Текст книги "Шесть серых гусей"

– Неудачный выбор! Эти тексты были сфабрикованы неоплатониками в пятом веке! По крайней мере так говорил мне отец Федерико Мансольт.

– Я встречался с отцом Федерико в Террачине, – заметил приор.

– Это он дал мне почитать все шесть томов «Historia Cassinensis»1414
  «Истории Кассино» (лат.).


[Закрыть] отца Диаса… – сказал Шлегель.

– Ну-ка, полковник, – сказал отец Мауро, отношение которого к собеседнику, казалось, неуловимо изменилось. – Ne utile quidem est scire quid futurum sit. Miserum est enim nihil proficientem angi.

Шлегель усмехнулся:

– «Если даже в простом знании будущего нет никакой пользы, то понапрасну тревожиться о нем – это несчастье». Цицерон, не правда ли? «De natura deorum»1515
  «О природе богов» (лат.).


[Закрыть].

– Правильно, – согласился отец Мауро, – я так хорошо знаю его еще и потому, что именно благодаря переписчикам из Монтекассино этот трактат не был утрачен.

– У меня есть ответ на сентенцию Цицерона: «Turn quoque cum pax est, trepidant formidine belli».

– «Здесь внезапной войны и в спокойное время страшатся», – перевел на этот раз отец Мауро, включившись в игру. – Опять Сенека. Нет, Сенека выразился бы оригинальнее. Цезарь? Нет, неверно.

– Боюсь, что это Овидий, «Тристии».

– Не уверен, – ответил, помрачнев, отец Мауро.

– Лучше будет, если вы вдвоем пойдете в библиотеку и проверите, – неожиданно предложил аббат. – Я хотел бы, чтобы мы с полковником расстались друзьями и чтобы в этой дуэли знатоков появился победитель.

– Ну что ж, signor colonnello1616
  Господин полковник (лат.).


[Закрыть], следуйте за мной, – проворчал отец Мауро тоном угрюмого наставника.

Они прошли через садик настоятеля, спустились по лестнице и оказались в просторном читальном зале. Там не было ни одного монаха, как будто учение и размышление были неуместны в такое тревожное время. Солнечные зайчики весело бегали по столам и конторкам, и мириады пылинок медленно танцевали в воздухе, насыщенном запахами воска и венгерского дуба, покрывая шелковистой, нежной пудрой красно-коричневые с золотистым оттенком переплеты книг, придавая им одуряющий запах. Шлегель завороженно остановился на пороге. Под резными деревянными фронтонами книжных шкафов, наполненных знаниями, столетиями собиравшимися здесь, слабо поблескивал фриз с золотыми буквами.

– «Богословы», – начал читать вслух Шлегель, – «Философы», «Юрисконсульты», «Историки», «Поэты», «Математики», «Медики».

– Этим разделом я теперь пользуюсь чаще всего, – заметил отец Мауро. – У нас есть один брат, в прошлом врач, но у него много работы в городе, и если в его отсутствие здесь кому-то нужна помощь, я должен выпутываться сам, с помощью моих волшебных книг и лекарственных трав.

Шлегель покачал головой, прошел вперед, и вдруг что-то привлекло его внимание в больших, огороженных решеткой шкафах, образовывавших некое подобие алькова.

– А, вот и хроники… – воскликнул он, подходя ближе. – Я вижу, у вас такие же шкафы, как в библиотеке Оттобёрена. И вы сохранили футляры из ценных пород дерева, которые их когда-то защищали… Некоторые даже инкрустированы золотом и слоновой костью, – добавил он восхищенно. – В Германии хроники часто в более позднее время переплетались, что было большой ошибкой. А вот и знаменитая «Historia Langobardorum»1717
  «История лангобардов» (лат.).


[Закрыть]. Это тот экземпляр, что датируется девятым веком, я прав?

– Да, – ответил отец Мауро, – перед вами труд Павла Диакона, которого Карл Великий считал одним из самых замечательных людей своего времени. «История» была написана здесь, в старом скрипториуме. Кстати, именно в этой комнате, начиная с десятого века, переписывались произведения Цицерона, о которых мы недавно говорили, часть произведений Тацита, «Диалоги» Сенеки, а также труды Григория Великого, среди которых единственное известное жизнеописание нашего основателя.

Отец Мауро открыл обрамленную лепными украшениями дверь и пропустил Шлегеля вперед. Скрипториум сохранил атмосферу учености и уединения, а отделявшая его от библиотеки стена была так толста, что на торце висела небольшая гравюра. Полковник, от внимания которого не могла скрыться ни одна мелочь, внимательно рассмотрел и ее. На гравюре были изображены святой Бенедикт и святая Схоластика под чернильно-синим небом, которое рассекали вспышки молний, на фоне уединенного скита под сенью деревьев. Борода святого и покрывало святой развевались от порывов резкого ветра.

– Мне показалось, вы особо почитаете эту святую, – сказал Шлегель, повернувшись к отцу Мауро.

– Как вам известно, они были братом и сестрой и происходили из семьи римских патрициев. Но он не разрешал ей приближаться к созданной им мужской общине, а она, как мне кажется, очень страдала от своего одиночества. Однажды, когда святой Бенедикт навещал ее в ее уединении, что он делал два раза в год, святая Схоластика, охваченная какой-то непонятной тревогой, умоляла его остаться. Но он отказывался, и Господь ниспослал ужасную грозу, которая здесь и изображена, вынудившую его остаться.

Старик еще больше ссутулился и вернулся в читальный зал.

– Именно этот приступ слабости делает ее для меня такой живой и так глубоко трогает.

– Кажется, Господь тоже не остался к этому равнодушным, – заключил Шлегель.

– Во всяком случае, она приобрела преданного почитателя: вот уже шестьдесят лет подряд я приношу цветы к подножию ее статуи и читаю вслух: «Columba mea, veni, coronaberis» – «Прииди, моя голубица, и ты будешь увенчана».

Он смотрел в пол, словно признавался в тайной и постыдной страсти.

– Ну что ж, я надеюсь, что гроза, которую она вызвала тогда… Вы понимаете, что я хочу сказать…

– Я уверен, полковник… Она сумеет отвратить беду от наших древних стен.

Шлегель вздохнул. В молчании они сделали несколько шагов по просторному залу.

– Не поймите превратно все то, что отец аббат, отец приор и я сам говорили вам только что… – нарушил молчание отец Мауро. – Истинная причина нашего отказа состоит в том, что мы не хотим, чтобы брат и сестра покидали это святое место.

– Надеюсь, они подсказали вам правильное решение и вы не будете сожалеть, что отказались от моего предложения, – буркнул полковник. – А вот и мой дорогой Овидий, – сказал он, остановившись перед разделом «Поэты». – Какие прекрасные элегии он писал, не правда ли? Я так и не смог понять, за что император Август сослал его к скифам.

– Наверняка существовал какой-то заговор, – предположил отец Мауро.

– Какое отчаяние звучало тогда в его голосе… Ого, у вас есть болонское издание тысяча четыреста семьдесят первого года!

– У нас есть и венецианское издание тысяча пятьсот третьего. Я думаю, оно удобнее для пользования.

Шлегель легко взобрался на табурет и перелистал небольшой томик.

– Чтобы покончить с нашим небольшим ученым спором, моя последняя цитата действительно из третьей песни «Тристий». Вот, прочтите, – сказал он, показав на нужный отрывок.

Отец Мауро проверил.

– Вы правы, – согласился он.

Когда том занял свое место на полке, монах внимательно посмотрел на офицера:

– Мои поздравления, полковник. Я изменил свое мнение о вас: вы человек книжный и знающий, такой человек не может быть плохим. Но вам придется когда-нибудь объяснить мне, что случилось с великой Германией, страной Канта, Гете и святого Ульриха.

– Вряд ли я смогу это сделать, – прошептал Шлегель. – Столько сомнений, столько… А вот и отцы Церкви, – произнес он с деланным восторгом, явно радуясь возможности сменить тему разговора. – «Origenis opera exegetica»1818
  «Труды по экзегетике Оригена» (лат.).


[Закрыть].

– Оригена все же нельзя причислить к отцам Церкви, – уточнил отец Мауро. – Ему не хватает добродетели святости и правоверия.

Шлегель не слушал. Он склонился над тяжелыми фолиантами.

– Руанское издание, не правда ли? Издание Деларю появилось позднее, но в нем нет примечаний, если я правильно помню.

Отец Мауро, опершись на свою палку, недоверчиво рассматривал собеседника.

– Это не моя заслуга, – ответил Шлегель на немой вопрос монаха. – Эти четыре фолианта стояли в кабинете моего дяди, профессора истории в Мюнхене. Я допускаю, что издание, которым пользовался он, было более поздним… А вот и труды отцов, наделенных всеми возможными добродетелями: Василия Великого, святого Амвросия…

Он пошел вдоль полок. Упоминание о святом Амвросии, кажется, успокоило старика и подозрительность, с которой отец Мауро относился к своему гостю, окончательно улетучилась.

– Известно ли вам, что монахи-бенедиктинцы составляли его житие прямо здесь, в этой самой комнате… – взволнованно прошептал он.

– Какой замечательный памятник человеческой мысли его «Пять книг о вере», – подхватил Шлегель. – Но как странно!..

Он вдруг остановился. Его удивленный возглас заставил отца Мауро подойти ближе.

– Что случилось, полковник?

– Рядом со святым Амвросием стоит весьма странный том. «О природе райских птиц и туканов», Париж, издательство «Левайян», одна тысяча восемьсот первый год, – прочел он громко. – Что делает этот труд натуралиста среди творений отцов Церкви?

Отец Мауро и сам, казалось, остолбенел от удивления.

– Мне известно, что голубь может символизировать Святой Дух и вашу трогательную покровительницу, – сказал офицер, – но я бы не решился на этом основании объявить орнитологию разделом богословия…

– Мне кажется, я знаю, чья это работа, – воскликнул отец Мауро, сделав строгое лицо. – Коррадо! – гневно крикнул он. – Где ты, бездельник, покажись, раз уж ты сейчас мне понадобился!

Ответа не последовало.

– Это юный послушник, которого прислали мне помогать, – объяснил монах. – Тот еще подарочек… Уже не первый раз он ставит книги куда попало!

Шлегель, видя, что старик покраснел от негодования, попытался его успокоить.

– Апологетика и теология – слишком суровые материи для молодых людей, – негромко сказал он. – Хотя сам я еще подростком начал интересоваться всем этим.

И он широким жестом обвел заставленные книгами полки, на которых играли солнечные блики. Суровое лицо монаха впервые за весь день озарилось улыбкой.

– И снова я сожалею о том, что был таким раздражительным и таким… – начал было он, но не смог закончить фразу.

Его прервал новый грохот взрыва, от которого задрожали стекла. Совсем близко прогремел взрыв более сильный, чем все предыдущие, раздался звон разбитого стекла, и часть верхних полок с грохотом обрушилась вниз. Сотни драгоценных томов полетели с шестиметровой высоты и попадали на пол. От удара их переплеты вывернулись, и стала видна внутренняя отделка. Они были похожи на раздетых старух. Потом все стихло. Отец Мауро смотрел на эти разрушения молча, не веря собственным глазам. Руки у него дрожали, а лицо стало белым, как листы пергамента, устилавшие пол. Он рухнул на стул и несколько минут сидел в полной прострации.

– Боже мой, Боже мой, – прошептал он. – Все книги испорчены, испачканы, разворочены.

Отец Грегорио и отец Гаэтано вбежали в комнату.

– Вы не ранены? – взволнованно спросил приор, подходя к библиотекарю.

– Еще ни разу бомбы не падали так близко, – встревожился аббат. – Можно подумать, вы сделали это нарочно, полковник.

Шлегель открыл окно и высунулся наружу, чтобы посмотреть, куда пришелся удар. Едкий запах дыма заполнил большой зал.

– На этот раз били по Рокка-Янула, – констатировал он. – Гора теперь похожа на дворец Менелая, возвышающийся над разрушенной Спартой, как во второй части «Фауста».

Он обернулся.

– Я бы назвал это предупреждением, – задумчиво произнес он.

– Счастье, что вы не стояли на лестнице, отец Мауро, вы могли упасть, – сказал Коррадо, появившийся неизвестно откуда. – И как бы себя тогда чувствовали?

– Ах вот ты где, паршивец! – проворчал старик. – Ну-ка расскажи мне, что это еще за история с птицами!

1

29 ноября 1943 года

Он присел на корточки, пытаясь разобрать надпись на табличке, валявшейся у стены здания, за выпотрошенным фасадом которого зияла пустота. «Переулок Паллонетто – Санта-Лючия», – прочел он. Бомба упала на углу спускавшейся под гору улочки, от которой не осталось ничего, кроме узкого прохода между рухнувшими стенами. Перекресток представлял собой груду развалин, среди которых в поисках съестного, все более редкого и оттого все более желанного, копошились голодные дети. Один из них дернул его за рукав, и он резко оттолкнул мальчика, сознавая свою неправоту, но в то же время оправдывая себя. Крикливые и бурно жестикулирующие, худые и грязные дети, собирающиеся в стайки, создавали вокруг себя такую беспорядочную, шумную и непредсказуемую суету, что работавшие в этом квартале солдаты побаивались их и, не задумываясь, отпихивали гораздо грубее, чем это сделал он. К счастью, внимание детишек отвлек перевернутый трамвай, на котором еще можно было разглядеть табличку: «Мер-джеллина1919
  Район на западе Неаполя.


[Закрыть] – Муниципио». Они набросились на него, как пираты, берущие на абордаж севший на мель баркас. Глядя на этот трамвай, он вспомнил, какой улица Санта-Лючия была в 1936 году, когда он гулял по ней с Ливией: шумной и оживленной, беззаботно-веселой, и солнце играло на нарядных и бесхитростных, сияющих, словно таинственные скинии, уличных алтарях, которые тогда можно было встретить на каждом перекрестке.

Вскоре появился тяжелый автокран, принадлежащий американцам, и начал разгребать мусор, пытаясь как можно скорее освободить от завалов проезжую часть. Из подъехавшего грузовика выскочили саперы в касках, гетрах и безукоризненно чистой униформе и без всяких церемоний прогнали ребятишек из их убежища. Эти последние собрались тем не менее чуть выше и замерли, завороженно следя за действиями джи-ай, их широкими и точными движениями, походкой вразвалку, за тем, как они дружески хлопали друг друга по плечу, когда кран наконец поднял трамвай и поставил его обратно на рельсы. Словно желая извиниться перед маленькими зрителями за свою грубость, солдаты подошли к группке детей, бросили им немного сигарет и конфет и хохотали, глядя, как ребята дерутся за подачку. Ларри с отвращением отвернулся и продолжил свой путь к набережной. Саперы уехали, военных вокруг больше не было, и все взгляды обратились на Ларри. Ему казалось, что детишки смотрели на него с сочувствием, сравнивая его поношенную гимнастерку лейтенанта с опрятными, подогнанными по фигуре и отутюженными костюмами американцев. После того как в городе появились высокие беззаботные джи-ай, неаполитанцы ни на кого больше внимания не обращали. Ларри не знал, где теперь его приятели из британской Восьмой армии. Вряд ли они устроились так же хорошо, как американцы, ими не восхищались, им не аплодировали, но он был уверен, что его бывшие сослуживцы не кидают конфет в толпу оголодавших ребятишек, чтобы посмотреть, как те будут драться.

На углу переулка Паллонетто его внимание привлекла очаровательная и хрупкая юная парикмахерша, странным образом напомнив родную страну и беззаботную довоенную жизнь. Она сидела за низеньким столиком, украшенным, как уличный алтарь, гирляндами и стеклянными бусами. Ее неестественно прямая спина и хорошо сформировавшаяся грудь под чахлыми плечиками делали эту девушку похожей на величественную маленькую весталку. На непорочно-белой скатерти она старательно разложила комплект расчесок и щеток, поставила три разноцветных флакончика и, казалось, готова была часами ждать клиента. Американцы смущенно и насмешливо посматривали на нее, без сомнения, задавая себе вопрос, чем же она зарабатывает на жизнь. На безмятежно-спокойном и безразличном лице девушки не отражалось никаких чувств, она была так бесстрастна, что никому и в голову не приходило делать ей непристойные предложения. Но Ларри показалось, что любой пустяк, мимолетный знак внимания мог бы порадовать ее, разгладить морщинку между бровей, вернуть краски жизни на матово-бледную кожу и надежду в сердце. Хрупкие инструменты и удушливый запах одеколона странным образом превратились для него в символ возрождения измученного города, и ему вдруг захотелось заговорить с ней, заставить улыбнуться, но застенчивость, боязнь быть неправильно понятым и уверенность в том, что мальчишки обязательно будут смеяться над ними у них за спиной, помешали ему, и Ларри даже не попытался привлечь внимание девушки.

Словно в доказательство того, что город действительно возрождается, из темного переулка раздались звуки граммофона, играющего веселую песенку, но бодрую мелодию тотчас же заглушил шум ссоры.

Ларри сделал несколько шагов вперед, чтобы посмотреть, в чем там дело. На перекрестке собралась небольшая толпа, мешавшая ему видеть происходящее. «Солдаты дерутся!» – крикнул мальчишка, взяв его за руку, словно желая, чтобы он пошел с ним. Ларри оглянулся. Волнующаяся толпа скрыла от него юную парикмахершу. Ни одного военного полицейского поблизости, а потасовка разгоралась, как пожар в сухом кустарнике. «Только этого мне не хватало», – подумал он, нехотя приближаясь к месту происшествия, и крикнул:

– What's going on?2020
  Что здесь происходит? (англ.)


[Закрыть]

Погоны и решительная походка сделали свое дело: толпа поспешно расступилась, и Ларри смог наконец удовлетворить свое любопытство. Группа итальянских солдат, спустившихся с Монтеди-Дио (он сразу решил, что это дезертиры, настолько они были грязны и оборванны), прижала к стене группу арабских пехотинцев с опознавательными знаками Французского экспедиционного корпуса и осыпала их насмешками и оскорблениями на глазах у толпы, остолбеневшей от ярости этой словесной атаки, причины которой никто не знал. Нападавшие изъяснялись на малопонятном наречии, и Ларри решил, что это скорее всего жители Сардинии или Калабрии, которые спасаются бегством и хотят как можно скорее добраться до дома. Они были вооружены черенками лопат и пользовались ими с устрашающей ловкостью, осыпая несчастных арабов градом ударов, тогда как те пытались защититься, вращая тяжелыми складками своих джеллаба2121
  Длинная верхняя одежда марокканцев.


[Закрыть].

Расталкивая локтями зрителей, Ларри с облегчением увидел, что рядом остановился джип, из которого не спеша вышел американский офицер в плотно сидящей каске и безукоризненно чистых гетрах. Он прекрасно смотрелся в своем кителе и обтягивающих брюках, но Ларри пришло в голову, что вряд ли офицер вел себя так беспечно, если бы рядом не было троих полицейских, самый маленький из которых обладал статью Джо Луиса2222
  Луис, Джо (1914-1981) – боксер, с 1937 по 1941 г. – чемпион мира в тяжелой весовой категории.


[Закрыть]. Демонстративно поигрывая отполированными дубинками и, казалось, только мечтая о том, как бы ввязаться в драку, они с показной непринужденностью прошли сквозь толпу и, не делая никакого различия между нападавшими и жертвами, между дезертирами и солдатами союзной армии, набросились на дерущихся. Ларри даже показалось, что они более яростно накинулись именно на арабов, которым пришлось после рукояток лопат сардов отведать дубинок янки. При виде такой жестокости, которой он никак не ожидал от своих соотечественников, американский офицер попытался протестовать, как вдруг, перекрывая шум и разноязыкую брань, раздался пронзительный женский голос:

– Руки прочь от моих парней!

Ларри обернулся. Сквозь толпу решительно пробиралась статная женщина в военной форме с нашивками экспедиционного корпуса и гордо сидящей на пышных белокурых волосах пилотке. Заметив ее, двое пехотинцев поспешили ей навстречу.

– Эти чертовы сарды сперли у Дрисса браслет, а теперь америкосы его избивают! – возмущенно крикнул один из них.

Солдат, выронивший свою цепочку, и в самом деле упал на землю, а двое громил из военной полиции продолжали его лупить. Американский офицер попытался вмешаться:

– Прекратите немедленно! Вы что, не видите, где враги, а где союзники?! – закричал он.

Громилы с сожалением расступились, и молодая женщина смогла наконец подойти к лежащему на земле парню. По его впалой щеке текла тонкая струйка крови. С почти материнской нежностью она опустилась на колени рядом с раненым, развязала окровавленный тюрбан, осторожно вытерла тканью рану и помогла ему встать. Трое солдат прицепили дубинки к поясу и с виноватым видом стояли рядом.

– Избивать союзников, которые сражаются бок о бок с вами с самого Туниса! – закричала женщина по-английски, грудь ее вздымалась от возмущения. – Какой позор! Я немедленно доложу об этом своему начальству!

Ларри услышал, как молодой офицер испуганно пробормотал: «Sorry, Ma'am»2323
  Прошу прощения, мэм (англ.).


[Закрыть], а затем неуверенно продолжил по-французски: «Можно перевязать в джипе».

Не удостоив его ответом, женщина бросила на офицера враждебный взгляд и, повернувшись к своим солдатам, стоявшим вдоль стены, как загнанные животные, сказала уже мягче, указывая рукой на ступени:

– Ну, детки, марш в общежитие. Там все и уладим.

Поняв, что сила на стороне противника, сарды стали протискиваться сквозь толпу, которая молча расступалась перед ними, словно стыдясь их поведения и превратившейся в лохмотья формы. Француженка, не попрощавшись, с высокомерным достоинством прошествовала мимо офицера. Ларри украдкой рассматривал ее гордый профиль, зарумянившиеся от возбуждения скулы и только тогда заметил на ней лейтенантские погоны. Ее подчиненные двинулись следом, и скоро их темные и суровые силуэты скрылись в направлении набережной. Толпа разошлась.

Маленький капитан, расстроенный недавним инцидентом, вернулся к машине, едва не задев Ларри.

– Ну и фурия! – сказал тот, чтобы немного подбодрить офицера.

– Мы ведь попали в самый разгар уличной драки, и нет ничего удивительного в том, что эти громилы кинулись лупить всех подряд! Ведь именно за это им и платят, – ответил американец, глядя в ту сторону, куда удалились марокканцы. – Но мне, право, очень жаль бедняг.

– Хорошо, что они будут воевать этой зимой вместе с нами. На пути к Риму нас поджидает множество неприятностей… Все эти горы, знаете ли… Я видел парней в деле в Тунисе, да и в Ливии тоже. Нам следует относиться к ним с уважением! – продолжил Ларри, не глядя на американца.

Внезапно он почувствовал на себе пристальный взгляд собеседника, словно звук его голоса пробудил в том какое-то далекое воспоминание.

– Господи, это же Ларри! – не веря своим глазам, воскликнул американец. – Это и вправду ты, старый сыч! Ущипни меня, чтобы я убедился, что не сплю!

С этими словами он снял каску с потной головы.

– Вот те на, а я тебя не узнал! – удивился Ларри. – Хотя мне показалось, что где-то я уже слышал этот голос… Пол! Старина! – взволнованно продолжал он. – Невероятно! Миллионы солдат, столько фронтов и сражений, а ты попал на меня! И потом… Три нашивки – это впечатляет! Только не говори, что командуешь эскадроном!

Молодой офицер, казалось, никак не мог прийти в себя.

– Забудь о том, что произошло, – сказал Ларри. – Подумать только, если бы не этот… скандал, мы бы прошли мимо, даже не заметив друг друга.

Пол покачал головой.

– Ладно, пойдем отпразднуем нашу встречу, – сказал он наконец. – Выпьем где-нибудь марсалы2424
  Десертное красное вино высокого качества, производится на Сицилии.


[Закрыть] – больше ничего не найдешь в этом проклятом городе.

Он подошел к своим спутникам, поджидавшим его около джипа.

– Спасибо, что подвезли, ребята, я встретил приятеля и дальше пойду пешком. В следующий раз, – добавил он, – прежде, чем бить, постарайтесь разобраться, где кто…

– Если вы когда-нибудь встретите эту птичку, капитан, то, надеюсь, сумеете все уладить! – произнес шофер, растягивая слова. – Она чуть не лопнула от злости!

– И было от чего! – воскликнул Пол. – Но скорее всего я ее больше не увижу. Пока, парни.

Верзилы равнодушно взяли под козырек, одновременно загрузились в джип, и машина рванула с места. Пол смотрел им вслед до тех пор, пока автомобиль не свернул на набережную.

– Слушай, а твои сопровождающие – неслабые парни! – воскликнул Ларри. – Кажется, тебя охраняли!

– Шутишь! Я оказался на вокзале в Мерджеллине, а эти ребята предложили подвезти меня до палаццо Реале, где находится мой кабинет. Я согласился – и вот чем все кончилось.

Какое-то время они шли молча.

– Уверен, что эта баба поднимет бучу, – продолжил Пол недовольно. – Ты знал, что здесь высадились французы? После того как они струсили в сороковом, у нее еще хватает наглости задирать нос и нападать на нас!

– Но ведь не без причины? Впрочем, у тебя еще будет возможность разыскать ее и все объяснить! – сказал Ларри с немного наигранным оживлением, взяв приятеля под руку. – Забудь об этом и лучше проводи меня, как в старые добрые времена!

Пол пошел с ним рядом, сохраняя обиженный вид.

– Можешь сколько угодно притворяться, что рад нашей встрече, – хмуро сказал он. – Ты, конечно, начнешь сейчас вспоминать нашу жизнь в Оксфорде, но все равно ты предатель!

Слова друга смутили Ларри.

– Ну-ка ответь, почему ты ни разу мне не написал? – продолжал Пол. – Почему пропал так надолго? Я ведь пытался тебя разыскать!

– Догадываюсь… – пробормотал Ларри.

Он молча продолжал шагать, растерянно глядя себе под ноги, потом взял себя в руки и сказал, словно радуясь возможности сменить тему:

– Давай-ка решим, куда мы идем. Предлагаю отправиться в мой кабинет на площадь Витториа, там мы сможем спокойно поболтать…

– Как хочешь, – проворчал американец.

– Как пойдем: по улице Пиццофальконе или по набережной?

– Слушай, я совсем не знаю этого города, – нетерпеливо проговорил Пол. – По правде говоря, чем раньше я отсюда уеду, тем будет лучше для всех. И то, что здесь я встретил тебя, не так уж сильно изменило мое к нему отношение, – раздраженно добавил он.

– Как ты любезен!

– Вспомни, Ларри, мы провели вместе три года, даже жили в одном доме! Мы были с тобой как Шелли и его неразлучный друг… как там его?

– Хогг. Томас Джефферсон Хогг2525
  Хогг, Томас Джефферсон (1792—1862) – английский писатель, первый биограф П. Б. Шелли.


[Закрыть]. Их обоих выгнали из университета за воинствующий атеизм.

– Нам это не грозило! – заметил Пол. – На скольких службах нам пришлось петь с этим чертовым хором!

Он повернулся к Ларри.

– Мы расстались друзьями, насколько мне известно, или я ошибаюсь?

Ларри пожал плечами:

– Да что ты выдумываешь!

Пол внезапно остановился. Дети издали внимательно наблюдали за ними, как будто оживленная беседа двух офицеров интересовала их гораздо больше, чем игры и все остальное, происходившее на улице.

– Последнее мое воспоминание о тебе – твой отъезд в Италию, – помолчав, продолжил он. – Я вижу тебя на Редклифф-сквер, идет дождь, добрый оксфордский дождь, которого мне так не хватает. Ты ждешь автобус, который должен отвезти тебя на аэродром. Тогда мне еще показалось, что твой чемодан слишком мал для такого долгого путешествия…

– Подожди, я сосчитаю, – произнес Ларри. – Это было в июле тридцать шестого. Боже мой, больше семи лет назад!

– Ты молчал семь лет, – с упреком произнес Пол. – Я уже говорил, я пытался тебя разыскать. Правда, тогда я еще не очень волновался… Думал, что скоро тебя увижу или время от времени буду получать весточки. Черт побери, Ларри! Три года вместе – и ни строчки за все эти годы!

Ларри задумчиво покачал головой.

– Вскоре после окончания каникул я уехал в Бостон, – продолжил Пол. – Оттуда писал письма на те адреса в Италии, которые ты мне оставил, но все мои письма вернулись назад.

– Вечная история, почта плохо работает, – промямлил Ларри.

– Тогда я решил, что ты вернулся в Оксфорд, и написал на наш прежний адрес. С тем же успехом.

Ларри задумчиво покачал головой и потянул приятеля в сторону улицы, ведущей к морю. Прямо перед ними на фоне прозрачной зелени залива, гладь которого бороздили шаланды рыбаков и военные корабли, вырисовывался силуэт огромной статуи.

– Во всяком случае, мне было известно, что ты отправился по следам Шелли в Италию, – продолжал Пол. – Ты тогда с ума по нему сходил, верно?

Ларри усмехнулся:

– И сейчас схожу.

– Собирался написать его биографию… Ты ее издал? Нет, наверное, иначе я бы знал…

Ларри устало махнул рукой.

– Такая работа требует много времени, а война заставила все бросить… И потом, понимаешь… Всякий раз, как мне казалось, что книга закончена, я открывал что-то новое, что-то такое, что обязательно надо в нее вставить, – вздохнул он. – Или, напротив, изменить написанное раньше. С Шелли ни в чем нельзя быть уверенным: все так неустойчиво, так хрупко, преходяще… Как готовый в любой момент обрушиться дом на Ривьеради-Кьяйя, в котором он жил.

– Он что, заезжал в Неаполь во время своего путешествия по Италии?

– Ну да, – ответил Ларри. – И именно здесь, тогда, когда у него, казалось, было все для счастья, он написал свои самые душераздирающие поэмы, исполненные безграничного отчаяния…

– Значит, в первый свой приезд ты уже здесь бывал?

– Да, в сентябре тридцать шестого. Мне хотелось понять, почему он был так несчастен. Я чувствовал, что в его жизни была какая-то тайна, скрытая рана, и я превратился в следователя… Я узнал тогда, что причиной этого кризиса стало таинственное рождение от неизвестной матери младенца, который умер пятнадцать месяцев спустя. Тогда меня не пустили в дом, но я ознакомился с актами гражданского состояния, просмотрел все записи о рождениях, пытаясь узнать имя матери… Странно, что обстоятельства вновь привели меня сюда, – помолчав, добавил он. – Я мог бы продолжить мое исследование с того самого места, на котором остановился.

Пол покачал головой:

– Ты все такой же, каким был, когда писал свою диссертацию, проводя целые дни напролет в Бодлианской библиотеке2626
  Библиотека Оксфордского университета, вторая по значению библиотека Великобритании.


[Закрыть]…

– А помнишь, – сказал Ларри мечтательно, – как я писал комментарии к дневнику Мэри Шелли? Как приятно пахло в старых готических залах…

Пол показал на зияющие фасады разрушенных зданий:

– Вынужден напомнить: мы на войне и у тебя вряд ли будет время для того, чтобы вести собственное расследование!

– А вот и будет! – таинственным тоном ответил Ларри. Пол посмотрел на китель своего друга и не обнаружил на его форме никаких нашивок, определяющих его принадлежность к тому или иному полку.

– Надо же, – воскликнул он, – а мне казалось, что я здесь единственный свободный человек! Что это за таинственная часть, которая дает тебе такую свободу действий?

– Сначала ты!

– Я сам себе подразделение, – загадочно ответил Пол. Ларри фыркнул.

– Несколько недель назад, когда я еще служил в Королевском сассекском полку, я бы ответил, что у меня есть только свобода подчиняться, и это меня, в сущности, вполне устраивало, – произнес он с иронией в голосе. – Пока однажды утром в Киренаике2727
  Район на севере Африки, бывшая итальянская колония, где с 1940 по 1942 г. шли ожесточенные бои между английскими и итало-немецкими войсками. С 1951 г. находится в составе Ливии.


[Закрыть] нам не попался какой-то старый итальянский фильм и один из штабных офицеров Восьмой армии не обратил внимание на то, что я начинаю смеяться раньше, чем на экране появляются субтитры. Через два дня меня вызвали в генеральный штаб и заявили, что на Сицилии нужен офицер, свободно говорящий по-итальянски, и меня переводят в военную контрразведку. Короче, я стал шпионом и уже в июле оказался в Палермо. А ведь итальянский я выучил, чтобы служить либералу Шелли!

– Вот что бывает, когда смотришь кино в пустыне! – воскликнул Пол.

– Теперь в моем подчинении десять агентов, которые и составляют Триста одиннадцатый отдел, а я провожу время, охотясь на бывших фашистов и на бандитов и контрабандистов всех мастей. В работе я пользуюсь доставшимися мне в наследство архивами германского консульства, документами Службы государственной безопасности Италии и доносами, которые десятками приходят ко мне каждое утро… Увлекательное занятие, как видишь! И все бы ничего, если бы надо мной не висел дамоклов меч по имени майор Хокинс, которому я не нравлюсь, потому что он не считает меня настоящим полицейским! Он не доверяет мне так же, как не доверяла наша дорогая квартирная хозяйка Анджела Хавер-крофт. Понимаешь теперь, почему мне так хочется снова сбежать к хрустально чистой поэзии Шелли и рассказать широкой публике о его короткой и увлекательной жизни! Как бы тебе объяснить? Среди всех событий, на ход которых я никак не могу влиять и вынужден, под руководством полнейшей бездарности, вести скучнейшие расследования злодеяний кучки мерзавцев, я придумал свой маленький театр, который никому ничего не стоит и в котором я могу играть ту роль, которую сам себе отвел: роль рассказчика. Понимаешь, это мой протест – или, если хочешь, бунт – против той бессмыслицы, которой меня заставляют заниматься. Пол улыбнулся.