Текст книги "Оноре де Бальзак"

Анри Труайя
Оноре де Бальзак

Предисловие автора

Книги Бальзака захватили меня сразу, но я никогда не разделял восхищения писателем и дружеского расположения к нему как к человеку. Я и сегодня не могу представить себе его монументальные творения вне его мощной и мучительно жизни. Сквозь страницы его романов всегда вижу его самого: крупное лицо, неудержимый хохот, невероятные авантюры. Читатель не найдет в созданном портрете неизданных документов, имеющих отношение к его творчеству. Скорее, это сентиментальный визит к человеку, который ни в чем не знал меры, разговор один на один с попутчиком, которого тоже волнуют творения Бальзака и его поступки. Чтобы приблизить его, проникнуть в его тайну, я проштудировал многочисленные труды, предшествовавшие моему собственному. Хотел бы воздать должное Роже Пьерро, посвятившему всю свою жизнь «Человеческой комедии», блистательной, точной и сочувственной биографии, написанной Андре Моруа, «Прометей, или Жизнь Бальзака», и разоблачительной – Пьера Сиприо, «Миру Бальзака» Фелисьена Марсо, этому полному «инвентарному» перечню всех героев и статистов, а также ученым статьям исследователей, собранным в издании «Год Бальзака». Они руководили мною в знакомстве с демиургом, поражающим экстравагантностью, наивностью и гением. Спасибо им.

Часть I
Проба пера

Глава первая
Малыш Оноре

В семьях незнатных, как правило, редко уделяют внимание родословной, но у Бальзаков все было иначе – поиск предков чрезвычайно занимал их… С раннего детства слышал Оноре страстные споры родителей о заслугах представителей той и другой стороны.

По отцовской линии это были суровые крестьяне из деревушки Нугерье, расположенной неподалеку от Канезака в департаменте Тарн, носившие фамилию Бальса. Они обосновались здесь, возвратившись из Оверни во времена крестового похода против альбигойцев.[1]1
  Альбигойцы – участники еретического движения в Южной Франции в XII–XIII вв. (Прим. пер.)


[Закрыть] Крепко скроенные земледельцы с мозолистыми руками за несколько столетий пережили и превратности войны, и плохие урожаи, и крестьянские восстания, и английскую оккупацию, что, впрочем, не мешало им усердно копить заработанные в поте лица деньги и приобретать все новые земли. Бернар Бальса, дед Оноре, владел лугами, виноградниками и мог позволить себе роскошь иметь одиннадцать детей – девятерых сыновей и двоих дочерей. Старшего, Бернара-Франсуа, обладавшего живым умом, приметил местный кюре и научил читать и писать. В тринадцать лет мальчик поступил на службу младшим клерком к нотариусу в Канезаке, где приобрел весьма поверхностные понятия о праве, в двадцать два года его уже можно увидеть при одном из парижских прокуроров. За это время он успел сменить фамилию Бальса на более благозвучную – Бальзак и в 1776 году становится секретарем Жозефа д’Альбера, докладчика Королевского Совета.

Постепенно круг его обязанностей становится шире, растет и число именитых знакомых. Потрясения, вызванные революцией, никак не сказались на его восхождении по служебной лестнице – сыпятся и новые должности, и очередные награды. Несмотря на симпатии некоторых сторонников прежнего режима, благодаря которым он начал свою карьеру, Бальзак вовремя демонстрирует гражданскую доблесть и назначен руководить продовольственным снабжением и фуражом для Парижа и армии. После победы при Флерюсе в 1794 году он переведен сначала в Брест, затем в Тур, где занимается обеспечением войск, сражающихся с шуанами в Вандее.

Военная форма входит в моду, и Бернар-Франсуа облачается в нее – великолепную, синюю, шитую серебром. Он самоуверен, за словом в карман не лезет, весел. Внешность его и моральные качества так нравятся начальнику, Даниэлю Думерку, что тот решает устроить его брак с дочерью другого их сослуживца, Жозефа Саламбье, попечителя парижских богаделен. Есть, правда, загвоздка: невесте, Анне-Шарлотте-Лоре Саламбье, девятнадцать лет, а Бернару-Франсуа – пятьдесят один. Разница в тридцать два года! Но это никого не беспокоит – у хорошего человека нет возраста. Имеют значение лишь состояние и репутация вступающих в брак.

Больше всего нравится потомственному суконщику Жозефу Саламбье в будущем зяте, что тот, как и он, – франкмасон. Принадлежность к определенной ложе многое значит и в матримониальных планах, и в политическом выборе. А закоренелый холостяк Бернар-Франсуа не в силах устоять перед красотой и кажущейся покорностью той, что назначена ему в жены. К тому же она принесет в качестве приданого ферму стоимостью в сто двадцать тысяч франков, тогда как у него самого лишь жалованье в тысячу восемьсот франков в год и несколько разумных вложений. С самого начала материальная сторона их жизни оказывается вполне обеспеченной.

И все-таки более всего ценит Бальзак в своей будущей супруге полученное ею строгое воспитание, о чем позаботилась ее матушка. В семь утра девушка уже была на ногах, умывалась (с раннего детства) холодной водой, убирала комнату, с восьми до девяти занималась правописанием, затем переходила к шитью и вязанию, плела кружева. Так проходил остаток дня. Ей не дозволялось говорить, разве только отвечать на вопросы старших, читать книги, за исключением рекомендованных родителями, смотреться в зеркало (чтобы избежать соблазнов кокетства). Без сомнения, столь жесткие ограничения должны были способствовать тому, что девушка превратится в добропорядочную, добродетельную женщину.

Так говорил себе Бернар-Франсуа накануне свадьбы, которая состоялась 30 января 1797 года. Но очень скоро ему пришлось убедиться, что получившая столь замечательное воспитание Шарлотта-Лора – особа весьма суровая. Ей были присущи одновременно и легкомыслие, и властность. Только природная грация позволяла на время забыть о черством сердце. Она безропотно согласилась на этот брак, и уже через год и три месяца у них появился сын, которого намеревалась кормить сама. Увы! Малыш прожил чуть больше месяца.

Подавленные супруги не теряли надежды поправить эту ошибку природы, вскоре Шарлотта-Лора вновь забеременела. Второй сын, крепкий, громко орущий, появился на свет 20 мая 1799 года в Туре, в квартире Бальзаков на улице Итальянской Армии, 25. Это рождение укрепило Бернара-Франсуа в мысли, что в свои далеко не юные годы он обладает железным здоровьем. Молоко, регулярные прогулки, хороший сон способствуют долгой, лет до ста, жизни, если при этом уметь держаться в стороне от хлопот и переживаний обыденной жизни, в этом он был убежден. Верный идеалам спартанцев, Бальзак не склонен растить сына изнеженным, того же мнения придерживается мать. Раз первый опыт оказался столь неудачным, родители решают, в соответствии с общепринятыми правилами, отправить Оноре в деревню к кормилице.

В Сен-Сире-сюр-Луар он обрел крышу над головой и грудь, готовую его вскормить. Год спустя к нему присоединилась сестра Лора, родившаяся 29 сентября 1800 года. Чета, приютившая их, состояла из грубияна-мужа и простушки-жены. Обоих малыши интересовали лишь постольку, поскольку приносили несколько су в месяц. Пребывание в чужом доме сплотило детей: они вместе ели, играли, спали, мечтали, их поцелуи заменяли материнскую ласку, которой они были лишены. Достаточно было одной улыбки сестры, чтобы развеять все мелкие горести Оноре. Лора жаловалась на ушиб, и он проходил, стоило брату обнять ее. Будучи уже Лорой Сюрвиль, она вспоминала, что Оноре обычно принимал на себя наказание, дабы избавить от выговора сестру. Эта почти кровосмесительная нежность в возрасте погремушек и кукол способствовала раннему пробуждению мальчика к жизни, питала его жажду женской ласки. Ему хотелось любить и быть любимым.

Родителей же нимало не заботило состояние душ их отпрысков: отец продолжал свою блестящую карьеру администратора, мать занималась «связями с общественностью» – приятельствовала с представительницами самых знатных семей города.

Восемнадцатого апреля 1802 года у Бальзаков родилась еще одна девочка – Лоранс-Софи, во время ее крещения к фамилии была добавлена благородная частица «де». На следующий год Лоре и Оноре позволили вернуться в лоно семьи.

Бальзаки наслаждались достатком и всеобщим уважением. Пользуясь покровительством префекта де Поммерёля, Бернар-Франсуа был назначен попечителем богоугодных заведений в Туре, затем помощником мэра. В качестве наглядного подтверждения собственной значимости куплен был особняк с конюшнями и садом на улице Индр-э-Луар и ферма Сен-Лазар. Чуткий к политическим взглядам Первого Консула, только что ставшего Императором и провозгласившего после революционного антиклерикализма возврат к почитанию религии, Бернар-Франсуа не устает демонстрировать разумную набожность и поддержку нового режима, столь удачно соединяющего военные и клерикальные круги, армию и церковь. Его супруга непринужденно порхает в салонах, и ему остается лишь умело воспользоваться этим, чтобы продолжить продвижение по служебной лестнице. Когда в 1802 году в Туре была открыта подписка в пользу создававшегося лицея, вклад «гражданина Бальзака» составил тысячу триста франков – больше, чем префекта и архиепископа. Благодаря такой щедрости Бернар-Франсуа прослыл человеком благонадежным, а госпожа Бальзак – женщиной, идущей в ногу с веком.

В их салоне не переводились местные знаменитости. Чтобы дети не мешали во время многолюдных приемов, их удалили на третий этаж, снабдив гувернанткой, мадемуазель Делаэ, созданием строгим, старательным, несговорчивым, воспринимавшим свои обязанности чересчур всерьез. Каждое утро под ее предводительством малыши отправлялись здороваться с матерью, та же сцена повторялась перед сном – они желали ей спокойной ночи. Церемония проходила при ледяном молчании родительницы. Когда ребятишки приближались к ней, казалось, она знает все о малейших их провинностях. Стояли перед ней, дрожа, в ожидании выговора. Достаточно было холодного взгляда Шарлотты-Лоры, чтобы захотелось провалиться сквозь землю. Оказавшись в своей постели, Оноре чувствовал себя таким одиноким, словно был сиротой.

Единственным его развлечением в эти унылые годы без любви были визиты в Париж, к бабушке и дедушке по материнской линии. Саламбье жили в квартале Марэ. Они осыпали внука поцелуями и подарками и даже позволяли играть со сторожевым псом Мушем. Возвратившись к родному очагу после проявлений столь горячей привязанности, Оноре ощущал себя еще более несчастным: отец вовсе не интересовался им, мать едва замечала, когда он вдруг попадался ей на глаза, лицо ее каменело. Родители принадлежали к недоступному миру взрослых, их жизнь протекала на первом этаже особняка, где особой гордостью супругов были парадные комнаты. Здесь принимали гостей, болтали о пустяках, сплетничали, рассуждали, шутили, вызывали восхищение окружающих. В центре гостиной, стены которой украшены были резной деревянной обшивкой в стиле Людовика XVI и мраморным камином с зеркалом, стояла изысканно одетая Шарлотта-Лора и обменивалась любезностями с приглашенными. Приподнятое настроение, вызывающая улыбка, она то сдержанна, то колка. Мужчины считали ее хорошенькой и умненькой, женщины упрекали в излишней роскоши туалета и желании пускать пыль в глаза.

Среди завсегдатаев салона Бальзаков был бежавший из Испании Фердинанд Эредиа, граф де Прадо Кастеллане. Его постоянное присутствие подле Шарлотты-Лоры заставляло многих думать, что он ее любовник, заменивший вышедшего из употребления мужа. Но он был лишь преданным ее слугой, забавлявшим разговорами, исполнявшим поручения и ничего не получавшим взамен. Более правдоподобной кажется связь госпожи Бальзак с другим другом дома: Жан-Франсуа де Маргонн, двумя годами моложе ее, был женат, супруга его была некрасива, предана мужу. Он влюбился в Шарлотту-Лору с первого взгляда и пользовался столь явным расположением этой прелестной особы, что невозможно было устоять. Та, со своей стороны, была не слишком щепетильна, а Бернар-Франсуа закрывал на все глаза, полагая, что в его годы надо быть терпимым к сердечным вольностям своей молодой половины, тем более что приличия соблюдены.

Некоторое время спустя смущенная Шарлотта-Лора объявила, что вновь беременна. Еще одному ребенку в доме радовались, как и появившимся раньше законным. Знал ли Оноре, что скоро у него появится братик или сестренка? Подозревал ли в неверности мать? Позже сомнений не будет, в 1848 году он признается в этом в письме к госпоже Ганской. Пока же переживает происходящее, никак его не осмысливая. Впрочем, ничто не изменилось в жизни детей. Мальчик продолжал занятия в пансионе Ле Гэ, куда его определили родители, по классу чтения. Хотя нет, кое-что в доме все-таки пошло по-иному: вечерами отец или мать читали детям Библию, по воскресеньям семья ходила в церковь, где имела собственные места. Религиозность шла рука об руку с респектабельностью, об этом не забывала госпожа Бальзак, ожидавшая ребенка вовсе не от своего законного супруга: когда занимаешь определенное положение в обществе, необходимо регулярно появляться в церкви.

Роды приближались, и мать решила, что будет лучше удалить Оноре. В июне 1807 года его забрали из пансиона и отправили в более отдаленный Вандомский коллеж. Поступление отмечено следующей записью: «Оноре Бальзак (частичку „де“ писец опустил), восемь лет и пять месяцев, переболел оспой без последствий, характер сангвинический, возбудим, отличается горячностью. Поступил в пансион 22 июня 1807 года. Обращаться к господину Бальзаку, отцу, в Тур».

Через несколько месяцев, 21 декабря 1807 года, Шарлотта-Лора произвела на свет еще одного сына. Законный отец и отец истинный были одинаково счастливы. Ребенка зарегистрировали в мэрии и крестили. Он получил имя Анри в честь Анри-Жозефа Савари, тестя и дяди Маргонна, выбранного в качестве крестного отца. Ничего не попишешь, зато все в рамках приличий. Общество поздравило роженицу и ее пожилого супруга.

В своей ссылке в Вандомском коллеже Оноре задавался вопросом, должен ли он радоваться появлению брата, который, быть может, однажды разделит с ним его игры, или опасаться, что новорожденный окончательно ожесточит мать, и без того недовольную таким количеством детей. К тому же маленький изгнанник разлучен с Лорой. Как жить вдали от нее? Ведь не только он был ее защитником, сестра тоже оберегала его. По сути, только она одна и была его семьей. Решительно родители не имеют никакого понятия о чувствах своих потомков. Им неведомы их сердечные тревоги, заботит только успех в свете и собственные любови. Порой Оноре говорил себе, что лучше быть псом Мушем у дедушки с бабушкой, чем старшим сыном господина и госпожи Бальзак.

Глава вторая
Начало учения

Когда-то Вандомский коллеж принадлежал ораторианцам и, хотя во времена революции подвергся секуляризации, не утратил присущей ему суровости. Преподаватели несколько дистанцировались от религии, но прибегали все к тем же методам воспитания и обучения, что и во времена монархии. Во главе коллежа стояли двое бывших священников, присягнувшие на верность нации по положению о церкви в 1790 году, – Лазар-Франсуа Марешаль и Жан-Филибер Дессень. В один и тот же день 1794 года они обвенчались с дочерьми господина Рене Рену, нотариуса, став, таким образом, свояками. Под их неусыпным надзором дети вынуждены были забыть о мирной семейной жизни и забавах, свойственных юному возрасту. Заточение в темницу знаний не прерывалось даже на время каникул. Учащиеся носили форму – круглая шляпа, небесно-голубой воротничок, костюм из серого сукна (материал поставляли сами директора), – за качество которой отвечали. Довольно частый осмотр обмундирования заставлял тщательно заботиться об одежде. Раз в месяц дозволялось написать родителям, которых руководство настоятельно просило избегать визитов, ибо это могло смягчить характер маленьких заключенных. За шесть лет Оноре видел своих лишь дважды.

По воскресеньям дети строем шли в имение к господину Марешалю, где собирали гербарий, играли в мяч или наблюдали за жизнью животных на ферме. Каждый воспитанник шефствовал над голубем – кормил крошками, собранными в столовой во время еды. Иногда на рассвете хозяева вели мальчишек в кузницу, к стеклодуву или на мельницу, устраивая по дороге скудный завтрак на траве, наставляя измученных на путь истинный.

В классах на рассеянные умы сыпались наказания в виде дополнительных заданий, но и телесные случались не реже. Провинившийся становился на колени перед кафедрой преподавателя, его били по пальцам узким кожаным ремешком, пока он не начинал просить пощады. Не менее страшным было пребывание в своего рода карцере, устроенном под лестницей и именовавшемся «альковом», или в клетушке размером в шесть квадратных футов, которые были при каждом дортуаре. Достойные ученики, напротив, получали крестик и разрешение полистать развлекательные книги. Оноре никогда не узнал этого счастья. Поступая в коллеж наряду с другими новичками, он был толстощеким увальнем, застенчивым, ленивым и меланхоличным. В автобиографическом романе «Луи Ламбер» он напишет: «Расположенный посередине городка на речушке Луар, омывающей его здания, коллеж образует большую, заботливо огороженную территорию, где находятся все здания, необходимые для такого рода учреждений, – часовня, театр, лазарет, булочная, а также сады и источники. В этот коллеж, самое знаменитое воспитательное заведение из всех имеющихся в центральных провинциях, поступала молодежь из провинций и колоний… Все носило отпечаток монастырского распорядка».[2]2
  Бальзак. Луи Ламбер. Собр. соч. в 24 томах, изд-во «Правда», 1960. (Прим. пер.)


[Закрыть]

Очень скоро такая жизнь показалась Оноре удручающе несправедливой. Соученики, невежественные, грубые, шумные, разочаровали. Он никак не мог простить матери, что та упекла его в этот застенок. К тому же, чтобы избавить сына от соблазнов, лишила карманных денег. Казалось, Шарлотта-Лора находила удовольствие в том, чтобы «уберечь» чадо не только от материнской нежности, но и от самых элементарных удобств. Родители других воспитанников присутствовали при вручении наград, Бальзаки не утруждали себя этим. Впрочем, Оноре и не давал им повода для гордости: оценки были так себе, поведение оставляло желать лучшего. Отчаявшись исправить его, господин Марешаль писал: «Из мальчика не вытянешь ничего – ни уроков, ни домашних заданий, непреодолимое отторжение вызывает у него необходимость выполнять любую работу по принуждению». Получив первую награду, десятилетний Оноре, ликуя, немедленно сообщает об этом матери. В письме от первого мая 1809 года сын сообщает: «Любезная матушка, я думаю, папа был огорчен, узнав, что меня посадили в „альков“. Прошу тебя, успокой его, скажи, что я получил похвальный лист при раздаче наград. Я не забываю протирать зубы носовым платком. Я завел себе толстую тетрадь и переписываю туда все из своих тетрадок, и у меня хорошие отметки, надеюсь, это доставит тебе удовольствие. Обнимаю от всей души тебя и всех родных, а также всех, кого знаю». Подпись: «Бальзак Оноре, твой послушный и любящий сын».[3]3
  Цит. по А. Моруа. Прометей, или Жизнь Бальзака. Москва, Прогресс, 1967.


[Закрыть]

Похвальный лист по латыни, который должен был «успокоить» отца, представлял собой томик в рыжеватом сафьяновом переплете – «История Карла XII и Швеции», – украшенный надписью золотыми буквами: «Награда Оноре Бальзаку, 1808 год». С какой гордостью должен был созерцать ребенок это официальное признание своих заслуг! Как надеялся, что родители порадуются за него! Но они ожидали от сына более внушительных свершений. Он начинал опасаться, что никогда не сможет оправдать их надежд.

Переживать превратности школьной жизни ему помогает один из учителей – Иасент-Лоран Лефевр, священник, присягнувший на верность нации по положению о церкви в 1790 году, наставник пятых классов. В обязанности отца Лефевра входило следить за библиотекой, содержимое которой пополнилось за счет разграбления замков и аббатств во время революции. Он давал Оноре уроки математики, в которой тот был весьма слаб, тогда как господин Бальзак мечтал, что его первенец поступит в Политехническую школу. Но учитель и ученик гораздо больше были увлечены литературой, чем цифрами и равенствами. Вместо того чтобы заставлять мальчика корпеть над учебниками, отец Лефевр поощрял его к чтению трудов, скрытых в недрах библиотеки, чему тот и предавался с удовольствием в часы их занятий. В свое время священник увлекался поэзией и философией, восторженное любопытство воспитанника напоминало ему о собственной юности. Он обнаруживал в нем богатое воображение, пылкость, стремление бесконечно предаваться мечтам. «Заговорщики» – мальчишка одиннадцати лет и сорокалетний мужчина – втайне от всех обменивались впечатлениями по поводу прочитанного. Они были одной породы – охотники за мечтами. Вспоминая годы учения с добродушным наставником отцом Лефевром, Бальзак напишет в «Луи Ламбере»: «Таким образом, между нами был молчаливо заключен договор: я не жаловался на то, что ничему не учусь, а он молчал по поводу того, что я брал книги».

Оноре без разбору поглощал все, что попадало под руку, впрочем, явно отдавая предпочтение книгам поучительным. Во время перемен он не склонен был принимать участие в играх, с отсутствующим видом и книгой в руках удалялся под дерево. Теперь его радовало наказание в «алькове» – здесь он мог в полном одиночестве думать о прочитанном. Следствием этой неистовой и безрассудной страсти стало желание походить на авторов, которыми восхищался. Мальчик обладал феноменальной памятью: достаточно было пробежать текст, чтобы обратить внимание на малейшие детали. Поскольку источников были сотни, голова его была переполнена всевозможными сведениями. Он все больше удивлял отца Лефевра своими познаниями и живостью суждений. Ничего не говоря вслух, Оноре был тем не менее уверен, что рано или поздно покажет, на что способен. Каким образом? Пока не знал, но волнение молодого ума было столь мощным, что он чувствовал себя в силах покорить мир. Хотя, кажется, окружающие сомневались в великом будущем, которое он себе предназначил: даже отец Лефевр, считавший его учеником способным и особенным, не мог представить себе Бальзака на вершине славы, другие учителя и соученики и вовсе видели в нем только странного мальчугана, известного несколько заносчивой манерой рисоваться и неумеренной тягой к писанию – чужому или своему.

Увлечение Андре Шенье подтолкнуло к сочинению стихов, строки, посвященные инкам, будут приведены в «Луи Ламбере»: «О инка! Властелин несчастный, злополучный!» Несмотря на несовершенство этого александрийского стиха, Оноре упорствовал и декламировал свои измышления перед товарищами, которые в насмешку дали ему прозвище «поэт». По правде говоря, в это время Бальзака занимает не столько музыка слов, сколько нагромождение мыслей о некоей высшей силе, которую он не решается назвать Богом, но которая правит миром согласно своим таинственным законам. Мальчик совсем не религиозен, как и большинство других воспитанников, но испытывает невероятную тягу к тому, что «там», строит из себя вольтерьянца, задает дерзкие вопросы, хотя сам не прочь верить. Готовясь к первому причастию, ни с того ни с сего спрашивает у капеллана коллежа отца Абера, откуда Господь взял мир. Тот отвечает ему загадочной фразой из Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово и Слово было у Бога». Не удовлетворенный таким объяснением, мальчик хочет точнее знать, откуда взялось это «слово». «От Бога», – отвечает отец Абер. «Но если все сущее от Бога, то почему в этом мире есть зло?» – возражает Оноре. «Добрый священник не был силен в полемике; он понимал религию как чувство и принимал все догматы на веру, будучи не в силах их объяснить. Однако он не был святым; и, не найдя никаких новых доводов, вышел из себя и засадил меня на два дня в карцер за то, что я прервал его, когда он объяснял нам катехизис». Так язвительно напишет об этом происшествии Бальзак в «Луи Ламбере».

Более суровым наказанием оказалось изъятие у него рукописи «Трактата о воле». «Вот глупости, которыми вы занимаетесь, пренебрегая домашними заданиями!» – воскликнул отец Франсуа Огу, стоя перед Луи Ламбером, alter ego Бальзака. «Луи Ламбер и он [Бальзак] – один человек, – напишет сестра Оноре Лора Сюрвиль, – это Бальзак в двух лицах. Жизнь коллежа, малейшие события тех дней, все, что он пережил и передумал там, все правда, даже „Трактат о воле“, который один из преподавателей (которого он называет) сжег, не читая, в ярости обнаружив вместо домашнего задания, которое требовал. Мой брат всегда сожалел об этом своем письменном опыте – свидетельстве ума в столь юном возрасте».

Оноре, обуреваемый желанием поверять свои фантазии бумаге, становится все более враждебным железной дисциплине коллежа: то, что ему пытаются навязать, раздражает, увлекает лишь то, к чему расположен сам. Запертый в серой Вандомской тюрьме, занят только собственными мыслями. Он напишет о себе – Луи Ламбере, – что ему достаточно было одного – утолять жажду своего ума. В четырнадцать лет интеллектуальная деятельность Оноре столь интенсивна и до такой степени не соответствует его положению обычного школьника, что он чувствует себя на грани безумия. Голова перегрета кипением теорий, воспоминаний, планов. «Оноре был похож на сомнамбул, которые спят с открытыми глазами, – засвидетельствует Лора Сюрвиль. – Он почти не слышал обращенных к нему вопросов и не знал, что отвечать, когда у него вдруг спрашивали: „О чем вы думаете? Где вы?“ Это удивительное состояние… происходило от скопления мыслей… без ведома преподавателей он прочел большую часть библиотеки коллежа… в карцере, куда он вынуждал помещать себя ежедневно, поглощал серьезные книги». Он будет утверждать даже, что порой впадал в своего рода кому, состояние это тем более беспокоило учителей, что они не знали причины.

Болезненное «отупение» усугублялось актами неповиновения, руководство коллежа решило избавиться от воспитанника, чей характер мог дурно повлиять на дух его товарищей по заточению. Двадцать второго апреля 1813 года Бальзаков попроси ли забрать сына, чье дальнейшее пребывание в этом учебном заведении признано было нежелательным. Изгнанный как паршивая овца среди учебного года, Оноре опасался резкой реакции матери: не будет ли Шарлотта-Лора чувствовать себя лично оскорбленной этим? Но он выглядел столь жалким и потерянным, что обеспокоенные родители ни в чем не стали упрекать его. Положились на свежий воздух и здоровое питание, чтобы дать ему оправиться. Но мальчик ждал от своего возвращения чуда иного рода, никак не связанного ни со свободой передвижения, ни с обильной едой: все меркло в присутствии Лоры, которую он наконец обрел, – повзрослевшей, похорошевшей, любившей и понимавшей его лучше, чем кто-либо другой.