Текст книги "Меч Тристана"

– Что ты себе позволяешь, нахалка?! – выговорила наконец Изольда.

– Это всего лишь один из способов лечения, госпожа. Спроси у своей матушки, если не веришь.

Что могла ей возразить Изольда? Не сознаваться же в любви к Тристану! Ведь этого просто нельзя было делать. Пока. «А собственно, почему? – спрашивала она себя. – Да все потому же, дуреха! Как можно ближе к тексту легенды. По легенде между вами еще нет любви. Каждую роль надо играть точно по сценарию. Крепись, девочка, это лишь первое и не самое сложное испытание для тебя!»

Сенешаль короля Гхамарндрил Красный так и не утихомирился. Продолжал настаивать на своей победе над драконом. А что еще оставалось ему делать? Выбор-то у Красного оказался невелик: сознаться во лжи и молить о пощаде, расписаться в том, что он – трусливая собака, и все равно погибнуть (скорее всего) от руки палача; или – упорствовать до конца, выйти один на один с Тристаном и умереть в бою, как подобает рыцарю. Второе, может быть, и страшнее, но явно предпочтительнее. В таком варианте есть шанс. Конечно, Тристан Лотианский – не просто рыцарь, вне всяких сомнений, он спутался с колдунами, если не сам является колдуном. Но ведь даже заговоренные мечи иногда удается сломать, и даже мудрейшие из мудрейших филидов иногда ошибаются в предсказаниях, потому что любые волшебники – это все-таки только люди, а Бог – один и пути Его неисповедимы. Так думал сенешаль.

А уходя в бой, Гхамарндрил оставил слугам для короля и для всех, кто этим заинтересуется, свое предсмертное послание. Нет, он не написал там: «Если погибну, прошу считать меня коммунистом». Он вообще не умел писать. Как выяснилось, был у него другой, почему-то скрываемый ото всех талант – сенешаль умел рисовать. И на пергаменте последнего послания изобразил он победу Тристана над драконом. То, что это именно Тристан, сенешаль сам поведал устно своему капеллану, и тот начертал под рисунком название по-латыни.

А картинка выглядела весьма условной, но красноречивой. Замок Темры располагался неправдоподобно близко, в небе над ним летели какие-то крупные птицы, похожие больше на стратегические бомбардировщики. В правом верхнем углу изображен был зачем-то сводчатый вход в храм или иное строение, слева позади пещеры имелась не менее загадочная пирамида: то ли гора, то ли купол какой-то. Сам вылезший из-под земли дракон, очевидно, с целью приуменьшить заслуги Тристана, имел вид достаточно тривиального африканского льва, только с очень длинным хвостом и очень путаной гривой, маскировавшей и делавшей совсем не страшными даже зубы в разинутой пасти. Одежда Тристана выглядела не просто легкой, но легкомысленной для такой-то схватки: рубашечка, штанишки, ботиночки какие-то, и только широкая шляпа, в которой можно было (при желании) угадать шлем, защищала голову. Поднятый меч смотрелся достаточно длинным и увесистым, но всего тщательнее прорисовал несчастный сенешаль оружие победы героя – таинственный «шарик от палицы», превратившийся затем, как мы знаем, в огонь и грохот. Граната «лимонка», вид сверху. Размер был несколько преувеличен, так ведь у страха глаза велики, а у дракона пасть и того больше – проглотит.

В общем, рисунок удался на славу. Гормон показал его Изольде, а Изольда Тристану в тот же вечер.

– Хорошо рисовал, собака! – подивился старый король и заметил: – Вот только щит какой-то маленький получился…

И Изольда чуть было не ляпнула: «Это не щит».

Зачем, для чего, по рецептам какой магии изображал красноволосый хитрюга своего врага на пергаменте? Какие силы двигали рукою подлого сенешаля? Теперь уже никто не узнает.

А Гхамарндрил когда-то услышал фразу: «Dum spiro, spero». И часто повторял ее на чуждой ему латыни и на родном: «Пока дышу, надеюсь». С этими словами на знамени он и вышел на последний бой в своей жизни. Да, он надеялся убить Тристана, не мог не надеяться – это был его единственный шанс.

А Тристаном двигала в тот момент лютая ненависть к подлому обманщику; и верность слову, данному королю Марку; и жгучее нежелание умирать, когда столь многие тайны этого мира остались неразгаданными. И наконец, им двигала любовь – к Маше, то есть уже к Изольде, и предмет его любви был теперь не где-то далеко, а здесь, совсем-совсем рядом, и именно от исхода поединка зависело, упадут они в объятия друг друга или расстанутся навсегда. Против такого набора стимулов не устоял бы, наверное, и хорошо вооруженный отряд моджахедов, заброшенный на зловещей черной «акуле» из Турции на окраину Шали. Бедный, бедный сенешаль Красный. Куда уж ему!

Кончилось время красных. И здесь и там.

Они сражались на развалинах храма, уничтоженного язычниками лохланнахами еще пару веков назад. Не прошло и получаса от первого звонкого удара меча о меч, как красноволосая голова Гхамарндрила покатилась, чертя темную дорожку по замшелым щербатым ступеням, вниз, к морю, где симпатичные белые барашки призывно накатывались на каменное крошево, как бы шепча Тристану: «Пора, пора! Море ждет вас, о великие любовники, Тристан и Изольда!»

и, быть может, самая главная во всем повествовании, потому что именно в ней наши герои вкушают Волшебного Напитка (наряду со многими прочими напитками) и узнают, что такое настоящая любовь

Провожали Тристана и Изольду в Корнуолл с большими почестями. Собственно, устроен был пир в их честь. Тут-то и пригодились захваченные из дому шикарные одежды для всей команды. Гонец короля Гормона привез отряду Тристана приглашение на большой праздник в главную столицу Ирландии Темру, и Курнебрал, уже не первый день томившийся в неведении и тревоге, обрадовавшись несказанно, дал приказ отплывать из гавани Ат-Клиата. Корабль шел при попутном ветре, и очень скоро недавние враги эринцев причалили в гостеприимном речном порту. Фактически между Ирландией и Корнуоллом в этот день был заключен мир. Встреча двух королей планировалась, конечно, на ближайшее будущее, но, по сути, была уже не обязательна. Корнуоллец Тристан сделался героем Эрина, а ирландский королевский двор принял предложение Марка породниться – вот что было главным. Это и стало поводом для большого праздника.

И пиршество удалось на славу. Для некоторых даже слишком. Тристан, умотавшийся в боях и интригах, как собака, как загнанная лошадь, чувствовал, что нервы его уже на пределе, и решил оттянуться на полную катушку. Вот и не рассчитал немножечко с вином.

На специально снаряженный для него с Изольдой корабль Курнебрал отнес героя на руках. Ночью, потихонечку, когда уже никто не мог их увидеть.

Остальные корнуолльские воины покинули Ирландию еще до рассвета. Таков был приказ короля Марка, данный еще много дней назад, – возвращаться настолько скоро, насколько это будет возможно. Тристану же вместе с его верным оруженосцем надлежало на небольшом ирландском судне ожидать до утра будущую королеву Корнуолла, пока отец и мать простятся с любимой дочерью по всем правилам. А правил этих, древних загадочных ритуалов, ирландцы немало хранили, передавая из поколения в поколение, и свято соблюдали. Королева Айсидора была тут особенно пунктуальна. И помимо многих устных советов, снабдила дочь целым набором чудодейственных средств на все случаи жизни: успокоительных и возбуждающих, повышающих плодовитость и предохраняющих от беременности, зовущих сон и перемогающих боль, а также самых тайных и опасных – позволяющих, например, если это необходимо, беседовать с силами Аннона, да так, чтобы не пускать демонов внутрь себя.

И было еще одно снадобье, которое, согласно традиции, вручила Айсидора не Изольде, а служанке ее Бригитте, – изящный серебряный кувшин с золотою пробкой, залитой воском, а в нем – великой силы приворотное зелье обоюдного действия, по вкусу и запаху – будто ароматнейшее терпкое вино из южной лозы, а по цвету – темно-бурое, словно густой поздний мед – дабы не перепутать с обычным вином. И наказала королева наполнить этим напитком специальный серебряный кубок перед первой брачной ночью Изольды и Марка и проследить, чтобы поочередно не менее двух раз передавали они друг другу эту чашу с волшебным напитком и осушили ее до дна. А то, что останется в кувшине, строго-настрого велено было выплеснуть наземь, а еще того лучше – в отхожее место, ибо ни одна капля не должна была попасть иным людям на язык, губы или другие чувствительные места.

Бригитта была образцовой служанкой и никогда не задавала господам лишних вопросов, но на этот раз что-то случилось с нею, она вдруг почувствовала многие вопросы, зашевелившиеся в ее голове, и многие сомнения. Она промолчала, верная правилам своим, но ей вдруг сделалось страшно. И руки начинали трястись, едва лишь только пальцы касались загадочного сосуда с любовным напитком. Плескалось в нем счастье, перемешанное с погибелью, великое искушение плескалось в нем. И было то искушение сильнее смерти и даже сильнее… (Бригитта содрогнулась от собственной мысли) …сильнее веры ее в Единого и Всемогущего Бога.

– Да, моя королева, – едва шевеля запекшимися от волнения губами, прошептала Бригитта, – я выполню все в точности, как ты велела.

И добавила вдруг, словно уже предвидя беду и желая заранее оправдаться:

– Все будет так и только так, как предначертано Всевышним.

Наутро голова у Ивана разламывалась нещадно. Во рту было сухо, мерзко, перед глазами все плыло. Разбуженный звуком торжественного рога, с трудом вспоминая, где он, кто он и на каком языке следует говорить, Тристан (да, теперь уже Тристан), пошатываясь, выбрался из каюты, сошел на берег и, взяв себя в руки, поднялся по ступеням, дабы все-таки попрощаться с королем и королевой. Вымучил из себя улыбку, делая вид, что все нормально, но мог бы и не стараться так уж сильно. Во всяком случае, как мужчина мужчину, Гормон отлично понимал молодого рыцаря. Каким тот был накануне, помнил он хорошо. Вот только вряд ли король Ирландии мог даже предположить, что напился Тристан вполне сознательно. Не усталость была тому причиной и даже не страшная нервотрепка последних дней, а любовь, именно любовь – жгучее чувство к Маше, которому нельзя было дать выхода ни под каким видом. Это было настолько невыносимо, что Ваня все пил и пил, пытаясь залить тоску и болезненную возбудимость при каждом мимолетном взгляде на фантастически прекрасную Изольду.

Это был какой-то чудовищный сюр: Маша, его любимая Маша, такая нежная, хрупкая, такая непорочно чистая, ранимая, трепетная – среди этих пьяных рож, грязных тарелок, пропотевшей кожи доспехов, нечесаных бород с остатками пищи, заляпанных черт знает чем кафтанов, лохматых собак с лоснящейся от жира шерстью, потому что о них здесь вытирали руки, среди коптящих факелов, льющегося на каменные плиты вина из небрежно сшибающихся кубков, среди глупо хихикающих дамочек, запакованных в глухие тяжеловесные платья и потому тоже благоухающих резкими местными духами пополам с путом. Все это было абсолютно нереально, словно какой-то гений компьютерной графики взял да и врисовал в натуралистичный европейский фильм об эпохе короля Артура современную девушку, врисовал чисто, аккуратно, но тем более дико смотрелась она в этом дремучем антураже.

Только алкоголь и мог примирить Ивана с таким вопиющим несоответствием.

А винишко-то эринцы потребляли слабое, как пиво, не забирало оно молодого, полного сил спецназовца, закаленного дрянной водкой назранского розлива и гидролизным спиртом для «протирки оптических осей» гирокомпасов и приборов самонаведения. Не забирало. До какого-то момента. Всегда ведь определенное количество (а выпито было в итоге никак не меньше полведра) обязательно переходит в новое качество. И стало Тристану очень весело. Вдруг. Ненадолго. А потом сразу очень плохо. Он просто элементарно отравился и, покинув залу, на ветру, у моря, со слезами обиды изрыгнул все самые вкусные и редкие яства этого вечера на темные прибрежные камни. А после вознамерился там, среди скал, и остаться, потому как сил уже ни на что не было. Хорошо еще, верный оруженосец Курнебрал по пятам за юношей шел, так что ночевал Тристан все-таки в каюте – в тепле и под крышей.

В общем, прощание с королевским двором Ирландии вышло несколько скомканным. Потом они отчалили. Их было только четверо на борту. Изольда со служанкой, Тристан с оруженосцем. Курнебрал легко управлялся с легким суденышком, тем более что погода благоприятствовала. От Тристана ничего не требовалось, да он пока и не годился ни на что. Опустошил жадно целый жбан холодной родниковой воды и решил снова вздремнуть. Вот только сон не шел, качка не убаюкивала против обыкновения, а раздражала, грозя усилить головную боль и вызвать тошноту. Тристан поднялся и пошел искать Машу, может, она что присоветует, но Маша как раз отсыпалась, ведь ей пришлось всю ночь выслушивать наставления матери и напутствия отца.

На палубе Тристана окликнул Курнебрал:

– Все мучаешься, бедолага? Пойдем пивка выпьем.

Тристан вспомнил, как всегда славно было взять утром из холодильника пол-литровую баночку «Туборга» и медленно высосать ее, смакуя уходящую боль, – вспомнил, мечтательно зажмурился и согласился.

Однако он забыл, что здешний эль по своим качествам весьма далек от вышеупомянутого датского пива или будущих сортов знаменитого «Гиннеса», которые именно здесь и научатся варить как следует лет эдак через семьсот с лишним. Первую деревянную кружку он опрокинул залпом. Вкус кисловатой мути был откровенно блевотным, и Тристан с трудом удержал жидкость в себе. Вторая пошла легче, третью он уже сумел закусить шматком жирной соленой рыбы и хлебом, четвертую пил расслабленно, не торопясь, словно дегустировал изысканный напиток. А вот пятая оказалась лишней, и, едва успев вскочить, он излил за борт легкой струей все, что с таким аппетитом поглощал в течение часа. Курнебрал, конечно, расстроился немножко, что не сумел помочь своему господину, однако известный прок от его лечения все-таки вышел – Тристан добрел до постели и уснул как убитый.

А проснулся вновь – уже звезды высыпали на густо-синее вечереющее небо. Состояние было муторное, но уже не настолько. Во всяком случае, свежий ветерок, пенные барашки, красноватая восходящая луна и молодые зеленые звездочки явно радовали глаз. Он еще не готов был шагать широким шагом, дышать полной грудью, говорить громко и действовать с размахом, но чувствовал, как уже пробуждается к жизни. Страсть не проснулась, но проснулась нежность. Он услыхал тихий смех Маши-Изольды, которую в своей каюте развлекал какой-то игрой веселый после пива Курнебрал, представил себе ее милое личико с озорными серыми глазищами, с тоненькой верхней и пухлой, мягкой нижней губой, которые так трогательно растягиваются в легкой, как бы нерешительной улыбке, потом собираются в обиженный бантик, и вдруг Маша, уже не в силах сдержаться, запрокидывает голову, заливается звонким колокольчиком, и меж ровных жемчужных рядов нет-нет да и промелькнет соблазнительно влажный, быстрый розовый язычок. И Ваня, да, сейчас именно Ваня, нарисовав себе этот образ, не страстью воспылал, от которой кидаются напролом, круша все на пути, а мягкой ласкою переполнился. Он ощущал себя беззащитным и трепетным, хотелось просто спрятаться в уютных, тихих объятиях любимой, примерно так же, как в детстве не терпелось порою забраться к маме «под крылышко».

«Удивительное ощущение, – подумал Иван. – Человек с похмелья подобен раку, меняющему панцирь, – он такой же ранимый, чувствительный и нежный».

Шаги за спиной он услышал в самый последний момент и даже не успел оглянуться, когда горячая вздрагивающая ладонь коснулась его руки. Сладкий озноб пробежал по спине, Иван отнял руки от фальшборта, повернул голову и в то же мгновение сделался Тристаном. Перед ним стояла Бригитта.

– Ну что, донселья? – спросил он, улыбнувшись и называя ее почему-то этим красивым испанским словом, обозначающим не просто служанку, но девушку, девственницу.

– Мой господин, тебе нехорошо как будто? – отозвалась Бригитта вопросом на вопрос.

Не был он ее господином, но обращение это пропустил мимо ушей и, все так же улыбаясь, ответил:

– Да, Бригитта, я все еще болею. Все-таки вчера не следовало пить так много. Но все пройдет, и уже скоро, особенно когда погода так хороша да к тому же если рядом с тобой такие милые девушки.

Комплимент он выдал автоматически, не думая, но на Бригитту его слова возымели неожиданно сильное действие. Зеленые глаза ее, и без того подозрительно блестевшие, загорелись еще ярче, губы раскрылись навстречу молодому рыцарю, дыхание участилось. И только теперь Тристан заметил, что в руке у служанки большой серебряный кубок, наполненный почти до краев темной жидкостью цвета коньяка или крепкого чая.

– У нас, ирландцев, много есть секретов, от всех недугов можем вас лечить, к чему ж, сеньор, терпеть вам муку эту, отвар целебный следует испить.

– Ну что ж, давай. – Тристан был сражен наповал ее рекламным стишком. – Что, действительно помогает от похмелья?

– Как рукой снимет все неприятные чувства: боль, ломоту в суставах, тошноту, озноб и общее утомление, – дополнила Бригитта свои лирические строки основательной медицинской прозой.

Потом припала губами к кубку и сделала три добрых глотка, в лучших традициях всех времен показывая, что не намерена отравить Тристана.

Тристан принял напиток из ее рук, пригубил, ощутив изумительный вкус мастерски приготовленного пряного вина, но вдруг увидел в глазах Бригитты блеск совершенно безумной радости и губы ее, расползающиеся в мокрой похотливой улыбке. И тогда, вздрогнув, он отпрянул от кубка и даже выплюнул за борт в пенные волны то, что уже держал во рту. Нельзя ему было этого пить, нельзя! Опасность! Alarm! Danger! Опасность! Словно замигала в мозгу красная лампочка и завыла надрывным голосом аварийная сирена.

– Да кто ж это научил тебя говорить стихами? – задал он Бригитте обескураживающий вопрос.

И та с откровенностью последней идиотки выдохнула еле слышно:

– Любовь.

– Ах вот оно что! – зашипел Тристан страшным свистящим шепотом. – Так это у тебя любовное зелье, привораживающий напиток! Где ты взяла его, негодница? Признавайся, мерзавка! Или я просто велю Курнебралу отсечь твою глупую голову.

Про глупую голову он мог бы и не говорить. Бригитта сама собиралась сознаться во всем именно потому, что голову имела вовсе не глупую.

Выслушав ее рассказ, Тристан попросил проводить его в трюм и показать, где стоит кувшин с любовным напитком. Бригитта показала. Он велел слить бурую жидкость из серебряного кубка обратно, а затем оставить его одного. Бригитта плакала и умоляла сохранить приворотное зелье, ну хотя бы половину его, чтобы ей все-таки было чем напоить Марка и Изольду в Тинтайоле.

– Иначе Бог не простит меня, – скулила Бригитта. – О, Тристан, не наказывай так жестоко!

И Тристан дал ей слово рыцаря, что кувшин не будет пуст, когда они прибудут в Корнуолл.* * *Оставшись в трюме один, он прежде всего закрыл дверь на тяжелый засов, запалил все факелы, какие нашел, чтоб лучше видеть надписи на склянках, и принялся изучать грандиозную аптеку, выданную королевой Айсидорой любимой дочери. Настоящего лекарства от похмелья он так и не смог найти, зато глотнул, стыдясь самого себя, специального отвара, повышающего потенцию, и разыскал немаловажное в сложившейся ситуации снотворное зелье. Но в общем-то за всеми этими поисками он просто тянул время, не будучи готов решить главную проблему – что делать с проклятым кувшинчиком, заткнутым золотой пробкой. Ведь Иван догадывался: рано или поздно Маша тоже проберется на этот склад, и ей-то уж наверняка захочется глотнуть коньячно-бурой отравы. Во-первых, он уже достаточно хорошо знал авантюрный склад Машиного характера, а во-вторых, ему смутно припоминалось из давно-давно посмотренного фильма, что Тристан с Изольдой как раз и выпили чего-то подобного, а ведь Маша одержима идеей следовать тексту легенды как можно точнее.

Конечно, Иван никогда не верил в приворотные зелья и прочую замшелую мистику. В прежней жизни. Но в этой, где из пещер лезли натуральные драконы из сопредельных пространств, где заговоренные кем-то мечи спасали от превосходящих сил противника, а местные знахари излечивали от безусловно смертельной дозы фосгена, – в этом мире стоило гораздо серьезнее относиться к магии. Кто-то сказал: «Магия – та же наука, только с еще не известными нам законами». Компьютерный дракон с панцирем из нержавки и пластиковыми зубами – для здешнего народа магия, а приворотное зелье – это магия и для конца двадцатого века. Но ведь для каких-то миров подобные средства не более чем очередное достижение научной мысли. А потому…

Иван не был ни химиком, ни медиком, однако кое-что по этой части все-таки проходил в разведшколе, и знания его позволяли предположить: любовный напиток – сложнейшее по составу гормонально-психоделическое средство, возможно, психотропное, возможно, мутагенное, возможно, еще какое-то. Так или иначе ударять оно должно по основе основ человеческого организма: по высшей нервной деятельности, по клеточной, а то и генной структуре, а может быть, – чем черт не шутит! – средство это воздействует вообще на молекулярном уровне. Любовь – не картошка.

Одним словом, двух равнодушных друг к другу людей таинственный бурый напиток делает страстными любовниками. А двух страстных любовников кем он сделает? По принципу «Минус на минус дает плюс». То-то и оно. Иван мог оказаться абсолютно не прав. Дилетантские рассуждения его ничем серьезным подкреплены не были, но рисковать не хотелось ни за что. Не было в этом мире (в этих мирах!) ничего дороже, чем его любовь к Маше и Машина любовь к нему. Не было. А значит, на всякий случай содержимое кувшина следовало выплеснуть прямо сейчас и забыть о нем навсегда. Про эксперименты с королем Марком он даже думать не хотел, а вот Бригитта, которая уже глотнула, и он, подержавший жидкость во рту… Ладно, об этом после. Сейчас главное – кувшин. Вылить-то можно прямо на пол, лучше, конечно, в какое-нибудь ведерко, а потом за борт, но вот незадача: придется же чем-то вновь заполнить сосуд – для конспирации. Только чем? Много тут всякой дряни, да ведь надо, чтобы цвет совпадал, запах, хоть более-менее, ну и, конечно, это должно быть что-то безобидное.

Тристан принялся вновь шуровать по ящикам и бочкам среди проложенных соломой глиняных бутылей, склянок и кувшинов. Тяжелая была задача. И вдруг…

Как это он сразу ее не заметил? Бог мой! Да этого просто не может быть! Он так и подумал: не «ё-моё!», как обычно, а именно: «Бог мой!» Уж больно сильным было потрясение.

Она выглядывала, чуть запыленная, из-за пучка желтой соломы, украшенная яркой золотисто-голубой этикеткой с лихо шагающим человечком – гулякой Джонни в белых штанах, а поверх благородной пробки была грубо обклеена цветастой полосочкой: «Крепкие спиртные напитки до 1 литра. АКЦИЗНАЯ МАРКА. МПФ Гознака».

Марочное виски «Jonnie Walker. Blue Lable», выдержка – двадцать четыре года. И номер на бутылке был индивидуальный – все как полагается.

– Где купил? В Новоарбатском?

– Угу.

– Ну и дурак, на Измайловском оптовом рынке сотни на полторы дешевле.

– Да ладно! Уж пижонить – так пижонить.

– Ни хрена себе пижонство! Двести баксей на одну бутылку выкинуть. Так за что пьем?

– За то, что я жив остался. А за это, брат, гадость пить нельзя, Бог накажет.

– Ты прав. Ох, какой аромат!..* * *«Ох, какой аромат! – Тристан аж глаза закатил. – А какой вкус! Пьется, как крем-ликер, и не скажешь, что сорок три оборота…»

Вопреки всем правилам личной предосторожности он даже не попытался исследовать, откуда свалился такой подарок, не муляж ли это, не галлюцинация ли, нет ли с нею рядом бомбы, а то и дыры в какое-нибудь иное измерение. Он просто взял квадратную бутыль в левую руку, правой резко свинтил пробку, разрывая акцизную наклейку, понюхал и тут же припал жадным ртом к горлышку. Вот чем лечиться надо от похмелья – коллекционным шотландским виски! Правда, это уже натуральный алкоголизм. Зато как приятно!

Сомневаться больше было не в чем, даже цвет совпадал. Приворотная отрава плеснула в темных волнах за бортом. Пусть теперь рыбы и тюлени предаются неистовым сексуальным играм! А он и его любимая подогреют себя нынче ночью добрым шотландским напитком, который придумают в этих краях через много-много лет еще не родившиеся здесь люди. А нужен ли истинным любовникам подогрев? После всего, что они пережили, – определенно не помешает.

Господи, как же он был счастлив в ту минуту! Он даже не задумывался, не хотел задумываться, откуда это все берется: Машина фотография и ее золотые локоны, граната-лимонка, теперь – вот эта бутылка скотча. Неважно. Все это есть – значит, так и надо. А представляешь, товарищ Горюнов, какую оценку поставил бы тебе полковник Драговой за такую логику?..* * *Иван не ошибся. Едва упала на море ночная тьма, а Курнебрал и Бригитта разошлись по своим каютам и уснули крепким неслучайным сном, Мария кинулась в его объятия и разрыдалась.

– Боже, Боже, ну наконец-то мы остались вдвоем! – буквально причитала она сквозь слезы. – Как я устала ото всей этой чертовщины. Ваня, ты хоть понимаешь, что происходит? Как это все случилось – ты понимаешь?

– Я ничего не понимаю, – сказал он. – И сегодня, что характерно, понимать ничего и не хочу. Я тебя хочу, Маша. Я безумно хочу тебя. Я рвался к тебе через два мира, через две войны, через какие-то подвиги, мучения и полнейшее сумасшествие. Ради тебя я убивал людей и позволял убивать себя. Но я не умер. Дуриком, чудом – не умер. Я нашел тебя. И теперь я уже не отдам тебя никому. Понимаешь: ни-ко-му. Ни твоим московским друзьям, ни ирландскому королевскому двору, ни потусторонним силам Аннона, насылающим на нас компьютеризованных драконов из других галактик, ни даже королю Марку, которому, как обещал, везу тебя в жены. Понимаешь, это все – пустое. А важно только одно – ты и я…

Он шептал ей это все, а она по-прежнему плакала, плечи ее вздрагивали, он стискивал их, прижимал к себе, по Машиным щекам катились слезы, он слизывал их и все пытался поймать губы, а она уворачивалась, всхлипывая. И он снова говорил:

– Я люблю тебя. Мы должны быть вместе всегда, несмотря ни на что, в этом мире или в том, или в каком угодно третьем. Ты не согласна?

Наконец он ловит ее губы, и гаснут звезды, и легкий парусный корабль, покачнувшись на масляных черных волнах, проваливается в морскую пучину. И в приступе внезапно нахлынувшей смелости он обхватывает ладонями ее упругие ягодицы и чувствует, как дрожь прекращается полностью, все тело ее становится на миг напряженным, а затем внезапно слабеет и благодарно прижимается к нему грудью и бедрами.

Пройдут века, прежде чем губы их разомкнутся и они вновь посмотрят другу другу в глаза.

Что это: красивая метафора или на самом деле так было? Похоже, на самом деле. Ведь они целовались на углу Ермолаевского и улицы Остужева, у входа в арку, а очнулись посреди Ирландского моря на тысячу лет раньше. Так было. Но и метафора, согласитесь, красивая.

– Мне хорошо с тобой, Ваня, – прошептала Маша. – Очень хорошо. Но я хочу сказать, ты понимаешь… Ты не поймешь. Просто мне сейчас так грустно! Я как-то вдруг подумала… Ты не поймешь…

Он видел, что ей трудно говорить, что ей действительно плохо, и очень хотел помочь:

– О чем ты, Маша, о чем? Расскажи мне. Честное слово, я все пойму, потому что люблю тебя.

– Мне очень грустно, Ваня.

Она прислонилась спиной к фальшборту и смотрела мимо него. Слезы на щеках ее высохли. Тонкие пальцы нервно сжимались и разжимались на его запястьях.

– Я все потеряла, Ваня. Я потеряла мужа. А еще раньше потеряла ребенка, когда он заставил меня сделать аборт. Я потеряла родителей, потеряла тебя, я потеряла всю Москву, всех людей того времени. Я потеряла их раньше, чем попала сюда. Собственно, я и попала-то сюда потому, что у меня крыша съехала на артуровской тематике, на кельтской культуре и истории древней Ирландии. Мне чудилось, что все здесь так красиво. Мне снились по ночам благородные странствующие рыцари и их несравненные дамы сердца. Тебе ли объяснять, Ваня, каким ужасным оказалось все это вблизи… Я была просто в трансе, я целую неделю говорить не могла. Я и сейчас не понимаю, как можно здесь жить.

– Постой, постой, любимая, – сумел он наконец вторгнуться в непрерывный поток ее эмоциональной речи. – Но мы же именно здесь нашли друг друга, а ты спрашиваешь, как жить. Мы же теперь вместе, разве не это главное?

– Ах, Ваня, – вздохнула Маша. – Я тебя очень, очень люблю. Правда. Но сегодня у нас, наверное, ничего не получится, не обижайся…

– Что, – понял он по-своему, – день сегодня какой-нибудь неправильный?

– Да нет же, глупый! Вечно вы, мужики, только о физиологии и думаете. Нет, с этими делами все нормально. Просто настроение какое-то ужасное. Понимаешь?

– Понимаю.

Он нежно поцеловал ее в щеку.

– Я дура. Ну скажи мне, что я дура!

– Не скажу, – шепнул он. – А ужасное настроение – это поправимо. Знаешь, что такое химические средства воздействия на организм?

– Знаю, – улыбнулась Маша. – Но ты уже, кажется, навоздействовался.

– Не-а. Это вчера. А сегодня я только с Курченком пива тяпнул. Надо же было ему снотворного подсыпать.

– С чем ты пива тяпнул? – не поняла Маша. – С каким цыпленком? Вроде рыбой закусывали.

– Да не с цыпленком, а с оруженосцем моим. Это я его так ласково зову иногда.

– Смешно, – сказала Маша. – Ну ладно. А с Бригиттой что ты сделал? Тоже усыпил?

– Конечно, я налил ей вина.

– И разумеется, сам – за компанию?

– Ну, совсем чуть-чуть, ну совсем!..

– Ой, Ванька, да ты же алкоголик! Ну а со мной что ты пить собираешься?

– А ты догадайся. – Иван повернул ее к себе, нежно приподнял голову пальцами за подбородок и пристально посмотрел в глаза.

И Маша вспомнила.

– Айсидора дала мне этот кувшин?

– О, йес, виз голден пробка.

– Пробка по-английски будет «stopper», – механически поправила Маша. – И между прочим… Ой, ты что, уже видел этот кувшин? Ты знаешь, где он стоит?

Иван лишь молча кивнул.

– Но ведь это Бригитта должна была принести его нам по ошибке! Так написано во всех древних текстах.

– Значит, врут твои древние тексты, Машка, – спокойно прокомментировал Иван. – Ошибки не будет. Лично я принесу тебе заветный кувшин, потому что Бригитта спит и ее сегодня не добудиться.

– Неси! – шепнула Маша-Изольда.

И он почувствовал, как она уже сгорает от желания. Вот чудачка! «Настроение у нее ужасное»!

А в королевской каюте было здорово. Родичи ирландцы позаботились обо всем. Была даже чистая вода в большом кувшине и специальная лохань для гигиенических мероприятий. Во всяких ароматических мазях и моющих жидкостях тоже недостатка не ощущалось. Ну а широкую кровать, застеленную мягкими шкурами и тончайшим бельем, словно специально кто-то готовил для любовных утех.