Текст книги "Смертельно опасны"

Раиса Степанова

Дорогой Давидка!

Если ты это читаешь, то меня уже нет в живых. Надеюсь, что погибла я с честью, в бою с фашистами: мне часто снится, что пропеллер моего «Яка», когда я под ним прохожу, падает и отсекает мне голову. Все изображают скорбь и хихикают втихомолку. Мне-то, конечно, уже все равно, но дело в принципе. И Героя за это не дадут, правильно? В общем, сделаем вид, что я погибла со славой.

Скажи папе с мамой, что я с радостью отдала жизнь за них, за тебя с Ниной, за нашу Родину, как готов отдать каждый из нас. И если уж умирать, так в воздухе. Не грусти обо мне.

Твоя Раиса.

– Взлетаем, Райка! – позвала Инна снаружи. – Давай скорей!

– Минутку, – откликнулась Раиса, дописывая.

P. S. Моя ведомая, Инна, очень огорчится, если меня убьют. Будет думать, что это ее вина, что она меня не прикрыла. А это неправда, потому что она отличный пилот. Ты уж постарайся утешить ее, если будет возможность. Она рыжая и должна тебе понравиться. Ты ей тоже нравишься (я держу в блиндаже твою фотографию). Пусть поплачет у тебя на плече, это так романтично.

– Раиса!

Она сложила письмо треугольником, надписала фамилию, номер полевой почты и сунула под одеяло на своей койке: если она не вернется, Инна найдет и отправит. Схватила куртку, шлем и побежала вместе с ведомой на летное поле.

Они, как обычно, вылетели в патруль. Раиса дышала медленно, чтобы успокоить сердце и придать уверенность руке на рычаге.

– На двух часах, Рая, – сказала Инна по радио – Раиса и не глядя знала, что та идет позади справа.

– Вижу. – Раиса прищурилась, глядя, как в небе возникают все новые самолеты. Немецкие разведчики летали поодиночке или попарно, но тут была целая эскадрилья.

Они вырисовывались все четче – двойные пропеллеры, вздернутые носы, длинные фюзеляжи с черными крестами.

– «Юнкерсы»! – сказала Раиса. – Бомбить полетели!

Она насчитала шестнадцать штук, а целью могло быть что угодно: места расположения войск, базы снабжения, железнодорожная станция. Сопротивления на этом участке они явно не ожидали.

– Что делать будем? – спросила Инна.

Вступать в бой при таком раскладе было просто смешно, но что им еще оставалось? Пока 586‑й полк поднимет свои истребители, немцы уже отбомбятся.

– Атакуем, что же еще.

– Пошли!

Раиса отжала рычаг. Мотор взревел, «Як» рванулся вперед. Оглянувшись, она убедилась, что Инна тоже не отстает.

Она направила самолет прямо в середину вражеской эскадрильи. Бомбардировщики росли на глазах, заполняя собой все небо, и оба «Яка» вышли на линию огня очень быстро.

«Юнкерсы» будто ветром разметало: крайние пытались уйти, средние набирали высоту или, наоборот, пикировали. Русские истребители явились для них полной неожиданностью.

Раиса взяла на прицел тот, что шел прямо перед ней, и обстреляла его из 20‑миллиметровой пушки, но чертов «юнкерс» ушел.

Над самой ее кабиной прошла ответная очередь. Она сделала вираж вверх и вправо, избегая столкновений: маневрировать в такой толчее было не так-то просто. Им с Инной нужно было всего лишь помешать этой группе выйти на цель, но сбить одного-двух тоже не повредило бы. Главное было остаться в живых, иначе какая от тебя польза.

Вражеский стрелок снова дал очередь, но тут застрочила другая пушка, и Раиса уловила краем глаза огненный шар в небе: это рванул бензобак одного из «юнкерсов». Пилот пытался выровнять свой дымящий бомбардировщик, но самолет сорвался в штопор, и все было кончено.

– Есть! Попала! – завизжала Инна, впервые сбившая немца.

– Поздравляю. Всего пятнадцать осталось.

– Обнадежили, Раиса Ивановна.

Трудно было поверить, что с начала боя прошли считанные секунды. Долго они не протянут: боезапас кончится, не говоря уже о горючем. Скоро им с Инной придется уходить, но несколько выстрелов в запасе у них еще есть.

Раиса заложила крутой вираж к очередному «юнкерсу», слишком медленно набиравшему высоту. Нервы натянулись, и ею управлял скорее инстинкт, чем разум. Она нажала на спуск, не успев как следует навести прицел, но успешно продырявила немцу мотор и крылья и поняла, что ему конец.

Под восторженные поздравления Инны Раиса наметила себе новую цель, благо недостатка в них не было. Оба истребителя находились в плотном окружении, но боевой азарт не оставлял места страху.

Еще немного, и «юнкерсы», снизившись на пятьсот метров против прежнего, попытались восстановить строй. Эх, посадить бы их всех, вот было бы здорово! Но нет, они уже уходили вбок.

Из брюха головной машины посыпались бомбы, все остальные сделали то же самое. Бомбы падали на пустой лес, никому не причиняя вреда: истребители добились желаемого.

Избавившись от лишнего груза, «юнкерсы» в ускоренном темпе повернули обратно на запад. Сегодня они никого уже не убьют.

– Домой, Инна, – сказала Раиса.

– Есть.

– Уже трех сбила, Степанова. Еще два, и ты ас.

– Трудно было промахнуться, только выбирай, – поскромничала сияющая Раиса. Инна, которой засчитали первого немца, слегка закатила глаза: посадив свой «Як», она первым делом кинулась обнимать ведущую. Два «юнкерса» сбили, а сами целы! Что еще нужно для счастья?

Гриднев, их молодой командир, просматривал машинописную сводку.

– Они летели на станцию, где грузился в эшелон батальон пехоты. Вы много жизней спасли.

Еще того лучше. Может, там и Давидка был? В следующем письме Раиса ему похвастается.

– Служим Советскому Союзу!

– Молодцы, девушки. Можете идти.

И они побежали к себе в мужских, больших не по мерке комбинезонах.

В блиндаже их было около десяти, и он, если прищуриться, мог показаться почти уютным: железные кровати, шерстяные одеяла, беленые стены. Летом у них стояли букеты полевых цветов в банках, но без солнца цветы быстро вяли. За год постоянных переездов девушки привыкли ко всему: крысам, насекомым, бомбежкам. Не замечать всего этого и любоваться цветами учишься быстро, иначе с ума сойдешь.

Случалось, что и сходили.

Второе по порядку преимущество летчика (первое – это сами полеты) заключалось в улучшенном пайке и сравнительно неплохих жилищных условиях. Раиса с Инной придвинули стулья к печке и чокнулись боевыми ста граммами.

– За победу, – по традиции произнесла Инна.

– За самолеты, – от всей души добавила Раиса.

В обед – густой мясной суп с хлебом – она ожидала поздравлений от других летчиц. Шутка ли – еще двух собьет и ас! Вышло, однако, немного иначе.

Катя с Тамарой, вбежавшие с яркого света и едва не свалившие стол, затарахтели наперебой:

– Ни за что не угадаете!

– Нам радист только что сказал!

Раиса уронила хлеб в миску.

– Что? Немцы отступают?

– Ага, жди! – фыркнула Катя, а Тамара добавила:

– Лиля сегодня сбила двух фрицев! Теперь у нее пять, она ас!

Лиля Литвяк. Красавица Лиля, никогда не совершающая ошибок. Даже после многих месяцев жизни в землянках эта маленькая крашеная блондиночка выглядела как американская кинозвезда. Все удивлялись, как она может водить «Як» с ее-то росточком, но она летала лучше их всех. Раиса и та признавала это, хотя и не вслух.

Она нарисовала лилию на носу своего истребителя, и все восхищались этим.

– Двух, говорите, сбила?

– Ну да! Свидетели есть. Правда, здорово?

Да, это было здорово. Раиса улыбнулась и выпила за Лилю. Девушки обедали и гадали, вернутся ли еще холода или же весна пришла окончательно. О том, когда кончится и кончится ли вообще идущая уже два года война, не говорили. Недавно советские войска отбили Воронеж, где и базировался их полк, – уже большое дело.

Но Инна хорошо знала свою подругу.

– Ты весь день хмуришься, – сказала она, когда они вечером мыли посуду у блиндажа. На аэродроме соблюдалось полное затемнение, чтобы немецкие разведчики не засекли его с воздуха. – Все заметили.

– Послали бы меня в Сталинград, как ее, я бы столько же сбила. Даже больше. И стала бы асом давным-давно.

– Под Сталинградом тебя и саму бы сбили, а так ты живешь мне на радость.

– Все мы тут погибнем, кто раньше, кто позже.

Россыпь веснушек и вязаная шапочка на коротких кудрях делали Инну похожей на озорного эльфа, но она всегда оставалась серьезной, не любила Раисиных шуточек и никогда ни о ком не сказала дурного слова.

– Скоро все это кончится, – серьезно предположила она. – Должно кончиться. Мы бьем врагов с одной стороны, англичане и американцы с другой – долго фрицы не протянут.

– Да, правильно. Будем держаться, сколько можем.

– Вот-вот.

Они легли спать под слишком тонкими одеялами в блиндаже, где шмыгали крысы. Иногда Раиса, глядя на это убожество и усталые лица подруг, теряла веру в то, что когда-нибудь будет жить лучше.

Утром, идя в штаб, она надеялась, что ее пошлют на боевое задание и она сможет пополнить свой счет, но по дороге ее перехватил один из радистов.

Они с Павлом часто обменивались новостями. Она ему рассказывала, что делается на аэродроме, он ей – что слышно в других полках. Его сведения были куда надежнее тех, что спускались сверху, сильно процеженные и приглаженные. Генералы умалчивали о гибели целых батальонов, не желая подрывать боевой дух в войсках.

Сегодня Павел был бледен и угрюм.

– Что? – спросила Раиса, поняв, что ничего хорошего не услышит. Это Давид, точно Давид.

– Это касается твоего брата, Раиса.

Голова у нее закружилась, и мир перевернулся вверх ногами, как будто она сделала «бочку». Но Раиса не дрогнула, хотя всегда думала, что погибнет первой: в авиации воевать намного опаснее. Это Давиду полагалось бы сейчас собираться с духом, чтобы выслушать страшную весть.

– Говори, я слушаю, – сказала она.

– Был бой, и он… пропал без вести.

Раиса ожидала не этого. Что за чушь, как солдат может пропасть… не сережка же он, в самом деле. Она растерянно смотрела на Павла.

– Раиса, ты как, ничего?

– Пропал? – повторила она, начиная постигать смысл этого слова.

– Да, – близким к отчаянию голосом подтвердил Павел.

– Это ведь…

– Ты не бойся, я Гридневу не скажу. Никому не скажу, пока не придет официальная сводка. Может, он еще и найдется.

Жалость в его взгляде угнетала ее. Павел повернулся и ушел, меся сапогами грязь.

Она знала, что будет дальше. Вслух никто ничего не скажет, но ясно и так: лучше погибнуть, чем пропасть без вести.

Товарищ Сталин в самом начале войны сказал: «У нас нет военнопленных, есть только изменники Родины». Настоящий патриот должен предпочесть гибель плену; пропавшие без вести автоматически считаются дезертирами. Давида тоже объявят предателем, и вся их семья от этого пострадает. Родителей и младшую сестру лишат продуктовых карточек, Раису в лучшем случае отстранят от полетов. Давид, возможно, лежит мертвый где-то в болоте, но до этого никому нет дела.

Раиса поборола слезы. Нужно вести себя так, словно ничего не случилось. Давид не предатель, но ей никто не поверит, даже если она прокричит это во весь голос. Если его тело не найдут в ближайшее время, он останется предателем навсегда.

Страшно это – желать, чтобы тело брата поскорее нашли. Раисе вдруг захотелось взять в руки оружие – не самолетное, обычное огнестрельное – и в кого-нибудь его разрядить. Возможно, в товарища Сталина.

Если бы кто-то сейчас прочел ее мысли, одним отстранением от полетов дело не обошлось бы. Ее расстреляли бы или послали в лагерь, и в семье у них было бы два предателя. Она не станет больше думать о Сталине и направит свой гнев против настоящих врагов, убивших Давида. Если он, конечно, убит, а не попал в плен.

– Что с тобой, Раиса? – спросила шепотом Инна, сидевшая с ней рядом на штабном совещании. – На тебе лица нет.

– Ничего, все в порядке, – прошептала в ответ она.

Давиду она продолжала писать, как ни в чем не бывало. Это успокаивало ее.

Дорогой Давидка!

Я не говорила еще, что у меня на счету три сбитых фрица? А ты сколько убил? Ладно, не отвечай, и так знаю, что больше. Притом тебе гораздо тяжелее, чем мне: у тебя только винтовка и штык, а у меня мой красавец «Як». Но от нас вам, пехоте, большая помощь: мы с Инной недавно завернули назад целую эскадрилью, не дав им разбомбить станцию. Стараюсь не слишком за тебя волноваться, но это трудно.

Вот собью еще двух и буду считаться асом. Одна женщина-ас у нас уже есть: Лиля Литвяк, которая сражалась под Сталинградом. Я на нее не в обиде, она отличный пилот. Превзойти ее у меня не получится, но я точно не хуже. Если вдруг увидишь ее фото в газете (я слышала, ее часто печатают, чтобы других на подвиги вдохновлять), то знай, что моя Инна гораздо красивее. Трудно поверить, я знаю, но это правда. Может, и мое фото когда-нибудь напечатают? Будешь тогда всем рассказывать, что ты мой брат – жалко, что личиком я не вышла.

Мама пишет, что папа опять приболел. Что-то он часто болеет, и с питанием неважно у них – он, наверное, свою долю отдает Нине, как отдавала бы я. Боюсь, что мама не все мне рассказывает, но ты ведь ничего не таишь, правда?

Ладно, что тут думать, все равно ничем не поможешь. За меня тоже не беспокойся. Я питаюсь нормально, сплю большей частью хорошо. Слышу иногда, как падают бомбы вдали, но у нас пока тихо.

До свидания, целую тебя.

Раиса.

Когда началась война, Раиса по примеру множества других девушек написала знаменитому пилоту Марине Расковой, спрашивая, как можно попасть на фронт. Товарищ Раскова ответила: я организую женскую летную бригаду, приезжай.

И она, конечно, приехала.

Отец был против, он хотел, чтобы Раиса работала на заводе и тем помогала фронту, но мать сказала: может летать – пусть летает. А старший брат Давид взял с нее слово писать ему каждый день, ну хотя бы каждую неделю.

Ее назначили в боевую часть, и она впервые встретилась с девушками, которые занимались в летных клубах, как и она. В ее клубе были одни только парни, и Раису поначалу не принимали всерьез. Ей приходилось доказывать свои способности на каждом занятии, и в полетах с инструктором она стала лучшей, но и это не помогло. Больше всего ее возмущало, что говорят все одно, а поступают совсем по-другому. Советская власть вроде бы уравняла женщин в правах с мужчинами, но мальчишки продолжали над ней насмехаться: лучше детей, мол, рожай, не бабье это дело – летать.

Спасибо Марине Расковой, она им всем показала. Когда она по-глупому разбилась в плохую погоду, женщины-пилоты боялись, что их отправят обратно в тыл – строить те самые самолеты, на которых они летали. Только благодаря Расковой, которую знал сам Сталин, женщин допустили на фронт. Но к тому времени они уже доказали, что могут летать, и расформировывать их не стали. Вырезанную из газеты фотографию Расковой Раиса пришпилила над своей койкой, а позже рядом с ней выстроились снимки других убитых пилотов.

– Я боевой пилот, а вы меня куда посылаете? – сказала Раиса, забыв о субординации. Они с Гридневым стояли на резком весеннем ветру, который она едва замечала. Взлетать следовало немедленно, но она продолжала спорить; Инна переминалась с ноги на ногу в нескольких метрах от них.

– Мне нужны пилоты для конвоя, Степанова.

– Маршрут проходит в ста километрах от линии фронта. Вашему высокому чину не конвой нужен, а нянька!

– Значит, будешь нянькой.

– Мне немцев сбивать надо, товарищ полковник…

– Будешь делать то, что велит тебе Родина.

– Но…

– Дело не в тебе лично. Нужен конвой.

И Гриднев зашагал прочь, а Раиса, кипя от злости, пошла на аэродром. Инна бегом догнала ее.

– Рая, что с тобой?

Этот вопрос она последнее время задавала едва ли не ежечасно, и Раиса не могла больше утаивать от нее свой секрет. Если уж Инне нельзя доверять, кому тогда можно?

– Давид пропал без вести, – не сбавляя шага, сказала она.

– О‑оой, – протянула потрясенная Инна. – Вот беда-то.

– Теперь я должна воевать за двоих, понимаешь?

Ее рука праздно лежала на рычаге. Она, Инна, Катя и Тамара шли практически по прямой линии. Им не сказали, кто летит в сопровождаемом ими «Ли‑2» – вдруг это сам товарищ Сталин? Вот взять и обратиться к нему по радио: «Товарищ Главнокомандующий, разрешите доложить вам о моем брате…» Хотя нет; будь это он, женщин бы в конвой не послали.

Да и не нужна тут никакая охрана. Главная опасность – спутать строй и врезаться друг в дружку, вот был бы срам.

Перед самым отлетом радист сообщил им, что Лиля сбила еще один самолет, итого шесть. Немцы, видно, в очередь становятся за право быть сбитыми этой красавицей, а Раиса тем временем прохлаждается в ста километрах от фронта.

Если она погибнет в бою на глазах у свидетелей и ее тело найдут, это будет хорошо для Давида. Не может брат героя быть предателем, верно?

Раиса вытянула ноги, почесала голову под шлемом. Через пару часов они сядут, одно утешение. Их обещали накормить перед обратным вылетом – может, и с собой что-то удастся прихватить.

В небе хоть бы пара гусей мелькнула, только остроносые «Яки» и большой двухмоторный «Лисунов» гудели на всю округу. Она не уставала дивиться тому, как эти стальные машины одолевают закон всемирного тяготения. Внизу тянулась зеленовато-серая равнина, перемежаемая лесами и речками. Как будто это совсем новая земля, а она, Раиса, ее царица. На полях, которым полагалось бы уже зеленеть, чернели воронки и сгоревшие танки.

Если сосредоточиться на звуке мотора, пронизывающем тебя насквозь, все другие мысли уходят. Запрокинешь голову – там голубое небо и солнце. В такую погоду можно даже фонарь открыть, только ветер мешает. В кабине тепло и уютно, точно птенцу в скорлупе.

И вдруг там, где небо сходилось с землей, появились черные точки, летевшие слишком ровно для птиц.

– Степанова, – сказала Раиса по рации. – На горизонте, десять часов, видите?

– Вижу, – отозвалась Инна. – Бомбардировщики?

Похоже было на то, судя по их тяжелому ходу, только не видно пока – кресты на них или звезды.

– Наши или немцы? – спросила Катя.

– Сейчас посмотрю. – Раиса прибавила скорость, собираясь сразу открыть огонь, если это враг.

– Осипов говорит, – вышел на связь пилот транспортника. – Вернись в строй, Степанова.

– Почему?

– В строй, я сказал!

Но они совсем близко, это заняло бы всего лишь секунду…

– Одной нельзя, Рая, – вмешалась Инна.

Почему это?

– Их перехватит другая эскадрилья, уже сообщили, – добавил Осипов. – Продолжаем маршрут.

Им ее не остановить… но потом доложат, что она не подчинилась приказу, и все будет только хуже. Раиса вернулась в строй, хмурясь на свое размытое отражение в фонаре. Литвяк сейчас небось очередного фрица берет на прицел.

Дорогой Давидка!

Я обещала писать тебе каждый день, вот и пишу.

Как ты там? Надеюсь, что хорошо, не болеешь, не голодаешь. Мы тут уже собираемся крыс ловить для приварка, но пока что не пробовали: хлопот много, а толку чуть. Жиру в них не больше, чем в нас. Но это я так, для смеху. Нам американские консервы прислали – тушенка, фрукты, сгущенка. Вкус победы, как говорит Инна. Молодец она, правда? Поддерживает хорошее настроение во всей эскадрилье.

Хочу предупредить: я тут тебе написала на случай моей смерти, – если что, тебе перешлют. Вот. Теперь ты будешь бояться, что каждое письмо от меня – то самое, последнее. Не заготовил ли и ты такое письмо? Я пока ничего не получала, и это дает мне надежду.

Хорошо, что наша Нина еще мала, иначе пришлось бы готовить два посмертных письма. Она пишет, что тоже хочет на фронт, чтобы летать, как я, а если не выйдет, то станет моим личным механиком. Я ей ответила, что война кончится раньше, чем она дорастет до фронта, – надеюсь, что так и будет.

Целую, Раиса.

Прошла еще неделя. Вестей о Давиде не было. Погиб скорее всего – куда он мог исчезнуть в противном случае? Раисе очень хотелось верить, что он еще вернется в свой полк.

Потом Гриднев вызвал ее в штаб, и она увидела там незнакомого офицера.

– Это капитан Софин, Степанова, – с каменным лицом сказал полковник и вышел.

Она уже знала, что за этим последует. Софин, не предлагая ей сесть, раскрыл на столе картонную папку. Раиса, сохраняя спокойствие, подавляла нарастающий гнев.

– Степанов Давид Иванович – ваш брат?

– Да.

– Вам известно, что он объявлен пропавшим без вести?

Официально ей об этом не сообщали, но что толку скрывать.

– Да.

– Вам известно, где он находится в настоящее время?

На фронте тебя нет, подумала она и сказала:

– Я предполагаю, что он погиб, как многие пропавшие без вести.

– То есть никаких известий вы от брата не получали?

– Никаких. – А что, если он найдет письма, которые написала она?

– Напоминаю, что в случае получения каких-либо сведений вы обязаны доложить об этом командованию.

– Так точно, товарищ капитан.

– Мы будем наблюдать за вами, Степанова.

Ей хотелось перескочить через стол и придушить этого мозгляка с тонкими усиками. Или заплакать, но она не сделала ни того ни другого. Итак, ее брат приговорен без суда и следствия.

За что же она сражается в таком случае? За родителей, за сестру. И за Давида тоже. Не за этого капитана.

Он отпустил ее, не поднимая глаз от своего скоросшивателя. У самой двери в блиндаж стоял Гриднев, явно подслушивавший их разговор. Раиса потупилась.

– Твое место в 586‑м полку, Степанова. С нами.

Она улыбнулась, но промолчала, не доверяя своему голосу. Да и что она могла сказать Гридневу – что решать в конечном счете будет не он?

Но если она станет асом, ее не посмеют тронуть. Как не смеют тронуть Литвяк. Может, и Давида тогда оправдают.

На смену зимним морозам пришли комары и оводы. Поговаривали, что Америка и Британия скоро откроют второй фронт, что у немцев есть секретное оружие, способное сровнять Москву и Лондон с землей. Вместо новостей к ним большей частью приходили приказы. Раисе все это надоело до крайности.

– Степанова, ты в порядке?

Она только что вернулась с патрульного вылета: все как обычно, передвижения вражеских войск не замечено. Мотор уже заглох, пропеллер не крутился, но она так и сидела в кабине, собираясь с силами, чтобы вылезти на крыло с бортжурналом и парашютом. Она проделывала это столько раз, что сил совсем не осталось. Приборная доска расплывалась перед глазами.

– Степанова! – позвала снова Маруся, ее механик, стоящая на крыле в комбинезоне и косынке на голове. Руки этой двадцатилетней девочки успели загрубеть от возни с железками. – Ну и видок у тебя, прямо жуть берет.

– Ничего, сейчас водочкой взбодримся. Неплохо бы вот еще на перине покемарить с месяцок.

– Как горючее?

– На пределе. Думаешь, он жрет больше, чем полагается?

– Так он и работает как проклятый. Я проверю.

– Ты у нас лучше всех. – Раиса ухватилась за руку Маруси, вылезла, обняла ее.

– Да ты точно в порядке?

– Рая! – Инна шла к ней от своего самолета с парашютом и шлемом под мышками. – У тебя все хорошо?

Ну чего они пристают?

– Устала просто, – ответила за нее Маруся. – Нам бы встряхнуться, танцы устроить, что ли. Вон сколько у нас ребят, и все бравые. – На базе в самом деле было полно парней – пилотов, механиков и солдат. Раиса как-то не задумывалась об этом.

– Какие уж тут танцы, когда война, – вздохнула Инна.

– Вот кончится она – нарядимся, вымоем голову настоящим мылом и пойдем танцевать.

– После войны – да.

– Когда победим, – уточнила Раиса. – При фашистах не очень-то потанцуешь.

Наступило молчание, и Раиса пожалела о том, что сказала. Когда говорят «после войны», победа подразумевается сама собой, иначе никакого «после» не будет. Да она и не думала, что доживет до «после войны».

Давидка, я решила больше не рваться в асы. Были бы мы оба живы, больше мне ничего не надо. Смотри только не говори никому: здесь все думают, что я все так же хочу этого и отчаянно завидую Лиле Литвяк. Может, Бог, если он есть, услышит меня, и ты найдешься: живой, здоровый, никакой не предатель. Поедем домой, обнимем папу с мамой и Нину и обо всем забудем. Вот какая теперь у меня мечта.

То письмо на случай смерти я храню до сих пор. Надо бы сжечь, ведь теперь некуда его посылать.

Твоя любящая сестра Раиса.

Тревога поднялась на рассвете. Раиса на ощупь натянула комбинезон, сапоги, схватила шлем и перчатки. Инна бежала следом. Над головой рокотали вернувшиеся из полета разведчики.

Механики заливали горючее, заряжали пушки и пулеметы. Намечалась настоящая битва.

Немецкие тяжелые бомбардировщики пересекли линию фронта, сказал Гриднев. Он сам возглавит первую эскадрилью, задача которой – перехват сопровождающих вражеских истребителей. Вторая, женская, эскадрилья взлетит через пятнадцать минут и займется самими бомбардировщиками.

«Яки» взлетали один за другим, жужжа как исполинские пчелы.

Никто не раздумывал – все действовали, как всегда в таких ситуациях. Маруся помогла Раисе залезть в кабину, захлопнула фонарь и побежала убирать колодки из-под шасси. С дюжину «Яков» выстроились в ряд, дожидаясь очереди на взлетную дорожку.

Раиса дождалась своей и поднялась в воздух, где ей сразу сделалось легче. Здесь в случае нападения можно лавировать, не то что на земле, когда сверху сыплются бомбы. Здесь у нее рука на рычаге, палец на спуске.

Инна, летящая следом, помахала ей, Раиса ответила. Эскадрилья построилась пеленгом, следуя за отрядом Гриднева. Все они давно летали вместе, знали друг друга и между мужчинами и женщинами различий больше не делали – нешуточное достижение, если вдуматься, но думать сейчас было некогда. Достаточно было знать, что Алексей Борисов всегда пикирует влево, а в случае опасности делает петлю кверху; что Софья Миронова осторожна и вперед не суется; что Валентина Гущина отличный боец, а востроглазый Федор Баулин замечает цель первым.

«Яки» шли разомкнутым строем, чтобы при необходимости сразу же вступить в бой. Раиса обшаривала глазами небо. Полковник говорил, что до сближения примерно двадцать минут, они должны вот-вот увидеть противника…

– Вон они! – крикнул Баулин. – Тринадцать ноль-ноль!

– Держать строй, – скомандовал Гриднев.

Вражеские самолеты, сверкая фонарями кабин на солнце, будто бы стояли на месте, но все-таки приближались быстро, неотвратимо.

От группы бомбардировщиков отделились мелкие, легкие истребители.

Становилось все интереснее.

«Яки» по приказу командира рассредоточились. Раиса, немного снизившись, вильнула влево и понеслась к цели.

Звено «мессеров» прошло над ней, строча пулеметами.

«Юнкерсов» следовало бить, пока «мессеры» не вернулись.

Приблизившись к ним на расстояние выстрела, Раиса открыла огонь. Инна позади сделала то же самое.

Бомбардировщики отошли назад, истребители вернулись, и начался хаос.

Друзей от врагов отличали по крестам или звездам на фюзеляжах. Столкновение казалось почти неизбежным. Бой шел в трех измерениях и обещал затянуться до последнего снаряда или патрона; у пилотов, и тех и других, был за плечами двухлетний военный опыт. «Мессеры», похожие на торпеды, шныряли туда-сюда.

Командир объявил бомбардировщики первостепенной целью. «Юнкерсы» держались чуть в стороне, и «мессерам» приходилось соблюдать осторожность, чтобы по ошибке не сбить своих, что давало «Якам» определенное преимущество.

Вокруг ревели моторы, вращались пропеллеры. Раиса никогда еще, даже во время учебы в клубе, не видела в воздухе такого количества самолетов.

Она наметила себе цель. Пилот этого «мессера», поглощенный погоней за «Яком» – кажется, Катиным, – шел по прямой, чего не следовало делать ни в коем случае. Раиса обстреляла его и ушла в сторону, чтобы самой не попасть под прицел.

Ее снаряды прошли прямо через кабину, окрасив осколки фонаря кровью. Под очками и шлемом на миг мелькнуло потрясенное лицо летчика. «Ме‑109» клюнул носом и пошел вниз. Еще секунда, и дым от его падения в лобовом стекле сменился голубым небом.

– Есть четвертый! – закричала Раиса. Скоро она в такой каше собьет и пятого. В честь Давида.

Самолеты падали один за другим. Подбитый «юнкерс» еще держался на одном двигателе, «Як» горел и разваливался. Алексей! Может, выровняется еще? Или успеет спрыгнуть? Раиса, не видя в его кабине признаков жизни, стиснула зубы и нашла новую цель.

Гриднев приказал отступать – что так рано? Но мотор Раисы в самом деле гудел уже не так ровно, и пропеллер вроде бы запинался.

Со стороны солнца, как дракон, спикировал «мессершмит».

На «Як» градом посыпались пули. Бедро прошило болью, из самолетного носа повалил дым. Мотор закашлялся, пропеллер остановился. Ее чудесный самолет превратился в неживое падающее тело.

Он еще держался на силе тяги, но не слушался руля, и мотор уже не работал.

– Прыгай, Рая! – кричала Инна по радио. – Прыгай!

Нет, ни за что. Лучше сгореть, чем пропасть без вести.

Нос ушел вниз, левое крыло задралось. Теперь или никогда.

Правую ногу дергало. Откуда столько крови – не от того ли немца, напоследок взглянувшего на нее сквозь очки? Инстинкт и выучка взяли свое: Раиса открыла фонарь. Ветер двинул ее, как мощный кулак. Волоча непослушную ногу, она вылезла из кабины и не столько прыгнула, сколько оторвалась от «Яка». Потом рванула кольцо, и над ней расцвел парашют. Она мертвым грузом повисла на лямках – «мертвым», ха-ха.

Ее самолет несся к земле, как пылающая комета. Бедняга. Ей хотелось заплакать, но за все эти тяжелые месяцы она забыла, как это делается.

Бой тем временем продолжался. Она потеряла из виду Инну, но та, несомненно, прикрывала ее, не давала подстрелить в воздухе. Да хоть бы и подстрелили, тогда она погибнет в бою. Кто знает, чье это поле внизу, кто найдет ее первым, свои или немцы. «У нас нет военнопленных, есть только…»

Хуже всего, что от тебя уже ничего не зависит. Ветер уносил капающую из ноги кровь. Может, она и до земли не дотянет. Найдут ли когда-нибудь ее тело?

В небе вдруг стало тихо, но Раиса ничего уже больше не могла разглядеть.

Открыв глаза, она увидела над собой деревянные стропила. Она лежала на койке в ряду других коек – должно быть, в полевом госпитале. Люди, снующие вокруг, говорили, к счастью, по-русски. Ее нашли. Она дома.

Шевельнуться не получалось, да и не очень хотелось. Ее вполне устраивало лежать вот так, не чувствуя боли, обещавшей скоро дать знать о себе.

– Очнулась, Райка!

Стул скрежетнул по бетону, и над ней нависло лицо Давида. Бритый, аккуратно подстриженный, форма чистенькая, хоть сейчас на парад. Совсем как на карточке, которую он прислал домой с фронта. Снится ей, что ли? Или это не госпиталь вовсе, а рай?

– Скажи что-нибудь! – Нет, в раю он бы так не тревожился.

– Давидка! – хрипло выговорила она и облизнула сухие губы. – Ты живой! Что с тобой было?

Он только плечами пожал:

– Наш взвод отстал от своих. Вели в лесу бой с немецкими танками, а тут вдруг буран – весной-то! Половина обморозилась, пришлось их тащить на себе. Несколько недель выбирались.

Они заблудились, только и всего. Будь здесь Софин, она дала бы ему по морде.

– Жаль, посмеяться нельзя – грудь болит, – сказала она.

Давид больше не улыбался – видно, и его по возвращении в часть допрашивал особист. Раиса умолчала о Софине и решила сжечь письма, которые писала брату все это время.