Текст книги "Моя профессия – убивать. Мемуары палача"

Его лицо, которое яркой краской покрыла алчность, сияло, как кастрюля из красной меди, и так явно выражало жадность, которую породили в его душе эти подробности, что Поль Берто и его двоюродный брат одновременно разразились громким смехом.

Де Блиньяк закусил губы и продолжал с притворным равнодушием:

– Эта разработка «Новой Франции», о которой вы только что говорили, называется торговлей, а дворянин не может принимать в ней участия, не изменяя себе. Мы не бретонцы.

– Баста, мой бедный де Блиньяк, – сказал Шарль де Лонгеваль, – ваши три серебряные монеты на лазоревом поле, представляют ваш щит, походящий на мерлетты, украшающие мой герб, и весьма нуждаются в позолоте.

– И на самом деле, – сказал гасконец, с уверенностью показывавшей, что, несмотря на возражение самому себе, он далеко не считал дело невозможным, – почему бы вам не отправиться с нами, лейтенант?

– Это другое дело, – отвечал офицер, лицо которого помрачнело, – к моей ноге прикреплено ядро, которое мешает мне переступить борт судна.

– Ну! – воскликнул Поль, – Шарль начинает свою песенку de profundis. В первый раз вы оплошали, де Блиньяк, у нас нет вина!

– Бодрилльяр! Эй, Бодрилльяр! – заревел гасконский дворянин с поспешностью, доказывавшей его сокрушение. – Трактирщик проклятый! Тройной плут, явишься ли ты, когда зовут тебя?..

Кавалер де Блиньяк не успел еще закончить фразу, как Бодрилльяр явился на пороге в подобострастной и униженной позе, что бесспорно доказывало, что старый офицер не напрасно хвастался своим влиянием над трактирщиком.

– Бодрилльяр, подойди и поклонись, – продолжал де Блиньяк, – ты в эту минуту пользуешься честью иметь в своем доме молодого барина, знаменитее всех дворянчиков виконтства, потому что он так богат, что, если захочет, может купить все их дворянства. Кроме того, он мой друг. Потому старайся, чтобы ему было оказано все внимание, которое требуют его достоинства. Когда он спросит вина, то не подавай пикетта, или я пришлю к тебе шалунов, которые так хорошо подбрасывают на скатертях.

Бодрилльяр поклонился с подобострастным видом, внушенным ему как сообщенными подробностями, так и угрозами де Блиньяка.

– А теперь, – еще прибавил последний, – принеси нам еще несколько бутылок нектара, который был бы своими качествами повыше того, который ты уже подавал нам.

– Но, – пробормотал трактирщик, – я осмелюсь заметить господину барону, что вино, которое я предложил их почтенной компании, было наилучшее, которое я только имею, и…

– Без возражений, вино должно быть наравне с весельем, crescendo, как говорят наши соседи итальянцы. Вина и карт!

– Карт, к чему это? – спросил Шарль де Лонгеваль.

– Закончить вечер подобным образом, без партии ландскнехта! Мой любезный, как человека, имевшего честь принадлежать к флагам судов Его Величества, и к полку де Ла Боассьер, я вас нисколько не понимаю!

– Как вам угодно, любезный мой де Блиньяк, – отвечал лейтенант, – но ландскнехт вдвоем, я думаю, что это будет немного скучновато.

– Вдвоем?

– Вы забыли, любезный кавалер, что я никогда не играю.

– Это, черт возьми, правда! Убирайтесь ко всем чертям, вы пошли не по той дороге, мой друг; ряса пристала бы вам лучше казаки.

– Быть может, я когда-нибудь надену ее, из угождения вам, кавалер, но вы не получите третьего для вашего ландскнехта.

– Черт возьми! Я должен добыть его. Эй! Бодрилльяр, в твоей гостинице должен же быть путешественник, имеющий несколько пистолей, которыми может поменяться с нашими! Пойди, попроси его, и если он будет жаловаться на то, что его разбудили, то ты это отметишь в своем счете: мой знаменитый друг, господин Берто, не торгуется.

Бодрилльяр мешкал.

– Черт возьми! – сказал кавалер де Блиньяк. – Случай умнее тебя, Бодрилльяр, потому что вот он посылает нам того, кто нам нужен. Пойди навстречу путешественнику и, кто бы он ни был, приведи его к нам.

Трактирщик повиновался, и несколько минут спустя человек, закутанный до глаз в большой красный суконный плащ, остановился на пороге зала.

Увидев трех офицеров, он колебался – идти ли ему далее.

Но де Блиньяк указал ему таким грациозным жестом на блюда и огонь, так весело сверкавший в камине, что пришелец решился войти в комнату и приблизиться к очагу, низко поклонившись тем, которые так радушно пригласили его.

Он снял свой мокрый плащ, а гасконец, не терявший времени попусту, рассматривая пришельца, тотчас же заметил, что он имел у пояса, подле рапиры страшных размеров, приятно округленный кошелек, из которого при каждом движении его владельца раздавался звук, приятно щекотавший уши.

Де Блиньяк сладко прищурил глаза, как кот, который чувствует мышь под каждой лапой.

Незнакомец был почти старик.

Его длинная борода, его курчавые волосы, коротко остриженные, окаймлявшие его низкий, но широкий лоб, имели тот сероватый оттенок, которому игра света иногда придавала металлический отлив.

Роста он был среднего. Умеренная полнота придавала округлость его частям тела; однако мускулистая шея, широкие плечи и грудь, быстрая походка, твердость, с которой его мускулистые ноги ступали по земле, – все это доказывало, что он сохранил всю живость молодости.

Его одежда весьма походила на костюм солдата: она состояла из суконной куртки темно-красного цвета, поверх которой была надета казака из буйволовой кожи без рукавов, покрывавшая его грудь. Штаны, из той же ткани что и куртка, терялись в кожаных высоких штиблетах с разрезом сбоку, покрывавших ногу от колена до башмаков, которыми и в настоящее время нормандцы заменяют свои верховые башмаки.

Поза пришельца выражала замешательство, составлявшее резкий и странный контраст с почти дикой суровостью его выражения лица.

Он стоял у камина, грея свои широкие руки, и взгляд его, устремленный на пламя, как будто фантастическая игра огненных спиралей или треск горевших в камине головней поглотили все его внимание.

Один или два раза он поднял глаза, и Поль Берто был поражен их злым выражением.

Хотя лицо пришельца было спокойно, его глаза сверкали из-под его густых и седых ресниц; они метали лучи, подобные тем, которые производит лезвие свистящей в воздухе шпаги, прежде чем она падает для удара и, как эта сталь, они имели нечто острое, входящее в тело и проникавшее в сердце.

Не будучи в состоянии объяснить своих впечатлений, молодые люди при виде этого человека ощущали необъяснимое смущение; они рассматривали его с любопытством, которое походило на оцепенение.

Один только кавалер де Блиньяк не утратил своей веселости: он поставил прибор, установил бутылки, восстановил общую гармонию, несколько нарушенную начатыми блюдами с ловкостью, которой, без сомнения, позавидовал бы сам Бодрилльяр.

Путешественник первым прервал молчание.

Он, казалось, сделал усилие над самим собой и обратился к трем собеседникам:

– Поблагодарив вас, господа, за вашу учтивость, мне остается узнать, чем я могу служить вам.

В эту минуту гасконец придвинул к столу скамейку и смотрел на свои гастрономические расположения с гордым самодовольством.

– Чтобы вы сели на это место, – отвечал он, – спиной к огню и вашей правой облокотились на этот батальон бутылок, который будет резервом; затем, чтобы вы расширили брешь в этом пироге, чтобы вы сделали к нему приступ, после чего вам придется еще взять на помощь оружие против этой вьюшки под раковым соусом. Наведите свою артиллерию, – продолжал де Блиньяк, опустошая целую бутылку в самый большой кубок, который он только мог найти, – в припасах не будет недостатка.

– Это слишком много для такого человека, как я, господа, какое бы ни было мое звание, – возразил пришелец. – Хотя я и не такой дворянин, как вы, но имею обыкновение принимать только то, чем могу расплатиться сам.

– Итак, черт возьми! Нет ничего проще и легче устроить, – сказал гасконец, – вы ужинаете сегодня за наш счет, а завтра мы будем обедать за ваш!

– Нет, нет, милостивый государь, – отвечал незнакомец мрачным и насмешливым голосом, – никогда не осмелюсь я пригласить людей вашего круга переступить порог моего скромного жилища.

– Погодите! Вы думаете, что находитесь в обществе нескольких господчиков, зараженных своим дворянством, которые считают унизительным чокнуться стаканами с добрым товарищем? Вовсе нет. Какое нам дело до чаши, если только она велика, и если мы любим, чтобы вино было не вчерашнее, то это только потому, что древность происхождения увеличивает его достоинства. Пейте и ешьте, любезный господин мой, я даю вам честное слово дворянина, что в ваш дом, хотя бы он стоял на одной из мерзейших улиц ада, в тот день, когда вы пригласите меня к вашему столу, я явлюсь немедленно.

Поль Берто присоединил свои просьбы к просьбам гасконца. Молодой человек все еще молча рассматривал незнакомца.

Этот не заставил просить себя более. Он сел на скамью, и огромный кусок пирога, который лежал перед ним на тарелке, не замедлил исчезнуть.

Но к крайнему удивлению гасконца, вместо того чтобы взять кубок чудовищных размеров, который де Блиньяк наполнил до края вином, незнакомец протянул руку, взял жбан с водой, к которому собеседники еще не прикасались, налил стакан и поднес его ко рту.

Де Блиньяк онемел и стал как парализованный при виде этого.

– Как, – вскричал он, – из такого множества бутылок вы вот какую выбираете!

– Почему нет? Я никогда не пью вина, милостивый государь, – отвечал простодушно пришелец.

– Вы не пьете вина? А, черт возьми, я хочу знать причину этого!

– Что вам за дело? Быть может потому, что оно красного цвета, – отвечал глухим голосом незнакомец.

Лицо де Блиньяка при виде такой умеренности, разрушавшей все его планы, которые он, казалось, наметил, выражало такую комическую горечь, что Поль Берто не мог воздержаться от взрыва смеха.

Пришелец подумал, что над ним насмехаются: его брови нахмурились, и с быстротой мысли он схватился за рукоять своей шпаги.

Молодой офицер удержал его руку и, внезапно успокоившись, этот человек вложил лезвие в ножны. Тогда, обратившись к трем собеседникам и приняв почтительное положение, которое столь же мало согласовывалось с угрожающим выражением его лица, как и с дрожащим и отрывистым произношением каждого слова:

– Извините, господа, – сказал он, – вы молодые дворяне, отыскивающие развлечения, я – бедняк, который не может иметь возможность сразиться с вами, даже если бы вам было угодно забавляться на мой счет. Однако в своем низком звании я сохранил еще достаточно гордости, чтобы отгадать обиду в каждой из ваших шуток. Потому позвольте мне возвратиться к своему прежнему положению и удалиться в комнату, которая для меня приготовлена в этой гостинице.

Болезненное волнение незнакомца, умеренность, с которой выражался его справедливый гнев, тронули Поля Берто и его двоюродного брата.

– Милостивый государь, – сказал последний, – нам следует извиниться перед вами: я ни за что не хочу, чтобы вы считали меня виновником безрассудства, выбравшим жертвой человека, носящего шпагу, который, если, может быть, и не дворянин, но, вероятно, солдат.

– Откровенное объяснение, милостивый государь, нас тотчас же оправдает, – прибавил Поль Берто, – вежливость нашего друга де Блиньяка не была так бескорыстна, как вы могли подумать, он надеялся…

Гасконец считал необходимым вмешаться.

– И теперь еще надеется, – вскричал он, с живостью тасуя несколько колод карт, которые положил на стол трактирщик, – да, милостивый государь, если я выразил некоторое удивление к вашему вкусу, к напитку, который, по моему мнению, низводит человека до степени животного, я, тем не менее, узнал по величественному жесту, с которым вы схватились за рукоять орудия дворянина, что вы вовсе не такого обыкновенного происхождения, как хотите уверить нас, я остаюсь уверенным, что вы после ужина одобрите то, что нужно делать честным дворянинам вместо того, чтобы терять драгоценное время, уединенно почивая под двумя одеялами в постели.

– Действительно, они могут употребить его, чтобы потерять свои деньги.

– Или выиграть их у своего ближнего, – возразил де Блиньяк, гордо побрякивая несколькими монетами, находившимися в кармане его штанов. – Вы отгадали, не стану скрывать более. Увидев вас, я сказал самому себе: вот услужливый человек, который не откажет мне и моему другу, господину Берто, в нескольких ставках; и чем я ближе узнаю вас, тем я делаюсь уверенней, что не ошибся.

– Вы не проницательны, господин кавалер.

– Одну минуту, – возразил гасконец, вовсе не бывший человеком, который вследствие одного двусмысленного слова отказался бы от своей мысли, – я должен, милостивый государь, сказать вам, что преследующее меня несчастье подтверждает пословицу, которая вам так же хорошо известна, как и мне. Обыкновенно, кому везет в любви, тому не везет в игре. Я вам предлагаю верный случай обогатиться и считаю вас человеком слишком рассудительным, чтобы вы отказались использовать его.

– Точно, – сказал незнакомец, уже несколько минут не спускавший своего проницательного взгляда с де Блиньяка, – точно, вам до сих пор не благоприятствовал случай, хотя вы никогда, как мне кажется, не упускали испытать его.

– Почему вы так хорошо знаете это? – спросил гасконец.

Странная улыбка скользнула по губам его собеседника, глаза которого оставались по-прежнему устремленными на кавалера.

– Господин кавалер, – возразил он, – я остаюсь должником вашим, и чтобы выразить признательность за благосклонный прием, который мне был оказан вами и вашими друзьями, я попрошу вашего позволения дать вам скромный совет.

– А не довольно ли того, – сказал де Блиньяк, – что вы отказались от ландскнехта и хотите заменить его поучительной беседой?

– Оставьте игру, господин кавалер де Блиньяк, – сказал глухим голосом незнакомец.

Гасконец захохотал.

– А! Вот прекрасная шутка, – воскликнул он, – но признаюсь, выдумка недурна, это внушает вам нежная привязанность к этой сумочке, округленной подобно Женовефену. Строгость, таинственный характер ваших советов вам кажутся превосходным средством разом уничтожить охоту, которую я задумал. Берто – любезный мой господин. Вы об этом не подумали? Оставить игру, черт возьми! Блиньяк улыбается при своей последней пистоле и никогда не отчаивается завладеть новыми.

– Я слишком хорошо знаю человеческое сердце, чтобы предвидеть смысл, который вы дадите моим советам; однако повторяю еще раз – оставьте игру, господин кавалер де Блиньяк.

– Почему? Посмотрим, – сказал гасконец, облокачиваясь на стол и принимая притворно веселый вид, – вы подняли один край вашей маски, чтобы показать нам нос брата проповедника, я хочу, в свою очередь, убедиться, что вы не употребляете во зло вышесказанное качество, и прошу вас начать свое вступление в проповедь.

– Не правда ли, господин кавалер де Блиньяк, что до сих пор игра была для вас крайне несчастной?

– После признания, которое я только что вам открыл, то, что вы говорите, не показывает, чтобы вы были великим клириком.

– Неожиданная смерть старшего брата сделала вас, младшего, наследником ваших предков. Господин де Блиньяк, где ваше наследство?

– Растаяло подобно снегам полуденным, как выразился Клеман Маро, – возразил кавалер, – но вы, кажется, знаете меня, любезный господин мой, и потому нет ничего удивительного, что вы рассказываете мою историю.

– Где делся вклад в монастырь ваших двух племянниц, предназначенных для монашеской жизни?

– Господь Бог принял их и без вклада, и это слишком большая честь для них, чтобы они могли о том сетовать. Это все?

– Немного терпения, господин кавалер, во время смут Фронды, вы, кажется, были ефрейтором в полку господина Кориненского.

– Черт возьми, – сказал Поль Берто, – вы, кажется, встречались с господином кавалером де Блиньяком.

– Господин герцог де Бофор, – продолжал незнакомец, – весьма любил вас, вы были добрым и храбрым товарищем: этого достаточно, чтобы понравиться внуку Генриха IV. Ваша болтливость была ему так дорога, что он оказал вам честь, которую вы только что хотели сделать мне. Дела шли так хорошо, что вы с каждым днем входили более в милость; к несчастью, этот знаменитый господин де Бофор унаследовал от своего деда презрение ко всему, что походило на поражение. Он проигрывал партию за партией и разгадал, что кости поддельные. Я не верю этому, но если основываться на том, что в то время рассказывали, то дурное расположение духа короля des Halles удивительно поменяло роли. Из бьющих вы стали битым, господин кавалер.

Гасконец, лицо которого попеременно принимало все цвета радуги, изрекая ужасное проклятие, и прежде чем товарищи подумали удержать его, он обнажил шпагу и бросился на незнакомца.

Лицо его сохранило свое насмешливое выражение и не обнаружило ни малейшего волнения; он протянул руку и сдавил своей широкой рукой кулаки кавалера де Блиньяка с такой силой, что тот, не будучи в состоянии удержаться от крика боли, выпустил из руки свое орудие, которое со звоном упало на пол.

– Ты лжешь, – заревел гасконец, – если бы это случилось так, как ты рассказываешь, несмотря на то, что он был герцог, сын короля, я бы, наверное, потребовал от де Бофора объяснения.

– Вы так и сделали, потому что столь же самоуверенны, сколь храбры; но результатом вашего вызова было только то, что вас отвели в Бастилию, вследствие чего вы лишились случая получить командование ротой, которое вам обещал де Монтиньи в своем полку. Ваша ли это история и хорошо ли я знаю все, что вас касается, господин кавалер де Блиньяк?

– Тьфу ты черт, – сказал Поль Берто, – мне кажется, что вы веселитесь не так, как предполагали, господин де Блиньяк.

Де Блиньяк скорчил весьма кислую мину и подошел к незнакомцу.

– Кто вы, – спросил он его? – Я перерыл всю свою память и не мог найти в ней воспоминания ваших черт лица и вашей особы.

– Это весьма естественно, господин кавалер. Дворянин, как вы, пресмыкаясь, проходит мимо насекомого, не замечая его.

– Это притворное унижение не обманет меня, милостивый государь. Где вы узнали все эти подробности о тех лицах, о которых вы только что говорили?

– Господин кавалер, – отвечал незнакомец тем же саркастическим тоном, – насекомое, с которым я себя сравнил, между былинок травы, скрывающей его, глядит на светила, и малейшее расстройство запечатляется в его памяти.

– Все это не говорит мне о вашем имени, а я именно его хочу знать.

– Вы о нем не спрашивали, когда пригласили меня сесть за ваш стол; теперь я имею право в этом вам отказать.

– Я его узнаю, черт возьми, – воскликнул кавалер, подняв шпагу, встав в позицию и, топнув два раза ногой в виде вызова, обнажил свою рапиру. – Обманщик, защищайся!

Молодой товарищ де Блиньяка бросился между ним и незнакомцем, который стоял, скрестив руки, но не сделал ни одного движения.

– К моему величайшему сожалению, – сказал он своим твердым и убедительным голосом, – я должен буду заступиться за этого господина и встать против вас, любезный де Блиньяк: ваши недавние намерения были столь мало милосердны, что ваш настоящий гнев имеет вид весьма неприятный.

– Равная партия, черт возьми, – воскликнул гасконец, – ко мне, ко мне, любезный господин Берто, славная дуэль! Вот что еще лучше ландскнехта!

Юноша разразился смехом.

– Обнажать шпагу против моего брата? Вы с ума сошли, кавалер! Решительно вам не везет в эту ночь, и счастье для ваших экю, что мы отказались играть. Вложите в ножны, вложите в ножны! Что за дьявольщина! Не можете же вы драться с человеком, который защищается не более столба, врытого в землю, в который пускают дротиками!

– Я тебя отыщу, обманщик!

– Да сохранит вас от этого Господь Бог, кавалер, – сказал незнакомец, – а теперь позвольте мне объясниться. Если я вам напомнил ваше прошлое, которое, по-видимому, вам неприятно, то я только хотел заставить вас обратить некоторое внимание на мои слова, когда я говорил вам о будущем.

– О будущем, – повторили в одно время все трое.

– Да, господа, о будущем, – повторил незнакомец простым, но уверенным голосом.

В одну секунду всякий след гнева исчез с лица де Блиньяка.

– Именем Господа Бога, – воскликнул он, – вы астролог этого повесы Консини, последнего во Франции? Но я думал, что его повесили на Гревской площади, а предварительно сожгли его любовницу.

– Я вовсе не астролог, господин кавалер, я просто человек, который наблюдает, сравнивает, припоминает и – ничего более.

– И что будет со мной, если я пренебрегу вашими советами.

– Вас постигнет несчастье, какое еще до сих пор с вами не случалось.

– Это очень неопределенно, милостивый государь, и вы должны быть еще столь любезны, чтобы указать мне камень, о который я споткнусь.

– Вы за вашу страсть, лишившую вас состояния, обесславившую ваше звание солдата, поплатитесь жизнью, господин кавалер де Блиньяк.

– Я, может быть, задохнусь от волнения, выиграв сто тысяч пистолей у Мазарини, и затем последует паралич?

– Нет, милостивый государь, вы умрете насильственной смертью.

– Такая смерть – достойная солдата, и я благодарю вас, мой любезный, за предсказание. – Не благодарите меня так, господин кавалер, – возразил незнакомец, – потому что я должен прибавить, что вы умрете через веревку.

– На виселице?

– На виселице.

– Это менее вероятно, любезный господин мой, потому что вам должно быть известно, что я – дворянин, а дворян не вешают.

– Я ничего не объясняю, господин кавалер, я говорю и ничего более.

– Клянусь честью, милостивый государь, – сказал Поль Берто, подойдя к незнакомцу, – вы, верно, скажете и мне что-нибудь?

– После того что я сказал вашему товарищу, – отвечал он, – ваше любопытство, милостивый государь, слишком отважно.

Говоря эти слова, он взял руку молодого человека и внимательно рассматривал ее линии.

В это время вмешался кавалер де Блиньяк.

– Я предупреждаю вас, милостивый государь, – сказал он, – что этот второй опыт не будет иметь для меня ничего убедительного. Легко разгадать лицо, которое, как мое, носит отпечаток всех страстей своего хозяина; так же легко наобум читать и на лице юноши, которому двадцать лет, затем, обладая небольшой проницательностью и некоторым воображением, легко сделать предсказание, которое не лишено правдоподобия, и таким образом рассказывать сказочки честным людям. Вы хотите, чтобы я питал полное доверие к перспективе, которую вы открыли на моем горизонте, чтобы считать себя повешенным, как был повешен покойный Иуда Искариот? Испытайте свои знания на мраморном облике моего товарища; объясните нам причину печали, которая облекает его чело большим количеством туч. Если вы откроете то, чего я тщетно добиваюсь уже три года, с тех пор как он стал моим сослуживцем, я поверю кабалистике, как во времена Катерины Медичи[5]5
  Екатерина Медичи (1519–1589) – королева Франции с 1547 по 1559 год; супруга Генриха II, короля Франции из династии Валуа. Будучи матерью троих сыновей, занимавших французский престол в течение её жизни, она имела большое влияние на политику Королевства Франции. Некоторое время управляла страной в качестве регента. – Прим. ред.


[Закрыть].

Шарль де Лонгеваль подал в свою очередь руку. Незнакомец лишь только успел овладеть ею, как погрузился в лихорадочное созерцание того, что имеет характер феномена.

– Странно! Странно! – бормотал он.

– Ну, что же, черт возьми, – сказал гасконец, – что, не сбивается ли с толку ваша тарабарщина?

Незнакомец встал, его мрачное лицо выражало неопределенное волнение.

– Вы рождены под жестоким созвездием, милостивый государь, – сказал он вполголоса, – и по морщинам вашего лба и по глубоким бороздам вашей руки я отгадываю вашу жизнь, управляемую фатализмом, какое мы встречаем не часто.

– Гм! Гм! – сказал кавалер де Блиньяк, – вот безобидное предсказание.

– Тише! – вскричал молодой офицер.

– Вы любили; предмет вашей любви стал к вам еще ближе через узы родства, и эта привязанность, столь чистая, сделалась преступлением… Вы хотели бежать, вы отделили себя пространством морей от той, которая уже не могла принадлежать вам, – все напрасно. Ее образ преследовал вас постоянно, без пощады. Испытания были выше сил вашего возраста, и вы не могли противостоять соблазну.

Настал час, когда, чтоб только увидеть ее, вы рискнули бы своей жизнью. Она также ожидала вас, она также страдала, она требовала вашей опоры, она умоляла вас приблизиться к ней. Вы повиновались, и с этой минуты ваше существование было жестокой борьбой между долгом и страстью. Эта страсть, вы и в эту минуту стараетесь подавить ее, возбуждала в вашем сердце другие ощущения.

– Довольно, довольно, будьте так добры, милостивый государь! – сказал молодой человек задыхающимся голосом.

Поль Берто побледнел, как мертвец.

Де Блиньяк поднял пробку и машинально щипал ее, не теряя из виду действующих лиц этой сцены.

Все четверо оставались безмолвными в продолжение нескольких минут. Незнакомец первый прервал молчание.

– Мне жаль, милостивый государь, – сказал он, обращаясь к молодому офицеру, отиравшему крупные капли пота, выступившие на его лбу, – мне жаль, что я растравил раны вашего сердца из-за того, чтобы ответить на вызов, который мне сделал господин кавалер де Блиньяк, и я прошу у вас прощения.

– Милостивый государь, – отвечал Шарль де Лонгеваль, ходивший уже несколько минут в волнении по залу, – вы мне говорили только о прошедшем, и это прошедшее достаточно мрачно, чтобы вы дали мне право спросить вас о будущем. Потому прошу вас, исполните мою просьбу.

Незнакомец взял свой плащ и накинул его на плечи.

– Позвольте мне удалиться, – сказал он, – позвольте мне уйти, молодой человек. Поверьте, мне не поднять тяжелую завесу, которую Провидение поместило между моими глазами и остатком ваших дней. Если я открыл де Блиньяку участь, которая, по моим предположениям, должна постигнуть его, то это потому, что вы не подозревали, что де Блиньяк – мой старый знакомый, которому я должен был отплатить за старую вражду. Но вы отстранили лезвие, угрожавшее моему колету. Еще раз прошу вас, – позвольте мне удалиться.

– Ни под каким видом. Напротив, я буду просить вас ради оказанной услуги объясниться.

– Пусть так, я буду говорить. К тому же, если я и умею угадывать на лбу человека таинственные знаки кабалистической планисферы, то я недостаточно безумен, чтобы полагать, что моя наука безошибочна. Если я и верю в человеческое предопределение, то я в то же время христианин, и верю, что святая воля и милосердие Всевышнего могут изменить это предсказание. Я буду говорить.

Офицер старался улыбнуться.

– То, что вы хотите сказать мне, должно быть очень страшно, судя по вступлению, которое вы сделали до объяснения. Этот фатализм, который вы открыли в моем гороскопе, следовательно, будет преследовать меня до конца моей жизни?

– Он последует за вами за пределы могилы, он распространится на ваш род.

– И в продолжение моей жизни?

Незнакомец колебался, он сделался столь же бледным, как окружавшие его, и веки его, движимые судорожным дрожанием, то поднимались, то опускались на глаза.

– Вы любите этого молодого человека? – вдруг воскликнул он.

– Это мой кузен, мой друг, мой брат.

– Итак! Этому молодому человеку суждено погибнуть от вашей руки.

Офицер оставался в продолжение нескольких секунд безмолвным, обводя все вокруг себя диким взором, как будто он не понял в чем дело; затем он обнял своими руками шею Поля Берто и, прижав его с непреодолимой горячностью к сердцу, проговорил голосом, который подавлял рыдания в гортани:

– Поль, мой Поль, мой единственный друг, мне сделаться твоим убийцей!

– Можно убивать, не будучи убийцей, милостивый государь, – возразил незнакомец грубым и жестким тоном.

– Я вас не понимаю.

– Даже сам палач – не смертоубийца, милостивый государь, разве вы этого не знаете?

Офицер упал без чувств на стул, и между тем как Поль Берто старался привести его в чувство, между тем как кавалер де Блиньяк заменил пробку игрою карт, разрывая их на кусочки и методически бросая их в огонь, незнакомец вышел из зала, и его тяжелые шаги послышались на лестнице первого этажа.