Текст книги "Смертельно опасны"

Он кивнул тогда, решив, что у многих детей, наверное, бывают подобные мысли. Он сам был младшим в семье, и ему даже стало любопытно, не думала ли старшая сестра про него что-нибудь в этом духе. Как-то раз она придавила ему палец медной тарелкой и сказала, что это вышло случайно.

Но Лори еще не закончила рассказывать. Она прижалась к нему крепче, и запах ее напудренной кожи напомнил ему обо всех ее уголках и изгибах, о том, как он любит находить их пальцами, нащупывать все мягкое и горячее. Иногда ему казалось, что ее тело ни на секунду не остается прежним, будто преображается прямо у него в руках. Я ведьма, ведьма.

– Ну и вот однажды ночью, – продолжала она, таинственно понизив голос, – я смотрела на него сквозь прутья колыбельки. Он издавал какой-то странный звук.

Ее глаза мерцали в темноте салона.

– Я потянулась туда, сунула руки между прутьями. – Ее рука поползла к нему. – И тут увидела, что у него с подбородка свисает веревочка от игрушки. Я взялась за нее и стала вытаскивать.

Он смотрел, как она тащит воображаемую веревочку, все шире и шире распахивая глаза.

– А потом он как-то так ахнул и опять начал дышать.

Помедлив, она щелкнула языком.

– И в этот самый момент вошла мама. Она сказала, что я спасла ему жизнь. Все так сказали. Она купила мне новый свитер и классные розовые туфли, которые я хотела. Все на руках меня носили.

По ним пробежал свет чьих-то фар, и он увидел, как ослепительно сияют ее глаза.

– Так никто и не узнал, как все было на самом деле, – закончила Лори. – Я никогда никому не рассказывала.

Улыбнувшись, она всем телом вжалась в него.

– Но тебе рассказываю. Теперь мне есть кому рассказать.

– Мистер Фергюсон, вы сказали нам, и отчет о вызовах с вашего сотового телефона это подтверждает, что стали звонить жене в 17:50 в день исчезновения вашей дочери. Наконец в 18:45 вы дозвонились. Это так?

– Я не знаю, – сказал он. Они вызывали его в участок уже восьмой, девятый, десятый раз. – Вам все известно лучше меня.

– Ваша жена сказала, что была в кофейне около пяти часов. Но мы проверили время ее покупки. Все происходило в 15:45.

– Я не знаю, – повторил он, потирая шею – в затылке начало покалывать. Он вдруг осознал, что понятия не имеет, что ему сейчас скажут. Даже не представляет, что его ждет.

– Что ж, как вы думаете, что` ваша жена делала эти три часа?

– Искала ту женщину. Пыталась ее найти.

– В течение этого времени она сделала еще несколько звонков. Не в полицию, конечно. Или даже не вам. Она позвонила человеку по имени Леонард Дрейк. И еще некоему Джейсону Патрини.

Первое имя напомнило ему одного из ее бывших – Ленни какого-то там, – второе вовсе ни о чем не говорило. Внутри вдруг стало так пусто. Он уже даже не знал, о ком они говорят, но к нему эти люди не имели никакого отношения.

В комнату вошла женщина-детектив и переглянулась с напарником.

– С помощью данных об этих звонках мы смогли проследить ее передвижения. Она поехала в торговый центр «Харбор-Вью».

– Хотите посмотреть на нее на записях с камер безопасности? – спросила женщина. – Мы их уже получили. Вы знали, что она купила топ?

Он уже ничего не чувствовал.

– Еще она посетила универсам. Кассирша только что ее опознала. Зашла в уборную. Кассирша сказала, что она пробыла там довольно долго, а когда вышла, на ней была другая одежда. Хотите посмотреть? Она выглядит потрясающе.

Детектив подтолкнула к нему зернистую фотографию. На ней была молодая женщина в топике и толстовке с низко натянутым на лоб капюшоном. Она улыбалась.

– Это не Лори, – тихо произнес он. Она выглядела слишком молодо, так, как когда они только познакомились – прекрасная тоненькая эльфийка с плоским животом, косичками и проколотым пупком. Ему нравилось тянуть за колечко пирсинга. Он совсем об этом позабыл. Дырочка, наверное, давно заросла.

– Не сомневаюсь, вам тяжело это слышать, мистер Фергюсон, – сказал мужчина. – Я сожалею.

Он поднял глаза. Судя по виду, детективу и правда было его очень жаль.

– Что ты им сказала? – спросил он.

Они с Лори сидели в машине в полуквартале от полицейского участка.

– Не знаю, стоит ли тебе вообще с ними еще разговаривать, – продолжал он. – Мне кажется, нам, наверное, лучше найти адвоката.

Лори смотрела прямо перед собой, не отрывая глаз от пульсирующего огня светофора на перекрестке. Медленно подняла руку к волосам и задумчиво пропустила кончики сквозь пальцы.

– Я объяснила. – Ее лицо почти целиком было в тени, только к щеке, словно пиявка, пристало синее пятно вывески автосалона. – Я сказала им правду.

– Какую правду? – спросил он. В машине было очень холодно. От нее пахло так, будто она очень давно не ела – резкий запах кофе и жидкости для снятия лака.

– Они больше не верят ни одному моему слову, – сказала она. – Я объяснила, что побывала в кофейне два раза. Первый – чтобы купить сок для Шелби, а потом – кофе для себя. Они сказали, что проверят, но я все прочитала по их лицам. И сказала им об этом. Я знаю, что они обо мне думают.

Она повернулась и посмотрела на него. Проносящиеся мимо огни расцвечивали ее лицо красными полосами. Это напомнило ему иллюстрацию, которую он однажды видел в «Нэшнл джиогрэфик»: портрет амазонки с малиновой краской на лице и деревянным колом в губе.

– Теперь я знаю, что все обо мне думают, – сказала она и снова отвернулась.

Глухой ночью, лежа с широко открытыми глазами, он наконец решился спросить. Она крепко спала, но он все же заговорил:

– Кто такой Леонард Дрейк? И Джейсон, как его там, – кто это?

Она заворочалась, обернулась к нему, прижав щеку к простыне.

– Кто такой Том Фергюсон? Кто это?

– Вот, значит, чем ты занимаешься? – сказал он, повышая голос. – Названиваешь каким-то мужикам?

Этот вопрос задать было легче, чем другие. Правда ли она встряхнула Шелби? Правда ли вся ее история – вранье? Другие, другие вопросы.

– Да, – сказала она. – Целыми днями я звоню мужикам и езжу по их домам. Оставляю дочь в машине, особенно если на улице жара. Тайком поднимаюсь к ним в квартиры.

Она положила руку себе на грудь и стала гладить, не сводя с него глаз.

– Ты бы знал, как сильно я хочу их к тому времени, как они открывают дверь.

«Перестань», – молча взмолился он.

– Они еще дверь не успевают за мной закрыть, а я уже тяну руки к их ремням. Сажусь к ним на колени на грязных холостяцких диванах и вытворяю такое…

Он начал качать головой, но она не умолкла.

– После родов тело меняется. Хочется чего-то нового. Так что я разрешаю им все. Я пробовала все, что только можно представить.

Она водила рукой, лаская себя, и все не останавливалась.

– Вот чем я занимаюсь, пока ты на работе. Не обзваниваю людей по объявлениям, пытаясь найти газонокосилку. Не стараюсь для тебя – всегда только для себя.

Он напрочь забыл о газонокосилке, забыл, как она рассказывала, что делала в тот день. Искала подержанную, потому что в прошлый раз он, пытаясь подстричь газон, стер руки до кровавых мозолей. Она ведь ему уже говорила.

– Нет, – продолжала Лори, – я звоню мужикам и договариваюсь о сексе. Вот чем я занимаюсь с тех самых пор, как родила ребенка и стала сидеть дома. Я же больше ничего не умею. Удивительно, как же мне раньше удавалось все скрывать. Какая жалость, что меня все-таки поймали.

Он закрыл лицо рукой.

– Прости. Прости.

– Как ты мог? – задушенно выдавила она, натягивая на себя всю простыню целиком, скручивая ее в руках, стаскивая с него, сминая. – Как ты мог?

Той ночью ему приснилась Шелби.

Во сне он бродил по залитому синеватым полумраком дому, а когда добрался до комнаты дочки, никакой комнаты там не оказалось, и он вдруг очутился на улице.

Двор, схваченный первыми заморозками, смотрелся так тоскливо, что его охватила внезапная грусть. Он вдруг ощутил, что оказался в самом одиноком месте на всем свете, и крошечный старый сарай посреди двора почему-то выглядел эпицентром этого одиночества.

Когда они только переехали, то едва не снесли его – все вокруг говорили, что надо бы, но они решили его оставить. Ласково прозвали «сарайчиком» – его покатая крыша и поблекшая красная краска казались им трогательными.

Но он был настолько мал, что туда не помещалось ничего, кроме пары граблей да ручной газонокосилки с разболтавшимся левым колесом.

Это было единственное, что осталось в их доме старого, осталось от тех времен, когда он тут еще не жил.

Днем он больше о нем и не вспоминал, не замечал – разве что иногда после дождя оттуда тянуло сыростью.

Но во сне сарай казался ему живым существом, жалким и заброшенным.

Ему вдруг пришло в голову, что газонокосилку в сарае еще можно починить, и тогда все станет хорошо, и никому не придется искать, где купить другую, и толстый ковер травы под ногами не будет таким докучливым, и все это одиночество пройдет.

Он положил руку на прохладную покосившуюся ручку сарая и потянул.

Вместо газонокосилки на полу лежал маленький черный мешок.

Тут он, как бывает во сне, подумал: «Должно быть, я оставил в нем опилки. Они, наверное, заплесневели, вот и пахнут теперь так сильно, что…»

Он потянулся, чтобы взять мешок; тот раскрылся и рассыпался прямо у него в руках.

Раздался глухой звук удара – на пол сарая упало что-то тяжелое.

Было слишком темно, чтобы разглядеть, что это такое скользнуло по его ногам, щекоча лодыжки.

Слишком темно, чтобы сказать точно, но он почувствовал воздушную мягкость волосенок дочери.

Проснувшись, он обнаружил, что уже сидит. В голове звучал шипящий голос: «Ну так что, заглянешь ты в сарай? Заглянешь?»

И тут он вспомнил, что сарая во дворе больше нет. Его снесли, когда Лори была беременна, потому что она жаловалась на головные боли и тошноту от запаха гнили.

На следующий день на передовице появилась серия статей, посвященных двум месяцам со дня исчезновения Шелби.

Там была фотография Лори под заголовком: «Что ей известно?» И его фотография, сделанная вчера: он выходил из полицейского участка, опустив голову. Подпись под ней гласила: «Новые вопросы без ответов».

Он не смог заставить себя все это прочесть и не поднял трубку, когда позвонила мать.

Весь день невозможно было сосредоточиться на работе из-за ощущения, что все на него смотрят.

Когда к его столу подошел босс, он буквально почувствовал, с какой осторожностью тот подбирает слова.

– Том, если хочешь уйти пораньше, – сказал тот, – ничего страшного.

Несколько раз он замечал, как секретарь смотрит на заставку у него на мониторе; там стояла фотография Лори и десятимесячной Шелби, наряженной на Хеллоуин черным паучком с плюшевыми паучьими ножками.

В три часа он все-таки ушел с работы.

Лори в доме не оказалось, но, стоя у кухонной раковины со стаканом воды, он увидел ее в окно.

Хотя на улице было едва семьдесят градусов[8]8
  Приблизительно 21 градус Цельсия.


[Закрыть], она лежала в шезлонге.

На ней был ярко-оранжевый купальник-бикини с золотыми кольцами на лямках и на бедрах, на голове – наушники.

Фиолетовый игрушечный домик, отодвинутый к самому забору, стоял, косо опираясь на ствол вяза.

Этого купальника он никогда раньше не видел, зато узнал солнечные очки, крупные, в белой оправе, – она купила их, когда ездила в Мексику с давней подругой, прямо перед тем, как забеременела.

Посреди гладкого живота блестело золотое колечко пирсинга.

Она улыбалась и подпевала музыке, которая играла у нее в голове.

Той ночью он никак не мог заставить себя лечь в постель. Несколько часов смотрел телевизор, ничего не видя. Выпил одно за другим четыре пива – впервые с тех пор, как ему было двадцать лет.

Постепенно пиво начало действовать, а затем и бенадрил[9]9
  Антигистаминный препарат с седативным эффектом, аналог димедрола.


[Закрыть], который он принял следом, и наконец его затянуло в постель.

В какой-то момент посреди ночи Лори рядом заворочалась; все ее тело резко дернулось. Словно случилось что-то важное.

– Кирстен, – пробормотала она.

– Что? – спросил он. – Что такое?

Она вдруг наполовину села на матрасе, опираясь на локти, и уставилась прямо перед собой.

– Ее дочку звали Кирстен, – сказала она тихо и неуверенно. – Я только что вспомнила. Как-то, когда мы разговаривали, она сказала, что назвала дочку Кирстен. Потому что ей нравилось, как это сочетается с фамилией Крузи.

Он почувствовал, как внутри что-то расслабилось и тут же напряглось снова. Что происходит?

– Ее фамилия – Крузи, первая буква – «к», – продолжала она, все больше оживая, говоря громче. – Не знаю, как точно это пишется, но первая буква – «к». Поверить не могу, что только сейчас вспомнила. Это было очень давно. Она сказала, что ей нравятся инициалы «К. К.». Потому что у нее тоже такие. Кэти Крузи. Так ее зовут.

Он смотрел на нее и ничего не говорил.

– Кэти Крузи, – повторила она. – Женщина из кофейни. Это ее имя.

Ему никак не удавалось ни открыть рот, ни даже шевельнуться.

– Ты позвонишь? – спросила Лори. – В полицию?

Но он не мог двинуться. Почему-то было страшно. Так страшно, что даже дышать не выходило.

Она посмотрела на него, помолчала, а потом потянулась к его тумбочке и сама взяла телефон.

Пока она говорила с полицией, рассказывала им, уже четко и твердо, что вспомнила, говорила, что приедет в участок, что выезжает через пять минут, он смотрел на нее, накрыв рукой сердце, которое билось с такой силой, что ребрам было больно.

– Мы полагаем, что нашли, где скрывается эта Крузи, – сказала детектив. – Наш наряд уже на пути к ней.

Он смотрел на полицейских, чувствуя, как тяжело дышит рядом с ним Лори. С того момента, как она позвонила в полицию, прошло меньше суток.

– Что это значит? – спросил он. Точнее, попытался спросить, но не смог выдавить ни слова.

У Кэти-Энн Крузи не было детей, но она всем вокруг говорила, что были. После затяжной борьбы с эмоциональными расстройствами и выкидыша она провела четырнадцать месяцев в больнице штата.

Последние восемь недель Кэти жила в сорока милях от них, на съемной квартире в Торринге, с маленькой белокурой девочкой, которую называла Кирстен.

После того как полиция распространила информацию о Кэти-Энн Крузи в системе оповещения, работница одной из кофеен в Торринге узнала на фото постоянную клиентку, которая всегда заказывала молоко для своих малышей.

– По ней ясно было, что деток своих она любит, – сказала женщина. – Всегда с такой радостью про них говорила.

Впервые снова увидев Шелби, он потерял дар речи.

Она была одета в кофточку, которой у нее раньше не было, и обувку не по размеру, и держала в руках коробочку сока, которую ей дал полицейский.

Пока он бежал к ней по коридору, Шелби следила за ним взглядом.

Было в ее лице что-то такое, чего он никогда раньше не видел, знал, что раньше этого не было, и моментально решил, что сделает все возможное, лишь бы оно исчезло.

Добьется этого, даже если ему понадобится вся жизнь.

На следующее утро, уже обзвонив всех по очереди, он зашел на кухню и увидел там Лори и Шелби. Дочка ела ломтики яблока, по своей всегдашней привычке согнув мизинчик.

Он стоял и смотрел на нее; Шелби спросила его, отчего он дрожит, и он сказал: потому что рад ее видеть.

Трудно было выйти из комнаты – даже чтобы просто открыть дверь, когда пришли мать с сестрой, когда все повалили толпой.

Три вечера спустя состоялся торжественный семейный ужин, праздничный ужин в честь Шелби. Лори много пила, и все говорили, что ее нельзя в этом винить.

Он и не винил, только наблюдал за ней.

Весь вечер: когда его мать вынесла с кухни торт-мороженое для Шелби, когда все сгрудились вокруг малышки, которая поначалу казалась смущенной и застенчивой, но постепенно раскрылась во что-то настолько прекрасное, что ему хотелось плакать, – пока все это происходило, он украдкой смотрел на Лори, на ее тихое, спокойное лицо. На улыбку, которая не становилась шире и не пропадала, даже когда она взяла Шелби на колени, а та уткнулась носом в порозовевшую от вина шею матери.

В какой-то момент он обнаружил ее на кухне – она стояла и смотрела в раковину, и казалось, что она заглядывает вниз, в черноту слива.

Было еще очень поздно – или очень рано, – и Лори не было рядом.

Он решил, что ей стало плохо от вина, но в ванной ее тоже не оказалось.

Что-то в груди тревожно перевернулось; он пошел в комнату Шелби.

Взгляд с порога уткнулся в голую спину, белоснежную в лунных лучах, и трусики сливового цвета, в которых Лори ложилась спать.

Она стояла над кроваткой Шелби и глядела вниз.

Он почувствовал, как в груди что-то шевелится.

Потом она медленно опустилась на колени и стала смотреть через прутья колыбельки.

Казалось, она чего-то ждала.

Очень долго он стоял вот так, в пяти футах от двери, глядя, как она смотрит на их спящего ребенка.

Прислушивался к тоненькому дыханию дочки, к ее вдохам и выдохам.

Лица жены он не видел – только длинную белую спину с бугорками позвонков. Слова «Mirame quemar», вплавленные в бедро.

Глядя, как она смотрит на его дочь, он понимал, что никогда уже не сможет выйти из этой комнаты. Придется стоять здесь на страже вечно. Ему уже никогда не вернуться в постель.

Сесилия Холланд[10]10
  © Cecelia Holland, 2013; © пер. А. Курышевой, 2015.


[Закрыть]

Сесилия Холланд – одна из самых выдающихся и уважаемых исторических романистов в мире. Многие сравнивают ее с такими колоссами этого жанра, как Мэри Рено и Ларри Макмертри. За свою многолетнюю карьеру она написала более тридцати исторических романов, в том числе «The Firedrake», «Rakóssy», «Two Ravens», «Ghost on the Steppe», «Death of Attila» (на русском языке вышел под названием «Смерть Аттилы»), «Hammer For Princes», «The King’s Road», «Pillar of the Sky», «The Lords of Vaumartin», «Pacific Street», «Sea Beggars», «The Earl», «The Kings in Winter» («Зима королей»), «The Belt of Gold», «The Serpent Dreamer» и более десятка других. Ее перу также принадлежит научно-фантастический роман «Floating Worlds», который в 1975 году был номинирован на премию «Локус», а сейчас она работает над серией романов в жанре фэнтези, которая включает в себя «The Soul Thief», «The Witches Kitchen», «The Serpent Dreamer», «Varanger» и «The King’s Witch». Среди недавно вышедших книг Холланд – романы «The High City», «Kings of the North» и «The Secret Eleanor».

Представленный ниже драматический рассказ повествует об одной до крайности неблагополучной семье. На протяжении долгих лет безжалостное столкновение амбиций в ней раз за разом бросало Англию в лапы кровопролитной гражданской войны. Знакомьтесь: король Генрих II, его королева Алиенора Аквитанская и их своенравные отпрыски, все до единого – смертоноснее ядовитой змеи. Даже самый крохотный.

Песнь о Норе

Монмирай, январь 1169 года

Нора спешно огляделась вокруг, проверяя, не смотрит ли кто, а потом проскользнула меж деревьев и скатилась вниз по склону к ручью. Что лягушек там сейчас не найдешь, она знала – брат объяснил: когда на деревьях нет листьев, в ручьях нет лягушек. Но вода на пестрой гальке так сверкала, да к тому же она увидела следы в сыром песке. Присев на корточки, Нора выхватила из потока блестящий камушек. Когда высохнет, он уже не будет таким красивым. Следом за ней по берегу торопливо спустилась ее младшая сестра Джоанна.

– Нора! Это что у тебя?

Она показала сестренке камень и прошла чуть дальше вдоль струйки воды. Следы были птичьи – маленькие крестики на мокром песке. Она снова присела на корточки, чтобы поворошить гальку, и вдруг увидела в желтом песчаном склоне отверстие, словно маленький круглый дверной проем.

Нора отвела ладонью завесу похожих на волосы корней, пытаясь заглянуть внутрь и узнать, не живет ли там кто-нибудь. Можно было бы сунуть руку и проверить. В голове вихрем взвились мысли: ей представилось что-то пушистое, пушистое и зубастое, представилось, как на ее ладони смыкаются зубы, – и она тут же прижала кулак к юбке.

Из-за деревьев донеслось:

– Нора?

Это была ее новая нянька. Игнорируя зов, она принялась искать палку, чтобы исследовать отверстие; рядом с ней Джоанна тихонько протянула «О‑о‑о‑о…» и, встав на четвереньки, наклонилась к норке. Юбка у нее насквозь промокла от воды из ручья.

– Нора! – позвал другой голос.

Девочка вскочила на ноги.

– Ричард! – воскликнула она и, бросившись карабкаться вверх по склону, едва не потеряла башмак. Добравшись до травы, она натянула его обратно, обернулась и помогла подняться Джоанне, а потом сквозь полосу голых деревьев выбежала на открытое место.

К ней, раскинув руки, с улыбкой шагал брат, и она кинулась к нему. Они не виделись с самого Рождества, когда в последний раз собирались все вместе. Ему было двенадцать лет – куда больше, чем ей; он был уже почти взрослый. Ричард схватил ее в охапку и обнял. От него пахло лошадьми. Сзади с воплем подоспела Джоанна, и он обнял ее тоже. Подобрав юбки, к детям спешили две побагровевшие, запыхавшиеся няньки. Ричард выпрямился, сверкая голубыми глазами, и указал на дальнюю сторону поля.

– Видите? Там матушка едет.

Нора ладонью прикрыла глаза от солнца и посмотрела вдаль. Сначала она увидела только толпу людей, которая окольцовывала широкое поле, суетясь и бурля, но внезапно по толпе прокатился гул и тут же превратился в рев, несущийся со всех сторон. Там, вдалеке, на поле выбежала лошадь, остановилась, и всадница вскинула руку в приветственном жесте.

– Мама! – воскликнула Джоанна, захлопав в ладоши.

Теперь уже вся толпа гремела ликующими криками, а мама Норы на своей темно-серой лошади легким галопом скакала вдоль боковой линии к деревянному помосту под платанами, где им всем полагалось сидеть. Нора, до краев переполненная гордостью и радостью, завопила:

– Ура! Ура, мама!

Там, у возвышения, навстречу женщине на лошади шагнула дюжина пеших. Всадница остановилась среди них, бросила поводья и спешилась. Быстро взошла на помост, где стояли два кресла, встала и подняла руку. Медленно повернулась с одной стороны в другую, приветствуя радостную толпу, стройная и прямая, словно дерево, окутанная вихрем роскошных юбок.

Вдруг над платформой, трепеща, будто огромное крыло, резко развернулось ее знамя – орел Аквитании. Громогласные крики усилились:

– Алиенора! Алиенора!

Она в последний раз махнула толпе, но уже заметила, что к ней спешат дети, и все ее внимание обратилось к ним. Королева наклонилась и распахнула объятия, и Ричард, подхватив Джоанну на руки, подбежал к возвышению. Нора поднялась по ступенькам сбоку. Остановившись перед центром помоста, Ричард поставил сестренку у ног матери.

Мать обвила их руками. Нора уткнулась лицом ей в юбки.

– Мама.

– Ах… – Королева, садясь, чуть отстранила Джоанну от себя. Другой рукой она обняла Нору за пояс. – О, милые мои. Как же я скучала. – Она осыпала обеих торопливыми поцелуями. – Джоанна, ты насквозь промокла. Так не годится. – И матушка поманила рукой няньку. Джоанна завизжала, но ее увели.

Все прижимая Нору к себе, Алиенора наклонилась вперед и посмотрела на Ричарда, который стоял перед ней, опираясь сложенными руками на край помоста.

– Ну, сын мой, ты рад?

Он оттолкнулся от платформы и выпрямился: лицо его пылало, светлые волосы буйно растрепались от ветра.

– Матушка, я дождаться не могу! Когда папа приедет?

Нора вжалась в мать. Она тоже любила Ричарда, но ей бы хотелось, чтобы мама обращала на нее больше внимания. Ее матушка была красива, хоть и очень стара. Она не носила чепца – только тяжелый золотой обруч на блестящих каштаново‑рыжих волосах. А вот у Норы волосы были цвета старой сухой травы. Ей не суждено было стать красавицей. Королева крепче обвила ее рукой, но все еще склонялась к Ричарду и не отрывала от него взгляда.

– Скоро. Тебе нужно подготовиться к церемонии. – Она коснулась воротника сына, потом подняла руку к его щеке. – Хотя бы причешись.

Тот нетерпеливо перекатился с пятки на носок.

– Не могу дождаться. Просто не могу. Я буду герцогом Аквитанским!

Королева рассмеялась. Вдалеке на поле затрубил рог.

– Гляди, начинается. Иди отыщи свой плащ. – Она повернулась и подозвала пажа. – Помоги лорду Ричарду. Так, Нора… – Мама чуть отстранила ее, чтобы окинуть взглядом с головы до пят. Губы ее изогнулись в улыбке, глаза заблестели. – Чем ты занималась, каталась в траве? Ты теперь у меня большая девочка, ты должна выглядеть прилично.

– Мама. – Нора не хотела быть большой девочкой. Одна мысль об этом напоминала ей, что Мэтти – настоящей большой девочки – с ними больше нет. Но она обожала, когда мать уделяла ей время, поэтому изо всех сил задумалась, что бы такое сказать, чтоб удержать ее внимание. – Это значит, что мне нельзя больше играть?

Алиенора рассмеялась и снова обняла ее.

– Тебе всегда можно будет играть, девочка моя. Просто в другие игры. – Она коснулась губами лба Норы, и та поняла, что угадала с вопросом. Потом Алиенора отвернулась. – Смотри, отец едет.

По толпе, словно порыв ветра в сухом поле, пронеслась волна возбужденного шепота, который превратился в гул, а потом взорвался громогласными криками. На краю поля показалась колонна всадников. Нора вытянулась, хлопнув в ладоши, ахнула и затаила дыхание. В самой середине колонны ехал ее отец – на нем не было ни короны, ни королевских одежд, но все же казалось, что все вокруг кланяется и покоряется ему, словно только он один на всем свете достоин уважения.

– Папа.

– Да, – тихо выдохнула Алиенора. – Ваш папа-король. – Она отпустила ее и села прямее.

Нора попятилась; если получится спрятаться за ними, может быть, о ней забудут, и ей можно будет остаться. Она заметила, что Ричард тоже не ушел, а задержался у королевской трибуны. Отец подъехал и спрыгнул с седла прямо на возвышение. На лице его играла улыбка, глаза щурились, одежда была измята, борода и волосы взлохмачены. В ее глазах он выглядел, словно какой-то лесной владыка, дикий и неистовый, увенчанный листьями и кусками коры. С обеих сторон трибуны, стремя к стремени растянувшись по всей длине поля, единым строем подъехали его рыцари и встали, повернувшись к французам на дальней стороне. Король бросил туда торопливый взгляд, а потом опустил глаза на Ричарда, который стоял перед ним, вытянувшись в струнку и подняв голову.

– Эй, ты! – сказал он. – Ну что, готов расщепить копье?

– О, папа! – Ричард запрыгал на месте. – А можно?

Король рассмеялся лающим смехом, глядя на него с помоста сверху вниз.

– Нет, пока не сможешь сам заплатить выкуп, когда проиграешь.

Ричард порозовел, словно девушка.

– Я не проиграю!

– Нет, конечно, нет. – Король махнул рукой. – Никто никогда не думает, что проиграет, малец. – Отворачиваясь, он снова усмехнулся презрительно и резко. – Потом, когда подрастешь.

Нора закусила губу. Ей стало обидно за Ричарда – нельзя было так с ним говорить, – а брат сник, пнул землю носком сапога и вслед за пажом побрел прочь с поля. Он вдруг снова превратился в обыкновенного мальчика. Нора уселась на корточки за завесой матушкиных юбок, надеясь, что отец ее не заметил. Он устроился в кресле рядом с королевой, вытянул ноги и только потом впервые повернулся к Алиеноре.

– Изумительно хорошо выглядите, несмотря ни на что. Удивляюсь, как ваши старые кости выдержали всю дорогу от Пуатье.

– Я бы не пропустила это зрелище, – сказала она. – К тому же поездка была довольно приятной. – Они не коснулись друг друга, не поцеловались, и в сердце Норы тихонько шевельнулось беспокойство. К краю помоста подошла ее нянька, и девочка сжалась, нырнув глубже в тень матери. Алиенора пристально посмотрела на короля. Ее взгляд остановился на его груди.

– Яйца на завтрак? Или это был вчерашний ужин?

Нора настолько изумилась, что даже чуточку вытянула шею, чтобы поглядеть на отца: одежда у него была грязная, но желтка она нигде не заметила. Он прожег матушку тяжелым взглядом, лицо застыло от сдерживаемого гнева. На свой плащ он глаз не опустил.

– Ну что за вздорная старуха…

Нора провела языком по нижней губе. Внутри все горело, словно щипалась тысяча колючек и заусенцев. Мамина рука лежала на бедре, и Нора увидела, как Алиенора резким движением разглаживает юбку – снова и снова, напряженными, застывшими пальцами.

Подала голос нянька:

– Леди Нора, идемте.

– Вы не привезли свою возлюбленную, – сказала королева.

Король наклонился к ней так, будто собирался кинуться, может, даже ударить ее кулаком.

– Она вас боится. Не желает к вам и приближаться.

Алиенора рассмеялась. Она не боялась его. Нора удивилась про себя, что бы это могло значить: разве не ее матушка – возлюбленная короля? Она сделала вид, что не замечает, как нянька манит ее к себе.

– Нора, идемте же! – громко позвала та.

Это привлекло внимание матери; она резко обернулась, увидела Нору и сказала:

– Иди, девочка моя. Приведи себя в порядок. – Мамина ладонь мягко опустилась ей на плечо. – Прошу тебя, делай что велят.

Нора соскользнула с края помоста, и ее увели наряжаться и прихорашиваться.

Когда Мэтти, старшая сестра Норы, вышла замуж за германского герцога, их старая нянька уехала вместе с ней. А эта новая совсем не умела причесывать так, чтобы не было больно. Джоанну уже затянули в новое платьице, заплели ей волосы, и остальные дети ждали снаружи, у входа в маленький шатер. Пока ее наряжали, Нора все думала о Мэтти, о том, как та рассказывала ей сказки и пела песни, когда ей снились кошмары. Наконец их вывели на поле к началу церемонии – сначала братьев, потом ее и Джоанну.

Джоанна сунула ладошку в руку Норы, и та крепко сжала ее пальчики. Из-за всех этих людей она чувствовала себя совсем крохотной. В середине поля все стояли рядами, как в церкви, а простолюдины теснились по краям, силясь услышать, что происходит. С обеих сторон висели знамена, а впереди всех стоял глашатай и, опустив длинный блестящий рог, глядел, как приближаются дети.

В больших креслах в самом центре сидели отец и матушка, а рядом с ними – бледный, усталый на вид человек, одетый в синий бархат. Под ногами у него была небольшая скамеечка. Нора знала, что он – король Франции. Они с сестрой и братьями встали перед ними бок о бок, глашатай произнес их имена, и дети, как один, поклонились – сначала родителям, а потом французскому королю.

Без Мэтти и младшего братика, который еще оставался в монастыре, их было всего пятеро. Старшим был Генри. Его называли «молодым Генрихом», потому что папино имя тоже было Генрих. Следом шел Ричард, потом Джеффри. Мэтти по возрасту приходилась между молодым Генрихом и Ричардом. После Джеффри шла Нора, потом Джоанна, а последним – малыш Джон, которого оставили с монахами. Толпа завопила и заулюлюкала, и Ричард вдруг поднял руку над головой, словно отвечая людям.

Потом их всех торопливо отвели за спины родителей, в гущу придворных, где им снова пришлось стоять рядком. Глашатаи голосили на латыни. Джоанна прислонилась к Норе.

– Я есть хочу.

Сидящая в двух шагах впереди Алиенора оглянулась через плечо.

– Ш‑ш‑ш, – прошептала Нора.

Вокруг них были одни мужчины, а вот за спиной короля Франции стояла девочка. На вид она была чуть постарше Норы, и та заметила, что девочка тоже смотрит на нее. Нора неуверенно улыбнулась, но незнакомка только опустила глаза.