Текст книги "Рекламный трюк"

25

– Все по нулям, – сказал старший инспектор уголовного розыска Александр Ростовцев на совещании в ГУВД утром следующего дня. – Старые версии сыплются одна за другой. Мы проверили всех владельцев «Газелей» и не нашли никакой связи с похищением. Этих машин в городе не так много. Мы взяли на заметку несколько человек, а у одного даже провели обыск – у него частный дом с погребом. Глухой номер. Похоже, либо той парочке померещилось, либо Яну увезли в другой город, а скорей, что и в другую область. Кстати, интересная проблема вырисовывается – где ее держат? До вчерашнего дня мы думали, что это может быть любой дом, сарай, погреб, дача, даже квартира. Достаточно связать ее и заклеить рот. Но вы все видели кассету и слышали, как она кричала.

– С этой кассетой, кстати, тоже не все ясно, – включился в разговор Туманов. – Точнее, ничего не ясно. Седов говорит, что ее подбросили ему вместе с париком. Если это сделали похитители, то зачем? Я имею в виду парик. Ведь это явная улика. Хотят навести на ложный след? Или тут есть третья сторона? Кто-то что-то знает, но говорить не хочет, а вместо этого играет в загадки.

– Третья сторона тут толчется с первого дня, – буркнул Короленко. – Пинкертоны хреновы.

– Тут ничего не поделаешь, – сказал прокурор. – Они действуют по поручению фирмы «Вершина» и собираются обеспечивать передачу денег. Вы же понимаете, что мы не можем в это вмешиваться.

– А они привезли деньги? – несколько удивленно поинтересовался Короленко.

– Кажется, нет. У них есть идея выманить похитителей из берлоги. Изобразить передачу денег, а в последний момент сделать вид, будто все сорвалось и заставить преступников наделать ошибок.

– Они могут убить девушку после этого, – сказал Туманов. – Или покалечить.

– Если мы будем сидеть и ждать, они сделают то же самое, – ответил прокурор.

– Похоже, вас эти пинкертоны убедили, – заметил Короленко. – А как это с точки зрения закона?

– Никак. Закон подобных случаев не предусматривает. Я даже не могу запретить им провести эту операцию, что бы мы тут ни решили. И разрешение мое им не требуется.

– Стоп. Мы отвлеклись, – сказал Короленко. – Саша, продолжай.

Ростовцев сосредоточился и продолжил прерванное сообщение:

– Так вот, чтобы не привлекать внимания посторонних, похитители должны были делать вторую видеозапись в помещении с надежной звукоизоляцией, либо в месте, далеко отстоящем от других зданий, улиц и дорог. Но самое интересное сказал мне вчера вечером эксперт – оператор с местного телевидения. Он утверждает, что хотя сами записи кажутся любительскими и сняты бытовой камерой, но свет, а во втором случае – и звук – поставлены с помощью профессиональной аппаратуры.

– То есть? – спросил прокурор.

– В нашем городе есть киностудия, телецентр, три частных телестудии, несколько студий звукозаписи и кабельного телевидения и три театра. Но Ружевич могли вывезти за пределы города. Если прикинуть по времени появления первого послания, то можно очертить радиус примерно в шесть часов езды. А это значит, что в него попадают соседние областные центры, а там тоже телестудии, киностудии, театры и звукозапись. Можно попробовать поискать в этом направлении.

– Так пробуйте! – резко сказал Короленко. – Действуйте, черт побери!

– Мы действуем. Но есть один нюанс. В городе ходит слух, что всю эту историю затеял сам Горенский, и Ружевич с ним в сговоре. Они что-то не поделили с Ковалем, и Горенский организовал взрыв машины, а сам скрылся. А инсценировка похищения нужна, чтобы отвлечь наше внимание от убийства.

– А ведь и правда, – заметил Туманов. – Все лучшие силы брошены на похищение, а убийство расследуется кое-как.

– Это в наш огород камешек? – поинтересовался замначальника областного управления по борьбе с организованной преступностью.

– Это в общий огород, – парировал Туманов. – Ваши лучшие спецы тоже на похищение брошены. И тоже без толку, как и мы, и утро.

– Ну, тут есть свой резон, – сказал прокурор. – Трупы никуда не денутся, а девушка еще жива, и ее можно спасти. Вполне возможно, что этот слух – всего лишь утка.

– Все может быть, – согласился Ростовцев. – Мы обязаны учитывать все варианты. Не мешало бы объявить Горенского в розыск. Если этот слух – не утка, то он бы очень нам помог.

– Объявим, не беспокойся, – сказал Короленко. Прокурор жестом показал, что он хочет что-то сказать, но начал не сразу, и в кабинете повисла затяжная пауза. Наконец он заговорил:

– Каменев рассказал мне конфиденциально. Когда Горенский пропал и стало неясно, что будет с выкупом, они попробовали связаться с Центробанком в с кем-то из аппарата правительства, чтобы прозондировать почву – нельзя ли попросить помощи у государства. А им ответили, что все это похищение – чистое жульничество. Мол, Горенский устроил его, чтобы обналичить деньги со счетов фирмы, присвоить их и сбежать за границу.

– Похоже, надо заняться Горенским всерьез, – сказал Короленко, подымаясь с места. – Но другие версии тоже не надо сбрасывать со счетов. Их надо как следует отработать.

– А куда мы денемся, – ответил Туманов. Ростовцев тоже поднялся и, поскольку совещание подошло к концу, направился к выходу. Но у самой двери обернулся и произнес:

– А еще мой эксперт говорит: чтобы так натурально изобразить боль, Ружевич должна быть превосходной актрисой.

26

Чтобы изобразить боль, требуется незаурядное актерское мастерство. Но чтобы чувствовать боль, ничего такого не нужно. И хотя оба узника «темницы» в доме порнорежиссера Марика Калганова по роду своей основной деятельности были артистами, сейчас они не изображали боль, а чувствовали ее каждой клеточкой тела. И хотя причины были различны, ощущения оба испытывали очень похожие. И Шурику, и Яне было больно лежать и сидеть, а стоять они не могли от слабости. Каждое движение причиняло боль, но и неподвижность не приносила покоя. Больно было дышать, и даже биение сердца казалось источником боли.

Узники долго пытались найти наименее болезненное положение в пространстве, и в конце концов пришли к чему-то приемлемому для обоих. Шурик лежал на спине, а Яна на нем сверху. Мужское тело оказалось менее раздражающей опорой для ее избитого тела, нежели ковер, а Уклюжего в эти часы мучил какой-то внутренний холод, и женщина могла помочь ему согреться.

Их состояние напоминало то ли полуобморок, то ли полусон. У Шурика отняла силы ломка, у Яны – экзекуция, и неподвижность причиняла им все же меньше боли, чем движение.

Сначала лицо Яны покоилось на груди Уклюжего, но постепенно, по нескольку сантиметров за час, она поднималась выше, и наконец их лица соприкоснулись.

Некоторое время они лежали, прижавшись щекой к щеке, а потом Яна осторожно поцеловала товарища по заточению. Он не ответил, но девушка была настойчива. Прийти в себя после порки все-таки легче, чем после ломки, тем более что порка закончилась уже много часов назад, а ломка все еще продолжалась.

– Все пройдет, – шепнула Яна на ухо Шурику. Он ничего не сказал, но, едва заметным движением губ ответил на ее следующий поцелуй.

Это были странные ласки. Они развивались словно в замедленном показе, причем двигалась только одна Яна, а Шурик лежал пластом, и лишь изменившееся дыхание говорило о том, что он не совсем равнодушен к тому, что с ним делают.

Яне так и не удалось возбудить Шурика и довести его до состояния эротической боеготовности, хотя она очень старалась. Пришел Гена, и пленница с мыслью: «Я становлюсь законченной мазохисткой», отдалась ему на коленях, в «звериной» позе.

Потом он спросил:

– Ты хорошо знаешь Каменева?

– Кого? – не поняла Яна.

– Каменева. Легавый, шеф твоей охраны.

– Ты имеешь в виду «Львиное сердце»? Нет. Меня охраняла группа Коваля. С директором общался Горыныч. А что?

– Каменев по телевизору сказал, что он будет заниматься выкупом. Боюсь, это ловушка. Почему Горенский прячется? Почему он не заботится о тебе? Ему разве все равно, что я с тобой сделаю?

– Я сказала тебе это в первый же день. Могу повторить: ему все равно.

– А мне тоже все равно. Я хочу миллион баксов. Я тебя на кусочки разрежу на их глазах, хоть ты и трахаешься лучше всех, кого я знал. С миллионом «зеленых» я найду тысячу таких телок, как ты. И еще получше тебя.

Говорил это он до странности спокойно и беззлобно, и было в нем действительно что-то от крокодила, который проливает кровь не со зла, а потому, что просто хочет есть.

– Но ведь я не виновата. Если бы у меня были такие деньги, я давно бы отдала их тебе. Но у меня их нет. Я же не виновата, что моим хозяевам наплевать на меня.

Слезы брызнули у нее из глаз, и она прижалась лицом к груди Крокодила, словно хотела, чтобы ее слезы дошли прямиком до его сердца, минуя разум, зацикленный на миллионе долларов. Но Гена запустил руку в ее волосы, оторвал пленницу от себя и заставил ее глядеть себе в глаза.

– Ты кукла, – сказал он. – Все люди делятся на кукол и кукловодов. Ты кукла. И он – кукла, – Гена ткнул пальцем в направлении лежащего Шурика. – И тот, который наверху – тоже кукла. А я кукловод. И куклы должны меня слушаться. А Горенский не хочет быть моей куклой. Поэтому мне приходится Делать тебе больно – чтобы другие куклы быстрее Позаботились о тебе и купили тебя у меня.

– Знаешь, мученики всегда попадают в рай. А Мучители – в ад.

– Да ты никак в Бога уверовала? Зря. Бога нет.

– А вдруг есть? Ведь если ты меня убьешь, тебе тоже недолго останется жить. Или ты думаешь, в тюрьмах мало моих поклонников? Или надеешься, что миллион тебя спасет? Так ты его не получишь. Дурак ты, Крокодил.

И тут он кинулся на нее, мгновенно потеряв над собой контроль. Его руки сомкнулись на горле пленницы, и она забилась, как попавший в капкан зверь, не в силах вырваться.

Но вспышка безумия оказалась короткой. Почти сразу же включились тормоза, и здравый смысл взял верх. Остатки ярости Крокодил излил через эротические каналы, впервые по-настоящему изнасиловав девушку, преодолевая ее яростное сопротивление. Яна все еще думала, что он хочет ее убить, и боролась не на жизнь, а на смерть. Уклюжий, собрав все силы, пытался ей помочь, но был слишком слаб и в конце концов отлетел от удара ноги к центру «темницы». Ошейник чуть не сломал ему шею.

А когда все кончилось. Крокодил успокоился и абсолютно ледяным мертвым голосом произнес:

– Никогда так больше не говори.

Яна молча отползла на коленях к Шурику и принялась ласкать и утешать его, не обращая на Крокодила никакого внимания.

– Иногда мне по-настоящему хочется тебя убить! – сказал ее мучитель и быстро вышел за дверь.

27

Дело о столкновении мотоцикла с машиной на улице Матросова (по этому поводу много шутили – дескать, рокер принял ветровое стекло иномарки за вражеский дот) из ГАИ быстро перекочевало в отдел дознания ГУВД, поскольку налицо был состав преступления – грубое нарушение правил дорожного движения, повлекшее тяжкие последствия.

Привлекать к ответственности парня, который сам пострадал настолько, что неизвестно, выживет ли, было бы негуманно. Хозяин иномарки явно был ни в чем не виноват. Но зато в качестве свидетеля он оказался очень полезен. Во всяком случае, он утверждал, что были еще двое мотоциклистов, причем один из них – без, шлема, но зато с бородой. И что самое странное, борода эта показалась свидетелю гораздо более темной, чем волосы – контраст сразу бросался в глаза.

Будь дознаватель поопытнее и попривычнее к своей работе, он, наверное, не обратил бы внимания на эту деталь. Мало ли что померещится перепуганному свидетелю, когда из темноты прямо на капот его машины вылетает неуправляемый мотоцикл.

Но Юра Сажин был в дознавателях недавно и опыта не имел, а его представления о расследовании преступлений базировались скорее на детективных романах, а не на постулатах из учебника криминалистики.

В результате он не только отметил упомянутую деталь, но и не поддался искушению списать ее на новую рокерскую моду. Когда Юра решил узнать о рокерах поподробнее, он был удивлен. Оказывается, ими занималась в основном инспекция по делам несовершеннолетних. Люди старше восемнадцати были большой редкостью среди местных рокеров даже в период расцвета этого движения, а оный период завершился, дай Бог памяти, года четыре назад. А теперь рокерские ряды поредели, старое поколение ушло на покой, а новое бережет свои мотоциклы, как зеницу ока, потому что чинить их, а тем паче покупать новые, сейчас чересчур дорого.

Значит, это была не простая прогулка верхом на железных конях по городским улицам. А что? Скорее всего, погоня. За кем? За человеком с темной бородой и светлыми волосами. Если это не рокерская боевая раскраска, то что? Парик? Какой идиот наденет светлый парик к черной бороде. Скорее, наоборот – волосы настоящие, а борода фальшивая. Но опять же, какой смысл? Тогда надо было надеть и черный парик.

Черный парик!

Темно-коричневый, почти черный парик принес в ГУВД репортер Седов вместе с посланием похитителей Яны Ружевич и пакетом. Сказал, что подбросили неизвестные. Об этом знала вся городская милиция.

Юра снял трубку телефона и набрал номер криминалистической лаборатории.

– Але, Светик?.. Это Сажин. Слушай, дело есть на сто рублей. Вы парик, который Седов принес, уже проверили?

– Девочки с ним работают. А тебе зачем?

– Да тут у меня по делу человек странный проходит. Борода, понимаешь, черная, а волосы светлые…

– А ты знаешь, как определить, настоящая блондинка или крашеная?

– Знаю. Мне бы его поймать – сразу определю. Ты мне лучше вот что скажи – волос там на подкладке не завалялся?

– А как ты догадался?

– Я умный. Про волосы, пожалуйста, подробнее.

– Не имею права. Кто ты такой, вообще говоря? Зачем нос суешь в чужие дела?

– Не угощу конфетами.

– Ой, боюсь, боюсь, боюсь!.. Ладно, сейчас.

Пауза, в которой сквозь шум помех на телефонной линии слышны удаляющиеся шаги, неразборчивые отголоски разговора, потом приближающиеся шаги и стук трубки.

– Короче, слушай. Волосы мужские, светлые, слегка вьющиеся, средней длины.

– Насколько средней?

– Как у тебя примерно. На голове, я имею в виду.

– А можно подумать, ты знаешь, что у меня не на голове.

– Я догадываюсь. Поделись секретом – что у тебя там за дело?

– Приходи ко мне вечером домой. Обсудим. Конфеты за мной…

Приятно быть красивым, обаятельным и сексуально привлекательным, – повесив трубку, добавил Юра, обращаясь к изображению девушки в бикини на стене несгораемого шкафа.

Теперь у него было три пути – доложить о своем открытии по начальству, по-дружески подбросить идейку Ростовцеву или начать разбираться самому. Так и не придя к окончательному решению, он поехал в центральную больницу, то есть стал действовать по третьему пути, хотя прекрасно понимал, что рано или поздно (и чем раньше, тем лучше) придется отдать это побочное расследование другим людям. Дело дознавателя – заниматься всякими мелочами, а вмешиваться в работу по делу о похищении человека он просто не имеет права.

У главного входа в клинику стояли четыре мотоцикла. На одном из них сидел боком парень, одетый в кожу с заклепками и шипами.

– Привет, – сказал ему Сажин. Рокер никак не отреагировал.

– Отряд не заметил потери бойца? – спросил Сажин. – Что же вы оставили друга умирать на дороге? Теперь это будет на вашей совести.

– Слушай, мэн, – лениво процедил сквозь зубы парень. – Я ведь тебя не трогаю.

– Ну, еще бы. Если ты меня тронешь, тебя посадят. Но ты не бойся. Мне про одного парня надо узнать. Колоритный такой парень – борода черная, а волосы светлые. Может, видел такого?

– С детства ненавижу ментов, – отозвался рокер.

– Сочувствую. Но ты ведь не хочешь, чтобы я заставил тебя показать права или обратил внимание на номер твоего мотоцикла, которого нет,

С этими словами Юра протянул руку и вынул из езда ключ зажигания.

– Э! Ты охренел?! – заорал рокер и уже готов был кинуться на собеседника, но вовремя вспомнил, что тот – из правоохранительных органов.

– Так я о том парне, – как ни в чем не бывало продолжил Сажин. – Это ведь он устроил аварию?

– Меня там не было, – сказал рокер. Ему было лет шестнадцать, но он изо всех сил старался казаться старше и старательно подражал суперменам из американских боевиков.

– На это мне глубоко плевать, – сказал Сажин, – Только не говори, что у вас не рассказывают друг другу про свои подвиги.

– Я тебе вообще ничего не собираюсь говорить.

Юра уселся на сиденье соседнего мотоцикла и сообщил:

– Мне интересно, как вы его выследили и где он теперь?

Рокер смачно сплюнул и ответил на вопрос нецензурно и в рифму.

Тут из дверей клиники показались еще трое рокеров. Один заметно прихрамывал, и вообще все его движения казались осторожными и слегка неуклюжими. Еще бы – соскочить с падающего мотоцикла и тут же получить ногой по самому чувствительному у мужчин месту. Естественно, он не успел сгруппироваться и, рухнув на асфальт, повредил и ноги, и руки, и бока помял изрядно – хорошо еще, ничего не сломал.

Парни оживленно переговаривались.

– Ну, чего? – издали спросил их собеседник Сажина.

– А ничего. Жить будет. Может, дураком сделается, или ноги отнимутся.

– Придется купить ему инвалидский мотоцикл, – добавил хромой, и все рассмеялись.

Тут взгляды рокеров скрестились на Сажине, который уже встал с мотоциклетного сиденья, но по-прежнему опирался на машину хромого. Сейчас должен был последовать вопрос типа: «Э, мужик, что это ты тут делаешь?», – но Юра опередил рокеров и задал свой вопрос первым. Выбросив руку в направлении хромого, он поинтересовался:

– Это у тебя бородатый отобрал мотоцикл?

Хромой в гневе повернулся к бывшему собеседнику Сажина, и лицо его не предвещало ничего хорошего – настолько, что парень, стороживший мотоциклы, счел нужным начать оправдываться и сразу утратил свой вид крутого парня.

– Миша, я ничего…

– Не сказал, – прервав его, закончил фразу Сажин. – Истинная правда. Но я догадался, а ты подтвердил.

Из этой фразы осталось неясно, кто именно это подтвердил – Миша или первый собеседник Сажина, имя которого так и не удалось узнать. Но Миша принял слова дознавателя на свой счет и взорвался:

– Да я слова тебе не сказал!

– Я заметил, – ответил Сажин и не спеша пошел к таксофонам у входа в клинику.

– Ключи отдай! – крикнул ему вслед первый собеседник.

– В городском управлении внутренних дел есть кабинет тридцать один, – через плечо сообщил Сажин. – Жду тебя там завтра.

– Хрен! У меня запасной есть.

– Безумно рад за тебя.

Сквозь стеклянную дверь Сажин заметил в вестибюле больницы старшую сестру Коли Демина и на время отложил звонок по телефону. Он вошел в здание и направился к девушке. Позавчера, вскоре после происшествия, он не стал ее допрашивать – с милицией разговаривал отец. Но теперь Колина сестра выглядела нормально, и дознаватель обратился к Ней, на всякий случай представившись:

– Здравствуйте. Я – Сажин из управления внутренних дел.

– Привет. Я уже видела вас, – ответила она.

– Тем лучше. Сейчас к вашему брату приходили друзья. Вы их знаете?

– Двоих. Миша Калинкин и Леша Петров. Мы в одном доме живем.

– Спасибо большое. Как Коля?

Девушка опустила глаза. Потом тихо сказала:

– Возможно, выживет.

– Скажите, как можно с вами связаться, если еще что-нибудь понадобится?

Она молча написала на бумажке два телефона.

– Это рабочий, это – домашний. Зовите Свету.

– Спасибо.

Юра проводил ее до дверей, потом зашел в будку таксофона и позвонил Ростовцеву. Разговор он закончил словами:

– Ты можешь их перехватить. Я забрал ключ от одного мотоцикла, и они теперь ведут его «под уздцы».

Покинув будку, Сажин увидел поблизости бородатого мужчину и оглядел его с подозрением. Потом на всякий случай потребовал документы.

– А вы кто, позвольте узнать? – поинтересовался подозрительный незнакомец.

Сажин показал ему свое удостоверение. Бородатый протянул дознавателю свое.

«Зарайский Олег Иванович, журнал „Криминальный мир“», – прочитал Юра и не рискнул просить показать паспорт. Еще не хватало засветиться в прессе в роли какого-нибудь держиморды.

– По делам у нас? – спросил он, возвращая удостоверение.

– Естественно, – ответил Зарайский. – Вам, ребята, надо радоваться, что здесь не Америка. А то бы к вам в город пожаловала вся пресса страны, а не только мелкие сошки вроде меня. А вы не связаны с делом Ружевич?

– Нет. У меня другой круг обязанностей.

Сажина так и подмывало разобраться с этим бородачом более тщательно. Но он никак не мог решить, где кончается бдительность и начинается мнительность. Будь Юра бывалым милиционером, он, конечно, потребовал бы паспорт без колебаний. Но вся беда в том, что Сажин не был бывалым милиционером. И пока он раздумывал. Зарайский уже вошел в вестибюль больницы, и гнаться за ним теперь было смешно – особенно если он и вправду окажется журналистом из Москвы.