Текст книги "За границами снов"

Лето еще в разгаре – горячий август не жалеет жара по плану и без обмана.

Наверстывая упущенное, – слегка прохладное предрассветное, окутывая ночи тяжелым ватным туманом.

Лето в разгаре – явление закономерное, но быстро проходящее – нисходящее в неизбежность круговорота, – торопящегося поезда жизни.

Почему лето быстро ускользает за крутым осенним поворотом?

Осень – желто-оранжевая, с оттенком гнили прожитых дней и с горьковатым вкусом ванили, отхожих мест и печали, которая крутится всегда под ногами.

Я с ней засыпаю.

Мне снится лето – яркое, рассветное, где чистых красок цвет не смешивается с грязью прошлого, – жесткого, неудобного, – не сдобного. А плотно прибитого грозовым дождем листа к пышущему асфальту, из трещин которого валит пар, как из бани.

Почему лето несется, не сбавляя скорости перед пешеходными дорожками. Не боится ГИБДДэшников и непоправимых ситуаций? Ему по нраву различные вариации, экстрим?

Лето – острое ребро треугольника жизни.

На море волнуется три, Лето, – замри!

Невысказанные чувства покоричневевшими стеблями жалящей крапивы колышутся на ветру, прижимаясь друг к другу и падая на колени.

Я сегодня плетусь по скошенной полосе газона чувств, под впечатлением свежих событий, тесно сплетающихся с неблизким прошлым – асимметричным и неприличным. Вспышка воспоминаний, растворяясь в луже, меркнет, как цвет застиранного платья. Я даже не помню, какие носила к нему аксессуары.

Да, и какое это имеет значение? Значение пробуждается от острого впечатления, открытого вдруг в себе при легком дуновение ветерка пробегающих мыслей, – мыслей свежесобранных цветов на лужайке леса, где ветер треплет по голове, не касаясь руками. От этого прикосновения меня шатает, и чтобы не упасть, я прислоняюсь к дереву и прислушиваюсь к шепоту ветра.

А мысли путаются от слов непонятных, невнятных…

Время от времени я нахожусь в точке кризиса, чтобы остановиться и осмыслить происходящее, совсем не блестящее, ища пути выхода.

Прокручиваю кадры немого кино прожитых лет, – вот и подсказка на ответ, где свернула с нужного направления, оно отозвалось несварением желудка.

Сейчас, в состоянии кризиса, я увидела буреломную дорогу, ведущую не к тому порогу. В книжечку записала, куда ходить не надо. Пометила, что там уже была.

Надо записи привести в порядок. О, сколько пропущено! Да, это я уже не наверстаю. Ладно, смотрим дальше…

Опять черная полоса на глазах, – что тут не так? Снова сбилась с пути?

А как бы я узнала, что там? Если бы не заглянула, – не нашла что искала. Теперь пойду в другую сторону.

И снова каверзные вопросики – крестики-нолики, кто выиграл? Точно не я.

Зато теперь есть время подумать, просчитать варианты, сделать пометки на карте жизни.

В стоп-кадре недалекое прошлое, но неловкое. Опять промашка вышла – еще один пунктик для кризиса.

Самое время помолчать и подумать – кризис же.

– Почем сейчас фунт Лиха?

– Не знаете! Вы, что же, его не покупаете?

– Он к вам сам приходит?

– Ко мне тоже заходит без приглашения и требует угощения к разговору по душам.

– А чем его угощать, – я не знаю.

– Спрашиваю: «Чего хочешь», он не отвечает, только в упор газами стреляет так, что неловко делается.

– Как выглядит, какого рода и возраста?..

– Фиг его знает! Он что-то среднее между им и ей, крупный такой, в тельняшке – не ВДВэшной, – поинтересней. Возраста скорей зрелого, но не старого. Хотя кто его разберет? – Небритый, вроде умытый, а вообще скрытный, но глазастый.

– Какого цвета глаза не скажу, но бедовые, чертовские и сильно беспокойные.

– Да, он еще был в бейсболке и с рюкзаком.

– Чего в рюкзаке? – Я не спрашивала, неудобно было.

– Ну что может быть в рюкзаке у Лиха?..

– Лихинята, наверное!

– Только их еще не хватало – балбесят этих, тут от одного не знаешь куда деваться, а он глазищами сверлит, у меня аж голос пропал.

– Где последний раз встретила?

– На площади Московского вокзала под проливным дождем.

По прошествии трех дней после беззаботного красования в свете неоновых фонарей Снег выворачивает себя наизнанку. Долго разглядывая со стороны свою посеревшую нательную рубашку и пижамные штаны – внимательно, без спешки, не обращая внимания на прохожих, полностью уйдя в себя, раздумывает… Стоит ли затевать стирку или еще несколько дней подождать до банного дня, подсобрав еще барахлишка?

Задвинув чистоплюйство в заставленный нужными и не очень вещами угол, напялив на ноги домашние валеночки и поудобней разлегшись на стареньком диване, он думает… Переключая мысли с одного объекта на другой, задерживая взгляд на копающемся в мусорном контейнере – рядом с его диваном – бомже, который на него не обращает совсем никакого внимания, думая только о том, что вот и наступила, черт бы ее побрал, холодная зима, а он одет кое в чем и кое-как обут, что жить становится трудней и невыносимей в эту самую зиму. Ни раздеться лишний раз, ни залезть в речку, чтобы хоть ноги помыть, да и руки тоже…

И при чем тут Пушкин со своим распрекраснейшим: «Мороз и солнце, день чудесный…» Тут слякоть вечная донельзя, с песком поганым с реагентом, – изгадили всю чистоту, и воротник давно не свежий, забыл крахмальный запах нежный, а скоро грянет Новый год с пахучей елочкой зеленой, дней через десять – подзаборной, и в голове – похмельный раж…

Два несчастных создания страдают каждый о своем, а в конечном итоге об одном – помыться, постираться, мечтая посидеть в ванной с ароматизированной пеной и солью, подремывая и получая удовольствия от нахлынувших чувств…

Давно не лежали в ванной, расслабившись…

В регистратуре: «Дайте карточку на комиссию».

– Полис. Идите и ждите.

Вдоль стен стулья заполнены людьми, пришедшими на комиссию (ВЭК), – такими же, как я. Все ждут.

– Зайцев, Прохиндеев, Матюковский, Опупеев, Скандалина, Подзатылкина, Рубахеев, Оралова, Палкина, – вызывает медсестра каждые пять минут. После часового сидения под дверями кабинета народ оживляется.

– Палкина, вы же недавно проходили…

– Да проходила, только к основной профессии приписали еще одну. Теперь после стирки белья и уборки, когда локомотивные бригады будут отдыхать, я пойду гайки в вагонах закручивать или откручивать, как получится.

Каменное лицо медсестры немного смягчается.

– Идите к гинекологу, – и, всучив мне кипу бумаг, добавляет – без очереди. Анализы вам не сдавать, а врачей всех проходить заново.

– Что ж, – тяжело вздыхаю я, – проходить так проходить. – Голова кружится после бессонных рабочих ночей. Не заснуть бы где-нибудь.

Врач читает распечатанные бумаги, наморщив лоб, запускает в работу компьютер, задает вопросы и вносит ответы. Без компьютера ни шагу. А если свет вырубят? – Все, работа закончилась, простой перекроет все заслуги перед пациентами.

– Сходите в другое здание, пусть вам старшая сестра из лаборатории выставит результаты анализов.

Старшая сестра лаборатории – приятная женщина пенсионного возраста, невысокого роста, среднего телосложения и, в целом, средней внешности, выслушав мою просьбу, с моего же паспорта пациента, выданного мне на руки две недели назад, вносит своей рукой данные, подписываясь под каждым показателем, и, почесав авторучкой затылок, смеется: «Это ж надо, из компьютера – в компьютер через бумажку. Сумасшедший дом!» «Она, наверно, только после отпуска, – думаю я про себя, – и вообще – позитивная, приятная женщина».

Снова вхожу в комиссионный кабинет с кипой бумаг.

– Так-так, теперь сходите вот по этим кабинетам, указанным на листочке.

Включив пятую скорость – прохожу. Врачи меня еще не забыли, улыбаются, общаются, удивляются нелепости и, вперившись в экран компа, читают и что-то вносят… Распечатав и собрав листы бумаги, врач улыбаясь, желает мне удачи. Выпорхнув из одного кабинета, несусь к другому. Мимо проходит медсестра, которая расписывала кабинеты, и громко напоминает: «Без очереди». Я бы рада, да только нас, комиссионных, человек двенадцать и друг за другом ходим…

Молодой врач успевает только перечитать бланки, внести изменения на компьютере и – «Ни на что не жалуетесь?» – спрашивает уже вдогонку.

Снова возвращаюсь в кабинет ВЭКа.

Так, хорошо… Теперь пройдите вот по этим кабинетам.

Иду-лечу. Постучав в дверь, слышу приятный голос: «Входите, проходите и присаживайтесь, пожалуйста». Столько любезности, офигеть!

– Сядьте спиной, наденьте наушники, сначала проверяем правое ухо, затем левое. Как услышите сигнал, сразу говорите: «Да».

Слушаю – слышу: «Да, да, да и еще раз да, и еще писк еле различимый, но я слышу – да…»

– Очень хорошо, теперь левое ухо.

Выстроив диаграмму, она говорит, что меня можно в космос отправлять. Космос это хорошо, да только поздновато. Хотя, может, в самый раз.

Следующий кабинет, и – о-о-о, знакомые все люди! Терапевт, которая на прошлой комиссии меня три дня мурыжила. Сегодня улыбается, признав меня, и снова спрашивает: «Как вы питаетесь?» я ей опять: – «Никак. Некогда про это даже подумать. С работы после ночной – на комиссию. Некогда ни есть, ни спать». Спрашивает вес и рост – я отвечаю как дрессированный попугай, а потом, задумавшись, говорю, что вес, кажется, сбавился. Она ставит меня на весы – и точно, вместо привычных шестидесяти пяти килограмм только шестьдесят два. В этот раз она заносит результаты анализов в компьютер и отправляет меня с миром.

С восьми до одиннадцати тридцати я намотала по поликлинике и прилегающей к ней территории километров двенадцать, точно, без преувеличения. Теперь только после тринадцати тридцати будут выставлять результаты. За это время я дочитала Антона Павловича Чехова и начала описывать комиссионный день. Без книги ходить в больницу не советую, чтобы не свихнуться. Или же это только я такая припадочная, смех меня душит, видя еще одного – Матюковского.

Опять же, если хотите немного похудеть – хороший способ – сходите на комиссию.

Интересно, какую же комиссию космонавты проходят, хоть бы кто-нибудь написал.

Фирменный поезд Москва-Кисловодск, сбавив скорость, подкатывал к платформе санаторного города. Улыбчивый черноглазый проводник, окруженный толпой пассажиров, шутил: «Выйти все успеют, а на завтрак все равно опоздали».

Гражданка РФ Палкина, женщина не из высшего общества, средних лет, со спортивной фигурой и короткой стильной стрижкой, давно забывшая про косметику и не помнящая о возрасте, гордо взирала на толпу с высоты модельного роста. Она вышла из поезда и, крепко ухватившись за ручку чемодана, пошла по перрону, вымощенному серой, желтой и розовой плиткой, как по трясущемуся вагону. Горный воздух и майская зелень выдыхали на приезжих чистейший кислород. Выражение лица Палкиной постепенно менялось – от напряженно-сосредоточенного до беззаботного.

От пронзительного сигнала мобильника она дернулась и резко остановилась, вытаскивая телефон из кармашка набитой разными полезными вещами сумки через плечо. SMSKa гласила: «Мы рады вас приветствовать на территории Тундры».

– Здрасьте, приехали! Какая Тундра? Кисловодск это! Пить надо меньше, господа операторы-дегенераторы.

Удалив сообщение, она погрузила телефон в отведенный ему карман и устремилась за впереди идущими.

За вымытой ночным дождем платформой показался деревянный промасленный переход к округлым воротам, увитым плющом, с названием санатория. Задрав голову, Палкина увидела извивающуюся змейку людей с разноцветными чемоданами. Собравшись с силами, она, преодолевая ступень за ступенью, насчитала их пятьдесят девять.

– Хорошо, что не сто пять, как в «Изумрудном!» – Она остановилась перевести дух, втягивая ноздрями аромат цветущей сирени. До финиша оставалось несколько десятков метров по ровной забетонированной дорожке. Люди останавливались и копались в сумках, доставая необходимые документы, при наличии которых только и можно было миновать будку охранника. Бывалый служака, мужчина средних лет, с чисто выбритым лицом, побитым морщинами, и с глазами-шуруповертами, сверял личность с паспортом, как выдрессированная собака. Убедившись, что документ соответствует личности, вяло жестикулируя, направлял отдыхающих к административному корпусу. Клумбы оригинальных форм с глазастыми петуньями и анютиными глазками разных оттенков, бальзамином и примулами, оттененными серебристой цинерарией вместе с распушенной подросшей травой на фоне белокаменного архитектурного комплекса привели Палкину в садоводческий восторг.

Приветливый администратор – элегантная девушка лет тридцати, с выразительными южными глазами и ресницами, как у Мальвины, с ярко накрашенным ртом, собрав документы, вежливо направила всех в столовую.

Курортный ресторан поразил Палкину размерами, интерьером, кулинарными изысками и приятно-вежливым обслуживанием. Было ощущение, что попал в другую страну, где все улыбаются, а ты, как мороженое в руках, таешь от удовольствия и все необходимые бланки заполняешь послушной рукой. Получив гостевую карточку, Палкина почувствовала себя самым дорогим и нужным гостем. «Лифт налево», – пропела администратор, выдав ей ключи от номера.

От нажатия на миниатюрную кнопочку распахнулись двери светлого и чистого, просторного, с целыми зеркалами, да еще и с приятной, успокаивающей музыкой, лифта.

«Боже, неужели так бывает», – думала Палкина, расплывшись в улыбке, и, окрыленная счастьем, ехала в новую прекрасную жизнь.

Вполоборота к свету – сказки сумерек

Содержание цикла:

Ольга Челюканова

Виктор Мудролюбов

Яна Ишмухаметова

Гена Лавник

Алина Судиславлева

Юрий Паршин

Роман Белоусов

Александр Соломатов

Ольга Челюканова
г. Москва

Родилась в Приморском крае, в семье военнослужащего. Долгое время жила в Латвии.

Окончила дневное отделение Литературного института им. А.М. Горького, семинар поэзии. В 1998 году принята в Союз писателей России (МГО). Член Клуба писателей ЦДЛ.

Пишет стихи и прозу. Переводила с латышского, болгарского, украинского. Публикуется с 1979 года. Автор нескольких книг. Среди них «Стихи о России» (2003 г.), «Электронная скрипка» (2013 г.). Стихи публиковались в газетах, журналах, альманахах и коллективных сборниках.

© Челюканова Ольга, 2017

Золотыми и черными смолами сочились трещины древних сосен, накрывая пребывающих в трудах насекомых. В каплях и сгустках тускло поблескивали их тела, нетленные, если камнем станет слеза.

Плавно и нехотя опускалось тяжелое солнце, и вот уже секвойи чувствовали своими вершинами его постепенное, неторопливое падение за горизонт. Когда закатные лучи светила горели на темных платанах и магнолиях, внизу явился гул большого движения.

Но не стадо гороподобных бронтотериев торило тропу к вечернему водопою, не кровожадные эндрюсархусы преследовали добычу. Это шествовали багровые быки, гости дикой планеты.

Шли они, неостановимые и величавые, единые в своем неуклонном стремлении к Цели. Их литые тела были полны силы. Их длинные глаза были исполнены спокойствия и мудрости. Не сбившись в пугливое стадо, продвигались они, не озирались с опаскою зверя – безмолвно и строго, по четверо в ряд, ступали они, исполины, по травам и мхам. Все живое стихало в почтении, отдавая дорогу идущим.

И в последней четверке шли Энам, Лекет, Ресаф и Анзар.

Деревья застыли так немо и птичья возня прекратилась.

Змеею огненно-бордовой струился поток гордых голов, глядящих вперед, вперед…

И в последней четверке шли три быка.

… Он отстал и, перейдя на резвый бег, понесся в противоположную сторону, всем существом ощущая увеличение расстояния, разделяющего его отныне с остальными. Мелькали залитые светом стволы, зелень всех оттенков в бликах и пятнах. Вскоре достиг он огромного буроугольного болота и, сверкнув на солнце в последний раз, метнулся в вечную тень метановых пузырен и гнилостных испарений и, зайдя по грудь, замер.

Голые серые столбы мертвых древесных гигантов подпирали небо, сплетенное из ветвей и лиан. Иное небо не просматривалось. Изредка раздавался треск и дальняя секвойя, устав стоять, медленно рушилась в вонючую воду, кишащую рептилиями…

Он опять услышал в себе настоятельный сигнал двигаться к Цели; сигнал уже не смолкал в нем. Это подхлестнуло его к противодействию. Справа он заметил подходящее нагромождение гниющих корневищ и стволов; он легко впрыгнул в середину; бревно, нависавшее наклонно, от сотрясения упало сверху, преградив отступление, захлопнув ловушку, которую он искал и нашел.

И звали его Анзар.

Солнце опускалось все ниже.

Процессия багровых колоссов вышла из первобытных дебрей и неспешно продолжала свое приближение к Цели. Косые лучи заката заставляли сиять кристаллическую, граненую фактуру их шкур. Теперь они напоминали поток раскаленной лавы среди зелени высоких трав холмистой равнины. Их сопровождала тишина.

… Он мог находиться здесь так долго, что завал, пленивший и ревностно держащий его, рассыпался бы прахом, болото высохло и выросли бы новые деревья и он, такой же, как сейчас, живой и невредимый, пустился бы в путь…

Путь. Это все, что у них осталось. Вечный, нескончаемый Путь.

Кружились разноцветные планеты. Сжимались и разрастались буйные миры, и где-то в черноте плыло и качалось шарообразное тело их родины, недосягаемой, незабытой, невозвратимой.

Была у них родина. Была…

Потом пришли Те, Другие. Они не сумели простить аборигенам их странного, молчаливого совершенства. Но эти Другие не могли убивать и подарили им бессмертие, и заключили договор «О смене пастбищ». Через великие неравные промежутки времени они посылали луч «Ухода и Возобновления», они настилали в космосе тропы, которыми следовали изгнанники в неизвестное, и не было у изгнанников выбора, а было безграничное будущее без будущего. Время сделало их почти единым существом. Так шли они – из системы в систему, с планеты на планету. И звездный свет питал и хранил их.

Синели и темнели небеса Земли. За солнцем, пребывающем в огненном расплаве недальних вод и после недолгого сопротивления утонувшим, явилась первая звезда.

Ее холодное, спокойное свечение сначала родственным, тихим прикосновением снизошло на Анзара; секундою позже он осознал окончательно свою оставленность, отторженность. Небеса чернели над ним, как чуждая тайна, полная горечи. Он следил томительно-медленное вращение созвездий, чувствуя, что собратья его уже взошли по наклонно поставленному лучу невиданных энергий в высокую бездну. И в последней четверке идет его двойник. Сигнал, звавший его, навеки смолк в нем. Анзар узнал отчаянье и новый трепет. Чудовищным рывком он выбросил себя вперед, одолел преграду, что сам себе создал, и ринулся в одиночество, окружившее его, сомкнувшееся над ним, как болото, заглотившее старую секвойю.

Он шел, как ослепший, но последние тонкие, тайные нити, видно, еще руководили им: он слишком быстро вышел к огромному, резко очерченному, опасно правильному кругу выжженной нездешним огнем растительности и до неузнаваемости оплавленных минералов.

Вселенная услышала его крик. Испуганный собственным голосом, со всею силою безысходности Анзар рухнул по центру освещенного Луной новообразования. Жила земная ночь.

Жила земная ночь, и где-то рядом рвали, рвали мясо и швыряли. Шла ночная охота махайрода – саблезубого тигра, чьи клыки-ятаганы мешали ему жевать мясо жертвы. Одно лишь его привлекало и питало – кровянистая печень, он добирался до нее и пожирал. О, гиганты-вегетарианцы, сколько пало вас под клыками и когтями саблезубов!.. Оглашались чащобы воплями. Рычали махайроды. Ночь плыла.

Анзар не ведал понятий «убийство», «смерть»…

Анзар лежал в середине опаленного круга. Это отсутствие, отдельность, незапятнанность, одиночество, одиночество… А где-то в небесах ступало стройно, строго стадо кастрированных бессмертием быков.

… Но рано или поздно всходит горячая звезда – солнце. Поток энергии пронзил Анзара; он очнулся, восстал, огляделся. Звезда

покрыла сиянием и блеском эту чужую планету. Невдалеке, за магической чертой черного круга валялись истерзанные махайродами трупы индрикотериев.

Анзар вышел за круг и в тот же миг увидел новое существо, показавшееся ему несказанно прекрасным. На открытое пространство выскочил гигантский плейстоценовый олень, храпя, кося синим глазом, взрывая трехметровыми в размахе рогами грунт, он застыл и бросился в полетный бег, почуяв нового преследователя. В могучей груди Анзара возник призрак родины, а может быть, Пути, которым следовали Энам, Лекет, Ресаф… Тоска по равному, грозная, агонизирующая, рванула его вперед, в бессмысленную погоню…

Недолго продолжалось это. Олень был вымотан еще тем невидимым чудовищем, что гнало его в дебрях и от кого он спасался до встречи с Анзаром. И бег его пресекся. Он пал в пене.

Анзар не понимал смерти: его вечное тело, его сверхинтелект, весь бесконечно-длительный опыт Пути его – все восставало в нем.

Он не принимал ее. Он желал.

Анзар тяжело и мрачно брел – по грудь в кровавых безумствах земной эволюции.

Он вновь оказался на месте, которого коснулся луч «Ухода и Возобновления».

Анзар вошел в круг. Страшный, протестующий крик его распорол хрупкую скорлупу галактики; и рухнул громадный багровый бык в черный круг, и не стало его. Черный круг медленно исчез.

О, сколь мудры они, ТЕ…