Текст книги "Кружение незримых птиц"

Непонятно, как он это делал?!

И непонятно было пребывание на арене молодой женщины, полуодетой в струящийся шелк, которая абсолютно ничего не делала, только красиво ходила вокруг фокусника и показывала на него публике рукой, хотя публика и так смотрела на артиста во все глаза, пытаясь определить, в каком месте ее обманывают.

Музыкальные эксцентрики тоже нравились девочке, они смешно дули в тромбоны ноздрями, играли на скрипках, летая под куполом на лонжах или прыгая на батуте, – девочка завидовала их умению играть на разных инструментах и той легкости, с которой они балансировали то на бутылках, то на проволоке.

Женщину-змею она не любила, да и ту, что, лежа на спине, подкидывала ногами разные предметы, – тоже: обе они казались девочке скучными и непристойными одновременно.

Честно говоря, ее и акробатки смущали тоже. Ей казалось неприличным, что вся публика в цирке видит их трусы, плотно обтягивавшие увесистые зады, и она старательно отводила глаза от девушек, когда те с равнодушным видом лезли по веревочным лестницам на площадки, схожие с корабельными клотиками (девочка была начитана и полна аллюзий).

Она предпочла бы этим странным номерам что-нибудь менее двусмысленное, но только не дрессировщицу голубей: несмотря на ее пышное, как у феи, белое платье, номер оказался нудным до зевоты, каким-то приторным и излишне жеманным, собачки были лучше.

А однажды в программе участвовал человек, поднимавший тяжести, и он поднял целый грузовик, в кузове которого сидело пять или шесть человек!

Девочка в ужасе ждала, что у него сейчас «жила лопнет», как она прочла у Горького – про человека, поднявшего что-то слишком для него тяжелое и болевшего потом всю жизнь, – но все обошлось, силач отхватил свою порцию оваций, а девочка смогла перевести дух.

Господи, как ей нравились эти громадные полосатые кошки!

Львы оставляли ее равнодушной, но тигры…

У них были такие рожи, что девочке хотелось иногда пролезть сквозь решетку и трепать огрызающихся зверей за уши и холки, чесать им подбородки, гладить и теребить.

Собственно, так и вела себя невысокая женщина в черном костюме и с хлыстом в руке.

Она переступала по опилкам арены ногами, обутыми в черные ботфорты, и была похожа на Аллу Ларионову из фильма «Двенадцатая ночь» – девочка ей очень завидовала!

Тигры огрызались, замахивались на свою госпожу лапами, но в целом их поведение не слишком отличалось от поведения кошки Читы, которая, хоть и любила лежать на коленях у девочки, когда та читала, сидя на низенькой скамеечке возле натопленной печки, все же держала ее в черном теле, спуску не давала, и у девочки вечно были расцарапаны руки – следствие ее неоправданно развязного поведения с маленькой самолюбивой хищницей.

Девочка хотела бы стать укротительницей, но знала, что этому не бывать: у нее не было «куража».

Об этом необходимом каждому дрессировщику качестве она вычитала в одной из многочисленных проглоченных ею книг, трезво оценила себя с этой точки зрения и поняла, что навсегда останется благодарным и восхищенным зрителем.

Лет через двадцать, правда, станет ясно, что интерес и восхищение перед дрессурой исчезли, а на смену им пришли жалость к бедолагам-тиграм и неприязнь к человеку, вынуждавшему их делать противоестественные для зверей вещи, и тогда выросшая девочка с грустью поймет, что ее цирк исчез навсегда.

Но до этого дня еще нужно было дожить, а пока тянулась и тянулась хмурая осень, плесневел хлеб, листы учебников и тетрадей перестали шуршать, холодная картошка вызывала жажду и ощущение сиротства, мандарины не утоляли томления сердца, а в центре города, довольно далеко от дома, где девочка училась жизни в одиночестве, над зданием цирка каждый вечер вспыхивали зазывные огни.

Через две недели девочка опять пройдет под их сияющей аркой.

Через две недели в честь ее визита оркестр опять сыграет свой марш.

8. Одновременно

Странно, но природе, казалось, был известен человеческий календарь.

Еще тридцатого или даже тридцать первого августа зной дрожал над разогретым асфальтом улиц и серым песком пляжа, а уже первого сентября утро вдруг оказывалось прохладным.

Прохлада бесшумно втекала в комнату через открытое окно, забранное сеткой от комаров, заставляла отбиваться от ее узких свежих ладоней, гладивших лицо и изгонявших последний сон, ежиться и свертываться калачиком под простыней; в результате девочка смирялась и сердито поднималась с постели задолго до будильника.

Взрослые считали, что это она так волнуется из-за начала очередного учебного года, что ей надоели каникулы и хочется поскорее начала занятий.

Каникулы, таки да, отчасти надоедали, но просыпалась она именно из-за перемены погоды.

Днем все еще бывало жарко, но утра становились все прохладнее и все дольше прохлада задерживалась на улицах города, отнимая у жары ее законные полуденные часы, покуда та, теснимая неотвратимо свежевшим воздухом, не отступала в края, где о свежести и прохладе ничего известно не было и где можно было переждать их ежегодное вторжение в иные пределы.

Девочке и в голову не приходило объяснять все это взрослым, они могли думать по ее поводу что заблагорассудится, главное, сама она знала, что природа следит за календарем людей и старается придерживаться установленного им порядка.

Установленный календарем порядок означал, что наступала осень, лету полагалось сдаться, его праздник приходил к концу, а девочку ждали долгие будни, что было правильно и справедливо: осень, зима, плохая погода, слякоть, сырость были несовместимы с понятием праздника или выходного дня. Только и оставалось зимой, что учиться, поэтому недовольства наступлением осени девочка, как другие дети, не испытывала никогда.

Она привычно выходила из дома и решала, какой дорогой идти в школу, просто витязь на распутье!

Короткая дорога – через дворы – использовалась в плохую погоду или при недостатке времени, ее черед наступит позже, а пока держались хорошие дни и просыпаться утром было легко, девочка ходила в школу по улице, идущей параллельно морскому берегу.

Солнце уже встало, но еще не поднялось высоко, не слепило глаза.

Казалось, оно выбралось на берег после купания и роняет капли соленой воды, которые, упав назад в море, образовали светящуюся сеть, через которую тусклым жемчугом слегка голубела морская гладь.

Время позволяло девочке не спешить, она шла нога за ногу и думала о том, сколько детей разного возраста сейчас идут, как и она, в школу – кто-то в том же направлении, кто-то – туда, кто-то – оттуда, а другие и вовсе наоборот.

Немногочисленные взрослые шли по той же улице на работу. Одни обгоняли девочку, другие шли ей навстречу, и она думала, что ведь и взрослых, идущих на работу, сейчас по всей Земле тоже очень много.

Тут она стала думать, что разбудившее их Солнце откуда-то ведь ушло, и там, значит, наступила ночь, а это означало, что одновременно с ней, идущей в школу, и со взрослыми, идущими на работу, где-то, откуда ушло Солнце, дети и взрослые легли или ложатся спать.

«Но и на работу тоже кто-нибудь идет – ведь некоторые взрослые работают в ночную смену, – подумала девочка, – а кто-то идет с работы, если он во вторую смену работал. Только дети никуда не идут, ночных школ для детей не бывает».

Но тут же она подумала, что есть места, где утро наступило на несколько часов раньше, и там уроки в школах вполне уже могли закончиться! И вот странность: она идет в школу, а те дети одновременно с ней идут из школы домой!

И не только идут. Не всем везет жить недалеко от школы или работы, многие вынуждены ездить, и потому сейчас, в эту самую минуту, когда она идет по улице, вьющейся вдоль моря – правда, высоко над ним, потому что город стоит на высоком берегу, – совершенно не спеша, ее обгоняют, но тоже не спеша, просто в силу того, что у них ноги длиннее, взрослые, а другие взрослые идут ей навстречу – и тоже не спеша! – миллионы других девочек, мальчиков и взрослых едут в школы и на работу в автобусах, троллейбусах, трамваях, электричках, поездах метро и надземки… какой там еще транспорт бывает? – рикши? – девочка засмеялась своим

мыслям, вызвав недоуменные взгляды встречных взрослых.

Кого-то на машине родители в школу везут, а кто-нибудь едет верхом на лошади или в телеге. На собаках и оленях, наверное, еще рано, наверное, снег еще не выпал, все же только первое сентября, рано снегу выпадать.

И ведь не только на работу или в школу идут и едут люди.

Кто-то идет за покупками, а кто-то уже тащит домой полные сумки.

Кто-то спешит к началу спектакля, а кто-то возвращается с концерта домой или идет в ресторан, кто-то в этот самый момент открывает дверь гостям – у него день рождения, а кто-то опаздывает на поезд-пароход-самолет: едет в отпуск или командировку.

И сколько-то поездов, автомобилей, кораблей и самолетов сейчас, в данный момент несутся по земле, воздуху и воде в разных направлениях по всей Земле.

И сколько-то людей сейчас, в данный момент наклоняются, чтобы выкопать из земли картошку, срезать колосья, коснуться кончиками пальцев рук кончиков пальцев ног, сорвать цветок, поднять найденную монету.

Подпрыгивают на батуте, лезут на дерево, на скалу, на крышу дома, на рожон.

Откусывают кусок хлеба, вонзают зубы в шашлык, грызут морковку, орехи, пьют молоко, чай, водку, кофе, холодную воду.

Лежат в ванне, стоят под душем, ныряют в море, озеро, реку.

Смеются, плачут, доверительно шепчут друг другу на ухо, возмущенно кричат, отворачиваются друг от друга, затыкают уши, смотрят в темное окно вагона, в газету, в книгу, на пяльца с вышивкой, на рисунок, полощут кисточку в воде, разминают глину и пластилин, точат карандаш, нож, набирают чернила в авторучку, вдевают нитку в иголку, резинку в трусы.

Зажигают под сковородкой газ, разжигают костер, закидывают удочку, вытягивают сеть, снимают одежду, пену с бульона, копию с документа, повязку с раны.

И движутся, движутся, движутся – идут, бегут, едут, плывут, летят – в одном направлении с девочкой, навстречу ей, перпендикулярно, под углом, туда, сюда, оттуда, отсюда, из-за угла и за угол, сзади и вперед, слева и наискосок, вверх и вниз, по диагонали и насквозь.

Они говорят, кричат, шепчут, смеются, рыдают, восклицают, декламируют и тараторят – гул стоит над Землей от их голосов. Интересно, можно было бы уловить все эти звуки, собрать вместе и услышать общий голос всего человечества, звучащий в данный момент?

Девочка представляет себе, как мог бы звучать этот общий голос, в котором, конечно, были бы слышны выстрелы и взрывы, грохот обвалов и камнепадов, гроз и штормов, плеск дождей и вой ветров – это ведь у нас здесь сейчас тишина, прохлада и жемчужно-голубая благодать, расцвеченная розовой зарей, а где-то землетрясение, может быть, происходит в эту самую минуту или вулкан извергается, шторм колотит в берег, ревут маяки, ревут слоны, рычат тигры и львы, блеют козы и овцы, коровы мычат, входя в воду реки или пруда, гогочут гуси, собираясь лететь в Египет, журавли из-под облаков курлычут «до свидания» родным болотам, и над всей этой симфонией серебристыми рыбами плывут с рокотом самолеты, наматывая на шар планеты нити своих маршрутов.

И летит по ветру осеннее золото листвы, летят по проводам телеграммы, несутся точки-тире морзянки, радиоволны несут в своих концентрических объятиях звуки музыки и речи, белая занавеска полощется в открытом окне, распахнуты миллионы окон и балконных дверей, миллионы занавесок полощутся белыми флагами, признавая капитуляцию людей перед временем и календарем, перед осенью и началом дня, перед ночью и холодными звездами над головой.

Нашу капитуляцию перед жизнью, которую все мы признаем одновременно.

Что бы мы там себе ни думали, идя нога за ногу в школу тихим утром первого сентября.

Елена Моргунова
г. Москва

Родилась в Обнинске. Закончила Тарусское художественное училище. Член Союза художников России и МОСХ. Выпустила два поэтических сборника: «Рисует время» и «Невод в небе».

Из интервью с автором:

Живу творчеством. Свои стихи иллюстрирую собственными художественными работами. Моему внутреннему состоянию свойственна система философских символов: дерево – воплощение бессмертия и соединения женского и мужского начал, раковина улитки – знак дома и независимости от окружающей действительности, птица – обозначение свободы и творческого поиска. Поэзия и живопись для меня взаимопроникают друг в друга и создают единый пласт удивительного мира.

© Моргунова Е., 2018

 
С утра идет предновогодний снег.
В порывах ветра он берет разбег
Кружением внезапным в переулках.
Его искристая, бегущая волна
Лишает цветности сутулые дома,
О стекла окон ударяясь гулко.
 
 
Высокие деревья во дворах
Качают сонно на своих ветвях
Застывшее в полете долгом небо.
И выброшенный кем-то табурет,
Оставленный в сугробе, тянет след.
И исчезает медленно. Как не был.
 
 
Мир заполняет белый снегопад.
И привлекает любопытный взгляд
Прохожего – заснеженная баба.
Холодная, как мартовский сквозняк,
Застывший в ее взгляде, и никак
Не стать из снежной ей живой и слабой.
 
 
Чтобы руками нежными обнять
Ту девочку, которая опять
Ее слепила весело и быстро.
И вместе ждать весны и понимать,
Что значит подрастать и расцветать,
И ждать любви, и наполняться смыслом.
 

Пророк и рыба

 
По жизни рыба движется с потоком
Морей и рек. Холодная всегда
Скользит беззвучно, быстро, без следа.
Течению послушная. Во многом
Похожая на удлиненный глаз,
Прозревший вдруг в потустороннем мире,
Подвластная неодолимой силе
Сетей и рыбаков, живущих в нас.
И говорим мы: «Холоден, как рыба,
Пронырлив и безгласен, деловит.
Как рыба – нем, как рыба – плодовит…»
Неполный список разных качеств. Либо
Мы, птицам противопоставив рыб,
Впускаем их в космическую зону
На нижний ряд и помним про Иону
Пророка, да не будет он забыт.
Пророк и рыба. Слово и молчанье.
Одно в другом и скрыто до поры,
Пока их поглощенные миры
Не оттолкнут друг друга в мирозданье.
И рыба тихо выплывет на свет,
Откроет рот и выпустит пророка.
И будет много жизненного сока
Ему отпущено до окончанья лет.
Так в третий день он выйдет к жизни новой
Из чрева рыбьего, похожего на склеп,
Что в царстве мертвых. Каждый в свой момент
Последует за спасшимся Ионой.
 

 
Белые птицы тревожной стаей
Кружатся над болотом.
Скачут всадники вслед за псами —
В самом разгаре охота.
Азартно вскинув резные ружья,
Спешат, пока не остыла
Под крики, разбросанные натужно,
Их боевая сила.
И рвется голос, молящий Бога
О помощи и защите.
Голос убитого единорога
Последнего. Не ищите
Его пугливой прекрасной стати.
Лишь девушкам на рассвете
Является он, и их пальцы гладят
Уснувший в ресницах ветер.
 

М. Б.

 
Мелькают руки лицедея,
Летят волшебные шары
И, взгляда оторвать не смея,
То радуясь, то холодея,
Включается в процесс игры
Серьезный человек из зала.
Он смотрит жадно и смеясь,
Вдруг понимает – смеха мало.
И выкрикнув азартно «Браво!»
Встает, в поклоне наклонясь.
А рядом, вовсе не серьезный,
Смешливый и седой старик
Следит за лицедеем слезно
И понимает вдруг, что поздно
Ребенком быть, как он привык.
Гремит оркестр и клоун яркий
Гримасничает и орет,
Когда его огромной палкой
Другой колотит, он подарки
Ему за это подает.
И снова, словно по программе,
Высокий юноша с тоской
Вдруг замирает в душном зале…
Танцует девушка на шаре
И машет не ему рукой.
 

 
Кто-то любит сладкий пирог,
Кто-то славу и звон монет.
Я люблю красивый восход
И горячий солнечный свет.
Птиц люблю. Они гнезда вьют
На моих усталых плечах
И до ночи поют, поют
О морях поют и ветрах.
А меня отпускает страх
Одиночества. Очень давно
Я покинут, и в диких цветах
Утопает мое окно.
Прогоняю печаль долой
И деревья, танцуя вальс,
Окружают меня стеной
И с меня не спускают глаз.
Заключается в них пейзаж
Бесконечных дорог, холмов.
Я отправиться к ним сейчас,
Как и раньше, готов, готов.
Чтобы в красочность городов
Окунуться и разыскать
Тех, кого потерял мой кров,
И вернуть. И обнять, обнять.
До безжалостных холодов
Возвратиться вместе назад.
Но нельзя – под тенью полов
Я храню драгоценный клад.
И решает это уклад
Моей жизни. Поверь, поверь.
Я отдать его буду рад
Постучавшему в мою дверь.
 

 
Под деревом, раскинувшимся в небо,
Паломница спала, но отдых не был
Наградой в завершении пути.
Замерзшая, голодная, худая,
В листве осенней мягко утопая,
Шептала тихо: «Господи, прости…»
И видела, как в рубище колючем
С ладони на ладонь песок зыбучий
Пересыпает грустный человек
И смотрит на нее. Она проснулась.
Перекрестилась. Сонно улыбнулась
И вновь уснула, помолясь за всех.
А за дорогой, в маленьком селенье,
В своих домах уснувшие сопели
Односельчане сытые в тепле.
Никто из них паломнице убогой
Не разрешил переступить порога,
Не разрешил остаться на ночлег.
Под образами, что в углу висели,
Лампады с тихим треском догорели.
Там, где раскрашенный пылился Бог.
Всем снились монолитные ворота.
Закрытые. За ними плакал кто-то
И не пускал пришедших на порог.
 

 
Проплывает река надо мной
И качается небо.
Где-то там высоко над рекой
Там, где я еще не был.
Дно струится песком и травой
В бесконечном движении
Над моей золотой головой
И крылом в отражениях.
Я когда-то стоял на столе
В чьем-то ласковом доме.
И слегка прикасалась ко мне
Тень горячей ладони.
На которой сидела светясь
Птица синяя счастья.
И по дому протяжно лилась
Ее песня-причастие.
И я слышал волнующий смех
За стеной, на рассвете.
Свою радость скрывая от всех,
Зная, что не заметят.
Я смешной золотой ангелок,
Купленный в магазине,
Уберечь от беды разве мог
Птицы пение синей.
И течет надо мною река,
И качается небо.
Где-то там высоко в облаках
Там, где я еще не был.
 

 
На фоне небесной дали
Застыли единым куском
Два тела. По вертикали
Касаясь друг друга виском.
Мужчина и женщина. Где-то
Зовет их по имени Бог,
Когда поливает светом
Лазурный небесный мох.
И прячется за ветвями
В его первозданном саду
Змей-искуситель с глазами,
Похожими на звезду.
В них зыбко дрожит отраженье
Дерева Жизни и след
Дьявольского уменья
Все обратить во вред.
Он шепчет: «Не будет боли
От наготы и стыда.
Все будет по Божьей воле,
А по моей никогда.
Яблоко съешь – узнаешь
Секреты добра и зла.
Много не потеряешь,
А обретешь сполна.
Станешь почти богиней.
Научишься управлять
Мужчинами и гордыней,
Чтоб Рая не потерять.
И женщина без раздумий
Срывает запретный плод.
Не зная, что надоумил
Не тот, кто в Раю живет.
 

 
Перед часами стоит человек
И смотрит на сломанный циферблат.
Он время считает. Движением век
Его поворачивая назад.
От этой минуты до светлых дней
Веселой беспечности молодой.
Вот он идет с любимой своей,
А вот из школы бежит домой.
И видит маму свою в окне.
Она смеется и ждет отца.
Ходики тикают на стене
И дни летят без конца, без конца.
И верит мальчик в реальность дня,
Как будто можно потрогать час
И взять в ладони, не оброня
Секунды лишней. Сейчас. Сейчас.
И точность времени никогда
Ему не позволит уйти вперед
Из настоящего. Навсегда
Собой заслоняя грядущий год.
И в доме, сложенном из секунд,
От часа к часу, из века в век,
Живет и верит в реальность минут
И времени точного человек.
 

 
Пришел к учителю ученик
И с любопытством спросил его
О том, как быстро и напрямик
Дойти до мудрости. «Не легко» —
Ему ответил учитель вслух
И важно голову наклонил.
А про себя вздохнув глубоко,
Проникновенно заговорил:
«До мудрости надо расти душой.
Молчать и слушать, и вновь молчать,
Чтобы услышать, когда с тобой
Заговорит она. И понять».
Потом учитель взмахнул крылом
И снова стал суетливо глух
Перед кувшином с парным молоком.
Самый мудрейший из здешних мух.
 

 
Жил человек веселый и радушный.
Его жена любила горячо.
И дети были ласковы, послушны.
С соседями не спорил ни о чем.
Работал он всегда самозабвенно
С утра до ночи, не смыкая век.
И я скажу вам очень откровенно
Хороший был, красивый человек.
И до небес дошло его везенье.
Бог улыбнулся: «Вот как надо жить!»
И, человеку дав благословенье,
Решил еще богатством наградить.
Спустил к его ногам цепь золотую.
С земли до неба тянется она.
И предложил отмерить небольшую
Часть для себя. По росту. В три звена.
И человек отмерил, но внезапно
Его рука вдруг потянулась вверх
Еще на три звена и безоглядно
На пять, на шесть, на восемь звеньев сверх.
А дальше больше. С птичьего полета
Карабкается выше в облака
И отмеряет. Все ему не много.
Пока до неба не дошла рука.
Цепь кончилась. Огромное богатство
Под ним сияет. Он достиг вершин.
Прощай обыденность и трудовое рабство,
Теперь он праздный, важный господин.
Вся цепь его! Дрожащими руками
Ее он дернул и сорвался вниз.
И где-то там внизу под облаками
Подхвачен был Скоропостижной мисс.
Она ему на ушко прошептала:
«Своей корысти, милый, услужив,
Ты выиграл невероятно мало.
Отмерил бы по росту, был бы жив».