Текст книги "За границами снов"

 
Мерно шает[1]1
  Шает (сев. Сиб.) – горит без пламени, тлеет; тает, топится, плавится, распускается, растворяется.


[Закрыть] закат, полосою пунцовой закат;
В толчее облаков потерялся горячий дукат;
Мерно тлеет лоскут, точно уголь за створкой печи,
Раздуваемый в мягких клубах синеватой парчи.
Только тихий плеск волн, мы сидим на мостках, ты и я,
Как две капли воды, обрамляя пейзажа края.
 
 
Термаикос, ласкающий город на синих холмах,
Тихо барку баюкает в мягких лазурных волнах.
В тихих синих волнах я усталый свой взгляд погашу:
Безмятежный пейзаж акварельною кистью пишу.
Слабый ветер на губы приносит свой вкус соляной;
Мне не надо картины иной, мне не надо иной…
 
 
Резкий присвист блесны – вот безмолвная суть рыбаков;
Бродит ощупь вдали маяка по горбам облаков;
В пелене синеватой без цели блуждает буксир,
Чуть качает его набегающей ряби курсив.
Только теплый плеск волн; через дебри чужих языков
 
 
Мы бежали уютных оков… этих тесных оков.
Мы бежали, на сушу ступали за семь за морей,
Мы в проемы ступали открытых судьбою дверей;
Шанс дается судьбою – за нами его угадать;
Только надо шагать, непременно и смело шагать.
Слабый ветер прохладу несет… что мне шепчет вода,
Тихо шепчет вода; ты меня вспоминай иногда,
 
 
Вспоминай Александра в седле, с обнаженным мечом;
Башни каменный ствол коренастый с его кирпичом.
Белой башни зубцы, непреклонная верность бойниц
Знает лязг кандалов, и ступени, и холод темниц,
Помнит страсти все те же, богатых империй закат.
Отчего горизонт так покат, отчего он покат?
 
 
Отчего он уносит меня… так уносит меня?
Оседающий сумрак меняет все контуры дня.
Чужестранка, ты мне не чужая в «носатой орде»;
Мы как будто встречались и раньше… но бог знает где…
Только мягкий плеск волн, наши тени лежат на брегу;
я его навсегда сберегу, этот сон сберегу…
 

 
Эх, взять бы все это давно и бросить:
Интриги-вериги, власть…
Гоняет ветер осенний проседь
На старой моей главе.
На смерть приходящих топорно, ратно —
У дьявола ли украсть,
У бога ли выменять тех обратно,
Кто нынче лежит в траве?
 
 
Стена крепостная моя надежна,
С нее и гляжу окрест;
И жизнь многолика, быстра, картежна:
Судьбою случай вершит.
Мне выпала доля – хозяин форта,
И я несу этот крест;
Но замок мой доброго вышел сорта —
Корона местных вершин.
 
 
По лесу кистью художник бродит,
Искрится роса на лугу,
Туман не туман – только что-то вроде —
Виляет вслед за рекой.
И низкое солнце уже не жарко,
Над лесом ведет дугу.
Мне, в общем, и жизни моей не жалко,
Когда тут пейзаж такой…
 
 
Мой недруг не дремлет, грозит осадой,
Нацелил свой trebuchet.
И мне остается идти с досадой
Готовить мои войска.
Мой верный слуга мне камзол утюжит.
Что будет с моим дюше?
Но замок мой крепок, я знаю, сдюжит,
Не то, что тот, из песка.
 
 
На склоне восточном царит виноградник —
По осени много дел.
Но хочешь, не хочешь, seigneur, ты – ратник,
Не все же цедить chartreuse?
Мой меч плотояден, тяжел, проворен —
Вовек на него не глядел б!
Эх, если б был я от расправы уволен,
Последний в роду Chevreuse…
 
 
Не глупо ли жизнь проводить при лязге,
При лязге шальных мечей?
И вечно гадать в этой дикой пляске:
Авось пронесет опять?
Мне выпало править, мое поместье
С рекой (не сказать ручей).
В вопросах коварства, расправ и мести
Известна мне каждая пядь.
 
 
Уставший от боен, я белой вороной
Смотрюся со всех сторон;
Я случаем был награжден короной,
И я не смыкал очей.
Давно не новость дурное свойство,
Побочное, всех корон:
Корону всегда окружает войско,
Прикормленный блеск мечей.
 
 
Я все повидал, я изведал трона,
И мне опротивел свет.
Шумит подо мною устало крона,
Пускает листву кружить.
Почто не заботит нас то, какой мы
По жизни оставим след?
Долина мерещится мне покойной;
Мне только бы жизнь прожить…
 
 
Мне б только увидеть мою дикарку,
Раскосых очей восток…
Как та танцевала, кляла кухарку
За пресность. Хозяйка грез,
Сложу ли я меч, по своей ли воле…
С тобою и смерть – восторг!
Что встречу сегодня я в чистом поле,
Последний в роду Chevreuse?
 
 
Стена крепостная во мху, топчу я
Видавший былое вал.
И в сини стада кучевых кочуют,
Как отзвук далеких битв.
А в мирной провинции этой сложно
Представить, что ты воевал;
Тем паче, герцог, понять невозможно,
Как мог ты быть здесь убит.
 
 
Твой замок порос сорняком и плющом,
Колодца чернеет рот;
С подвалов тянет грибным, гниющим
Молчанием сырых камней.
Туристы по склону ползут, под арку
Шныряют входных ворот.
 
 
Все явней мерещится мне дикарка,
И мысли мои о ней.
 

 
Судьба расставляет встречи
Всевластной своей рукою,
Как будто на чет и нечет,
Лишая тебя покоя.
И что, казалось бы, проще,
Ослиной душой перечить?
Вот только судьбиный росчерк
Похлеще любых затрещин.
 
 
Судьба играет на нервах,
Порою груба, как клещи;
Но екнет в сердечных недрах,
И глаз твой вдруг станет резче.
И, черт возьми, ты узреешь
Причины для этой встречи
И вдребезги захмелеешь,
Теряя пред ней дар речи.
 
 
Так, встретив мечту во плоти,
Мне крыться отныне нечем —
Читал я в глазах напротив
Куплеты степных наречий.
Так выпало мне судьбою —
Напело мотив влечений
Встающее за тобою
Наследие былых кочевий.
 
 
Так стал я твоею паствой,
И вирши тому порука.
Но, боже, как ты прекрасна!
Почто нам с тобой разлука?
Нелепо душе и грустно,
Коль ты от меня далече.
Рассудок утратил русло,
и время совсем не лечит.
 

 
Был вечер осенний, наполненный синью,
Густеющей синью, съедавшей фасад;
Был вечер в Париже, видавшем Бастилию,
И плаху, и дым баррикад и засад.
В парижском кафе ветер тянет прохладу,
Волнует дыхание свечей на столах;
Играет вино, сердце просит балладу;
Балладу о смерти исполнит аллах.
 
 
Гудят разговоры, и дым сигаретный
Мешается с синью, и сыплется смех.
Вот только в ночи силуэт минаретный
Решает сегодня один за всех.
В парижском кафе мирно теплится вечер,
И с кухни приятно посуда гремит;
И кажется, будто наш мир бесконечен;
И верится слабо в какой-то лимит.
 
 
Вот только есть пули, свистящие пули,
Повисшие в сини на долю секунд;
Безликие пули, увязнув в пурпуре,
Земную дорогу навек пресекут.
Бокалы за стойкой огни дробили,
В убранстве уютный царил завет.
Они не узнали, за что их убили,
Прежде чем двинулись на тот свет.
 
 
В парижском кафе (точно с той картины)
Кошмарного бреда расцвел венец;
Но не было площади с гильотиной,
Ни тугой петли, на худой конец…
Был вечер осенний, ноябрьский вечер,
И ветер дыхание свечей качал;
Приговор невнятен, судья злоречен,
Твердолоба искренность палача…
 
 
В парижском квартале густеющий вечер,
Звенели то гильзы, то крик оглушал;
Насколько порою наш мир скоротечен —
Мы нынче не верим своим ушам…
И плещется синь в этой улице гулкой,
Уносит ушедшие в тень имена;
И если мы жизнь именуем прогулкой,
То вброд переходим мы реку без дна.
 

 
Попрощаться, Маша, пришла пора,
Только мне не грустно: прошла хандра;
В этой сказке про нас – ты была гора,
А я был твой Магомет.
И я шел к тебе через сон в ночи,
Сквозь звонки, гудки, через сто причин,
Поднимался илом с морских пучин,
 
 
Чтобы ты мне сказала – нет.
Чтоб сказала уверенно и легко;
В самом деле – на кой я тебе, на кой?
Ветер с шеи уносит твоей Коко,
Волосами играет, гад.
Темноока и ростом почти с меня,
В черной кофте, закутываясь, маня,
Беспощадна ко мне и вообще к парням;
Нам навстречу кричит закат.
 
 
Этот парк запомнит слова, твой шаг,
Тишину, где палец к губам, мол, «ша»;
Только это и ломаного гроша
Не стоит, коль ты самец;
Для романтика важно дышать с трудом,
Через раз, как рыба – хватая ртом;
Ее голос – мурашками, а потом
Ее взгляд – и это конец.
 
 
Но меня миновал сей страстной инфаркт,
Может, я очерствел, может, просто фарт,
Пусть мы примем это как некий факт:
Не сошел по тебе с ума.
Через все твои присказки, фантазню,
Выкрутасы твои и мою возню,
Петергофского неба запой: мазню, —
Жизнь меня провела сама.
 
 
Без сердечных ран – и какой роман?
Только я извиняюсь – не тот дурман:
Я не впал в томление – держи карман…
Хоть и было: прическа, туш.
Без тебя я взаправдашне не скучал,
Есть дела, друзья, для души причал,
И если когда я о чем кричал,
То то был холодный душ.
 
 
Но а ты отошла, как вода в отлив,
Обнажившая ракушки на мели;
Педантичный мой разум не захмелив,
Сползла, как тень по песку.
Мне остался берег и птичий крик,
Под ногой устойчивый материк,
Для трагичности вящей Борей-старик
Мне насвистывает тоску.
 
 
Только я не печалюсь: дышу легко;
Этот воздух – холодное молоко,
Ветер с шеи уносит твоей Коко…
И пускай. И кому беда?
Что кручину искать там, где нет причин —
Не имея дом, теребить ключи?
И щемит лишь от пышности величин:
Мы прощаемся навсегда.
 
 
Навсегда, как и требует наш закон
Для приличной трагедии, испокон.
Но прощай, я шагаю за Рубикон;
Оставляю тебе дожди.
Говорят, мир тесен, но нас с тобой
Не сведет ни времени постовой,
Ни булыжник питерской мостовой, —
Так прощай, не пиши, не жди.
 
 
На заклание приносим возможность встреч:
Драма требует жертвы, – об этом речь;
И неважно, как нам ее наречь, —
Мы расходимся к полюсам.
Да и что я здесь выдумал за напасть?
Мельпомене нужна лишь крутая страсть,
А такую ни выдумать, ни украсть;
А что нет – виноват я сам.
 
 
Так прощай же, Маша, adieu, всех благ.
Поднимаю не руки, но белый флаг;
А в ряды воздыхателей-бедолаг
Я не стану, – и черта с два.
Мне претит надежда на унисон,
Когда дело касается двух персон;
Вспоминай меня, коли найдешь резон.
Обнимаю: долой слова.
 

Светлана Сабадах
Казахстан, г. Темиртау

Окончила Карагандинский металлургический институт по специальности «Экономика и управление в металлургии». Во время учебы работала на Карагандинском металлургическом комбинате (ныне «АрселорМиттал Темиртау»): переводчиком с англ. языка, потом и по сей день – инженером снабжения инвестиционных проектов.

Публикации в темиртауских газетах.

© Сабадах Светлана, 2017

Из интервью с автором:

О, это хорошо, что надо рассказать о себе! Я ужасная «якалка» – копаться в себе и говорить о ней же могу часами, пока всех вокруг не начнет тошнить от выдаваемого «сложнейшего комплекса эмоций».

Живу в маленьком (ой, чуть не написала – прифронтовом!) металлургическом городишке, где половина людей, соответственно, металлурги, а вторая – их дети и супруги. Вхожу в первую половину и во вторую. Город находится в Казахстане, Казахстан – на планете Земля, Земля – во Вселенной. Поэтому ощущаю себя частью Мира, а всех людей – собратьями (здесь потянуло нарисовать схемку наподобие тех, что делал Экзюпери в «Маленьком принце»).

Я за: чистоту, красоту, честность, живое общение, эксперименты. Обожаю осеннюю хандру, зимний сплин и весенний авитаминоз – в этих условиях лучше пишется и работается. В двух словах – веселый трудоголик. (Как в том анекдоте: «Доктор сказал – психических расстройств нет, просто веселая дура)». Когда выдается свободная минутка (что бывает не так уж часто ввиду выращивания трех дочерей), устраиваю субботник, озеленяю двор, мощу из камня дорожку, организую праздники, работаю переводчиком.

Я против: безответственности, лени и сетевых игр.

Жизненное кредо – человек не имеет права быть несчастным.

Помимо поэзии, люблю классическую музыку и живопись – скорее интуитивно, сердцем, – ведь ни в первом, ни во втором, ни в третьем особо не разбираюсь.

Стихи пишу с детства, видимо потому, что не умею петь и рисовать, хотя в жизни приходится делать и то и другое. Пописывала себе «в стол», пока неравнодушные не затащили в сеть. Здесь я и обрадовалась, что «современная поэзия не умерла» и я не одинока. Иногда, по праздникам, печатаюсь в местных газетах.

Стихи люблю разные, от детских до акмеистских, лишь бы это было гармонично, искренне, стильно и неординарно. Этот принцип применяю и ко всему остальному.

Мечтаю выпустить симпатичную книжицу для детей «Маленькая Ра и другие стихи для детей»).

Мне 39 лет.

Хватит? А то я так долго могу…:)

 
Я женщина, лежащая на шкуре
В каминной зале, в отблесках огня,
Ты укрывал от бьющей в окна бури
Своими поцелуями меня…
 
 
Потом ты ждал. Глушила баня крики
И повитухи частое «Плоха…»
А помнишь, приносила костяники
Я для тебя на блюдце лопуха?..
 
 
Я женщина, играющая в покер.
Твое второе имя – Флэш-рояль.
О, как прозрачно делает намеки
Помадой окантованный хрусталь!
 
 
Заметил ты, как я украдкой прячу —
Предательски знакомый аромат —
В разрезе платья пробники удачи
И родинки молочный шоколад…
 
 
И это я нарочно уронила
Себе под ноги веер кружевной.
Чтобы его мне подал мальчик милый
И жарким взглядом встретился со мной…
 
 
Я женщина с улыбкою Джоконды,
Ромашке приказавшая «люблю».
Официанты слушать мои стоны
Сбегаются: Mademoiselle Chante le Blues[2]2
  Мадмуазель поет блюз (франц.).


[Закрыть]…
 

 
Все ищут счастье. В черных зернах кофе,
Отобранных за Мутною Рекой:
Бросая в кипяток несчастья крохи,
Отождествляют счастье и покой,
 
 
Который только снится… и не снится.
Задумал май сиреням злую месть.
Так лихо каруселька жизни мчится,
Что с лошади на льва не пересесть.
 
 
Седеют одуванчики… лысеют,
Вьюнки в изнеможении ползут.
Плетут венки веснушчатые феи —
Из Нидерландов их не привезут,
 
 
Как розы, хризантемы и тюльпаны.
Уходит поезд… с пятого пути.
Нет, не успеть. Без ручек чемоданы
Жаль выбросить. Опять идут дожди
 
 
По четвергам. В субботу – чьи-то свадьбы.
Ах, где я только счастья не искал!
Я был бы счастлив, если бы да ка́бы.
Возможно, и в постиранных носках
 
 
Его немножко есть. В тугой барсетке…
В сто лет назад написанных стихах…
В солонке у хорошенькой соседки…
Как будто начинает все стихать…
 
 
Вдруг резко – нараспашку мая дверца,
И снег черемух вянет на земле.
В лицо пахнуло позабытым детством
Вновь – от облитых клеем тополей.
 
 
Мы привыкаем сетовать на власти,
На невезенье, порчу, сглаз и рок.
А где-то наше родненькое счастье,
Несчастное, нас ищет – сбилось с ног.
 
 
Но маются и ищут счастье люди,
Энциклопедий тонны вороша.
Хм… вы когда-нибудь кормили грудью,
Прильнув щекой к ладошке малыша?
 

 
Метель в степи. Протяжно воет ветер,
В лицо швыряя жгучую крупу,
Нанизывая на железный вертел
Мою сиюмитную судьбу.
 
 
Все было честно. Даже штормовое
Предупрежденье было нам дано.
Изнеможенье. Наважденье. Двое —
Я и метель. Разорвано звено
 
 
Между реальной явью и киношной.
Стихия… как же можно супротив?
Хотя теперь и модно, и возможно
Технически – раскрасить негатив.
 
 
Но с этим разноцветьем не согласна
Мириться вьюга: знай себе одно —
Все красит только монохромной краской.
Метель снимает белое кино.
 

 
Двенадцатое утро мая
Бесцеремонно улыбнулось,
Голодным гамом заполняя
Зевки не выспавшихся улиц.
 
 
Так много воздуха и света
В объятьях призрачной истомы,
Так сладко предвкушенье лета,
Что выйти хочется из дома,
 
 
Где все промозгло, и обрыдла
Тоска каминного уюта,
Заплесневевшее повидло,
Преданья пледов пресловутых.
 
 
Свежи миндалевые дали,
И долы мятные мятежны,
Прохладны вздохи Цинандали —
Пусть этот завтрак будет грешным,
 
 
Веранду солнечно обрызгав:
Поджаристые хлебцы с тмином,
Упругий белый кубик брынзы,
Зеленый чай, пары жасмина;
 
 
Дрожащее желе рассвета,
Иных пленившее немало,
Не вдохновило лишь поэта,
Сопящего под одеялом.
 

 
Заламинирую любовь
И стану ею любоваться.
И можно будет не бояться
Пролить печали горький кофе,
 
 
Замять в кармане уголки —
Под пленкой полиэтилена
Ей море быта по колено.
Пусть не поглажены шнурки
 
 
И грудь вареньем не натерта.
Ей можно будет резать торты
И отскребать, как старый клей,
Тугую жвачку серых дней;
 
 
Используя ее как шпатель,
Все щели так законопатить,
Чтоб не просачивалась в грудь
Обид густая баламуть;
 
 
Легко, хвастливо и небрежно
Носить на лацкане, как бейджик.
Одев в прозрачную броню,
Ее надолго сохраню.
 
 
Заламинирую любовь…
 

 
У тебя глаза-хамелеоны —
Есть такой в природе дивный цвет.
Шелестят в них солнечные клены,
Излучая ультрафиолет;
 
 
Словно ей на небе места мало,
Мало глубины семи морей, —
В ободками сжатые порталы
Рвется синь хрустальных сентябрей;
 
 
Осторожность сумерек февральских,
Иней с можжевеловых ресниц,
Незажженность палочек бенгальских,
Голод ста беременных волчиц.
 
 
У тебя глаза-хамелеоны —
Иссиня-серебряный ментол.
Только он сегодня запыленный
Солью слез, уроненных в подол.
 

 
Отражена будильника нападка,
И отделяет на мгновение меня
Лишь тоненькая кожаная складка
От только что родившегося Дня.
 
 
Он просит ласки, требует заботы,
Скулит и ставит лапы на кровать.
Да, делать нечего: пусть неохота,
Но мне придется все ж его начать.
 
 
Уж как он рад! Бежит за мной на кухню,
Подлизываясь чашкой кофейка,
Несет в зубах поношенные туфли
Без задников, с опушкой по бокам.
 
 
Он терпеливо ждет за дверью ванной,
Когда я окончательно взбодрюсь,
Лицом, душой и телом чище стану
И наконец вплотную им займусь.
 
 
Я в коридор, а он за мною следом,
Когтями исцарапал весь порог:
Мол, нам пора за молоком и хлебом,
Накинь скорей, хозяйка, поводок!
 
 
И так до вечера: то это, то другое,
То покорми, то уши почеши.
Ох, и умаялась я за день, День, с тобою.
Когда же ты закончишься, скажи!
 

 
Я житель старой антресоли.
Сюда заглядывает свет
Так редко, вспугивая молей,
Прокладывающих свой след
Неслышно в складках крепдешина —
Того, что мерялся в аршинах
И чаял зваться «туалет»,
 
 
Выпячиваясь кринолином.
Вокруг, в слежавшейся пыли,
Насквозь пропахшей нафталином,
Битком набитые кули
Забытым хламом. За стенами —
То чьи-то хриплые стенанья,
То пес оставленный скулит.
 
 
Я наблюдаю с антресоли
Со смесью страха и тоски,
Как шьют для чад своих Аcсоли
Из алой ткани ползунки
И варят супчик из фасоли,
А Греи их, смолят, мусоля
Газет вчерашних уголки.
 
 
Вот в щель проскальзывает утро
Очередное. Резкий чих
Быт антресольного уюта
Ничуть не нарушает. Стих
На лестнице поспешный топот.
Я снова жду – о, тайный опыт! —
Минут молчанья золотых…
 
 
В парадной звуки поутихли,
И стало будто бы слышней
Сердцебиенье в паутине
Прожитых неприметно дней,
И застывает тусклый бисер
Безликих календарных чисел,
Мерцая холодно на ней.
 

 
Сгущалась грусть гуашью мглы,
Грязцой коричневого цвета,
Каким мы красили полы
За неимением паркета.
 
 
Трясла тенетами в углах,
Звала в зеленые запои,
В кармашке выцветших обоев
Сушила розы чуткий прах.
 
 
Из тени вытеснив просвет,
Дышала пылью книжной полки,
Приревновала к сальной челке
Скатавшийся в испуге плед.
 
 
Велела склеивать опять
Останки желтых фотографий,
Потом – их снова расчленять,
До смерти зля холодный кафель.
 
 
Грибной подмешивала яд
К псевдоспасительному мокко,
И в нем топила – ненароком
Зачатых – нежности котят.
 
 
До тошноты знакомый ритм
Стучала трубочкой газеты,
Ютилась маленькой Козеттой
В неприкасаемом внутри.
 
 
Напрасно тщилась слез-живиц
Подмогу благостную вызвать —
Повысыпа́лась из глазниц
Белков крошащаяся известь.
 
 
Хвалила антидепрессант,
Лизала слизнями весь вечер
Губ деревянных робкий бант.
Ароматические свечи…
 

 
Платье мятое
Вянет мятою.
Нарасхват она,
Да сосватана.
 
 
Губы вишнями
Лишь Всевышнему.
Куколь вышитый.
Так уж вышло… Ты
 
 
Сердце ей не рви,
Душу не криви —
Ледяной крови
Ей не отрави.
 
 
Губы вишнями
В кровь искусаны.
«Так уж вышло мне —
Иисусова».
 
 
Спелым колосом
Стан. А в волосы
Пустит ножницы.
Так уж сложится:
 
 
Схиму ей носить.
Сладкий мед не пить
И гнезда не вить.
За тебя просить.
 
 
Не лежать во ржи
Да не ворожить
На Купалы день.
Купола в воде
 
 
Отражаются.
«Отрешаюсь я…»
Слезы бусами.
Иисусова.
 

 
Минус двадцать. Утро городское.
Вдруг в маршрутку впрыгнуло легко,
Поправляя локоны рукою,
Юное создание. Строкой
 
 
Я тебя потрогаю украдкой,
Приласкаю мех воротника.
Ты в моей поселишься тетрадке
На мои тетрадные века.
 
 
Назову-ка я тебя Глафира.
Сыто заурчу, переварив
В снежно-ледяной утробе мира
Алых губ обветренный нарыв.
 
 
Ты наверняка уже знакома
С любопытной жадностью зеркал.
Берегись шоферов – это клоны
Одного куряки-мужика.
 
 
Мне не верь. Я гадкая гусыня,
Лапами увязшая в стихах:
Я тебе придумываю имя
На гусиных липовых правах.
 
 
У таких по жизни (вот и верь ей!)
Всех ориентиров – плакал кот:
Глупый мускул в левом подреберье
И по-детски сладкая морковь…
 
 
Между тем проворная маршрутка
Сделала во времени дыру.
– Per favore, pane con prosciutto…[3]3
  Пожалуйста, хлеб с ветчиной (итал.).


[Закрыть]
Как по-итальянски «я не вру»?
 
 
Фу ты, до «кольца» подать рукою.
Небо сыплет белый порошок.
Дышит гарью утро городское,
Стылым и невкусным беляшом,
 
 
И еще шоферской сигаретой —
Он перед «конечной» закурил.
Вот маршрут закончился и этот
Где-то посреди дороги в Рим.
 

 
Перед вами знойная пустыня[4]4
  Фраза из сов. м/ф «Крылья, ноги и хвосты».


[Закрыть].
Ни души. Колючки и самум.
По какой я здесь торчу причине,
Неизвестно черту самому.
 
 
По глаза зашторив арафатку,
Я несу свой… стек[5]5
  Ножичек для работы с пластилином.


[Закрыть] наперевес,
Ощущая острую нехватку
Нежно-пластилиновых чудес.
 
 
Вдалеке заманчивые мреют
Разноцветных радуг миражи.
Я давно в оазисы не верю,
Еще в детстве мой сломался джинн.
 
 
Не жалею, не зову, не плачу[6]6
  Строчка из стихотворения С. Есенина.


[Закрыть],
Но понять хотелось бы одно:
Ящерка увертливой удачи
Под каким таится валуном?
 
 
Перед каждым камнем наклоняюсь…
Вот она! Хватай ее, держи!
Разжимаю руку – извиваясь,
В ней лишь хвостик маленький дрожит.
 
 
Поплюю в раскрытую ладошку,
(В следующий раз не отпущу!)
И, чтоб труд мой не пропал, дорожку
Я из этих камешков мощу.
И твержу, как мантру, ежечасно, —
Но не реже, чем пять раз в квартал:
«Стоп, мгновение! Ты так прекрасно!
СпасиБО, за все, что Ты мне дал».
 
 
Скоро сорок лет моим скитаньям —
Уж пора привыкнуть. Но опять
То примстится океан с китами,
То лукошко срезанных опят…