Текст книги "Александр Дюма"

В ожидании признания, на которое считал себя вправе рассчитывать, несмотря на всю свою неопытность, он без разбору поглощал все старые и новые сочинения, какие только попадались ему под руку. Жадность молодого Дюма к чтению была так велика, что через несколько дней ему уже начало казаться, будто он усвоил самую суть человеческих познаний. Вся история Франции, как думал юноша, поместилась у него в голове, готовая к употреблению, – любой кусок на выбор, какой потребуется, – а все великие писатели прошлого и настоящего теснятся у него за плечом, стремясь научить ремеслу.

Надо сказать, что погоня за энциклопедическими знаниями отнюдь не мешала юноше при случае наслаждаться более простыми и осязаемыми радостями. Начал он с того, что завел шашни с легкомысленной Манетт Тьерри, с которой познакомился еще в Вилле-Котре, когда она была подружкой Сонье. Теперь девушка перебралась в Париж, где работала белошвейкой. Интрижка оказалась недолгой, вскоре, покинув Манетт, Александр пустился на поиски других любовных приключений. Он предпочитал женщин полных, белокурых и розовых, по возможности старше себя, и таких, у которых пылкий темперамент соединялся бы с поистине материнской нежностью. Аглая в его глазах обладала всеми этими достоинствами, но Аглая осталась в Вилле-Котре…

Зато на одной площадке с ним жила молодая особа, казавшаяся ее точным повторением. Дюма часто встречался с ней на лестнице, нередко завязывал разговор и вскоре узнал, что она бросила в Руане полупомешанного мужа, жить с которым было совершенно невозможно, и открыла в Париже маленькую швейную мастерскую, что ее зовут Мари Катрин Лор Лабе и ей двадцать девять лет. На восемь лет старше – да это же залог счастья! Несколько романтических прогулок в медонских лесах помогли молодому человеку окончательно убедиться в том, что лучшей подруги ему не найти, поскольку она такая же пухленькая и белокожая, как Аглая, и при этом такая же мягкая, кроткая, спокойная, так же способна все ему простить, как Мари-Луиза. Лор, со своей стороны, не смогла остаться равнодушной к пылкому юноше, который служил скромным писцом, но тянулся ко всем царствам одновременно. То обстоятельство, что она была намного старше, женщину не только не смущало, но, напротив, придавало ей уверенности. Лор представлялось, что она благодаря своему здравому смыслу сумеет уберечь возлюбленного от заблуждений, свойственных юности, и научит его правильно распоряжаться деньгами. Он будет одновременно ее любовником и ее ребенком: именно о таком сочетании она всегда и мечтала. Словом, они быстро поладили и зажили по-семейному. Экономия, удобство и удовольствие – здесь все сошлось. Немедленно съехав со своей квартиры, Александр вместе со всей мебелью – надо сказать, весьма скудной! – перебрался в квартиру напротив. В обмен на его ночные ласки Лор соглашалась мириться с тем, что он возвращается из канцелярии, когда ему заблагорассудится, что он и не думает знакомить ее со своими друзьями, что он оставляет ее одну, а сам отправляется в театр или где-нибудь ужинает… Что тут такого? Было же дано объяснение: вся эта светская суета необходима любовнику для того, чтобы он мог добиться успеха, – как не поверить? Разве не может он быть не только представительным внешне, но и талантливым? Дюма только что напечатал в «Альманахе, посвященном Девицам» прелестные стихи. Нет, на самом деле Лор ровным счетом ничего не понимала в поэзии, но, подобно многим бесхитростным людям, с почтением относилась к «печатному», – и потому с этого дня обрела твердую уверенность, что ее Александр далеко пойдет. Он и в самом деле пошел далеко, вернее, дело зашло далеко: очень скоро Лор поняла, что ждет ребенка. Разумеется, и речи не могло быть о том, чтобы Александр узаконил свои отношения с белошвейкой. Она прелестна, в этом нет ни малейших сомнений, но с ней невозможно показаться в свете! Карьера обязывает! Разве не безумие, когда готовишься взобраться на вершину самой высокой горы, обременять себя женой и младенцем? Пусть Лор, если ей так хочется, оставит ребенка, но он не возьмет на себя никаких лишних обязательств, и их отношения не изменятся!

В следующем году от этой тайной связи родился сын. Ни один из родителей его не признает, тем не менее отец, довольный тем, что у него появилось потомство, даст маленькому бастарду собственное имя – Александр.[30]30
  Александр Дюма-сын родился 27 июля 1824 года. (Прим. авт.)


[Закрыть]

В жизни Дюма в то же время случилось и еще одно важное событие – его работу сверхштатного служащего канцелярии оценили начальники. В один прекрасный день Удар объявил, что герцог Орлеанский ищет надежного человека, который сможет быстро переписать очень секретный документ, и решено поручить этот деликатный труд именно Александру. Ошеломленный выпавшей ему честью, Александр, весь трепеща, предстал перед его королевским высочеством. Герцогу Орлеанскому было тогда около пятидесяти лет, он был дородный, пышущий здоровьем, с открытым лицом и живым взглядом. Все знали, что герцог унаследовал от отца, Филиппа Эгалите, республиканские пристрастия, странным образом соединенные с непомерной династической гордостью.

«Вы – сын того храбреца, которого Бонапарт, если не ошибаюсь, уморил голодом?» – обратился он к Дюма.

Александр поклонился в знак подтверждения и вместе с тем почтительности, герцог дал ему переписывать длинный меморандум и вышел. Через два часа он вернулся, взглянул на тщательно выведенные строки, поморщился и пробормотал: «Так-так, вижу, пунктуация у вас своеобразная!» После чего, взяв перо, его королевское высочество пристроился на углу стола и расставил недостающие запятые, точки и прочие знаки препинания. Александр испугался, как бы подобная небрежность (он никогда не обращал внимания на пунктуацию!) не уронила его достоинства в глазах герцога, но тот, вместо того чтобы упрекать молодого провинциала, решил тут же, не откладывая, продиктовать ему официальный ответ, адресованный интриганке по имени Мария Стелла Петронилла Кьяппини, утверждавшей, будто она является наследницей огромного состояния герцогов Орлеанских. Медленно выговаривая слова, чтобы писец за ним поспевал, герцог размеренно вышагивал по комнате, напоминая актера, повторяющего роль. После долгого предисловия он, повысив голос, произнес фразу, которая, должно быть, казалась ему главной: «И если бы только и было, что поразительное сходство, существующее между герцогом Орлеанским и его августейшим предком, разве такого сходства не достаточно для того, чтобы показать всю несостоятельность притязаний этой авантюристки?» Услышав слова, противоречившие всему, что он с недавнего времени знал о происхождении его королевского высочества, Александр поднял голову и удивленно посмотрел на герцога. Это не ускользнуло от внимания его высочества, и он высокомерно изрек: «Господин Дюма, запомните: даже если ведешь свое происхождение от Людовика XIV через одних только бастардов, этого одного уже достаточно, чтобы им гордиться». И продолжал диктовать, а пристыженный Александр втянул голову в плечи и уткнулся в свои бумаги. Несмотря на неудачное начало работы, в итоге герцог Орлеанский остался доволен послушанием и прилежанием молодого Дюма. Недели через три после этой памятной встречи Удар пригласил Александра в свой кабинет, чтобы сообщить ему приятную новость: в виде особой милости он «включен в штат», иными словами – назначен на должность с годовым окладом полторы тысячи франков.

Первая мысль, которая всецело завладела Александром, едва он услышал радостное известие, – теперь-то он уговорит матушку перебраться к нему в Париж! У нее больше не остается никаких причин отказывать сыну, поскольку теперь у него появилась наконец постоянная работа. И, не дожидаясь согласия матери, он принялся рыскать по городу в поисках квартиры, где удобно было бы разместиться вдвоем. Разумеется, Лор опечалилась, видя, как возлюбленному не терпится переехать, она успела привыкнуть к их почти супружескому существованию. Но разве можно противостоять этому неукротимому человеку, который движется по жизни скачками и рывками? Александр, правда, попытался успокоить подругу: даже если он будет жить с Мари-Луизой вдали от нее, то все равно будет часто навещать ее по вечерам, чтобы поболтать и заняться любовью. И она снова, в который уже раз, смирилась. Нельзя же в самом деле ревновать его к матери!

Между тем Александр отыскал квартиру в доме 53 по улице Фобур-Сен-Дени и перевез туда мебель со старой квартиры. Мари-Луиза, которую ему наконец-то удалось уговорить, отправила туда же свою, после чего, продав табачную лавку, подсчитала скудные сбережения и отправилась в Париж, безмерно счастливая от того, что между нею и сыном восстанавливаются прежние близкие отношения. Вот они и снова неразлучные друзья, почти сообщники. И маленькая тихая Лор, сосланная в дальний угол, не нарушит их безмятежного счастья!

Все было бы совсем чудесно, если бы не одно обстоятельство: Александр был настолько занят работой, что у него почти не оставалось времени писать! Конечно, в пять часов пополудни он покидал Пале-Рояль, но каждую вторую неделю должен был возвращаться туда к восьми и оставаться до десяти вечера, чтобы заниматься «почтой». Эта важная миссия заключалась в том, чтобы посылать с курьером в Нейи герцогу Орлеанскому вечерние газеты и все пришедшие за день письма, а затем ждать гонца, который должен был передать распоряжения его высочества на завтрашний день.

Разумеется, в дни «дежурств» ему приходилось отказываться и от ужинов, и от спектаклей, но Александр утешался тем, что читал, как велел ему Лассань, переводы сочинений Вальтера Скотта, Фенимора Купера, а главное – Байрона, благодаря которому познал болезненное упоение, сопутствующее утрате чувства меры. Время от времени встречался с Адольфом де Левеном, и они вместе, хотя и без особой надежды, работали над пьесой. Может быть, если проявить достаточное упорство, им удастся в конце концов убедить директора хоть какого-нибудь театра в том, что у них есть талант?

Продолжая приобщаться к литературной и художественной жизни столицы, Дюма бывал у Арно, встречался с Беранже. Он навестил Жерико, которого застал на смертном одре, он дышал лишь воздухом кулис… Однако, ежедневно и в подробностях рассказывая матери о том, где был и что делал, он не решался признаться ей в том, что у него есть сын от Лор Лабе. Мари-Луиза с ее прямотой, порядочностью и благочестием вполне могла почувствовать себя оскорбленной, узнав о незаконнорожденном ребенке. Поскольку он не признал сына, лучше оставить бабушку в неведении.

Мир вокруг него менялся, но это ничего не меняло в его собственной судьбе. 16 сентября 1824 года скончался Людовик XVIII, который давно уже был болен, бессилен и не способен управлять государством. На престол взошел Карл Х. После коронации в Реймсе он начал править страной в лучших монархических традициях и тем самым вдохновил Гюго и Ламартина на сочинение приличествующих случаю стихов. Эти двое не пренебрегают политикой, усмехнулся проницательный Лассань. Что ж, в награду за это каждый из них получил крест Почетного легиона! По этому поводу тот же Лассань сообщил своему подчиненному, что литература во Франции пробуждается под сотрясающими ее мощными ударами молодого поколения. Даже водевиль благодаря Скрибу стал теперь не таким, как прежде, утверждал он. Разве это не самый благоприятный момент для того, чтобы вступить в бой? Прислушавшись к словам начальника, Александр поговорил с Адольфом, и они решили пригласить в соавторы специалиста в этом жанре: Джеймса Руссо. Надеясь этим соблазнить непревзойденного сочинителя куплетов, пригласили его к Левену на ужин с шампанским. Однако Руссо, несмотря на то что пил один бокал за другим, никак не мог утолить жажду и, видимо, потому пребывал в желчном настроении. Оказалось, что его невозможно ничем увлечь, он все подряд ругал, ему ничего не нравилось. Тем не менее, когда, уже за второй бутылкой, Александр рассказал довольно забавную охотничью историю, глаза у гостя заблестели, а после третьей бутылки он наконец-то перестал хмуриться. Они договорились втроем написать смешной водевиль под названием «Охота и любовь». Разгоряченные вином сотрапезники быстро набросали план пьесы, которая должна была состоять из двадцати одной сцены. Каждому предстояло написать по семь. Александр пообещал быстро представить семь сцен экспозиции, Адольф – семь центральных сцен, на долю Руссо оставались семь сцен развязки.

На следующий вечер соавторы снова собрались за бутылкой: семь сцен Александра и семь сцен Адольфа были готовы, тогда как Руссо не написал к своим семи ни единого слова. Ничуть не обидевшись, что третий автор их подвел, двое других пообещали виновному помочь сдержать обещание. Неделю спустя благодаря их объединенным усилиям пьеса была закончена, и Руссо, знавший толк в этом деле, заявил, что его приводят в восторг комические куплеты, сочиненные Александром. Читать пьесу в театре «Жимназ» должны были Адольф и Руссо, Александр предпочел дожидаться «приговора» в канцелярии. Заботясь о том, чтобы карьера началась с произведения значительного, он заранее попросил не указывать его имени на афише. Каждая минута, которую он проводил в тревожном ожидании, притворяясь, будто усердно пишет, была для него пыткой. Но когда терпение его окончательно истощилось, на пороге появились Руссо с Адольфом. Вид у них был похоронный: «Охоту и любовь» решительно отвергли.

Но, несмотря на неудачу, Руссо не пал духом, ему удалось добиться того, что пьесу прослушали еще раз – теперь в «Амбигю-Комик». И снова, укрывшись за кипами бумаг, Александр в тревоге смотрел на закрытую дверь. Наконец за ней послышались шаги. На этот раз Адольф и Руссо сияли. «Приняли!» – в один голос закричали они, и Александр так и подпрыгнул на стуле от радости.

Теперь, после приезда матери, у него появились новые расходы, любые поступления денег были очень кстати, так что первым делом он осведомился о том, какая сумма отчислений причитается автору в этом театре. Автор получал двенадцать франков и два места в зале. Стало быть, на каждого из них приходилось по четыре франка за вечер, а кроме того – два билета по сорок су. Но для того, чтобы автор мог полностью получить причитающиеся ему деньги, надо было ждать, пока пьесу сыграют, а Александр ждать не мог. Его жалованья не хватало на то, чтобы обеспечить ему и матери пристойное существование.

Руссо, знавший все ходы и выходы, посоветовал ему обратиться к некоему Порше, который прежде был мастером, изготовлявшим парики, а теперь сделался профессиональным клакером. Этот тайный посредник ссужал авторам сумму, которую они должны были выручить за билеты, получая с этой сделки небольшие комиссионные, что было вполне справедливо, поскольку в случае, если пьеса не шла, он мог потерять часть денег.

В тот же вечер, после «дежурства», Александр отправился на встречу с Порше в кафе рядом с театром, где тот играл в домино с другими завсегдатаями. В театральной среде новости доходят быстро, клакер уже знал о том, что директор «Амбигю» принял к постановке «Охоту и любовь», он согласился ссудить Александру полсотни франков в обмен на его авторские билеты и тут же отправился за деньгами. «Немного мне довелось испытать ощущений столь же сладостных, как от прикосновения к первым деньгам, которые я заработал своим пером, – напишет Дюма в мемуарах, – ведь то, что я получал раньше, я зарабатывал всего лишь своим почерком».

Старый театральный волк, тронутый волнением, которое угадал в этом новичке, предложил Александру порекомендовать его плодовитому водевилисту Мелезвилю, который мог бы взять дебютанта в соавторы. Услышав эти слова, Александр вскинулся и с гордостью заявил, что избрал другой путь и намерен «через год-другой» без помощи каких бы то ни было соавторов написать серьезную пьесу для «Комеди Франсез». Порше в ответ только головой покачал и пробормотал себе под нос: «Предупреждаю, это будет нелегко!»[31]31
  Александр Дюма. Мои мемуары. (Прим. авт.)


[Закрыть]

Вернувшись домой, Александр отдал матери полученные от клакера пятьдесят франков. Она приняла деньги с радостной благодарностью, поскольку знала, что на этот раз речь идет уже не о простом вознаграждении за труд переписчика, на этот раз признание получил не прекрасный почерк сына, а его писательский талант. Убирая первый литературный заработок своего мальчика в ящик, она, узнавшая так много разочарований, осмелилась высказать надежду на то, что ее Александр сделал первый шаг на пути к славе и богатству.

Глава VI
На подступах

Если имя Александра Дюма и не стояло на афише водевиля «Охота и любовь», премьера которого состоялась в «Амбигю-Комик» 22 сентября 1825 года, то на обложке изданной Дювернуа книжечки с текстом пьесы имен авторов все-таки было три. Вот только и здесь никаких следов Дюма! Его заменил некий Дави. Укрывшись таким образом под фамилией деда, маркиза Дави де ла Пайетри, Александр надеялся отвести от себя подозрения герцога Орлеанского, который – как всем было хорошо известно! – терпеть не мог, чтобы его служащие баловались литературой. Конечно, можно было закрыть глаза на то, что некоторые большие начальники время от времени отвлекались на журналистику или театр, но тем, кто стоял на более низких ступенях служебной лестницы, и думать было нечего о подобном умственном распутстве.

Из осторожности Александр с Лассанем, трудясь в поте лица над новой пьесой, которую назвали «Свадьба и похороны», прятались словно воры. На этот раз в качестве третьего соавтора был приглашен уже не Джеймс Руссо, а Гюстав Вюльпиан. Сюжет позаимствовали из сказок «Тысячи и одной ночи», работу, как и следовало ожидать, поделили на три равные части, намереваясь, когда каждый представит готовый текст, соединить куски в единое целое и отшлифовать. Все соавторы приступили к делу с тем большим воодушевлением, что «Охота и любовь» имела в «Амбигю» немалый успех. Шестнадцать представлений с аншлагом – этого оказалось вполне достаточно, чтобы подстегнуть перья троицы.

Однако успех литератора Дюма совершенно не радовал тех, кто руководил скромным переписчиком бумаг. Несмотря на то что Александр тщательно скрывал от них побочные занятия, которым предавался в том числе и ради того, чтобы пополнить кошелек, слухи о его принадлежности к «миру театра» дошли в конце концов, переползая из кабинета в кабинет, до ушей главного начальника, Франсуа Манша де Броваля. Последний, когда новый письмоводитель впервые явился на службу в его ведомство, соблаговолил лично преподать ему науку складывать письма квадратом или прямоугольником – в зависимости от того, насколько важный человек адресат, делать конверты, соблюдая принятые в канцелярии традиции, и запечатывать их гербом герцога Орлеанского. Проявив подобное участие, подобную заботу о подчиненном, Броваль рассчитывал, что признательность Александра выразится в чем-то ином, только не в этом внезапном влечении к пустой театральной суете. Он открыто высказал все это Удару, который не замедлил дрожащим от негодования голосом повторить его слова виновному. Поначалу, когда заведующий канцелярией только начал ему выговаривать, молодой человек выглядел удрученным, он склонился, словно под хлещущим ливнем, но потом гордость в нем внезапно взяла верх над благоразумием, и он, возвысив голос, произнес, что не видит ничего плохого в желании заработать немного денег литературным трудом, если, занимаясь им, он нисколько не ущемляет интересы его королевского высочества. Поглядев на то, как подчиненный неистовствует, вопит и размахивает руками, Удар усмехнулся:

– Стало быть, вы непременно хотите заниматься литературой?

– Да, сударь! – ответил Александр. – По призванию и по необходимости!

На это господин Удар, рассчитывая поставить-таки наглеца на место, издевательски заметил:

– Что ж, пишите так, как Казимир Делавинь, и мы вместо того, чтобы порицать, станем хвалить вас!

Александр знал, что для всех благонамеренных и «благочитающих» людей Казимир Делавинь был образцом таланта, добродетели и достоинства, и потому в ответ воскликнул с пылом ярого иконоборца:

– Сударь, я совсем не в том возрасте, что господин Казимир Делавинь, ставший придворным поэтом в 1811 году, и я не получил такого образования, как господин Казимир Делавинь, который учился в одном из лучших коллежей Парижа. Нет, мне двадцать два года,[32]32
  На самом деле ему было тогда двадцать три. (Прим. авт.)


[Закрыть] а моим образованием я занимаюсь ежедневно, может быть, в ущерб собственному здоровью, поскольку все, что я узнаю, – а узнаю я многое, клянусь вам! – так вот, все, что я узнаю, – я узнаю в те часы, когда другие развлекаются или спят. Стало быть, я не могу сейчас делать то, что делает господин Казимир Делавинь. Но выслушайте в конце концов то, что я сейчас вам скажу, господин Удар, пусть даже то, что я скажу, покажется вам очень странным: если бы я думал, что в будущем стану делать только то, что делает господин Казимир Делавинь, я пошел бы навстречу вашим желаниям и желаниям господина де Броваля и сию же минуту дал бы вам нерушимое обещание, торжественную клятву больше не заниматься сочинительством![33]33
  Александр Дюма. Мои мемуары. (Прим. авт.)


[Закрыть]

Удар не верил своим ушам: неужели этот жалкий бумагомарака Дюма смеет воображать, будто он, если дать ему на это время, превзойдет великого, несравненного Казимира Делавиня? Подобные честолюбивые замыслы граничат с безумием. А ведь если хочешь, чтобы во вверенном тебе отделе царили трудолюбие и порядок, следует держать подальше от себя таких буйных молодчиков. Надо что-то предпринять, причем срочно! Подумав, начальник канцелярии его высочества, возмущенный и испуганный одновременно, решил прежде всего пожаловаться Девиолену на непозволительное поведение его протеже. Дед с розгами не слишком удивился этой последней выходке своего протеже, но, из вежливости притворившись, будто разделяет гнев начальника канцелярии, пообещал ему Александра образумить и приструнить. На деле же ограничился тем, что позвал к себе Мари-Луизу и объяснил ей, что непокорство ее сына в очередной раз едва не стоило ему места.

Вернувшись домой, Александр застал мать в слезах. К огорчению из-за того, что она расстроена и встревожена по его вине, на следующий день прибавилась безмолвная ярость, вызванная тем, что шестьдесят служащих канцелярии, когда он проходил мимо, посмеивались ему вслед так, словно он вернулся с прогулки забрызганным грязью с головы до ног: история о том, как «малыш» Дюма намеревается оставить далеко позади великого Казимира Делавиня, уже облетела всех писарей. Война объявлена – теперь его будут донимать насмешками. Александр принял вызов и продолжал неустанно твердить, что в один прекрасный день о нем будут говорить куда больше, чем о дивном Казимире Делавине!

И вдруг – внезапный просвет, тучи разошлись, выглянуло солнце: Вюльпиан сообщил Александру и Адольфу, что сочиненный ими водевиль принят к постановке театром «Порт-Сен-Мартен». Разумеется, предстояло еще дождаться своей очереди, прежде чем начнутся репетиции. Но профессиональным авторам следует привыкать к долгим периодам ожидания, и они смирились. Впрочем, у Александра вскоре появился другой случай прославить свое имя, да еще как громко! 28 ноября 1825 года скончался его благодетель, генерал Фуа, и похороны прославленного депутата-либерала, проходившие под дождем, превратились в массовые выступления протеста против неограниченной власти Карла Х. В ответ на этот взрыв недовольства сторонники короля пустили гулять оскорбительную для покойного анонимную песенку. Мимоходом в ней был задет и герцог Орлеанский – как потомок «цареубийцы» Филиппа Эгалите. Из чувства благодарности к тому, кто пристроил его на службу в канцелярию герцога, Александр немедленно сочинил «Элегию на смерть генерала Фуа». В двух с лишним сотнях нескладных и патетических стихов он воспевал «благородного героя», чей полет был прерван и перед чьей памятью безутешный народ преклоняется, восклицая:

 
Еще один камень выпал
Из храма Свободы.
 

Дюма хотел издать поэму и рассчитывал, конечно, на официальную дотацию, но никто и не подумал ему ее предложить. Пришлось ему запустить руку в собственный карман и напечатать свой опус за счет автора. Столь напыщенное произведение показалось ему вполне достойным того, чтобы признаться в своем «отцовстве», а потому оно было подписано уже не именем Дави, но именем Александра Дюма, и автор принялся широко распространять его среди знакомых.

Начальники поэта-дебютанта, начиная с Удара и заканчивая Бровалем, сочли, что если метрика оставляет желать лучшего, то по крайней мере автором руководили весьма достойные побуждения. Его королевское высочество также одобрил поступок своего служащего. Один только Лассань кривился, поскольку был крайне щепетилен в вопросах просодии. Но, как бы там ни было, канцелярским насмешникам пришлось прикусить языки. Конечно, Александр и сам понимал, что те, кто расточает ему улыбки, выражают тем самым скорее согласие с его политическими взглядами, чем восхищение его литературным даром, и все же он обрадовался и тому, что «Элегия» удостоилась похвалы Этьена Араго в «Фигаро», и тому, что она, вместе с прочими сочинениями того же толка, была включена в сборник, озаглавленный «Поэтический венок генералу Фуа».

На волне этого успеха у сторонников Дюма перешел от поэзии к прозе и написал, одну за другой, три новеллы, навеянные недавними и потрясшими Францию событиями. Фоном для его историй служили поочередно наполеоновская эпоха, начало Реставрации и Французская революция. Несмотря на то что стиль новелл был неестественным и несамостоятельным, они все же свидетельствовали о том, что автор одарен способностью создавать драматическое напряжение и явно склонен к отображению великих исторических событий прошлого.

Тексты, объединенные под общим названием «Современные рассказы», автор посвятил Мари-Луизе. «Моей матери – дань любви, уважения и признательности» – так звучало это посвящение. В десятый раз перечитывая фразу, сопровождавшую щедрый дар, Мари-Луиза прижимала руки к сердцу, словно стараясь унять его счастливое биение. Никакие признания мужа в любви не волновали ее до такой степени. Она молилась о том, чтобы эта книга – первая книга ее Александра – была встречена восторженно. Но издатели, у которых новеллы вызвали куда меньшее восхищение, чем у любящей матери, поочередно отказывались их печатать. Тем не менее жене владельца типографии Сетье автор показался столь привлекательным внешне, что она уговорила мужа издать сборник «в складчину». Александру достаточно было внести триста франков, составлявших его долю, – его «дитя» сразу же увидит свет и дойдет до читателей. Но где их взять, эти чертовы триста франков? Наилучшим решением было бы, вероятно, снова прибегнуть к помощи «короля клакеров». Воспользовавшись тем, что «Свадьбу и похороны» недавно приняли к постановке в театре «Порт-Сен-Мартен», Дюма попросил у Порше аванс под будущие гонорары. Тот выдал требуемую сумму, и «Современные рассказы» были сданы в печать. Дата выхода в свет – 27 мая 1826 года. Тираж – тысяча экземпляров. Первая статья о книжке – все того же Этьена Араго в «Фигаро». Критик предсказывал читателям, что они испытают поочередно «сладостное, печальное и мучительное волнение». Александр счел, что такие слова для начала звучат совсем неплохо. Но вместе с тем Араго посоветовал автору работать над стилем: в его текстах, дескать, много «неуклюжих оборотов», «затертых выражений», «ошибок» и «погрешностей». Словом, это была, конечно же, похвала, но умеренная. Больше ни один рецензент не высказался, больше о книге не было сказано ни единого слова – ни плохого, ни хорошего. «Современные рассказы» никого не заинтересовали.

Через несколько недель после того, как сборник появился в книжных лавках, Александр подвел итог: продано четыре экземпляра. Неудача, казалось бы, должна была его образумить, однако у Дюма была достаточно толстая кожа, и он продолжал двигаться вперед, просто-напросто решив изменить направление.

Познакомившись у Сетье с неким Марлем, который называл себя реформатором орфографии и руководил «Грамматическим журналом», выходившим небольшим тиражом, Александр живо заинтересовался неожиданно открывшейся перед ним новой возможностью. Марль, намереваясь прекратить выпуск своего еле живого издания, готов был «за гроши» уступить картотеку своих подписчиков. Разве это не тот самый случай, которого никак нельзя упустить? Уверенный в своем коммерческом чутье, Александр убедил друга Левена в том, что очень выгодно было бы опереться на плывущую им прямо в руки группу любителей французского языка для того, чтобы начать издавать великолепный журнал. Если у него самого не было за душой ни гроша, который он мог бы вложить в дело, Адольф Левен благодаря своей семье в средствах не нуждался и легко дал себя уговорить, даже поблагодарив Александра за предложение. Радостно перекупив «клиентов» Марля, друзья основали ежемесячный журнал «Психея». Теперь у них будет по крайней мере приличный «канал сбыта» для собственных творений! Александр, используя удобный случай, принялся строчить стихи по любому поводу и даже без всякого повода. Вооружившись пером, он с готовностью воспевал то влиятельных политиков, то людей, царствовавших в парижских гостиных. Разумеется, он вполне мог бы довольствоваться прославлением их в своих статьях. Но Александр давно уже заметил, что слава достается в первую очередь тем, кто занимается стихосложением. Все, от Ламартина до Гюго, в том числе и Виньи, заливали Францию потоками гармонии. В любом доме желанным гостем был тот, кто умеет жонглировать рифмами. Проза же, несмотря на мощный голос Шатобриана, оказалась несколько заброшенной. Разве создание ее не доступно всякому желающему? О великих страстях, великих скорбях, великих радостях и великих надеждах не повествуют – о них «поют». Стало быть, если молодой писатель жаждет добиться успеха, он должен «петь». Даже в том случае, если он, как Александр, поет фальшиво. Пусть пока и фальшиво, думал он про себя, но ведь тесное общение с музами в конце концов, безусловно, поможет найти верный тон.

Дюма тем увереннее двигался по этой главной на тот момент для него дороге, что Казимир Делавинь, Марселина Деборд-Вальмор и Арно согласились печататься в «Психее», и даже сам Гюго отдал в его журнал два неопубликованных стихотворения: «Сильфа» и «Фею и Пери». А Жан Вату предложил Александру сотрудничество в выпуске дорогого издания, «Галереи литографий», – своего рода каталога всех картин, составляющих сокровищницу Пале-Рояля, с поэтическим комментарием к каждому из полотен.