Текст книги "Поэзия Каталонии"

Народные романсы

 
– Вы одна ли в этот вечер,
женушка родная?
Вы одна ли в этот вечер,
вдовушка честная?
Нет, одна я не бываю,
граф Арнау милый,
Нет, одна я не бываю,
Господи, помилуй!
Кто же с вами вечеряет,
женушка родная?
Кто же с вами вечеряет,
вдовушка честная?
– Бог и Пресвятая Дева,
граф Арнау милый.
Бог и Пресвятая Дева,
Господи, помилуй!
– Ну а где же дочки ваши,
женушка родная?
Ну а где же дочки ваши,
вдовушка честная?
– В спальню я их отослала,
к ниткам да иголкам,
В спальню я их отослала,
вышивают шелком.
– А нельзя мне их увидеть.
женушка родная?
А нельзя мне их увидеть,
вдовушка честная?
Напугаются уж больно,
граф Арнау милый,
Напугаются уж больно,
Господи, помилуй!
Ну пускай меньшую только,
женушка родная,
Ну пускай меньшую только,
вдовушка честная.
– И меньшую, граф Арнау,
вам не уступлю я,
И меньшую, граф Арнау,
тоже ведь люблю я.
– Замуж дочкам не пора ли,
женушка родная?
Замуж дочкам не пора ли,
вдовушка честная?
– Без приданого не выдашь,
граф Арнау милый,
Без приданого не выдашь,
Господи, помилуй!
– У окна, под половицей,
кожаный мешочек,
там уж, вдовушка честная,
хватит вам на дочек.
Ну а где служанки ваши,
женушка родная?
Ну а где служанки ваши,
вдовушка честная?
– Серебро на кухне чистят,
не жалеют мела.
Серебро на кухне чистят,
чтоб не потускнело.
– А нельзя мне их увидеть,
женушка родная?
А нельзя мне их увидеть,
вдовушка честная?
Напугаются уж больно,
граф Арнау милый.
Напугаются уж больно,
Господи, помилуй!
Ну а где же слуги ваши,
женушка родная?
Ну а где же слуги ваши,
вдовушка честная?
Спят они на сеновале,
граф Арнау милый,
Спят они на сеновале,
Господи, помилуй!
Хорошенько им платите,
женушка родная.
Хорошенько им платите,
вдовушка честная,
По усердью им и плата,
граф Арнау милый.
По усердью им и плата,
Господи, помилуй!
Как же в дом-то вы проникли,
Граф Арнау милый?
Как же в дом-то вы проникли,
Господи, помилуй?
– Сквозь оконную решетку,
женушка родная.
Сквозь оконную решетку,
вдовушка честная.
– Ай, так вы ее спалили,
граф Арнау милый!
Ай, так вы ее спалили,
Господи, помилуй!
– Не коснулся я решетки,
женушка родная.
Не коснулся я решетки,
вдовушка честная.
– Ай, у вас глаза дымятся,
граф Арнау милый.
Ай, у вас глаза дымятся,
Господи, помилуй!
– То мои грехи выходят,
женушка родная.
Оскорбительные взгляды,
вдовушка честная.
– Ай, у вас дымятся губы,
граф Арнау милый.
Ай, у вас дымятся губы,
Господи, помилуй!
– То мои грехи выходят,
женушка родная.
Криводушье и злоречье,
вдовушка честная.
– Ай, у вас дымятся руки,
граф Арнау милый.
Ай, у вас дымятся руки,
Господи, помилуй!
То мои грехи выходят,
женушка родная.
Нечестивые объятья,
вдовушка честная.
Ай, у вас дымятся ноги,
граф Арнау милый.
Ай, у вас дымятся ноги,
Господи, помилуй!
– То мои грехи выходят,
женушка родная.
По кривым путям хожденье,
вдовушка честная.
– Что это за шум я слышу,
граф Арнау милый?
Что это за шум я слышу,
Господи, помилуй?
– Это конь мой бьет копытом,
женушка родная.
Это конь мой бьет копытом,
вдовушка честная.
– Ячменя ему подсыпьте,
граф Арнау милый.
Ячменя ему подсыпьте,
Господи, помилуй!
– Нет, ячмень он есть не станет,
жеиушка родная.
Ест он проклятые души,
вдовушка честная.
– Ну а где приют вам дали,
граф Арнау милый?
Ну а где приют вам дали,
Господи, помилуй?
– Где же, как не в преисподней,
женушка родная?
Где же, как не в преисподней,
вдовушка честная?
– Почему же в преисподней,
граф Арнау милый?
Почему же в преисподней,
Господи, помилуй?
– За обманы да бесчестья,
женушка родная.
За обманы да бесчестья,
вдовушка честная.
И не нужно поминаний,
женушка родная.
И не нужно поминаний,
вдовушка честная.
Ведь от этих поминаний
Нет мне облегченья.
Ведь от этих поминаний
Только злей мученья.
И пускай заложат камнем,
женушка родная,
и пускай заложат камнем,
вдовушка честная,
ход, к монашенкам ведущий,
женушка родная,
в монастырь Святой Агеды,
вдовушка честная.
Петухи никак запели,
женушка родная?
Петухи никак запели,
вдовушка честная?
– Да уже как раз и полночь,
граф Арнау милый.
Да уже как раз и полночь,
Господи, помилуй!
– Ну тогда хоть на прощанье
облегчите муку.
Ну тогда хоть на прощанье
дайте же мне руку!
– Да вы мне ее сожжете,
граф Арнау милый.
Да вы мне ее сожжете,
Господи, помилуй!
 

 
Есть в Арагоне юная дама,
солнцу равная красой;
кудри золотые вьются
до земли у дамы той.
(Ох, как искусно, Анна Мария,
Ты крадешь сердец покой!)
Кудри матушка ей чешет,
взявши гребень золотой;
каждый локон – загляденье,
чудо – волосок любой,
волосков атласные пряди
облегают стан прямой.
Ей сестричка их заплетает
гладкой, ровною косой;
косу крестная кропит ей
ароматною водой,
а невестка перевивает
разноцветною тесьмой.
С дамы брат очей не сводит,
горд красавицей сестрой;
с ней на ярмарку он едет
и, не стоя за ценой,
серьги, кольца выбирает
для сестрицы дорогой,—
от их тяжести платочек
чуть не рвется кружевной,
«Братец, братец мой! К обедне
ты сходи, прошу, со мной!»
В храм войдет – алтарь мгновенно
блеск удваивает свой;
капли розами расцветают,
коль черпнет води святой.
Место уступить все дамы
ей спешат наперебой;
на полу сидят все дамы,
ей же ставят стул резной.
Капеллан, забыв молитвы,
путает одну с другой;
певчий вовсе умолкает,
от смущенья сам не свой.
«Кто ж она? Кто эта дама,
столь прекрасная собой»?
Скажет: «Дочь», – король французский,
здешний – назовет сестрой.
Кто не верит, пусть вглядится
в башмачка узор цветной:
арагонский герб с французским
он увидит пред собой.
 

 
Как в Лериде, славном граде,
все узники вместе сидят,
сидят и поют они песню,
а было их сто пятьдесят.
Их песню слушала дева,
под окном тюрьмы затаясь.
Они ее увидали
и песню прервали тотчас.
«Что ж, узники, вы не поете,
иль вам помешала я?»
«Ах, как же нам петь, сеньора?
Темница наша страшна,
сидим без воды и хлеба,
гуляем в день только раз,
и часто злой тюремщик
гулять не пускает нас».
«Ах, пойте, узники, пойте,—
я скоро вызволю вас».
И вот с мольбой о подарке
приходит к отцу она.
«Дитя мое, Маргарида,
чем я одарю тебя?»
«Ах, батюшка мой родимый,
ключи от тюрьмы мне дай!»
«Дитя мое, Маргарида,
не быть тому никогда:
назначена казнь на завтра —
им всем петля суждена».
«Ах, батюшка мой родимый,
пощаду милому дай!»
«Дитя мое, Маргарида,
кто милый твой? Отвечай!»
«Ах, батюшка мой родимый,
он высок, и рус, и удал».
«Дитя мое, Маргарида,
его прежде всех казнят».
«Ах, батюшка мой родимый,
пусть вешают и меня!»
«Дитя мое, Маргарида,
не быть тому никогда».
Из золота были петли,
перекладина – из серебра,
вся виселица цветами
была разубрана.
Кто ни проходит мимо —
нежный вдохнет аромат,
и в память о бедном влюбленном
слова молитвы звучат.
 

 
Сидит на морском берегу
юная дева,
вышивает шелком платок
для королевы.
 
 
Стежок кладет за стежком,
проворна иголка…
Работа к концу, да беда —
больше нет шелка.
 
 
Тут бригантина плывет.
«Ах, ради Бога!
Шелк не везешь ли, моряк?
Дай мне немного!»
 
 
Ей отвечает моряк
сильный и смелый:
«Какой тебе надобен шелк,
алый иль белый?»
 
 
«Я вышиваю платок
пунцовым шелком…»
«Ну так взойди на корабль,
выбери с толком».
 
 
Запел моряк, и под звуки
его напева,
наскучив шелк выбирать,
уснула дева.
 
 
Корабль отплыл; тут она
от сна восстала:
глядит вокруг, а земли —
как не бывало!
 
 
Берег родной от нее
где-то далеко.
В открытом море корабль
плывет одиноко.
 
 
«Верни на берег меня,
о, сделай милость!
Мне страшно в море, моряк!» —
дева взмолилась.
 
 
«Чтоб стала ты мне женой,
взял на душу грех я…»
«Нас три сестры, но была
прекрасней всех я.
 
 
За герцога вышла одна,
за графа другая,
но стану, на горе себе,
женой моряка я.
 
 
Лишь бархат носят да шелк
мои сестры ныне,
а мне, видно, век щеголять
придется в холстине».
 
 
«Ты в золоте станешь ходить,
жить будешь безбедно:
отец мой – английский король,
а я – принц наследный.
 
 
Семь лет я тебя искал,
прекрасная дева:
я в Англии буду король,
а ты – королева».
 

 
Сколько б лет еще, галерник,
я месил морскую воду,
но любовь меня скрутила,
и я вымолил свободу.
Граф покаяться велел мне
сразу, как сойду на сушу,
но, еще на сходнях стоя,
облегчил я свою душу.
К тетушке иду сначала,
наш старинный герб над входом.
«Тетушка, да вы всё та же,
не осилить вас невзгодам!»
«Тот, кто это мог сказать бы,
на семь лет к веслу прикован».
«Тетушка, он – перед вами,
и свободен от оков он.
Тетушка, молю, скажите,
матушка моя здорова ль?»
«Дон Луис, она в могиле —
горя-то ведь было вдоволь».
«Тетушка, скажите, жив ли
батюшка мой? Что с ним стало?»
«Дон Луис, давно ослеп он —
слез-то пролито немало».
«Тетушка, скажите, жив ли
брат мой? Вот бы повидаться!»
«К маврам он попал в неволю,
вряд ли ты увидишь братца».
«Тетушка, а что с женою?
Тетушка, ну хоть полслова!»
«Замуж собралась мерзавка —
стало быть, нашла другого.
Завтра, говорят, венчанье —
милость им нужна Господня…»
«Тетушка, молю, скажите,
дома ли она сегодня?»
«Дома, говоришь, племянник…
Дом она уже сменила,
новый-то у самой церкви,
у Святого Михаила».
«Тетушка, сейчас уйду я.
Плащ мне принесите старый,
да у вас моя гитара,
эх, отвык я от гитары».
Песню он запел, и тотчас
муж проснулся беззаконный:
«Вы послушайте, мой ангел,
что за горестные стоны, —
так могли бы петь сирены
или рыбы в море пенном…»
«Ах, сеньор, при чем тут рыбы
и зачем тут петь сиренам?!
Вы нас разлучили с мужем,
это он поет, горюя…»
«Ах, так вот вы как, сеньора!
Что ж, тогда его убью я».
«Прежде вы меня убейте —
мне одной не жить на свете!»
Муж убит был ровно в полночь,
женщина же – на рассвете.
И когда, ликуя, души
выпорхнули прочь из тела,
это были белый голубь
со своей голубкой белой.
 

Рамон Льюль

 
Создатель жизнь в меня вложил,
чтоб я добру всегда служил,
а я во зле коснел, грешил
и гнев Господень заслужил.
Христос мне Истину внушил,
чтоб я в любви ко благу жил.
 
 
Я исповедался с утра:
покаяться пришла пора,
дабы ступить на путь добра.
Дана молитва мне, мудра,
любовь, надежда – ей сестра,—
и вот душа моя бодра,
 
 
Я школу создал, духом яр,
которой славен Мирамар:
словам Христа да внемлет мавр.
Где виноград растет и лавр,
там слезный ток и вздохов жар,
любя, принес я Богу в дар.
 
 
Был мною людям разъяснен
великий Троицы канон.
Бог-сын был Девою рожден,
помазанником наречен,
и, в человеке воплощен,
сошел с небес на землю Он.
 
 
Чтоб грешных чад спасти своих,
смерть принял Иисус за них,
в громах вознесся грозовых;
и будет добрых Он и злых
судить за все деянья их,
не слыша жалоб никаких,
 
 
К науке приобщась моей,
всяк истину познает в ней,
избегнет лжи, ее сетей:
крещенье примут иудей и мавр,
раскается злодей, вкусив науки новой сей.
 
 
Взял крест и возлюбил я Ту,
в ком Матерь грешникам я чту;
я от нее помоги жду,
когда вершу свою страду.
Любовь в душе своей блюду,
скорбя и радуясь, иду.
 
 
Я беден, стар, гоним я тут,
и мне не в помощь знатный люд;
я взялся за великий труд,
был путь мой и тернист, и крут,
и вот как справедлив наш суд:
меня не любят и не чтут.
 
 
В любви, как в глубине морской,
хочу найти смерть и покой,
и мне не страшен никакой
злой князь, церковный иль мирской,
хоть горько, что тиран такой
сбивает с толку род людской.
 
 
Пусть Бог нам вестника пошлет,
чтоб подтвердил он, вестник тот,
что Бог есть человек и род
чрез Деву от людей ведет;
да будет мне Она оплот,
от преисподней да спасет.
 
 
Хвала Тому, кто так велик!
Когда б мой пыл Его достиг,
чтоб свет Его в меня проник!
Но может отвратить Он лик:
грехи вершил я что ни миг
и сочинил я много книг.
 
 
Где б ни был я, творить хочу
добро, да мне не по плечу,
и вот досадую, ропщу,
а все ж, коль правде я учу,
для книг своих я получу
у Бога то, чего ищу.
 
 
Молюсь, чтоб дал мне здравье Бог,
свободу, радость без тревог
и святостью меня облек,
чтоб грех какой-то, иль порок,
иль тот, кто гневен и жесток,
власть надо мною взять не мог.
 
 
Вели, Творец, земле своей,
стихиям, травам, твари всей
мне не вредить в юдоли сей.
Пошли мне истинных друзей,
всех праведней, мудрей, верней,
чтоб славе я служил Твоей.
 

 
О, праздный брат,
что леностью объят,
в подобье смерти ищешь ты отрад!
 
 
Когда умрешь,
как ты слова найдешь,
чтоб оправдать бездельной жизни ложь?
 
 
Увы! Мой слух
к речам рассудка глух,
и каяться не склонен праздный дух,
 
 
стенать, тужить,
чтоб милость заслужить,
хоть знаю сам, что мне не вечно жить;
 
 
да вот беда:
чураюсь я труда,
хоть создан, чтоб творить добро всегда.
 
 
Когда ж и впредь
я буду в зле коснеть,
придется мне за то в огне гореть!
 

 
Когда денница озарит восток
и разоденется любой цветок,
чтоб красоту его умножить мог
свет упованья,
я тотчас исполняюсь ликованья
и веры в благость той, кто Матерь мирозданья,
и я спешу
на исповедь и Господа прошу
на путь меня наставить, коль грешу:
да повелит,
чтоб искупил я множество обид,
что сам нанес, во зло себе и в стыд,
тем, кто творит молитвы Пресвятой,
врачующей добром и красотой;
и верю: после исповеди той
всяк грех уйдет
и больше на меня не нападет,
раз Господу я честный дал отчет.
 

 
Бог утешенье людям шлет,
напоминая им про гнет,
что претерпел за весь их род.
 
 
А мне вот утешенья нет
при виде стольких зол и бед,
бесславящих наш грешный свет.
 
 
Кто б мог без слез перенести
то, что Спаситель не в чести
у тех, кого хотел спасти?
 
 
Мне горько, что так много тех,
кто каждый день впадает в грех,
хоть ад их ожидает всех.
 
 
Кто доброго отверг, когда
он за своих испил стыда,
тому и власть любви чужда.
 
 
Бог тех утешит, кто не мстит,
кто добр, и любит, и простит,
надеется, не лжет, не льстит.
 
 
Кто набожен и терпелив,
кто верен долгу, справедлив —
утешится, пусть он гневлив.
 
 
Кто мнит, что Господом любим,
но безутешен, коль гоним,—
не бескорыстен, Бог не с ним.
 
 
Кто, не страшась утрат, невзгод,
радеет лишь о благе, —
тот и утешенье обретет.
 
 
Нет утешенья для того,
в ком зло познало торжество,—
Бог отвернется от него.
 

Господь, всеблагой и преславный, всё сущее в себе заключающий: в милости Твоей и благоволении берет начало сия книга, повествующая о рыцарском ордене.

Пролог

1. Подобно семи планетам, которые суть тела небесные, а посему опекают и направляют тела земные, я разделил мою «Книгу о рыцарском ордене» на семь частей, памятуя о том, что рыцари наделены превосходящими простолюдинов положением и достоинством, дабы управлять ими и заботиться о них. В первой части речь пойдет о предназначении рыцарства. Во второй – об обязанностях рыцарства. В третьей – об испытании, которому должно подвергать оруженосца, вознамерившегося стать рыцарем. В четвертой – об обряде посвящения в рыцари. В пятой – о символике рыцарского вооружения. В шестой – о рыцарских обычаях и нравах. В седьмой – о почестях, которые надлежит воздавать рыцарю.

2. Случилось как-то в одной стране, что некий мудрый рыцарь, который долгие годы поддерживал рыцарский орден своей дерзновенной и беспримерной доблестью и которого долго хранила мудрая судьба во славу рыцарства во время войн и турниров, штурмов и битв, задумавшись над тем, что дни его сочтены и что для ратных дел он по старости уже не годится, решил отныне вести жизнь отшельника. Он отказался от своих имений, оставив их детям, уединился в густом лесу, обильном источниками и плодоносящими деревьями, построил себе шалаш и удалился от мира, дабы телесная дряхлость, вызванная старостью, не обесчестила того, чью честь мудрая судьба столь долго хранила. И задумался рыцарь о смерти, размышляя о времени, стремительно текущем из века в век, и понял он, что близок к объяснению всего происходящего.

3. В лесной чаще, в которой поселился рыцарь, была живописная поляна, которую украшало древо, всё усыпанное плодами. Неподалеку от этого древа протекал ясный, сверкающий ручей, питавший влагой поляну и все растущие окрест деревья. Рыцарь имел обыкновение посещать ежедневно этот уголок, дабы возноситься мыслями и молитвами к Господу, которому он воздавал хвалу за ту неизъяснимую благодать, коей был осенен на протяжении всей своей жизни.

4. Как-то ранней весной некий достославный король, преисполненный достоинств и добродетелей, созвал свой двор. Привлеченный громкой славой, которой пользовался двор этого короля, решил отправиться к нему некий достойный оруженосец, один, без попутчика, верхом на своем коне, вознамерившись быть посвященным в рыцари; и так утомился он в пути, что, сидя в седле, задремал. В это же самое время рыцарь, уединившийся в лесной чаще для покаяния, пришел по обыкновению к источнику, дабы, отрешившись от тщеты сего мира, созерцать Господа.

5. Воспользовавшись тем, что оруженосец заснул, его конь свернул с дороги, углубился в лес и брел по нему по своему усмотрению, пока не оказался у ручья, где рыцарь пребывал в молитве. Как только рыцарь увидел оруженосца, он прервал молитву, устроился в тени дерева на живописной поляне и погрузился в чтение книги, которую носил с собой в сутане. Конь стал пить из источника воду, а дремавший доселе оруженосец, почувствовав, что конь остановился, проснулся и увидел перед собой рыцаря, старого годами, длиннобородого, с длинными прядями волос и в рваной одежде; от суровой аскезы был он изможден и худ; от непрестанных рыданий поблекли его глаза, да и весь его облик выдавал в нем человека праведной жизни. Велико было их удивление, когда узрели они друг друга, ибо рыцарь долгое время, с тех пор как оставил он свет и расстался с оружием, провел в уединении; а оруженосец дивился тому месту, в котором он очутился.

6. Спешился оруженосец, почтительно приветствуя рыцаря, и отвечал ему рыцарь со всей возможной учтивостью, и расположились они на мягкой траве друг против друга. Догадался рыцарь, что оруженосец, оказывая ему честь, не хочет говорить первым, и сказал:

– Друг мой, каковы ваши планы, откуда вы путь держите и зачем вы сюда прибыли?

– Господин мой, – ответил оруженосец, – пронесся слух, что один достославный король вознамерился устроить великое празднество, дабы во время оного не только самому вступить в рыцарский орден, но посвятить в рыцари и других баронов – своего королевства и запредельных стран; потому-то я и направляюсь к его двору, дабы быть посвященным в рыцари. А в этом уединенном месте я оказался благодаря моему коню, который забрел сюда, пока я спал, сморенный многодневной усталостью.

7. Стоило лишь рыцарю услышать о рыцарстве, как вспомнил он о рыцарском ордене и обо всем том, что связано с рыцарями, вздохнул он и глубоко задумался, памятуя о высокой чести, которая была ему, благодаря его многолетней принадлежности к рыцарству, дарована. И спросил оруженосец рыцаря, погрузившегося в воспоминания, о чем задумался он. Рыцарь ответил:

– Сын мой, я думаю о рыцарском ордене и о высоком предназначении рыцаря, призванного поддерживать славу рыцарства.

8. Оруженосец попросил рыцаря поведать ему о рыцарском ордене и о назначении человека сохранять и приумножать славу, дарованную ему Господом.

– Что слышу я, сын мой! – воскликнул рыцарь. – Тебе неведомо, в чем заключаются обычаи и установления рыцарства? Как же ты можешь мечтать о рыцарстве, если не имеешь представления об установлениях рыцарства? Ибо невозможно быть опорой ордена, о котором не имеешь представления, равно как нельзя и любить орден и всё, что с ним связано, если неведом тебе сам орден и все те козни, которые против ордена замышляются. И ни один рыцарь, не сведущий в рыцарстве, не смеет посвящать в рыцари, ибо беспутен тот рыцарь, который напутствует другого рыцаря и наставляет его в рыцарских устоях и обычаях, сам не имея о них представления.

9. Выслушав упреки и порицания рыцаря оруженосцу, вознамерившемуся стать рыцарем, оруженосец сказал рыцарю:

– Господин мой, если бы вы сочли возможным просветить меня в устоях рыцарства, полагаю, что я вполне способен был бы их усвоить и следовать рыцарским обычаям и установлениям.

– Друг мой, – сказал ему рыцарь, – обычаи и установления заключены в этой книге, которую я время от времени перечитываю, дабы не забывать о милости и благорасположении, которыми Господь меня одарил, ибо ко славе и процветанию рыцарского ордена я приложил немало сил; и если рыцарь всем, что ни есть в нем, обязан рыцарству, то и сам он должен быть готов пожертвовать всем ради рыцарства.

10. Рыцарь протянул книгу оруженосцу; и, прочитав ее, тот понял, что рыцарь – это один из тысячи, избранный, которому предначертан наиблагороднейший удел; осознал он устои и обычаи рыцарства и, поразмыслив немного, сказал:

– Хвала Создателю за то, что привел он меня вовремя в это место, где открыли мне глаза на рыцарство, к которому я столь долго стремился, не ведая ни благородства его установлений, ни славы, которой Господь одарил всех тех, кто принадлежит к рыцарскому ордену.

11. Дорогой друг, – сказал рыцарь, – дни мои сочтены, недолго мне осталось жить; и если книга эта предназначена для того, чтобы вновь утвердились на земле благочестие, верность и устои, которые должны воцариться, дабы мог рыцарь поддерживать свой орден, возьми, сын мой, эту книгу ко двору, к которому ты направляешься, и просвети с ее помощью всех тех, кто вознамерился стать рыцарем; храни ее хорошенько, ибо теперь ты ее обладатель, если только тебе дорог рыцарский орден. А когда ты уже будешь посвящен в рыцари, заверни в наши края и поведай мне о тех, кто, став рыцарями, не подчинился рыцарскому уставу

12. Рыцарь благословил оруженосца, и оруженосец взял книгу, сердечно попрощался с рыцарем и, сев на коня, в веселом расположении духа отправился на празднество. Прибыв ко двору, он поведал о книге, показав ее благочестивому королю и всем его приближенным, и добился того, что всякий, кто мечтал быть посвященным в рыцари, мог переписать книгу, дабы каждый раз, перечитывая ее, вспоминать о рыцарском ордене.