Текст книги "Ва-банк"

– Что-то мне не верится, Папийон!

– Ну хорошо! Веди сюда блондинку, сама убедишься, как я буду рад, когда со мной рядом окажется любимая.

– Иду сию же минуту.

Она ушла в комнату, чтобы переодеться.

– Вот уж Мерседес обрадуется! – донесся ее крик.

Тут раздался стук в дверь.

– Войдите! – крикнула Кончита.

Дверь открылась, и я увидел на пороге Марию, немного смущенную.

– Это ты, Мария? В такой час? Какой приятный сюрприз! Кончита, разреши мне представить тебе Марию. Эта девушка приютила меня в своем доме, когда мы с Пиколино приехали в Кальяо.

– Дай я тебя поцелую, – обратилась к ней Кончита. – И правда, ты красивая, как и говорил Папийон.

– Какой Папийон?

– Это я – Энрике, или Папийон, что одно и то же. Садись со мной рядом на диван и рассказывай.

Кончита лукаво улыбнулась и сказала:

– Думаю, мне незачем куда-то ходить.

Мария осталась на ночь. В ее любви еще сквозила робость, она дрожала всем телом от малейшего прикосновения и ласки. Я был ее первым мужчиной. Теперь она спала. Чтобы ее не беспокоил резкий свет лампочки, я зажег две свечи. Они почти догорели. В их слабом мерцании красота молодого тела проступала еще явственнее и было видно, что девичьи груди еще несли печать наших ласк. Я осторожно поднялся. Хотел подогреть немного кофе и посмотреть на часы. Четыре часа. Нечаянно я уронил кастрюльку и разбудил Кончиту. Она вышла из комнаты в халате.

– Ты хочешь кофе?

– Да.

– Для тебя одного, разумеется. Она, поди, спит без задних ног с ангелами, с которыми ты ее познакомил.

– Ты дока в этом деле, Кончита.

– В жилах моего народа течет огонь. В этом ты сам должен был убедиться сегодня ночью. Мария наполовину индианка, на четверть негритянка, а в остальном испанка. Если уж ты такой смесью недоволен, тогда можешь идти и вешаться, – добавила она смеясь.

Великолепное солнце уже поднялось высоко и приветствовало пробуждение Марии. Я отнес ей кофе в постель и не смог удержаться от вопроса:

– А дома не беспокоятся о твоем отсутствии?

– Сестры знали, что я пошла сюда. Значит, отец узнал об этом часом позже. Ты не прогонишь меня сегодня?

– Как можно, милая! Я сказал только, что не хочу обзаводиться своим домом. Но это совсем не значит, что я хочу прогнать тебя. Это совершенно разные вещи. Оставайся столько, сколько тебе захочется.

Приближался полдень. Я должен был отправляться на рудник. Мария решила съездить домой на попутной машине, а вечером вернуться.

– Ну, приятель, вижу: сам нашел девчонку! То, что надо! Лакомый кусочек. Поздравляю, старина!

Шарло произнес это по-французски, стоя на пороге комнаты в пижаме. И добавил, что, поскольку завтра воскресенье, не мешало бы спрыснуть мою женитьбу. На том и порешили.

– Мария, скажи отцу и сестрам, чтобы приходили к нам в воскресенье. Все вместе и отпразднуем. А сама приходи, когда захочешь. Будь здесь как дома. Счастливо поработать, Папи! Обрати внимание на третий насос. А после работы к Симону заходить необязательно. Не стоит заглядываться на его барахло, которое он стережет из рук вон плохо. Когда сам не видишь такого безобразия, то и на душе легче.

– Ах ты, старый плут! Ладно, не пойду к Симону, не беспокойся, дружище. Чао!

Мы с Марией прошлись по деревне в обнимку, чтобы местные девчонки видели и знали, что она моя жена.

Насосы работали отлично, даже третий не барахлил. Но ни горячий воздух, ни влажность, ни тарахтение двигателя не мешали мне думать о Шарло. Он понял; от него не скроешь, почему я хожу задумчивый. Старый плут быстро догадался, что всему виной груда золота. Симон наверняка передал ему наш разговор. Настоящие друзья! Теперь они рады-радешеньки, что я обзавелся женщиной! Надеются, что с таким подарком милостивого Господа я забуду блеск золотых слитков.

Чем больше я об этом думал, тем яснее вырисовывалась создавшаяся ситуация. В последнее время ребята вели честную жизнь и держались безупречно. Но, несмотря на то что жили они так же, как и прочие обыватели, они не забыли правил преступного мира: не выдавать никого полиции, даже если догадываешься о том, что замышляется преступление, пусть даже тебе самому грозят при этом крупные неприятности. В случае удачного ограбления первыми заметут сторожей – Симона и Александра. Шарло тоже достанется. Впрочем, заметут всех бывших каторжников, всех без исключения. И тогда прости-прощай покой и воля, дом и огород, жена и ребятишки, куры, козы и поросята. Я прекрасно понимал, что бывшие каторжники дрожат не за себя, а за свой очаг, который, как они считали, я собирался разрушить. «Не дай бог, если он наделает нам хлопот», – должно быть, думали они. Я представлял себе, как они проводят маленький военный совет в узком кругу. Интересно, как они поставили вопрос и как его разрешили?

Я принял решение. Вечером зайду к Симону и приглашу его с семьей ко мне на торжество. Пусть передаст Александру, что если завтра он тоже сможет прийти, то милости просим. Надо им всем дать понять, что мне ничего, кроме Марии, не надо.

Клеть подняла меня наверх. Я встретил Шарло, собравшегося спускаться в шахту, и спросил:

– Надеюсь, праздник не отменяется?

– Да ты что, Папийон! Ни в коем случае!

– Я приглашу Симона с семьей. И Александра, если он сможет прийти.

Ох и хитрец же старина Шарло! Посмотрев на меня, он бросил как бы мимоходом:

– А что, неплохая мысль!

Не говоря больше ни слова, он вошел в клеть и спустился туда, откуда я только что поднялся. Я заглянул к Симону на склад.

– Порядок, Симон?

– Порядок.

– Зашел поздороваться. Это во-первых. А еще пригласить тебя отобедать с нами в воскресенье. Приходи вместе с семьей.

– Охотно. А что ты отмечаешь? Освобождение?

– Нет, женюсь. Нашел себе женщину. Мария из Кальяо, дочь Хосе.

– Поздравляю от души. Будь счастлив, дружище! Искренне желаю тебе этого.

Он крепко пожал мне руку, и я ушел. На полпути наткнулся на Марию. Она шла вниз по тропинке мне навстречу. Обнявшись, мы направились вверх, к нашему «замку». Отец и сестры собирались подъехать на следующий день к десяти утра, чтобы помочь приготовить стол.

– Тем лучше, потому что нас соберется больше, чем мы предполагали. Что сказал тебе отец?

– Он сказал: «Будь счастлива, дочь. Но не строй иллюзий на будущее. Чтобы узнать человека, мне достаточно на него взглянуть. Твой избранник – хороший человек, но он здесь долго не задержится. Он не из тех, кто довольствуется нашей простой жизнью».

– А ты что ответила?

– Что сделаю все, чтобы удержать тебя как можно дольше.

– Дай я тебя поцелую. Мария, ты добрая душа. Поживем пока, а будущее само решит, как быть дальше.

После легкого ужина мы легли спать. Утром надо было встать пораньше – помочь Кончите резать кроликов, печь большой пирог, покупать вино и кое-что по мелочам. Эта ночь была еще более страстной по сравнению с первой и намного прекраснее. У Марии действительно в жилах тек огонь. Очень скоро она овладела искусством вызывать желание и продлевать удовольствие, которое ей довелось познать. Мы предавались любви с таким упоением, что так и уснули в объятиях друг друга.

Наступило воскресенье. Праздник удался на славу. Хосе поздравил нас и пожелал взаимной любви в супружестве, а сестры что-то шептали Марии на ухо. Очевидно, их мучило любопытство. Симон пришел со своей милой семьей. Александр тоже был: подыскал себе замену на работе. У Александра была очаровательная жена, ее сопровождали опрятно одетые дети – мальчик и девочка. Кролики получились вкусные – просто пальчики оближешь. Огромный пирог в виде сердца на столе долго не задержался. Мы даже потанцевали под патефон и радио. А старик-каторжник, один из гостей, сыграл нам на аккордеоне все мелодии из оперетты «Продавец птиц» двадцатилетней давности.

Выпив несколько рюмок ликера после кофе, я напустился на старых жуликов по-французски:

– Ребята, как вы могли подумать, что я собираюсь что-то провернуть?!

– Брось, приятель, – начал Шарло. – Мы бы тебе не сказали ни слова, если б ты сам не заговорил об этом. А то, что ты замыслил спереть кучу золота, – ясно как божий день. Разве не так? Признайся, Папийон.

– Вы знаете, что я на протяжении тринадцати лет вынашиваю план мести. Помножьте эти тринадцать на триста шестьдесят пять дней, да на двадцать четыре часа, да каждый час на шестьдесят минут, и вы все равно не получите то число раз, которое я клялся расквитаться за все мои страдания. И вот я увидел эту груду золота прямо под носом. Конечно, я задумал провернуть дельце.

– И что потом? – спросил Симон.

– А потом я обмозговал ситуацию со всех сторон, и мне стало стыдно. Я же замахнулся на ваше благополучие и мог бы погубить вас всех и пустить на ветер все, что создано вашими руками. Я понял, что ваше благополучие, ваше счастье, которое я тоже надеюсь когда-нибудь обрести, стоит больше любого богатства. Поэтому я отказался от такого соблазна. Не надо мне никакого золота. Даю вам слово, я не совершу здесь ничего подобного.

– Браво! – радостно вскричал Шарло. – Теперь мы можем спать спокойно. Ни в одном из нас не сидит бес соблазна! Да здравствует Папийон! Да здравствует Мария! Да здравствует любовь и свобода! Да здравствует мудрость и порядочность! Мы были крутыми ребятами – крутыми и останемся. Но только для этих свиней-фараонов! Теперь Папийон с нами. Мы все будем жить в мире и согласии.

* * *

Прошло уже шесть месяцев, как я здесь. Шарло оказался прав: в день своего торжества я выиграл первую битву против соблазна совершить дурное дело. С тех пор как я бежал с каторги, меня все дальше и дальше относило от сточной канавы. Благодаря друзьям я одержал крупную победу над самим собой: начисто отказался от мысли прибрать к рукам миллион долларов. Что же я получил взамен? Ясно одно: впредь будет весьма непросто подбить меня на подобный поступок. А отвергнув такую добычу – целое состояние! – я уже не смогу с легкостью переменить установившийся образ мыслей. Правда, где-то в глубине души я был не совсем в ладах с самим собой. Деньги нужно добывать другим путем. Только не воровством! Для поездки в Париж, чтобы свести счеты, требовалась все-таки порядочная сумма. Много-много денег!

Бум-бом, бум-бом, бум-бом! Насосы беспрерывно откачивали воду, просачивающуюся в штольни. Жара стояла несусветная. Просто небывалая. Восемь часов ежедневно я проводил под землей. Теперь я работал с четырех утра до полудня. Сегодня после работы мне предстояло съездить к Марии в Кальяо. Пиколино жил там уже целый месяц. Так было удобнее для врача. Он навещал его каждый день. Пиколино обеспечивали хороший уход: Мария и сестры старались изо всех сил. Надо было повидаться с приятелем, да и к Марии тоже тянуло. Мы с ней не виделись уже неделю. Я чувствовал потребность в ее близости и морально, и физически. На попутном грузовике я добрался до Кальяо.

Шел проливной дождь, когда я ступил на крыльцо дома. Был час дня. Все, кроме Марии, сидели за столом. Она встретила меня у двери:

– Почему ты так долго не приезжал? Целую неделю! Промок до нитки! Ну, иди переоденься сначала.

Она увела меня в комнату, раздела и вытерла насухо большим полотенцем.

– Ложись в кровать, – потребовала она.

Мы предавались любви, нисколько не заботясь о том, что за дверью, в другой комнате, нас с нетерпением ждали остальные. Заснули как убитые. И только ближе к вечеру нас осторожно разбудила Эсмеральда, зеленоглазая сестра Марии.

Ужинали всей семьей. Хосе-пират предложил прогуляться.

– Энрике, ты писал начальнику, чтобы он запросил Каракас об отмене ограничения в перемещении для тебя?

– Да, Хосе.

– Пришел ответ из Каракаса.

– Положительный или отрицательный?

– Положительный. Ограничение снято.

– Мария знает?

– Да.

– Что она говорит?

– Что ты твердишь ей все время, будто не можешь оставаться в Кальяо. Когда намерен отчаливать? – поинтересовался Хосе после минутного молчания.

Хоть я и обалдел от этой новости, но тут же без лишних раздумий ответил:

– Завтра. Шофер, который меня подкинул сюда, сказал, что завтра он едет в Сьюдад-Боливар.

Хосе опустил голову.

– Amigo mio,[13]13
  Друг мой (исп.).


[Закрыть] я тебя обидел?

– Нет, Энрике. Ты же всегда говорил, что не останешься здесь, но бедная Мария! И горе мне!

– Пойду поговорю с шофером, если разыщу.

Водителя я нашел. Договорились, что отъезжаем завтра в девять. Поскольку у него уже был один пассажир, Пиколино должен был ехать в кабине, а я – в кузове на пустых бочках. Я побежал к начальнику, и он вручил мне документы. По-человечески дал несколько добрых советов и пожелал удачи. Потом я обежал всех, кого знал в Кальяо и кто не отказал мне в дружеской поддержке и помощи.

После этого помчался в Караталь забрать кое-какие вещи. На прощание мы обнялись с Шарло. Оба были взволнованы, Кончита плакала. Я поблагодарил их за гостеприимство.

– Пустяки, друг. Ты бы сделал для меня то же самое. Удачи тебе! Если будешь в Париже, передавай от меня привет Монмартру.

– Я напишу.

Симон, Александр, Марсель, Андре – все пришли попрощаться. Я полетел обратно в Кальяо. Шахтеры, искатели алмазов и золота – мои товарищи по работе, все они, мужчины и женщины, нашли для меня сердечные слова. Все желали мне удачи. Я был очень растроган и еще раз убедился: обзаведись я домом и хозяйством с Марией, так же как Шарло и другие, мне никогда было бы не вырваться из этого рая.

Самым тягостным было расставание с Марией.

Наша последняя ночь любви, со слезами на глазах, превратилась в ни с чем не сравнимый накал страстей и буйство ласк, рвавших душу на части. Разыгралась целая драма, когда я дал понять Марии, что не следует надеяться на мое возвращение. Кто знает, какая участь меня постигнет, если я осуществлю задуманное?

Я проснулся, потревоженный лучом солнца. На часах было уже восемь утра. Оставаться в комнате было невмоготу. Даже на минуту, чтобы выпить чашечку кофе. Это выше моих сил. Пиколино, весь в слезах, сидел на стуле. Эсмеральда одела его и ушла. Я поискал глазами сестер Марии и не нашел: они попрятались, чтобы не видеть нашего отъезда. Только Хосе стоял на ступеньке перед открытой дверью. Мы обнялись по-венесуэльски (две наши руки сцеплены в один кулак, свободными обнимаем друг друга за плечи). Он был взволнован не меньше моего. Я просто онемел, а он сказал мне единственную фразу:

– Не забывай нас. Мы тебя никогда не забудем. Прощай! Храни тебя Господь!

Пиколино держал узелок, в котором были аккуратно уложены его чистые вещи. Бедняга заливался слезами. Мимикой и гортанными звуками он изо всех сил пытался выразить свое горе и свою благодарность, хотя на это не хватило бы и тысячи слов. Я взял его под руку и повел за собой.

Каждый со своим багажом, мы подошли к дому шофера. Приготовились к дальней дороге в большой город! Вот тебе раз – выяснилось, что машина сломалась. В тот день отъезд отменялся. Надо было ждать, пока заменят карбюратор. Делать было нечего, и мы вернулись к Марии. Можете себе представить, что за крик поднялся, когда они увидели, что мы идем назад.

– Слава богу, Энрике, что машина сломалась! Оставь Пиколино здесь, а сам прогуляйся по деревне, пока я готовлю обед… Странно, – добавила Мария, – но, может быть, Каракас не для тебя.

Я вышел на улицу и задумался над последними словами Марии. Мне было тревожно. Каракас – крупный колониальный город. Я незнаком с ним, но знаю понаслышке. Он привлекает меня, это верно. Но чем я буду заниматься, когда попаду туда? Как буду жить?

Заложив руки за спину, я медленно шел по направлению к площади. Солнце стояло в зените и пекло нестерпимо. Я укрылся под деревом с широкими листьями. В тени стояли два мула, привязанные к дереву. Какой-то старик укладывал на них груз: сито для промывки алмазов и лоток для золотоносного песка, очень похожий на китайскую шляпу. Разглядывая эти новые, необычные для меня вещи, я продолжал размышлять. Перед глазами разворачивалась библейская картина тихой и мирной жизни, с отблесками и отзвуками самой природы, спокойного и патриархального бытия. А что в этот миг творилось в Каракасе, шумной и многолюдной столице, которая так влекла меня? Все, что я слышал о ней, немедленно превратилось в реальные образы. Четырнадцать лет я не видел большого города! Надо ехать, и как можно скорее. Теперь я мог делать все, что захочу.

Глава третья
Жожо Ставка

Черт возьми, да ведь это пели по-французски! Старикан-коротышка. Я прислушался:

 
Акулы старые сплылись,
За труп смердящий принялись.
Одна сожрала руку, мля!
Другая – брюхо, тра-ля-ля.
Под колокольный звон – дон-дон —
Адьё, мой зэк. Виват закон!
 

Я был потрясен. Он исполнял песню медленно, как реквием. И «тра-ля-ля» с веселой иронией, и «виват закон», над которым зубоскалят парижские пригороды, звучали совершенно правдиво. Но чтобы до конца прочувствовать всю иронию, надо было самому побывать на каторге.

Я смотрел на старика. Ростом он был от горшка два вершка, в чем я позднее убедился, – один метр пятьдесят пять сантиметров. Более живописного каторжника я в жизни не встречал. Белоснежные волосы, седые, косо подрезанные, длинные бакенбарды. Джинсы, толстый широкий кожаный ремень. На правом боку у него висели длинные ножны, а из них торчала изогнутая рукоятка, как раз на уровне паха. Я подошел поближе. Старик был без шляпы (она лежала на земле), и я отчетливо увидел темно-красные пятна на его широком лбу. Они ярко проступали на задубелой и загорелой коже старого пирата. Брови у него были длинные и кустистые: чтобы привести их в порядок, определенно требовалась расческа. Под ними – стальные серо-зеленые глаза. Они, словно буравчики, прошивали меня насквозь. Не успел я сделать и четырех шагов, как он произнес:

– Ты явился с каторги. Это так же верно, как то, что меня зовут Ставка.

– Точно. А меня – Папийон.

– А я – Жожо Ставка.

Он протянул мне руку и пожал мою искренно и откровенно, как следует, чисто по-мужски: не очень сильно, не до хруста пальцев, когда бахвалятся своей силой, но и не мягко, как лицемер или хиляк. Я предложил:

– Зайдем в бар, пропустим по стаканчику. Плачу я.

– Нет, пойдем ко мне. Тут рядом. Видишь белый дом? Я называю его Бельвиль – в честь места, где я вырос. Там и поговорим спокойно.

В доме оказалось чисто, прибрано. Хозяйство вела молодая жена, совсем юная, лет двадцати пяти. А ему, поди, шестьдесят. Звали ее Лола. Смуглянка-венесуэлка.

– Добро пожаловать! – приветствовала она меня, мило улыбаясь.

– Спасибо.

– По стаканчику пастиса? – предложил Жожо. – Один корсиканец привез мне двести бутылок из Франции. Сам оценишь, хорош он или плох.

Лола принесла вино, и Жожо одним махом проглотил три четверти стакана.

– Ну и?.. – спросил он, уставившись на меня.

– Что «ну и»? Наверно, хочешь, чтобы я рассказал о себе?

– Верно, приятель. А имя Жожо Ставка тебе ничего не говорит?

– Нет.

– Скоро же меня забыли! А ведь на каторге со мной считались: не было человека, кто бы с такой же легкостью выбросил семь или одиннадцать в кости, правда слегка подпиленные, но не нашпигованные свинцом. У людей короткая память. И то правда – это было не вчера. В конце концов, мы все-таки из тех, кто оставляет свой след и о ком слагают легенды. Но, судя по твоим словам, все это уже забыто. А ведь прошло всего несколько лет. Неужели правда? Тебе действительно никто не говорил обо мне? – Он казался глубоко возмущенным.

– Честно. Никто и ничего.

И снова глаза-буравчики сверлили меня насквозь.

– Ты на каторге не задержался. Ишь рожа-то какая гладкая!

– Тринадцать лет вместе с Эль-Дорадо, по-твоему, ничего?

– Не может быть. По тебе и не скажешь. Только тот, кто побывал на каторге, может определить, откуда ты явился, да еще ему надо быть хорошим физиономистом, чтобы не ошибиться. Поди, жил там припеваючи, так ведь?

– Не скажи: острова Спасения, тюрьма-одиночка…

– Ну и уморил! Прямо уморил! Острова?! Не колония, а курорт. Там только казино не хватает! Я понял, мсье. Для тамошних зэков это не каторга, а рай: морской бриз, крабы, рыбалка, комаров нет… А на десерт время от времени еще перепадает курдючок или пирожок с бородкой от жены какого-нибудь багра, явно позабывшего о своих супружеских обязанностях!

– Ну хватит!

– Тихо-тихо, не возражай. Я-то знаю. На островах сам не был, зато много слышал. Рассказывали.

Да… Может, этот тип и выглядел живописно, но зато явно нарывался на неприятности. Я обозлился. Насовал мне тут дерьма под нос! Я сидел, едва сдерживаясь. А он себе продолжал:

– Ha двадцать четвертом километре вот была каторга так каторга! Это место ни о чем тебе не говорит? Вижу, что нет. Судя по морде, ты ее даже и не нюхал! А я там побывал, приятель! Сто человек – и у всех резь в брюхе. Одни стоят, другие лежат, третьи скулят, как собаки. А вокруг только лес, что твоя стена. И не они повалят эту стену, а она их повалит. Это тебе не лагерь для лесорубов. По точному определению лагерного начальства, это яма, спрятанная в гвианских джунглях, из которой, если сбросят, не выберешься. И человек пропал – ни слуху ни духу. Так что лучше помолчи, Папийон! Со мной у тебя эти штучки не пройдут. Мне мозги не запудришь. Ты совсем не похож на избитую собаку, равно как и на доходягу со впалыми щеками, приговоренного к пожизненному сроку, у которого вместо тела остались кожа да кости. Посмотри на себя и тех, кто чудом вырвался из ада, – над их лицами поработали словно стамеской, превратив физиономии молодых парней в личины дряхлых стариков. Тебе это и не снилось. Так мои выводы верны: вся твоя каторга – каникулы у моря с солнечными ваннами.

Ну и напор у этого гуся! Интересно, чем закончится наша встреча?

– А для меня, как я уже говорил, это была яма, бездонная сточная канава, откуда живым никто не выходил, – амебная дизентерия, разрушающая тебя изнутри, кишки так и выворачивает наружу. Поверь, дружище, я говорю чистую правду, хотя и не могу описать все так красочно, как это сделал Альбер Лондр. Я читал его и тебе советую. Сам увидишь, у него написано то же самое, о чем я тебе только что рассказал.

Я внимательно смотрел на кипучего коротышку. Энергия из него так и била. Я тем временем прикидывал, под каким углом лучше всего заехать ему по морде. Но в последний момент я дал задний ход. Решил подружиться. Сорваться было несложно, а ведь он мог еще пригодиться.

– Ты прав, Жожо. Нечего разводить сыр-бор из-за тех лет, что я провел на каторге. Я в отличной форме, и нужен такой знаток, как ты, например, чтобы определить, откуда я явился.

– Согласен. Чем сейчас занимаешься?

– Работаю на золотом руднике «Ла Мокупия». Восемнадцать боливаров в день. Но я получил разрешение жить, где хочу. Принудиловка окончена.

– Держу пари, ты хочешь отправиться в Каракас на поиски приключений.

– Верно. Очень хотелось бы.

– Но Каракас – большой город, и жить там – значит рисковать по новой. Едва выбрался и снова хочешь окунуться?

– Мне надо свести кое с кем счеты за каторгу: фараоны, свидетели, прокурор. Тринадцать лет за преступление, которого не совершал: острова, что бы ты о них ни думал, тюрьма-одиночка на Сен-Жозефе – самое страшное, что могла придумать карательная система и с чем мне довелось столкнуться. Да еще, прикинь: посадили в двадцать четыре года.

– Сволочи! Они же украли у тебя молодость. Что, все действительно так и есть? Или ты до сих пор, как перед судом, разыгрываешь из себя невиновного?

– Невиновен, Жожо! Клянусь памятью матери.

– Теперь понятно! Трудно проглотить такое оскорбление. Но если хочешь заработать бабки на свои дела, необязательно отправляться в Каракас. Поедем со мной.

– Куда?

– За алмазами, приятель. За алмазами! Государство здесь щедрое. Венесуэла – единственная страна в мире, где разрешается свободно рыться в земле. Копай золотишко и алмазы, где захочешь. Только одно условие: никакой техники. Лопата, кирка и сито – вот и все орудия труда.

– И где же лежит это настоящее Эльдорадо? Разумеется, не там, откуда я только что явился?

– Далеко, очень далеко – в буше. Несколько дней на муле, потом на лодке, а затем пешком со всем инструментом на своем горбу.

– Так это еще бабушка надвое сказала.

– Во всяком случае, это единственный способ сорвать жирный куш. Представь себе, что попалась «бомба», – вот ты и богат! И к твоим услугам любые женщины. Они тебе и покуривают, и попердывают, и все в шелках. Захочешь предъявить свой счет – пожалуйста, отправляйся.

И Жожо понесло. Глаза его блестели от возбуждения. Он принялся с жаром объяснять мне, что такое «бомба», о которой я слышал еще на руднике. Это маленький кусочек земли, не больше крестьянского носового платка, где по какому-то капризу природы гнездятся сотня, две, пять сотен, а то и тысяча карат алмазов. Стоит одному старателю найти «бомбу» в глухом месте, как о ней тут же всем становится известно. Будто срабатывает некий сверхъестественный телеграф. Старатели начинают стекаться отовсюду. Десяток человек быстро разрастается до сотни и тысячи. Они чуют золото и алмазы, словно голодная собака кость или гнилой кусок мяса. Достаточно кому-то найти алмазов больше обычного, глядишь – с юга, севера, запада и востока на это место прибывают люди всех национальностей. Сначала венесуэльцы. Крутой народ без определенного рода занятий и профессий. Им осточертело целый день махать киркой и рыть канавы за двенадцать боливаров. Они слышат зов джунглей и больше не хотят, чтобы их семьи ютились в кроличьих клетках, поэтому знают, на что идут. Они будут работать от зари до зари в жесточайших климатических и погодных условиях. Они обрекают себя на несколько лет ада. Зато у их жен будет светлый, просторный дом, дети сыты и одеты и смогут посещать школу. Да еще и продолжить учебу после школы.

– И все это благодаря одной «бомбе»?

– Не будь идиотом, Папийон! Тот, кто нашел «бомбу», никогда уже не возвращается на прииски. Он богач до конца своих дней, если на радостях не свихнется настолько, что начнет кормить своего мула банкнотами в сто боливаров, смоченными в тминной или анисовой водке. А я тебе говорю о труженике из простого люда, который ежедневно будет находить маленькие, пусть даже крошечные, алмазы. Все равно он заработает в десять-пятнадцать раз больше, чем в городе. Кроме того, он будет ограничивать себя во всем, поскольку там за все платят золотом или алмазами, но зато его семья сможет жить гораздо лучше.

– А еще откуда едут?

– Да отовсюду. Бразильцы, жители Британской Гвианы, тринидадцы, все, кто бежал от бесстыдной эксплуатации на фабриках, хлопковых плантациях или еще где. А есть и настоящие авантюристы, которые дышать не могут, если перед ними не открыты беспредельные горизонты. Они готовы поставить на кон последнее, но не упустить своего шанса: итальянцы, англичане, испанцы, французы, португальцы – всех не перечислишь! Ужас какие только сволочи не лезут в эти благословенные края! Ты даже представить себе не можешь, какие напасти их там поджидают: пираньи, анаконды, москиты, малярия, желтая лихорадка. Но Всевышний также рассыпал по этой земле золото, алмазы, топазы, изумруды и иные богатства! И люди копошатся в своих ямах, стоя в воде по пояс. Работа адская: забываешь про солнце, комаров, голод и жажду. Роешь и копаешь, роешь и копаешь, словно крот, выбрасывая на поверхность глинистый грунт. Затем пропускаешь его много раз через сито – промываешь, промываешь и промываешь, с единственной целью – найти алмазы. Более того, просторы Венесуэлы огромны, и в джунглях не встретишь никого, кто бы потребовал у тебя документы. Так что прелесть не только в алмазах, но и в полной уверенности, что ни один фараон тебя не побеспокоит. Райский уголок, если ты в бегах и хочешь перевести дух.

Жожо закончил рассказ. Он ничего не упустил, теперь мне все известно. После минутного размышления я ответил:

– Поезжай один, Жожо. Работенка не по мне: не потяну. Надо быть одержимым и верить, как в божество, в то, что удастся отыскать проклятую «бомбу» в подобном аду! Ты – другое дело. Да, поезжай один. А я поищу свою «бомбу» в Каракасе.

И снова жесткий взгляд Жожо прошил меня насквозь.

– Понял. Ты не изменился. Хочешь знать, что я в действительности о тебе думаю?

– Валяй.

– Ты уезжаешь из Кальяо, потому что тебе не дает покоя груда золота, что лежит на руднике «Ла Мокупия» без должного присмотра. Так или нет?

– Так.

– Ты отступился от нее, поскольку не хочешь осложнять жизнь бывшим зэкам, нашедшим здесь тишь, и гладь, и Божью благодать. Так или нет?

– Так.

– Ты полагаешь, что там, куда я предлагаю двинуть, можно пройти мимо «бомбы» по принципу: много желающих – мало избранных. Так или нет?

– Совершенно верно.

– И «бомбу» ты предпочитаешь поискать в Каракасе, готовенькую; в огранке, у ювелира или оптовика.

– Возможно, но не уверен. Посмотрим.

– Да, ты действительно закоренелый авантюрист, тебя только могила исправит.

– Ну не скажи! Ты забываешь о той занозе, которая торчит у меня в груди и постоянно кровоточит, – жажде мести. Ради нее я пойду в огонь и воду.

– Месть или авантюра, но тебе нужны бабки! Вот что, поедем со мной в буш. Ты увидишь, там чертовски здорово!

– С киркой и лопатой? Не для меня!

– У тебя что, сильный жар, Папийон? Или ты спятил со вчерашнего дня, почувствовав себя вольной птицей?

– У меня такого ощущения нет.

– Однако ты забыл главное! Мое имя – Жожо Ставка.

– Согласен. Ты игрок-профессионал. Но я не вижу никакой связи с идеей работать как вол.

– И я не вижу, – говорит он, корчась от смеха.

– Как? Значит, не надо отправляться на прииски, чтобы добывать алмазы из земли? Откуда же мы их тогда возьмем?

– Из карманов старателей.

– Но каким образом?

– Играя по ночам в кости и иногда проигрывая.

– Понял, старина. Когда отправляемся?

– Минуточку.

Довольный произведенным впечатлением, он с трудом поднялся из-за стола и передвинул его на середину комнаты. Затем расстелил на нем шерстяное одеяло и достал шесть пар игральных костей.

– Посмотри-ка на них хорошенько.

Я принялся внимательно рассматривать. Кости как кости.

– Никто не может сказать, что кости с подвохом. Так или нет?

– Никто.

Из замшевого футляра он вынул штангенциркуль и протянул его мне.

– Измерь.

Одна из сторон кости была спилена и тщательно отполирована. Убрано меньше десятой доли миллиметра. Прекрасно сработано.

– А ну, попробуй выбросить семь или одиннадцать.

Я бросил. Ни семи, ни одиннадцати.

– А теперь я.

Он намеренно сделал на одеяле чуть заметную складку и взял кости, удерживая их кончиками пальцев.

– Это называется «пинцет», – пояснил Жожо. – Я бросаю! Вот тебе семь! И одиннадцать! И одиннадцать! И семь! Хочешь шесть? Р-раз – и шесть! Можно и так: четверка и двойка – шесть! Пятерка и единица – шесть! Надеюсь, вы довольны, мсье?!

Я просто остолбенел. Никогда ничего подобного не видел. Жожо ни в чем нельзя было заподозрить или как-то прищучить.