученичества в труппе.

II

Каждый сам назначает себе амплуа.

III

Нельзя без согласия всех социетариев взять себе амплуа, отличное от того, на которое уже был утвержден.

IV

Нельзя на случай своего отсутствия выбирать себе замену (это право закреплено за обществом, которое назначает дублера абсолютным большинством голосов).

V

По возвращении тот, кого заменяли, получает обратно свою роль.

VI

Ни один социетарий не может отказаться от роли, соответствующей его амплуа, под тем предлогом, что эта роль невыгодна для его игры или что он слишком устал.

VII

Только актрисы пользуются правом выбора пьес, которые будет представлять труппа.

VIII

За ними также закреплено право назначать дату спектакля, устанавливать их количество и время проведения.

IХ

Каждый актер обязан являться точно в час, назначенный для представления, под угрозой штрафа, который определят актрисы.

X

Лишь актрисам дано право на получасовое опоздание; по истечении этого срока штраф, которому они должны подвергнуться, будет назначен только ими.

Благодаря этому уложению, которое выглядит таким благоприятным для женщин, госпожа де Помпадур присвоила себе диктаторские полномочия в своем театре. На деле именно она принимала решения по всем вопросам, распределяла роли, выбирала декорации и костюмы и назначала дату представлений. Разумеется, никому из участников труппы и в голову не приходило оспаривать ее власть.

Первое из них состоялось 16 января 1747 года. Играли «Тартюфа» Мольера. Количество зрителей было намеренно ограничено, поэтому помимо короля и маршала Саксонского, господ де Турнема и де Вандьера, первого камер-лакея Шансенеца и его сына присутствовали еще только две женщины: госпожа д'Эстрад, компаньонка маркизы, и мадам дю Рур.

Не побоялись отказать в присутствии герцогу де Жевру, губернатору Парижа, принцу де Конти и графу де Ноайлю, губернатору Версаля, который, как уверяют, сильно расстроился от унижения.

Впоследствии были поставлены все модные пьесы: «Модный предрассудок» Ла Шоссе, «Дух противоречия» Дюфрени, «Три кузины» Данкура. На этот последний спектакль были приглашены дофин и его супруга.

Госпожа де Помпадур, обладавшая хорошей памятью и привычкой к сцене, работала, не щадя своих сил. В роли Колетты из пьесы Данкура она была неподражаема, и в конце представления король нежно сказал ей:

– Вы – самая очаровательная женщина, какая только есть во Франции.

На пригласительных билетах, нарисованных Кошеном, была изображена восхитительная Коломбина в лентах с головы до ног. Она умильно любезничала с Леандром, стоя на балконе и поигрывая веером, а расстроенный Пьеро высовывал голову из-за кулис.

На последнем представлении сезона, 18 марта 1747 года, маркизу ждал большой сюрприз: на нем присутствовала королева, которая часто заставляла себя упрашивать. Однако Мария Лещинская решила, что, дав согласие, сможет использовать влияние любовницы своего мужа, чтобы выпросить у короля маршальский жезл для старого друга, графа де Ламотта. Тот получил свой жезл и присутствовал на представлении рядом с королевой, которую сопровождали герцог и герцогиня де Люинь.

В тот день давали «Модный предрассудок» Ла Шоссе. Это была легкая комедия, в которой серьезно насмехались над супружеской любовью. Вряд ли госпожа де Помпадур сделала такой выбор из злого умысла. Но в этой пьесе в роли Констанции она была особенно хороша.

Под конец представления сыграли небольшую оперу Мондонвиля «Бахус и Эригона», в которой были заняты только три актера: маркиза, герцогиня де Бранка и герцог д'Айен.

Герцог де Люинь записал в тот вечер в своем дневнике: «Госпожа де Помпадур прекрасно исполнила деликатную роль, а господин де Дюрас превосходно сыграл мужа, что было сделать еще труднее».

По поводу оперы он пришел в восторг: «Госпожа де Помпадур играла как нельзя лучше. Голос у нее несильный, но очень приятный тембр и большой диапазон; она хорошо знает музыку и поет с большим вкусом. Она играла Эригону. Госпожа де Бранка – Антиноя – выступала довольно хорошо; у нее сильный голос, но она не поет с тем же очарованием, как маркиза де Помпадур… Танцы, поставленные Дегэ из Театра итальянской комедии, весьма милы; из дам танцует только мадам де Помпадур. Сир де Куртанво, большой музыкант, танцует восхитительно – легко, верно и четко».

После сезона увеселений потребовалось подумать о серьезных вещах. Людовик XV уехал на войну в Нидерланды и провел там четыре месяца. Король присутствовал при последнем великом сражении, которое дал Мориц Саксонский, – битве при Лауфельде (2 июля 1747 года).

В тот день поутру Мориц Саксонский вызвал молодого офицера двадцати лет, которым интересовался особо, – маркиза де Кастри – и объявил ему, что его полк будет иметь честь атаковать противника; маршал напомнил маркизу, что Его Величество будет присутствовать при сражении.

Кастри атаковал три раза и три часа держал своих людей под огнем британской артиллерии, погубив половину личного состава, однако его упорство принесло свои плоды, и англичане стали беспорядочно отступать.

В вечер после сражения маршал Саксонский вызвал к себе Кастри, представил его Людовику XV, который не только поздравил молодого человека, но и повысил его до звания бригадного генерала, так что Кастри стал самым молодым офицером такого ранга. Маркиз выиграл и в том, что навсегда запомнился королю, которому больше никогда не требовалось напоминать его имя.

В следующем году Людовик XV, проводя смотр полка маркиза де Кастри, воскликнул: «Красавец-полк, но я когда-то видел его в еще большей красе!» И упомянул о Лауфельде.

Кастри довольно скоро сделался завсегдатаем ужинов в малых апартаментах; он подружился с госпожой де Помпадур, интересовавшейся его карьерой и иногда с ним переписывавшейся. В 1748 году в возрасте двадцати одного года он стал самым молодым дивизионным генералом французской армии.

Кампания 1747 года была отмечена и другими победами, среди которых – взятие Бергена-оп-Зома, принесшее Ловендалю маршальский жезл.

В отсутствие короля Мария Лещинская потеряла свою мать, Екатерину Опалинскую, которая была похоронена в часовне в Нанси – столице короля Станислава, занимавшегося ее украшением.

Госпожа де Помпадур много путешествовала, пока король был с армией. Она наезжала в Креси, чтобы наблюдать за отделкой своего великолепного замка, в Шуази, где ее апартаменты всегда держали наготове, а также занималась отделкой других домов, в частности Бельвю и Ла-Сель.

Она особо занялась судьбой своего отца, для которого в предыдущем году добилась реабилитации от Государственного совета; это решение было дополнено мерами, призванными заставить его позабыть о прежних несчастьях. В августе 1747 года король жалованными грамотами, выданными в ставке главнокомандующего, даровал бывшему снабженцу дворянство «за важные услуги, оказанные государству с бескорыстием и усердием». Руководствуясь советами маркизы, д'Озье создал для нового дворянина герб в форме треугольного щита с красными полосами и двумя золотыми рыбами-усачами, изображенными спина к спине; щит был украшен шлемом, расположенным в профиль, с шлемовым покровом в красную полоску. Постановление Совета предусматривало возмещение понесенных ранее убытков, и вот уже «мессир Франсуа Пуассон, дворянин, господин де Вандьер и де Люси» дал казне расписку в получении ста тысяч ливров, пожалованных ему королем… Единственным человеком, смевшим противостоять маркизе, был Ришелье, который только что после блестящей итальянской кампании заслужил звание маршала Франции.

Его возвращение стало причиной небольшого происшествия. Все необходимое для театра поставлялось службой королевских развлечений. Главным распорядителем был герцог де Лавальер, подчинявшийся маркизе, и все закрывали глаза на его деятельность.

Ришелье захотел восстановить старый порядок и запретил что-либо брать из фонда королевских развлечений без письма за его подписью. Возмущенный герцог де Лавальер заявил протест. Герцог де Ришелье отнесся к нему свысока:

– Вы что, купили должность камергера? – спросил он с иронией.

Лавальер ответил, что речь идет об удовлетворении запросов госпожи де Помпадур.

Тогда Ришелье бросил ему:

– Вы просто дурак.

Маркиза отправилась жаловаться королю. Тот, не желая жертвовать Ришелье, прибегнул к угрозе:

– Кстати, сколько раз вы были в Бастилии?

– Три раза, сир, – ответил маршал.

Дело уладилось, и Людовик XV сказал своей любовнице:

– Чего вы хотите, вы не знаете господина де Ришелье: выгони его в дверь – он вернется через окно.

Таким образом, 21 декабря 1747 года театр малых апартаментов вновь открылся спектаклем, составленным из части «Исмены» и «Слаженной и разлаженной свадьбы» Дюфрени. 30 декабря 1747 года давали пьесу Вольтера «Блудный сын» с прекрасно распределенными ролями; госпожа де Помпадур блистала в роли Луизы. 13 января она играла Лизетту в «Злюке» Грессе. Затем представляли «Обманчивую внешность» Буасси, потом несколько еще более прочно забытых пьес.

Вольтер, с удовольствием льстивший маркизе, которой в предыдущем году удалось добиться его избрания во Французскую академию, был так польщен тем, что его пьесу играли в театре малых апартаментов, что не мог не сочинить для Луизы маленький панегирик:

 
Счастливо в вас нашли соединенье
Таланты, музы и прикрасы.
О Помпадур, теперь вы украшенье
Двора, Цитеры и Парнаса.
Услада всех сердец, единого – отрада,
Пребудет же в веках судьбы сия награда.
Пусть нашим нивам мир Людовик принесет,
А Бог вас от врагов обоих упасет.
Бесценны ваши дни пусть будут празднествáми,
А с бою взятое пребудет вечно с вами.
 

Вирши не отличались большим изяществом и могли бы остаться неопубликованными. Но Вольтер был настолько доволен своим мадригалом, что повсюду распространял списки с него.

Дофин, не любивший ни писателя, ни фаворитку, не скрывал, что находит дерзким это пожелание бессмертия. Сама госпожа де Помпадур сочла, что «комплименты были неловки». Так что, когда Вольтер показался при дворе, его ждал настолько прохладный прием, что поползли слухи о его ссоре с маркизой. Но он слишком нуждался в ней, чтобы не попытаться опять войти к ней в милость, и вскоре уже вновь обменивался с ней дружескими письмами.

В 1748 году сыграли весной «Обманчивую внешность» Буасси и «Рагоду», в которой Жанна-Антуанетта появилась в мужском костюме и была признана очаровательной. Однако она сочла, что театр малых апартаментов, в зале которого было всего четырнадцать мест, слишком тесен, а его сцена чересчур далека от зрителей. Поэтому летом она получила от короля разрешение создать настоящий театр на площадке парадной мраморной лестницы посольского двора.

На этой лестнице – ныне разрушенной – уже давались концерты в царствование Людовика XIV. Там устроили сцену при помощи хитроумных механизмов, на установку которых уходило семнадцать часов и еще двадцать четыре часа – на разборку, так как лестница иногда требовалась и для проведения других празднеств.

Гравюра Кошена сохранила для нас внутренний вид театра – чудесного сине-серебряного ларца, на сцене которого маркиза с виконтом де Роганом исполняет оперу «Акид и Галатея» композитора Люлли перед королем и королевой… Оркестр состоял из самых знаменитых музыкантов Франции.

Театр, сценические машины которого являлись шедевром инженерного искусства, был полностью построен во время пребывания двора в Фонтенбло. Расходы на установку составили 75 000 ливров[13]13
  1/4 млн евро.


[Закрыть].

Недоброжелательная публика называла гораздо более крупные суммы, так что маркизе пришлось внести коррективы в цифры, о которых шептались при дворе:

– Что это говорят, будто новый театр стоит два миллиона? Да будет вам известно, он стоит всего двадцать тысяч экю, и хотела бы я знать, почему король не может потратить такую сумму для своего развлечения?! То же самое относится к домам, которые он для меня строит.

Мы увидим, что дома стоили гораздо дороже театра, но к расходам на устройство последнего следовало добавить траты на декорации, сценические костюмы, вознаграждение музыкантам. Поскольку счета по большей части сохранились, можно с легкостью определить, насколько круглыми они были.

Театр на лестнице посольского двора просуществовал два года и разрушил знаменитую лестницу. Однако зал – совершенство вкуса – вмещал в себя сорок зрителей вместо четырнадцати из малых апартаментов.

Вечером 23 января 1749 года, когда представляли «Акида и Галатею», госпожа де Помпадур была в широкой юбке с розанами и раскрашенными ракушками, нежно-розовом корсаже и зеленой газовой накидке, шитой серебром. На балконе королева сидела подле короля вместе с принцессами Генриеттой, Аделаидой и Викторией.

Все работы по устройству театра были выполнены без малейшего участия обер-камергеров, что являлось для маркизы моральным торжеством, принесшим герцогу де Лавальеру голубую ленту ордена Святого Духа в награду за услуги.

Театр продолжал существовать до 1750 года, когда сезон начался с пасторали. В 1749 году играли «Женатого философа» Детуша, в тот вечер открыли новый балкон. В начале 1750 года последовала новая серия представлений: возобновили «Эригону», «Модный предрассудок», сыграли «Заиру» Вольтера, а 28 февраля 1750 года – «Злюку» Грессе.

Это был последний спектакль. Людовик XV стал подумывать о том, что театр обходится слишком дорого. К тому же он порождал множество интриг, так что было решено перенести представления в замок Бельвю, принадлежавший госпоже де Помпадур, работы по отделке которого только что завершились.

Театр малых апартаментов развлекал короля четыре сезона и поддерживал его любовь к маркизе.

Успехи при дворе принижали фаворитку в глазах общества, среди которого она никогда не пользовалась популярностью.

Известно, что герцог де Лавальер получил 230 000 ливров за свою театральную деятельность; при этом в Париже и провинции росла нищета; несмотря на нарекания парламента, король не препятствовал непомерному разбуханию государственного долга: война за австрийское наследство стоила слишком дорого, а мир в Ахене, «заключенный по-королевски, а не по-купечески», ничего не принес Франции, которая отказалась от Испанских Нидерландов, несмотря на просьбу маршала Саксонского об учреждении там проконсульства под его началом. Машо разработал общую систему реформ, которые обогатили бы сельское хозяйство, развили промышленность и облегчили уплату налогов, но, поскольку ни дворянство, ни духовенство не соглашались платить налоги, финансовый беспорядок все усугублялся.

Не находилось денег для восстановления военного флота, тогда как служба королевских резиденций, возглавляемая Ле Норманом де Турнемом, располагала значительными суммами на возведение небольших строений, часто не имевших никакой ценности; эти суммы выделялись на удовлетворение фантазий его племянницы, и для нее строилось с десяток домов одновременно.

Пенсионы раздавались без счета; небольшие путешествия короля оказывались разорительными: четырехдневная поездка обходилась в сто тысяч ливров. Большие путешествия предполагали еще более внушительные траты: 400 000 ливров на то, чтобы госпожа инфанта прибыла от границы в Версаль, миллион ливров на то, чтобы сопроводить принцессу Викторию в Фонтенбло. И без того огромные цифры еще преувеличивались людским злословием.

Празднование мира, назначенное на февраль 1749 года, оказалось отчасти провалом; шел снег, народ улюлюкал вслед кортежу, крича: «Дураки, дурацкий мир!» Поскольку положения Ахенского договора предусматривали высылку якобитского претендента на престол Карла Эдуарда, побитого Камберлендом при Каллодене в 1745 году, а тот оказался несговорчивым, Людовику XV пришлось издать приказ об его аресте; претендента схватили на выходе из Оперы, обыскали, крепко связали, препроводили в Венсенский замок, а потом вышвырнули за границу. Париж, благосклонно относившийся к Стюартам, не скрывал своего возмущения.

Из одного малоизвестного письма маркизы к Вольтеру можно понять, что общественное мнение не пощадило и ее. Она только что получила одобрение короля на посвящение ему панегирика Людовику XIV и пишет автору:

«Я получила и с удовольствием представила королю те сочинения, которые вы мне прислали. Его Величество поместил их в свою библиотеку со знаками расположения к автору. Если бы даже я не знала, что вы больны, стиль вашего второго письма уведомил бы меня об этом. Я вижу, что вы огорчены сплетнями и гнусностями, которые о вас говорят. Вам следует к ним привыкнуть и думать о том, что таков удел всех великих людей: быть оклеветанными при жизни и почитаемыми после смерти. Вспомните, что случалось с Корнелями, Расинами и им подобными, – и вы увидите, что с вами обходятся не хуже, чем с ними. Я далека от мысли о том, что вы что-либо сделали против Кребийона. Потому вы и талант, которого я люблю и почитаю. Я приняла вашу сторону против тех, кто вас обвиняет, имея о вас слишком хорошее мнение, чтобы считать способным на подобные низости. Вы правы, говоря, что со мной поступают подло; всем этим гадостям я противопоставляю совершеннейшее презрение и спокойствие, поскольку терплю все это лишь из-за того, что способствовала счастью рода человеческого, трудясь на благо мира. Как бы ни был он ко мне несправедлив, я не раскаиваюсь, что старалась сделать его счастливым. Что бы ни произошло с образом мыслей, я нахожу награду в своем сердце, по-прежнему чистом. Прощайте, будьте здоровы. Не помышляйте о встрече с прусским королем. Каким бы великим монархом он ни был, не должно стремиться покинуть нашего государя, известного своими замечательными качествами. Лично я не простила бы вам этого никогда. Прощайте».

Вольтер, заканчивавший как историограф короля повествование о войне за австрийское наследство, отвечает:

«Надо признать, что Европа может начать отсчет своему благоденствию со дня этого мира. Свет с удивлением узнает, что мир сей был плодом настойчивых советов одной дамы самого высокого ранга, известной своими чарами, своими незаурядными талантами, умом и завидным положением. Такова уж была судьба Европы в этой долгой ссоре, что одна женщина (Мария-Терезия) ее начала, а другая – закончила. Вторая принесла столько же добра, сколько первая причинила зла, если верно то, что война – самое большое из несчастий, какие только могут обрушиться на землю, а мир – самое большое из благ, какие способны ее утешить».

Это письмо, устанавливающее долю ответственности маркизы де Помпадур за заключение одного из самых жалких договоров, подписанных Францией, должно быть, весьма понравилось фаворитке, поскольку в благодарность Вольтер получил от короля грамоту с разрешением продать свою должность камергера. Поскольку эта должность была ему предоставлена бесплатно, карман писателя оттянули тяжеленькие 60 000 ливров. С этой суммой ему без труда удалось отправиться в Пруссию, где он закончил свою насмешливую поэму «Орлеанская девственница».

Однако госпожа де Помпадур была гораздо более уязвлена враждебностью общественного мнения и лицемерием придворных, чем в том признавалась. Их злоба, утихшая лишь с прекращением ее «царствования», превратила это последнее в постоянное искупление грехов.

Ходившие по рукам памфлеты были нацелены не только в фаворитку – они прямо метили в короля. К стихам добавлялись оскорбительные гравюры: на них изображался король, закованный в цепи маркизой, которого пороли иностранцы. Самый жестокий из этих памфлетов, практически все авторы которых неизвестны, сохранился до нашего времени:

 
Луи, зоритель подданных твоих,
Счет дням ведущий мерой дел дурных,
Раб алчной женщины, министра не у дел,
Узнай же, каков будет твой удел.
Сердцами нашими сумел ты завладеть,
Пока мы нрав твой не успели разглядеть…
Теперь любовь не властна над сердцами,
И в них уже вражды бушует пламя.
Своими войнами измучил ты народ.
Теперь ты без солдат, как был без воевод…
Нужда настала в низменных льстецах,
Чтоб петь о мнимых подвигах твоих:
Проклятья у французов на устах.
 

Один-единственный автор был обнаружен полицией; его звали шевалье де Рессегье; он был брошен в Бастилию и приговорен к двадцати годам заключения за оскорбительный пасквиль, в котором в частности говорилось:

 
Дочь паука, паучиха сама,
Щука, вонзившая зубы в сома,
Тычет в глаза, торжества не тая,
Черни триумф и позор короля.
 

Даже при дворе умножалось количество обличительных пасквилей; злорадствующие придворные приписывали их всех скопом Морепа, который наверняка приложил к ним руку. Наряду с д'Аржансоном, который, впав в немилость, продолжал клеветать на своих обидчиков, Морепа явно был самым непримиримым противником маркизы.

Морепа состоял в фаворитах Людовика XV; он уже тридцать лет был министром и достойно справлялся со своими обязанностями. В своем дневнике он оставил нелицеприятную запись о госпоже де Помпадур: «Она чрезвычайно вульгарна, тисненая мещанка, которая вытеснит кого угодно, если не потеснить ее самое».

Но, несмотря на все усилия, он не отыскал способа потеснить маркизу и с плохо сдерживаемой яростью изо дня в день наблюдал за ее возвышением. Она почти всегда присутствовала при его разговорах с королем и не стеснялась вмешаться, чтобы отменить решения министра. Когда тот протестовал, король попросту говорил: «Делайте то, чего хочет мадам». Морепа повиновался, брызжа слюной от бешенства, так что госпожа де Помпадур однажды бросила ему:

– Господин де Морепа, от вас у Его Величества разливается желчь. Прощайте, господин де Морепа.

Месть не давала ему покоя; он с наслаждением высмеивал фаворитку, подражая ее буржуазным манерам, и, будучи неплохим стихотворцем, сочинял «пуассонады». Поэтому маркиза де Помпадур твердо решила от него избавиться, и Морепа неловко предоставил ей к этому повод.

Однажды за ужином госпоже де Помпадур пришлось уйти из-за стола в связи с внезапным приступом недомогания, которое врачи называют fluor albus[14]14
  Бели, лейкоррея, букв. – «белый поток». Fluor (лат.) созвучно fleur (фр.) – «цветок», на чем и основана игра слов.


[Закрыть]. Уже на следующий день она нашла под своей салфеткой такое четверостишие:

 
Своим умом и обхожденьем смелым
Вы из сердец сплетаете венок.
Где ступите – распустится цветок,
Но, к сожаленью, будет только белым.
 

Госпожа де Помпадур была настолько возмущена этим намеком, что у нее случился выкидыш, за которым последовал приступ лихорадки. Она поделилась своими тревогами с королем, уверив его, что Морепа хотел вогнать ее в могилу, как, возможно, уже однажды поступил с герцогиней де Шатору.

Людовик тянул с ответом – настолько он ценил Морепа. Тогда де Помпадур не колеблясь вступила в союз с Ришелье: они вместе составили и вручили королю меморандум, в котором обвиняли министра в небрежении военно-морским флотом. Они возлагали на него ответственность за падение Луисбурга, который он якобы не обеспечил боеприпасами, уверяли, что из-за его халатности три корабля Ост-Индской компании были захвачены англичанами.

Узнав об этом, Морепа прибегнул к ловкой защите. Он, дескать, ни в чем не виноват, поскольку деньги, предназначенные на постройку военных кораблей, оказались потрачены на другие прихоти.

Король вызвал лейтенанта полиции Беррие, чтобы точно узнать, кто автор ходивших при дворе пасквилей. Тот уклонился от прямого ответа, сказав:

– Сир, я хорошо знаю Париж, но не знаком с Версалем.

Тогда госпожа де Помпадур, вне себя от ярости, отправилась к Морепа в сопровождении мадам д'Эстрад.

– Никто не упрекнет меня, будто я посылаю за министрами, я сама к ним хожу, – заявила она и добавила: – Когда же вы узнаете, кто авторы песен?

– Как только я об этом узнаю, я доложу королю.

– Вы пренебрежительно относитесь к любовницам государя, сир.

– Напротив, мадам, я всегда уважал их, какого бы рода они ни были.

Эти дерзкие слова скоро получили известность. Кто-то сказал Морепа, что ему, кажется, нанесли интересный визит.

– Да, сама маркиза, – ответил тот. – Это принесет ей несчастье. Помню, госпожа де Майи пришла ко мне за два дня до своей «отставки». Что до герцогини де Шатору, все знают, что я ее отравил. Я ведь всем им приношу беду.

Эти грубые слова тотчас дошли до ушей короля, но Людовик XV и бровью не повел. Тем не менее Морепа ожидала участь герцога де Бурбона.

На следующее утро Людовик принял его после пробуждения и будто бы весьма забавлялся его остротами. Морепа объявил, что во второй половине дня едет в Париж, чтобы присутствовать на свадьбе.

– Повелеваю вам хорошенько развлекаться, – улыбнулся Людовик XV.

Затем король поехал к маркизе де Помпадур в замок Ла-Сель-Сен-Клу. Оттуда он отправил графу д'Аржансону письмо, которое тот получил посреди ночи. Граф разбудил Морепа, который понял по лицу своего гостя, что тот принес дурную весть. Он вскрыл письмо Людовика XV и прочел:

«Господин граф де Морепа!

Пообещав предупредить вас лично о том, когда я больше не буду нуждаться в ваших услугах, прошу вас настоящим письмом, писанным моей рукой, сложить с себя обязанности государственного секретаря. Поскольку ваше поместье Поншартрен слишком близко от Версаля, повелеваю вам удалиться в Бурж в течение этой недели, не видаясь ни с кем, кроме самых близких ваших родственников. Ответа не нужно. Прошение об отставке направьте господину де Сен-Флорантену.

Людовик».

Удрученный Морепа повиновался; он знал, что решение короля бесповоротно; он вновь появится на сцене лишь двадцать пять лет спустя, когда его призовет Людовик XVI, – без большой пользы для Франции.

Морепа отправился в Бурж, где погибал от скуки, хотя во главе архиепископства стоял кардинал Ларошфуко, его близкий друг. Но госпожа де Помпадур сжалилась над изгнанником, и по ее просьбе Людовик позволил Морепа спустя четыре года перебраться на жительство в поместье Поншартрен.

1749 год, принесший госпоже де Помпадур победу над Морепа, был ознаменован еще одним торжеством.

Чтобы получить представление о состоянии военно-морского флота, в каком его оставил Морепа, король, испытывавший также необходимость в перемене мест и раздраженный интригами двора, решил отправиться в Гавр, где был сосредоточен флот. В эту поездку он взял с собой не Марию Лещинскую, а госпожу де Помпадур, у которой создалось впечатление, что и ей тоже, находящейся рядом с любовником, воздаются королевские почести.

Путешествие, проходившее якобы без особой пышности, состоялось в сентябре 1749 года. Король передвигался в двухместной коляске в сопровождении одного придворного, но за его экипажем следовали две дорожные кареты, в одной из которых находились четыре дамы, а в другой – прислуга. Стольники и министры ехали впереди.

По-настоящему отъезд состоялся из замка Креси, принадлежавшего госпоже де Помпадур; по дороге поохотились в лесу Дрё, а в конце дня заглянули в замок Анэ, где герцогиня дю Мэн приготовила угощение. Из Анэ отправились ночевать в замок Наварра – владение герцога де Бульона: король осмотрел иллюминированный парк, поужинал и после краткого отдыха снова пустился в дорогу, так как ему предстояло на следующее утро, в восемь часов, совершить торжественный въезд в Руан.

Госпожа де Помпадур всю ночь не могла заснуть, и ей пришлось преодолевать усталость, чтобы предстать рано поутру с улыбающимся лицом и в свежем наряде.

Въезд в Руан проходил по обычному церемониалу, карета короля проезжала по улицам, украшенным гобеленами. Осмотрев понтонный мост через Сену, полюбовавшись проходом корабля, отправились в Гавр, куда кортеж добрался к шести часам вечера под приветственные возгласы и пальбу из крепостных пушек.

Людовика XV и его свиту разместили в ратуше, причем, надо признать, без лишних удобств. Ночь вернула госпоже де Помпадур силы, и на следующий день она, отдохнувшая и улыбающаяся, принимала рядом с королем адмирала Франции герцога де Пентьевра, министра военного флота Рулье де Жуи и военного министра д'Аржансона.