Текст книги "Моя профессия – убивать. Мемуары палача"

Испытания, основанные на мнении, что Господь Бог должен всегда чудом доказать невинность обвиняемого, были исключены из употребления в XIII веке, когда Людовик Святой, выше предрассудков своего времени, объявил, что ратоборство не есть путь правосудия, и судебные испытания или ордалии заменил показанием свидетелей. Следы этого постановления сохранились до XVI века.

Я нисколько не сомневался, что пытка – есть следствие древнего суеверия, которое породило судебные испытания. О некоторых из них я только что говорил. Под пыткой понимают известные мучения, которыми подвергали обвиненного для того, чтобы либо заставить его сознаться в совершенном преступлении, либо узнать от него имена его соучастников. По мере того как осужденный подвергался одной из этих пыток, судья уговаривал его говорить правду и записывал показания; отсюда и происходит название – допрос. Допрос был двоякого рода: решительный и предварительный. Эти два рода пытки подразделялись на допрос ординарный или экстраординарный. Первым – старались добиться от осужденного сознания в преступлении; вторым – пытались узнать имена соучастников преступления. Мучения, доведенные до известной степени, составляли ординарный допрос; их удваивали в случае экстраординарного допроса, этому допросу подвергались виновные, уже приговоренные к смерти.

Пытатели или допрашиватели, назначенные подвергнуть осужденного испытанию, увеличили число орудий пытки. Каждый парламент имел свои привычки, оставить которые они не могли; но прежде займемся различными видами пыток, которые были в употреблении и которые производились деревом, железом и огнем.

ДОПРОС или ПЫТКА ВОДОЙ состояла в том, что осужденный, прослушав свой приговор, должен был садиться на каменную скамью; ему за спиной сковывали руки кольцами, затем ноги – двумя другими кольцами, обращенными вперед; все веревки натягивались так, чтобы обвиненный не мог выпрямлять части своего тела, и затем ему ставили под поясницу козлы. Пытатель держал одной рукой пустой бычий рог, а другою – наливал в него воду и заставлял ее пить: четыре пинты – при ординарном, и восемь – при экстраординарном допросе. Хирург приказывал остановить на минуту пытку, когда он чувствовал, что пульс обвиненного слабеет. В продолжение отдыха его допрашивали.

Испытание КОТУРНАМИ или ПОЛУСАПОЖКАМИ состояли в том, что ногу обвиненного сжимали между четырьмя дубовыми досками, в которых были проделаны дырки, через которые протягивали веревки, чтобы сильнее сжимать доски; затем палач вбивал при помощи молотка куски дерева между досок, чтобы еще более сдавить и даже переломить кости провинившегося. В некоторых парламентах эту пытку производили иначе: на ногу осужденного надевали пергаментный чулок; затем, смочив его, ногу приближали к огню, причем вследствие сильного сжатия обвиненный ощущал нестерпимую боль. При обыкновенной пытке вбивали четыре, а при экстраординарной – восемь деревяшек.

ДЫБЫ, которые, как я уже сказал выше, иногда применялись как смертная казнь и составляли в то же время род пытки. Обвиняемого поднимали при помощи каната на блоке к потолку; к ногам его была прикреплена тяжесть в 180 ливров, а между связанными на спине руками – железный ключ. При экстраординарном допросе к ногам обвиненного привешивали тяжесть в 252 ливра и, тихо подняв его к потолку, вдруг опускали, причем от сильного сотрясения у него происходили вывихи членов. Эту пытку повторяли три раза, и каждый раз убеждали его сказать правду.

Испытание при помощи ДЕРЕВЯННОЙ КОБЫЛЫ заключалось в том, что обвиняемого сажали верхом на кусок дерева с острыми концами, один из которых был обращен прямо вверх; к ногам его привязывали груз для того, чтобы острые углы кобылы глубже вошли в его тело. Это служило наказанием для солдат, и вместе с тем этот вид пытки часто употреблялся римлянами при допросах.

КАЛЕНОЕ ЖЕЛЕЗО, ГОРЯЧИЕ УГЛИ также употреблялись в средние века для пыток обвиненных и получения у них признаний. В ту эпоху во Франции при допросах иногда обвиняемым давали держать зажженный прут, или жгли пальцы.

В начале главы мы сказали, что пытка была весьма неодинакова в различных парламентах королевства, и что судьи могли назначить лишь ту, которая была утверждена тем парламентом, в ведении которого находилось их судебное место. Парижский парламент допускал только два вида пытки: водой и котурнами. По постановлениям Бретонского парламента обвиняемого сажали на железный стул и постепенно приближали его ноги к огню. В Руэне сжимали большой или какой-либо другой палец посредством особой железной машины – при обыкновенной пытке; а при экстраординарной – ему сжимали два пальца или же обе ноги; в Безансонском парламенте употребляли деревянную кобылу; в Отене пытка состояла в том, что на ноги обвиненного выливали струю кипяченого масла. В Орлеане долгое время существовали дыбы, но 18 января 1697 г. в суд был прислан приказ употреблять только те виды пыток, которые применялись в Париже.

Я нашел у одного орлеанского автора любопытные подробности относительно некоторых видов пытки. Я постараюсь передать их, потому что они доказывают, что одна и та же пытка производилась в различных местах не одинаково, это подтверждает то, что я сказал выше, то есть, что пытатели сами не только изменяли, но и увеличивали число орудий пытки. В 1697 году орлеанские магистры по ходатайству получили разрешение заменить дыбы, приводящие в обморок самого крепкого из осужденных и таким образом не позволявшие ему произнести слова признания в своем преступлении. Дыбы заключались в том, что между связанных крепко-накрепко за спиной руками обвиняемого вставляли железный клин; затем при помощи каната, продетого сквозь блок, его поднимали на высоту в два фута, предварительно прикрепив к его правой ноге тяжесть в двести пятьдесят ливров. В этом положении его сотрясали три раза, вследствие чего у него происходили вывихи рук, которые перегибались. Пытка водой состояла в том, что обвиняемого ложили на стол, ему обнажали грудь и с высоты четырех до пяти футов капали на место между ребер, что причиняло боль, как от удара молотом. При этой пытке, когда она была обыкновенной, выкапывали до трех горшков воды, если же экстраординарной – то до шести. Первой подвергались обвиненные, второй – присужденные к смерти, чтобы узнать от них, кто был их сообщником.

Было бы бесполезно в настоящую минуту стараться объяснять, сколько тиранства и невежества в подобном действии. «Разве в трепете и страданиях можем мы надеяться найти истину? – воскликнул главный адвокат Сервант в присутствии совета всех министров. – Соберите, если хотите, все преступления, преследуйте человека страданиями, он избежит их, если только найдет себе убежище. Самое большое злодеяние для нашей природы – это страдать, и даже сама смерть была бы безделицей, если бы ей не предшествовали страдания. Я бы усомнился в собственных словах своих, если бы не видел собственными глазами, что самые лучшие и мудрые правительства разрешают с ужасающей жестокостью пытку и таким образом совершают поругания как над нами, так и над последним убежищем, дарованным нам Господом Богом».

Еще до него, в XVI веке, против пытки восстали Роберт Этьеннь и Монтень. Первый писал: «Признания, извлеченные при помощи пыток, не всегда верны, потому, что иногда встречаются столь сильные люди, у которых кожа крепка, как камень, и дух их столь стоек и могуществен, что они мужественно переносят адские пытки. Между тем как люди боязливые и робкие, еще не подвергнувшись пытке, теряются так, что дают неверные показания».

Монтень в своих выступлениях нападает на пытку с необыкновенной энергией: «Изобретение пыток весьма пагубно и опасно и служит, скорее, для испытания терпения, чем для выяснения истины; тот, кто может перенести их, скроет истину, как и тот, который не может их перенести и возьмет на себя вину».

Несмотря на справедливые и энергичные протесты, пытки были в употреблении в продолжение всего XVII и XVIII столетий. Монтескье требовал отмены их в своем сочинении «Дух законов». В 1777 году поднял голос Вольтер, умоляя Людовика XVI присоединить эту реформу к прочим, ознаменовавшим начало его правления. «Имели ли короли время думать об этих подробностях ужаса среди своих празднеств, побед и любовниц? Удостойте разбором их, о Людовик XVI, вы, который не прибегает ни к одному из этих развлечений». 24 августа 1760 года был обнародован указ, отменявший подготовительную пытку, оставляя предварительную. Второй указ от 1 мая 1788 года уничтожил пытку. В нем король признавал, что «Это испытание почти сомнительное. Бестолковые и вынужденные показания, противоречия и отпирательства преступников лишь затрудняют судей, которые не могут услышать истину среди криков от боли; и опасно для невинных, потому, что пытка вынуждает осужденных давать ложные показания, отказаться от которых они уже не могут из боязни, что снова подвергнутся мучениям». Следовательно, честь этой победы принадлежит Людовику XVI, королю, который должен был поплатиться жизнью за ошибки Людовика XV, его злоупотребления во время регентства и сатурналии. Вскоре после этой человеколюбивой и достославной реформы древний трон, на котором восседал святой, должен был сам испытать пытку.

Я представил перед моими читателями все разнообразие картин казней, которые были введены в употребление прежним законодательством, начиная с розг, которыми наказывали за легкие провинности и до колес, виселиц, на которых злостные преступники или невинные жертвы погибали за свои преступления или принимали венец мучений; я развернул эту картину со всем ужасающим кортежем ее жестокостей и бесчеловечности.

Чтобы дополнить этот очерк, мне осталось описать властелина этого арсенала мучений и наказаний, того человека, который бил кнутом, клеймил, вешал, отсекал головы, колесовал, жег, и все это – во имя закона.

Но прежде чем описать обязанность исполнителя верховных приговоров во Франции, я считаю необходимым сказать несколько слов о том, в чем она состояла у древних и в чем заключается в настоящее время у некоторых других народов.

Палач – есть произведение или продукт возникающей цивилизации. Цивилизация более совершенная обязательно сотрет его.

Племена патриархальных народов, диких обитателей материков, открытых Христофором Колумбом, были ни что иное как большое семейство, выполнявшее правосудие закона во всей его простоте, силе и величии.

Старцы, мудрецы, священнослужители собирались, судили, присуждали, а весь народ выполнял приговор, который они выносили.

Так как понятие о правосудии соединялось с именем Бога, то они думали, что наказать виновного – это славить Создателя. Отказаться участвовать в наказании было не только постыдным, но даже считалось святотатством.

У израильтян семейство жертвы имело право требовать мщения за нее.

Этот обычай заменился другим: сами судьи выполняли свой приговор.

Преступнику отсчитывали число ударов, соответственно его преступлению и установленное законом. Если он при наказании лишался жизни, то на его смерть смотрели как на суд Божий, и собратья, бившие его, нисколько не считали себя запятнанными и виновными.

Египетская феократия – первое общество, в котором звание лишать осужденных жизни появилось в форме постановления.

Республиканская Греция имела своих исполнителей, но ее постановления были составлены в полном согласии с человеческой свободой. Палач приготовлял отраву из цикуты, подносил ее преступнику, который сам предавал себя смерти.

Этот исполнитель народного правосудия не был подвержен презрению.

В Германии, прежде чем эту должность обратили в звание, самый младший из общества или города обязан был быть исполнителем, и так как случалось, что те, которые по своему возрасту оказывали неповиновение постановлению, то этих ослушников облагали довольно значительным штрафом.

Во Франконии новобрачный должен был сквитаться, совершив этот ужасный поступок по долгу к обществу, членом которого он становился.

В Тюрингии тому из жителей, который дольше всех проживал в этой местности, где должна была быть совершена казнь, поручалось ее исполнение.

Коллегия эшевенов в городе Анвере избирала палача из самых престарелых членов корпорации, чтобы вручить ему правосудие.

В Крыму, когда он составлял царство, царь поручал стороне челобитцев умертвить осужденного. Таким образом, жена закалывала кинжалом убийцу своего мужа; она пользовалась полным правом закона Линха.

Англичане и американцы не дошли до того, чтобы назначать палача: по-видимому, они не хотели знать орудия своих приговоров.

По объявлении приговора, шериф отвечал за то, чтобы он был приведен в исполнение.

Человек, состоящий на жалованьи у шерифа, вешает преступников за установленную плату. Его судебные обязанности нисколько не подвержены презрению. Если он презираем, то обыкновенно только чернью; если он достоин презрения, то по причине бедности, побудившей его принять эту ужасную должность. Но если он не является для того, чтобы отвести приговоренного на виселицу, и шериф не отыщет кого-либо, чтобы заменить его, то он должен сам заменить палача.

В Испании эта должность передается от отца к сыну, и палачи могут вступать в родство только с семействами, которые облечены той же должностью.

Дом палача выкрашен красной краской и стоит в отдалении от прочих.

Деспотизм и инквизиция доставили исполнителям приговоров столь деятельную и значительную роль в среде испанского общества, что нечего удивляться ужасу и отвращению, которые они вселяли.

Никто не общается с ними, они живут в одиночестве среди многочисленного населения: дети, мужчины и женщины – все обходят их, встречаясь с ними.

Отвергнутые своими собратьями, они обращаются к Богу: в нем они находят свое единственное утешение, свою единственную надежду.

Накануне казни их можно видеть усердно молящимися в церкви. Они весьма часто присоединяют свои благочестивые увещевания к увещеваниям священника, и когда казнь несчастного свершилась, то они умоляют о небесном прощении за то, что насильно разлучили человека с этим светом.

Один из бургонских палачей, который должен был заменить своего отца, несколько раз падал в обморок, и хотя его принуждали и истязали шесть алгвазилов, он все-таки отказался от выполнения казни. Один из исполнителей Саламанки каждый раз тяжко заболевал, когда ему приходилось казнить или пытать кого-либо; он окончил свою жизнь в бреду сумасшествия.

Доходы палачей были весьма значительны. На каждом рынке они имели право требовать от каждого продавца дичи или живности стоимостью в два соля. Прежде они имели право получать дань яйцами от продавцов этого товара; из своих же выгод они приняли на себя обязанность крикунов на рынках. Мы видим, что во Франции способ получать большие доходы исполнителями верховных приговоров имел близкое сходство с этим последним.

В Испании палач носил куртку из коричневого сукна с красными отворотами (обшивками), желтый пояс и шляпу с широкими полями, на которой была выткана серебром или золотом лестница.

Человек, на которого в давние времена наше французское общество возложило печальную обязанность казнить или вырывать у преступников показания пыткой, получил название исполнителя верховного правосудия, потому что верховные судьи, включая и королевских судей, единственно владели правом присуждать виновных к уголовным наказаниям.

Наименование исполнителей верховных приговоров, которое они получили почти в одно время с предыдущим, исходило из того, что почти во все времена смертные казни и другие уголовные или позорные наказания выполнялись на эшафоте или виселице, которые были видны всей толпе, и сначала это придавало наказанию большую зрелищность.

В 1323 году при осуждении барона Мейлана исполнителей называют комиссарами-спекуляторами.

В первый раз в царствование Людовика IX, около 1260 года, исполнителя стали называть палачом.

Многие были не согласны насчет этимологии этого слова.

Это слово сначала было ругательным. Лишь впоследствии слово ругательное стало означать звание.

В весьма многих приговорах, уставах находим, что палача называют не иначе как исполнителем верховных приговоров. Из числа подобных судейских решений я приведу указ Руэнского парламента от 7 ноября 1681 года Парижского парламента, выданный Жозефу Дубло, исполнителю казней в городе Блоа; другой приказ Руэнского парламента на имя двух палачей этого города: Феррея и Жуанна.

Последнее постановление запрещает препятствовать свободе всякого рода выполнения своих прав во всех публичных местах: как-то в церкви, на прогулках, зрелищах и проч. Наконец я упомяну еще постановление от 12 января 1787 года, «Рапорт подтвержден Его Королевским Величеством в Совете, которое запрещает именовать отныне палачами исполнителей уголовных приговоров».

Из всех этих уставов и актов можно заключить, что во все времена во Франции, может быть, напрасно презирали звание, которое мне принадлежало.

После смягчения судопроизводства, когда машина заменила отвратительное кровопролитие прежних времен, я продолжал испытывать то возвышенное чувство, которое нам внушали. Я не мог предполагать, что самоотверженность, с которой мы служили обществу, давала право считать это чувство предрассудком.

До начала революции исполнителя уголовных приговоров определяли на службу грамотой, которая ему выдавалась за подписью короля из главной канцелярии Франции.

Лоазо, приводящий эту подробность, говорит, что это было единственное звание, которому не представлялось никакого отличия, и объясняет это тем, что оно было хотя и необходимо, но противоестественно.

Кроме того, обычай старался поставить эту профессию на иерархическую ступень, соответственно ее значению в народе. Когда король подписал и приложил печать к приказам назначения на место исполнителя верховных приговоров, шеф-сиры главной канцелярии бросали их под стол, откуда назначавшийся на место должен был их поднимать.

Это было отменено около 1645 года. Указ об определении на место исполнителей верховного правосудия передавали получающим эти места из рук в руки. Они присягали стоя, подобно всем вступающим в новую должность. В трибунале места их жительства утверждались по решению прокурорства после подробнейших справок на счет их поведения, и при удостоверении в исповедании римско-католической веры после предъявления об этом свидетельства.

Исполнителям верховных приговоров обычно не позволялось жить в городе, разве в так называемом Пилори (так назывался дом, предназначенный для жительства исполнителей и их помощников – дом позорный).

В некоторых ведомствах он носил костюм, состоявший из балахона, на котором были вышиты: впереди – виселица, сзади – лестница.

Ремесло исполнителя уголовных приговоров во Франции вначале, безусловно, не было, наследственным, как в Испании. Однако же причины того что так случилось легко определить и разгадать, что я не беру на себя ответственности описывать их, если оно сделалось однажды промыслом какого-либо семейства, чтобы другое лишилось его.

Эта наследственность эшафота дошла до того, что вышло об этом постановление, всю святотатственность которого не смогли понять его учредители.

Я уже говорил, и мне никогда не надоест распространяться об этом факте, что в 1726 году, по случаю смерти одного из моих предков, Шарля Сансона, его сын Шарль Жан-Баптист Сансон должен был занять его место. Так как ему было всего семь лет, то парламент назначил пытателя по имени Прюдомма для замены его или выполнения вместо него казней, но не желая изменить судебного порядка, этой вечной формы, он потребовал, чтобы несчастный ребенок облекал в законный вид своим присутствием все казни.

Эшафот мог переходить и по женской линии. Тот, кто вступал в брак с дочерью исполнителя, должен был наследовать место от своего тестя.

Ниже увидят, что именно таким образом этот печальный удел выпал на мою долю.

Место никогда не должно было оставаться свободным.

Если последний из занимавших его умирал, не оставляя наследников, и никто не изъявлял желания занять его место, то законы позволяли судьям уничтожить приговор, вынесенный преступнику с тем условием, что он станет исполнителем казней на всю жизнь или на определенный промежуток времени. И если последний отказывался от этого нового рода наказания, если он предпочитал скорее идти на виселицу как приговоренный к смерти, чем как палач, то судья для исполнения приговора назначал из числа подчиненных какого-нибудь бедняка. И как в том, так и в другом случае выбранное лицо должно было получать пять экю каждый раз, когда оно исполняло свою обязанность. Во Франции встречались женщины-палачи.

В одном приказе, данном Людовиком Святым в 1264 году, «что тот, кто злословил или поступил противозаконно, по судейскому решению будет высечен розгами лицом его пола, а именно: мужчина – мужчиной, а женщина – женщиной, без присутствия мужчин».

Прибавлю, что исполнители женского пола существовали весьма недолгое время и что только один сей указ служит нам доказательством их существования.

Хотя звание исполнителя верховных приговоров, как в средние века, так и во времена монархии было лишено почестей и отличий, зато оно доставляло весьма большое количество привилегий.

Главным было право, которым он пользовался почти во всех городах – брать на рынках съестные припасы даром.

Вследствие этой привилегии он мог брать зерна, которое продавалось на рынках, столько, сколько мог захватить руками.

Это право было предоставлено исполнителю, без сомнения, с целью доставить ему удовлетворение личных потребностей и избавить его от необходимости покупать продукты, которые не всегда легко было ему достать за деньги, так как многие отказывались принимать их из рук палача.

Исполнитель мог не использовать это право, и ему было дозволено предоставлять право участия в этом сборе своим помощникам.

К привилегии, которую я только что описал, присоединялось еще много других.

Еще он имел доходы и с казненных.

Сначала им было дозволено брать лишь то, что находилось под поясом; потом они получили право на всю одежду осужденных.

Кроме всех перечисленных мною привилегий, исполнитель казней получал еще известную плату за каждую экзекуцию.

В XIV и XV веках, кажется, она достигала пяти солей. Мы находим опять же в архивах города Орлеана подтверждение существования этого права.

В 1721 году жалобы, которые возникали по поводу права сбора доли со съестных продуктов, до такой степени надоели нашему правительству, что Его Королевское Величество, милостивейший государь герцог Орлеанский, регент Франции, упразднил его в Париже и заменил вознаграждением в шестнадцать тысяч ливров ежегодно.

До 1727 года эта сумма, как и другие оклады, исправно выплачивалась королевской казной; но указ от 14 января 1727 года повелел выдавать его из городских доходов Парижа.

До революции, для исполнения приговоров Парламента и других судебно-уголовных мест были назначены три лица, носившие следующие названия:

1-е. Исполнитель верховных приговоров города и всего ведомства Парижа.

2-е. Допрашиватель или пытчик.

3-е. Шарпантье или плотник.

Все казни, влекущие за собой немедленную смерть, состояли в ведении исполнителя.

Кроме шестнадцати тысяч ливров содержания, получаемых им вследствие указа от 1 октября 1721 года, он получал вознаграждение за каждое выполнение наказания вне стен Парижа; ему давали плату за все казни, которые он совершал в Париже, округе и ведомстве Парижского Парламентства. Помощники были двоякого рода: во-первых, сыновья провинциальных исполнителей, не получавшие жалованья, но которым давали квартиру и которых кормили; во-вторых, прислужники, которые исполняли обязанности слуг.

Кроме этих помощников, исполнитель должен был содержать за свой счет двух возчиков с оплатой в 1200 ливров в год и две повозки.

Допрашиватель или пытатель был часто сыном или родственником исполнителя уголовных приговоров. Он производил обыкновенное и экстраординарное испытание или пытку, также называвшиеся приготовительными, отмененные Людовиком XIV при вступлении на престол Франции. Ему была поручена доставка картона, на котором обозначали преступление приговоренного к аркану, и табличек, на которых изображали тех, кого судили за неявку в суд. Как исполнитель он носил звание чиновника правосудия.

ПЛОТНИК должен был наблюдать за сохранностью орудий казней: он строил, поправлял, поддерживал эшафоты, одним словом, все орудия пыток и казней.

В 1789 году, когда умы сильно волновались и стремились к принципам правосудия и истины, поднялось несколько голосов за этих несчастных, над которыми в продолжение столетий тяготело такое презрение народа.

Если я и склонил голову под гнетом моей участи, если я безропотно и принял позор, приписываемый обществом обязанностям, которые я должен был исполнять по своему происхождению, то я не откажусь привести в этом сочинении красноречивые слова, которыми требовали от национального собрания возвращения нам прав гражданства.

Это двойной долг признательности к тем, которые были нашими защитниками и сыновней любви моим предкам, ранее меня несшим крест, казавшийся мне таким тяжелым.

«Что сталось бы с обществом, – говорит относительно этого Матон де Ла Вареннь, – какую пользу приносили бы судьи, чему служила бы власть, если бы приговоры для наказания за поругание над законом не приводились в исполнение действительной и законной силой в лице одного из граждан, которых закон защищает? Если казнь бесчестит и позорит того, кто ее приводит в исполнение, то не должны ли быть причастными к этому позору и судебные лица, разбиравшие процесс обвиненного и произнесшие приговор: повытчик, составивший судебное решение, докладчик и помощник уголовного судьи, присутствующие при выполнении его? Почему человека, который последний прилагает руку для наказания, презирают?

Злодей осмелился сжечь собственность своего соседа, обагрить руки кровью своего брата. Вы громко требуете его смерти, толпами присутствуете при казни и считаете позорным человека, который привел над чудовищем в исполнение ваш же собственный приговор, наказал его наказанием, которое вы сами же ему назначили? Будьте же, по крайней мере, справедливыми и не противоречьте себе; согласитесь, что ни судебные лица, ни исполнитель их приговоров, а один лишь преступник заслуживает ваше презрение».

В 1793 году национальный конвент окончательно преобразовал уголовное судопроизводство относительно исполнителей.

Указом от 13 июня 1793 года он постановил, чтобы в департаменте республики был один исполнитель уголовных приговоров.

Содержание этим исполнителям он назначил из сумм Штата.

В городах, народонаселение которых не превышает 50.000 душ, оно было до 2 400 ливров.

В тех, в которых было от 50—100.000 жителей, оно составляло 4,000 ливров, в городах, где народонаселение превышало 100.000 душ – 6.000 ливров.

Наконец парижскому исполнителю приговоров было положено жалованье в 10.000 ливров. Другой указ от третьего фримера второго года определил число помощников, которых мог иметь исполнитель уголовных приговоров, и назначил, что исполнителям в департаментах будет выплачиваться сумма в 1.600 ливров за двух помощников, то есть по 800 – за каждого; парижскому – 4.000 ливров за четырех помощников, то есть 1.000 ливров каждому; этот указ содержал еще, кроме того, следующее положение: что пока французское правительство будет революционным, исполнитель города Парижа будет получать ежегодно прибавку в 3.000 ливров.

Этого было не слишком много за отсечение голов, которое от него требовали.

Указ запрещал столь часто позорить нас проклятым названием палача. На заседании, где был утвержден этот указ, было даже предложено дать нам титул национального мстителя, но с большим трудом мы получили имя менее звучное – исполнитель уголовных приговоров.

Итак, мы весьма далеки от эпохи, где парижский исполнитель получал пятьдесят ливров от своего права сбора доли съестных припасов. Заметим в то же самое время, что от патентованных писем, декретов, определявших положение исполнителей, мы перешли к приказам; содержание сделалось простым жалованьем, и из этого следует заключение, что если какая-либо должность подобным образом приходит в упадок, то недалек тот день, когда она совершенно исчезнет.

Да будут столь добры и уяснят себе сами читатели слово «палач», которое встречается в этом сочинении: я редко употреблял его, потому что мне принадлежало менее чем всем другим это звание, против которого мое семейство и я сам не переставали всеми силами восставать, и которое могло бы ранить каждого.