Текст книги "Вокруг Солнца"

Глава VII
Отъезд на Венеру

Пять дней спустя огромный парашют из селена гигантским кольцом окружал по экватору шар, служивший наружной оболочкой летательного аппарата. Крепкие канаты соединяли это изобретение Сломки с каютой путешественников. Весь аппарат был помещен в фокусе исполинского параболического рефлектора и, повинуясь могучей силе света, аппарат быстрее молнии понесся бы в пространство, стоило только повернуть рычаг.

Эту обязанность принял на себя Телинга. Наступил наконец момент отъезда; путешественники вошли в каюту селенового шара, куда перенесли на носилках крепко спавшего Фаренгейта. Сломка не мог отказать себе в удовольствии пошутить над американцем при его пробуждении.

Телинга повернул рычаг, и блистающий шар понесся по направлению к красавице-планете.

Когда Фаренгейт проснулся, то он увидел, что старый ученый, сидя за столом, прилежно пишет что-то в своем путевом журнале, а оба молодых человека вполголоса беседуют между собой.

Громкий зевок Фаренгейта заставил их подойти к его постели.

– Доброго утра, сэр Фаренгейт, – проговорили они в один голос. – Ну, как вы себя чувствуете?

Американец потянулся и хрустнул суставами.

– Ничего, благодарю вас, – отвечал он. – Только маленькое онемение в членах. Ну, да стоит только побольше прогуляться, и все пройдет.

– Гм… прогуляться, – заметил Сломка. – К сожалению, вы видите, что наша каморка не совсем удобна для прогулок: от стены до стены пройдешь за три шага.

Фаренгейт осмотрелся кругом.

– Ваша правда! – проворчал он. – Но что это за клетка, где мы теперь сидим?

– Это каюта нашего нового летательного аппарата.

– Ну, она гораздо хуже нашего аппарата.

– Что же делать. Зато мы имеем теперь возможность нагнать Шарпа и…

При этом имени жажда мести, на время было забытая Фаренгейтом, вспыхнула с новой силой. Прорычав яростное проклятие, мстительный американец сжал кулаки и хотел вскочить со своей постели.

Но едва американец рванулся, как почувствовал, что могущественная сила поднимает его по инерции на воздух; взлетев почти до потолка, он упал как раз на Михаила Васильевича, согнувшегося над своим путевым журналом. Не ожидавший такой тяжести, обрушившейся ему на плечи, профессор покатился со стула, причем сшиб с ног стоявшего вблизи Гонтрана. Один Сломка остался на ногах, но и тот готов был упасть от смеха.

Михаил Васильевич первый поднялся с пола.

– Болид! – воскликнул он, предполагая впопыхах, что произошло столкновение аппарата с каким-нибудь метеором.

Услыхав восклицание, Фаренгейт обиделся.

– Я хотел просить у вас извинения за свою неловкость, – обиженным тоном обратился он к старому ученому – Но теперь, слыша от вас такое оскорбление…

Теперь не только Сломка, но даже и Гонтран не мог удержаться от смеха. Михаил Васильевич изумленно раскрыл глаза.

– Ах, дорогой сэр Джонатан, – прервал наконец Гонтран. – Вы не поняли профессора: он вовсе не хотел оскорбить вас.

– Однако это название – болид – дается в астрономии телам, блуждающим в пространстве. Профессор в первое мгновение подумал, уж не столкнулись ли одно из этих тел с нами.

Фаренгейт успокоился и протянул старику руку:

– Ах, вот что! Простите меня в таком случае, Михаил Васильевич, за мою неловкость. Но я, право, не предполагал, что прыгну так высоко.

– Охотно принимаю ваши извинения, – отвечал астроном, пожимая протянутую руку. – Как же только объяснить…

– Объяснение весьма простое, – вмешался Сломка. – Мистер Фаренгейт хотел вскочить со своей постели, позабыв, что уже на Луне сила тяжести влияет гораздо слабее, чем на Земле, а здесь и подавно. Понятно, сделанного им усилия было вполне достаточно, чтобы подняться почти до самого потолка.

Слова инженера вызвали на лице Фаренгейта выражение глубокого изумления.

– Как: «здесь»?! – вскричал он. – Да разве мы не на Луне?

Сломка взглянул на часы.

– Вот уже около часу, как мы оставили поверхность земного спутника.

Удивлению Фаренгейта не было границ.

– Вы шутите?! – вскричал он, подбегая к окну. Но один взгляд, брошенный им через толстое стекло, убедил американца, что инженер говорит правду.

– Удивительно! Непостижимо! – проговорил он. – Каким же образом мы могли покинуть лунную почву?

– Благодарите за это Фламмариона, – отвечал инженер. – Он придумал средство достичь Венеры и нагнать проклятого Шарпа.

Американец изо всей силы потряс руку Гонтрана.

– Благодарю, благодарю вас, – с чувством произнес он. – Со своей стороны обещаю, что когда Шарп опять попадется нам, ему не удастся уже ускользнуть от моей мести. Я заставлю его расплатиться за все злодеяния.

– Ну нет, – перебил Фаренгейта молодой француз. – Шарп теперь принадлежит скорее мне, чем вам: я должен отомстить ему за похищение моей невесты, моей дорогой Елены.

– Э-э-э… да полно вам спорить! – вмешался Сломка. – Сначала поймайте Шарпа, а потом успеете и поделить его между собой.

Глава VIII
Путешествие на Венеру

Недовольный притязаниями Гонтрана относительно Шарпа, американец оставил друзей одних, а сам подошел к Михаилу Васильевичу, который, позабыв о комическом приключении, усердно хлопотал над аппаратами, записывая их показания.

– Ну что, сэр Осипов, – спросил его Фаренгейт, заложив руки за спину. – Далеко ли мы улетели от Луны?

– От Луны? О, нет, всего на какую-нибудь сотню тысяч километров.

– Вы шутите?! – вскричал Фаренгейт. – Да ведь со времени нашего отъезда прошел всего час! Так, по крайней мере, сказал мне мистер Сломка.

– Совершенно верно, но мы делаем по двадцати восьми километров в секунду.

– Двадцать восемь километров в секунду! Это значит, в день мы пролетаем пятьсот тысяч миль?

– И это верно.

Американец был уничтожен.

– Двадцать восемь километров в секунду!.. Пятьсот тысяч миль в сутки! – пробормотал он, отходя от профессора. – Гм… если бы такая скорость была возможна на Земле, то сколько времени понадобилось бы, чтобы переплыть Атлантику? Всего полторы минуты. Да, это верно. А полет на Луну мог бы быть сделан всего за три часа. Удивительно!

В этот момент взгляд Фаренгейта упал на какие-то странные костюмы, лежавшие в углу каюты.

– Это еще что? – воскликнул он, осматривая костюмы, походившие на одежду водолазов. – Да это скафандры! Неправда ли, сэр Сломка?

– Да, скафандры, – с улыбкой отвечал инженер.

– К чему же они нам? Разве нам придется быть под водой?

– Не совсем так. Дело вот в чем: аппарат, при помощи которого мы теперь двигаемся, донесет нас только до границы равновесия притяжений Луны и Венеры. За пределами этой границы мы перестанем нуждаться в нем, так как и без него достигнем Венеры в силу собственной тяжести. Он будет лишь увеличивать нашу тяжесть, а следовательно, и ускорять наше падение, то есть в конце концов усилит и без того сильный толчок при падении на Венеру. Вы понимаете?

Фаренгейт утвердительно кивнул головой.

– Ну вот, – продолжал инженер. – Ввиду этих-то соображений мы и решили, достигнув пояса равновесия, оставить аппарат и продолжать свой путь при помощи парашюта, прикрепленного к нашей каюте. Тогда-то нам и пригодятся эти костюмы; они защищают водолазов от давления водяного слоя, а нас защитят от смертельного действия крайне разреженной атмосферы.

– Но ведь вы говорите, что наша каюта останется прикрепленной к парашюту, зачем же тогда скафандры?

– Ах, извините! Я забыл вам сказать, что когда мы оставим аппарат, наша каюта лишится своей верхней части – потолка – и превратится в большую, открытую сверху, корзину, вроде тех, которые служат воздухоплавателям.

– Ага, это другое дело! В таком случае нам действительно не избежать смерти без скафандров.

С этими словами американец опытным взглядом практика начал осматривать спасательные приборы, но через минуту громкий зевок прервал его занятие.

– Черт побери, а мне опять хочется спать! – заявил он.

– Ну, так что же вам мешает? – заметил Сломка.

Ответ этот вполне соответствовал желанию Фаренгейта. Он пожелал своим спутникам всего хорошего, поспешно закутался в дорожный плед и развалился на диване. Скоро густой храп его не замедлил оказать соблазнительное действие на инженера.

– Мне кажется, и нам нелишне последовать примеру сэра Джонатана. Спокойной ночи! – заявил Сломка.

Гонтран попробовал было бороться со сном, но тщетно: дремота против воли заставила слипаться его ресницы.

– Михаил Васильевич, как вы полагаете, до пояса притяжения Венеры мы не встретим ничего особенного?

– Конечно, ничего, – отвечал старый ученый, отрываясь от своих занятий.

– В таком случае, с вашего позволения, я позволю себе несколько часов отдыха.

Гонтран улегся на диване, и скоро сознание его утонуло в море грез.

Оставшись один, старый ученый еще долго продолжал сидеть над работой, но, в конце концов, дремота овладела и им. Закутавшись в одеяло, он примостился около храпевшего Фаренгейта и заснул с мыслью о Венере.

Было уже около одиннадцати часов утра по хронометру американца, когда тяжелая рука последнего легла на плечо крепко спавшего профессора.

– Что?! Что такое случилось? – испуганно спросил Михаил Васильевич, пробуждаясь.

– Ничего, не беспокойтесь. Только время уже вставать, – отвечал Фаренгейт.

Старый ученый огляделся кругом. Все были на ногах.

– Ну, что нового? – спросил инженера профессор, окончательно стряхивая с себя сон.

– Все в порядке. Мы проехали уже почти два миллиона километров, шестую, стало быть, часть всего пути. Взгляните, – прибавил Сломка, очищая старику место у подзорной трубы. – Уже видны фазы Венеры.

– Венера имеет фазы! – вскричал с удивлением Гонтран.

Сломка кинул на своего приятеля свирепый взгляд, а тот, поняв, что сделал промах, поспешил загладить его.

– Да, сэр Джонатан, – громко сказал он, как будто разрешая недоумение Фаренгейта. – У Венеры есть фазы, подобные лунным.

Американец с недоумением взглянул на Фламмариона.

– Но я никогда не сомневался… – начал он.

Чтобы замять неприятную сцену и выручить друга, инженер поспешил перебить американца.

– Венера, – назидательным тоном произнес он, – в прежнее время носила различные названия: древние величали ее то Пастушьей Звездой, то Утренней Звездой, то Веспером, то Люцифером. Это – вторая по порядку планета нашей системы, находящаяся на расстоянии 26 миллионов 750 тысяч миль от центральной звезды – Солнца.

– А Земля? – спросил Фаренгейт.

Сломка хотел было отвечать, но его опередил Гонтран.

– Земля находится дальше от Солнца, чем Венера, ее орбита имеет средний радиус 148 миллионов километров, то есть 37 миллионов миль.

Инженер бросил на своего приятеля удивленный взгляд.

Однако, – шепнул он на ухо Гонтрану, – я и не подозревал в тебе такой учености.

– Doctus cum libro,[5]5
  Узнавая из книг (лат). Означает обучение по книгам, без практического опыта.


[Закрыть] – отвечал тот, смеясь.

– Как это?

Вместо ответа Фламмарион хлопнул по своему боковому карману.

– Отгадай, что у меня здесь такое? – обратился он к инженеру.

– Не знаю, а что?

– Одна книжка, которую я отыскал среди вещей Шарпа.

– Книжка?

– Да, «Небесные миры» моего знаменитого однофамильца. Пока вы все спали, я убил, по крайней мере, два часа, чтобы вызубрить, что тут написано о Венере. Зато теперь – держись, Михаил Васильевич.

– Однако позабыл про фазы Венеры?

– Это правда, но больше, клянусь, я не сделаю ни одного промаха.

Пока друзья тихо беседовали между собой, Фаренгейт затеял разговор с профессором.

– А скажите, профессор, – проговорил он, – далее Земли от Солнца еще есть планеты?

– Есть ли еще планеты? – повторил старый ученый. – Неужели же вы думаете, что дальше Земли ничего нет? А Марс, отстоящий от Солнца в 56 миллионах миль?

– Марс! Фи, планета войны! Вот что я вычеркнул бы из небесной карты, если бы мог!

– Это почему такая немилость? – смеясь, спросили Сломка и Гонтран.

– Потому, что я – коммерсант, а война вредит торговле. Если бы вы знали, сколько сотен тысяч долларов потерял я в нашу междоусобную войну!

– А скажите, пожалуйста, запаслись вы чем-нибудь для защиты от холода? Ведь если мы встретим на Венере такие же длинные ночи, как на Луне… – задал вопрос Фаренгейт, переходя к совершенно другой теме разговора.

– О, на этот счет вы можете быть спокойны, сэр Фаренгейт, – перебил американца Гонтран: мы найдем на Венере такое же распределение дней и ночей, как и на нашей родной планете. – Разница лишь в количестве.

– Почему же?

– Очень просто. Венера принадлежит к числу нижних планет; ее орбита гораздо короче земной, и в то время как земной год состоит из 365 дней с четвертью, ее год заключает лишь 224 дня с небольшим.

Фаренгейт задумался.

– Но ведь величина орбиты еще ничего не значит, – возразил он. – Меньшую орбиту Венера может пробегать в большее время, чем Земля – свою.

– Ну нет, – вмешался в разговор Сломка. – Существует общий закон, что планеты движутся по своим орбитам тем с большею скоростью, чем ближе они отстоят от Солнца: Меркурий, например, проходит 47 километров в секунду или более 1 миллиона миль в сутки, Венера – 35 километров в секунду или 750000 миль в день, Земля – 29 километров или 518000 миль в день, Юпитер – 13 километров или 214000 миль в день, Сатурн – 10 километров или 205 000 миль в день, Уран – 7 километров в секунду, или 144000 миль в день.

«Вот дьявольская память у этого молодца! – думал Фаренгейт, глядя на Сломку. – Черт меня возьми, если я запомнил хоть одну цифру».

– Итак, мы найдем на Венере те же условия жизни, какие существуют на Земле? – прибавил Сломка.

– Точно! – поспешил высказать свои знания Гонтран. – Во-первых, Венера обращается вокруг своей оси почти в такой же период времени, как и наша родная планета: в 23 часа, 21 минуту и 22 секунды; во-вторых, она имеет ту же плотность, тот же удельный вес, тот же объем, такую же атмосферу. Словом, это – младшая сестра Земли. Я уверен, что Вячеслав на Венере будет иметь возможность предаваться своему любимому развлечению – рыбалке – с таким же удобством, как и на Земле.

– Ну, не совсем, – остановил нашего астронома старый ученый. – Вы забываете про знаменательное число 55°!

Гонтран, первый раз в жизни услышавший про это число, в замешательстве остановился. К счастью, Сломка поспешил его выручить.

– Да-да, сэр Фаренгейт, – проговорил он. – Это число, выражающее угол наклона оси Венеры к плоскости эклиптики, определяет собою климатический характер этой планеты: времена года, продолжительность дней, фауну, флору.

– Ничего не понимаю! – откровенно признался американец.

– А между тем это очень просто. Благодаря такому наклону оси, времена года на Венере крайне резко различаются одно от другого: зимою полярный пояс спускается до 35° к экватору, а летом область тропиков только на 35° не доходит до полюса. Таким образом, мы имеем на Венере обширный пояс, где температура существенно колеблется, где тропическая летняя жара зимою сменяется полярным холодом, где летом Солнце посылает вдвое более своих палящих лучей, чем на Земле, а зимой…

– Да мне и теперь уж становится жарко! – вскричал Фаренгейт, сбрасывая с себя пиджак и вытирая платком крупный пот.

Глава IX
Смерть от Солнца

Заявление Фаренгейта было совершенно справедливо: с каждым часом жара в каюте все возрастала, и к концу второго дня путешествия достигла такой степени, что спать оказалось невозможным. Гонтран первый последовал примеру американца и, сбросив верхнее платье, в одном белье расхаживал из угла в угол, бормоча ругательства. Затем настала очередь и Сломки. Из всех путешественников один Михаил Васильевич терпеливо переносил адскую духоту.

– Ничего, это все Солнце, – утешал он всех.

– Солнце? Разве мы так значительно приблизились к нему? – спросил Гонтран.

Профессор взглянул на часы и немного подумал.

– О, нет, – отвечал он. – Мы еще не сделали и половины пути до Венеры, а ведь еще надо лететь от Венеры до Солнца.

– Господи! – проревел, пыхтя как бык, Фаренгейт. – Что же будет, когда мы очутимся на самой этой дьявольской планете?

– Успокойтесь, дорогой сэр, – с улыбкой проговорил старик. – Эта дьявольская планета, как вы ее называете, защищена от жгучих лучей Солнца постоянным слоем густых облаков, благодаря которым температура на ней не должна особенно превышать земную. Это обстоятельство для жителей Венеры очень приятно, зато бедные земные астрономы благодаря ему лишены возможности видеть лицо красавицы-планеты не иначе, как через густую вуаль.

Михаил Васильевич спокойно уселся за работу. Что касается его спутников, то они принялись молча расхаживать по тесной каюте, посылая про себя всевозможные проклятия лучезарному Солнцу. Время от времени Фаренгейт и Сломка пробовали заснуть, но жара и духота не давали никакой возможности. Столбик термометра поднимался все выше и выше.

– Нет, это просто невыносимо! – вскричал, наконец, вышедший из терпения инженер.

Старый ученый, которого это неуместное восклицание сбило в каком-то вычислении, укоризненно и строго поглядел на бедного Сломку.

– Кто же вас просил ехать с нами? – проговорил он. – Оставались бы на Луне вместе с Телингой.

– Но неужели нельзя придумать никакого средства, чтобы избавиться от жары? – спросил Гонтран.

– А ведь это идея! – воскликнул Фаренгейт. – Давайте смочим водой ткани, которыми задрапированы стены каюты, тогда, вследствие испарения…

– Попробуем, – согласился инженер и подошел к одной из стен, чтобы узнать, насколько она нагрелась.

Едва, однако, успел он приложить ладонь к поверхности стены, как в то же мгновение отдернул ее с криком боли.

– Что такое? – встревожились остальные путешественники. – Что с вами, Сломка?

– Стена… – едва мог проговорить инженер, бледный как смерть.

– Ну?

– Стена раскалена.

– Не может быть! Вам просто почудилось! – воскликнул Фаренгейт.

– Попробуйте сами!

Американец повторил опыт и отступил назад с криком.

– Мистер Сломка прав!

В ту же минуту все почувствовали, что каюта начинает подвергаться сильным толчкам и сотрясениям. Чтобы не упасть, они вынуждены были сесть на круглый диван, занимавший середину их помещения.

– Неужели всему этому причиной – солнечный жар? – спросил старого ученого Гонтран.

– Нет, не может быть, – отвечал тот.

– Так что же?

Вопрос остался без ответа: все путешественники молча стали ломать себе голову над объяснением загадочного явления. Так прошло полчаса. Вдруг Сломка вскочил со своего места и бросился к люку, находившемуся посередине пола каюты. Отвинтив гайки, он поднял опускную дверь.

Столб огня, мгновенно ворвавшийся в отверстие, заставил инженера тотчас же опустить ее, а прочих путешественников в ужасе воскликнуть:

– Горим! Пожар!

Настало ужасное мгновение.

– Теперь я понимаю, – проговорил Сломка.

– Что такое? Говори, Вячеслав! – произнес Гонтран, хватая приятеля за руку.

– Пожара еще нет, но он может начаться. Вы знаете, что мы летим в безвоздушном пространстве, температура которого чрезвычайно низка. Среди этого пространства мы бы давно замерзли, если бы наш аппарат сам не выделял тепло. Но он генерирует его в большом количестве: это зависит от того, что ось наружного шара при его вращении производит значительное трение об основание нашей каюты, а трение – источник теплоты. Если мы далее представим себе, с какой ужасающей скоростью происходит вращение шара, то легко поймем, что наш аппарат продуцирует теплоту в огромном количестве. Если бы эта теплота по мере ее выработки успевала уменьшаться, то, конечно, она была бы для нас только спасительной. К сожалению, этого нет: благодаря тому, что аппарат сделан из вещества, плохо проводящего тепло, его вырабатывается больше, чем теряется; теплота, стало быть, накапливается в аппарате.

На этом месте оратор должен был прервать свою речь: пол каюты накалился настолько, что на нем нельзя было стоять даже в сапогах, и все вынуждены были сесть на диван.

– Три часа! – воскликнул старый ученый. – Я прошу вас потерпеть только три часа, пока мы не достигнем границ притяжения Венеры.

Это были ужасные часы, показавшиеся им бесконечностью. Каждую секунду все ожидали, что накалившаяся обшивка каюты вспыхнет. Михаил Васильевич не спускал глаз с инструментов. Его спутники сидели в каком-то оцепенении.

– Осталось десять минут! Готовьтесь! Надеть скафандры! – скомандовал, наконец, ученый.

Ободренные близким прекращением адской пытки, путешественники вскочили с дивана и, делая прыжки на раскаленном полу, бросились в угол каюты, где лежали скафандры.

Это были костюмы вроде водолазных. Чрезвычайно плотная ткань их герметически облегала все тело, с ног до шеи. Что касается головы, то она помещалась в селеновом шаре, снабженном в передней части стеклами для глаз. Внутри шара, в особом отделении, снабженном автоматическим клапаном, помещался запас жидкого кислорода, который по мере надобности обращался в газ и в этом виде поступал в полость шара. Негодные для дыхания газы отводились наружу с помощью особой трубки, также снабженной автоматическим клапаном. Другая трубка служила для разговора.

Михаил Васильевич и его спутники живо облачились в эти костюмы.

– Ну, граждане, – сказал старый ученый, готовясь надеть на свою голову шар. – Держитесь! Минута настает серьезная: малейшая оплошность может привести к гибели. Смотрите на меня и повторяйте за мной все, что я буду делать.

Сломка, Фаренгейт и Гонтран, через несколько секунд уже вполне готовые, стояли у рычагов, ожидая знака Михаила Васильевича, который не спускал глаз со стрелки хронометра.

Через три минуты профессор махнул рукой и принялся вращать рукоятку центрального рычага. Остальные путешественники последовали его примеру.

Вдруг какая-то могущественная сила сорвала всех их со своего места и бросила кверху. Вслед за ними туда же, полетели все вещи, инструменты, меблировка. Оглушенные, разбитые, они очутились в куполообразном потолке каюты, под грудою обломков. Когда они открыли глаза и поднялись, то увидели, что несутся в парашюте, зонтом которого служило огромное, плоское, селеновое кольцо, а корзиной – купол их прежней каюты.