Текст книги "Рассказы. Юморески. 1883—1884"

Плоды долгих размышлений

Старшие – те же мертвецы: о них «aut bene, aut nihil».[128]128
  …«aut bene, aut nihil» – Полностью: «De mortuis aut bene, aut nihil» («О мертвых – либо хорошее, либо ничего» – лат.).


[Закрыть]

Мы живем не для того, чтобы есть, а для того, чтобы не знать, что нам есть.

Нам нужно только то, что нам нужно…

Женщине легче найти многих мужей, чем одного…

Прочность и постоянство законов природы заключаются в том, что их не может обойти ни один адвокат (кроме Лохвицкого, конечно).[129]129
  …не может обойти ни один адвокат (кроме Лохвицкого, конечно). – Чехов еще ранее, в «Осколках московской жизни», писал об адвокате А. В. Лохвицком (1818—1884): «доктор разных прав и не прав – Лохвицкий» («Осколки», 1883, № 49, 3 декабря). Резко отозвался о беспринципности Лохвицкого и В. В. Билибин в «Дополнении к каталогу музея Лента» («Осколки», 1884, № 16, 21 апреля, стр. 5). Эта известная современникам черта Лохвицкого не была обойдена даже в его некрологе («Всемирная иллюстрация», 1884, № 805, 9 июня, стр. 486).


[Закрыть]

Водка бела, но красит нос и чернит репутацию.

Можно сказать: «Я друг этого дома», но нельзя сказать: «Я друг этого деревянного дома». Из этого следует, что, говоря о предметах, нужно скрывать их качества…

Поостерегись выписывать в пост «Иллюстрированный мир», иначе рискуешь оскоромиться кукишем с маслом.[130]130
  …рискуешь оскоромиться кукишем с маслом. – Задержки в выходе книжек «Иллюстрированного мира» вызывали постоянные насмешки в юмористической прессе над издателем журнала В. П. Турбой. В тех же «Осколках» «Иллюстрированный мир» был отнесен к числу журналов, «периодически выходящих в свет только при полном затмении солнца или в день рождения издателей» (К. – И. Счастливый и несчастливый. – «Осколки», 1884, № 33, 18 августа, стр. 5).


[Закрыть]

Несколько мыслей о душе

По мнению начитанных гувернанток и ученых губернаторш, душа есть неопределенная объективность психической субстанции. Я не имею причин не соглашаться с этим.

У одного ученого читаем: «Чтобы отыскать душу, нужно взять человека, которого только что распекало начальство, и перетянуть ремнем его ногу. Затем вскройте пятку и вы найдете искомое».

Я верую в переселение душ… Эта вера далась мне опытом. Моя собственная душа за всё время моего земного прозябания перебывала во многих животных и растениях и пережила все те стадии и животные градации, о которых трактует Будда…

Я был щенком, когда родился, гусем лапчатым, когда вступил в жизнь. Определившись на государственную службу, я стал крапивным семенем. Начальник величал меня дубиной, приятели – ослом, вольнодумцы – скотиной. Путешествуя по железным дорогам, я был зайцем, живя в деревне среди мужичья, я чувствовал себя пиявкой. После одной из растрат я был некоторое время козлом отпущения. Женившись, я стал рогатым скотом. Выбившись, наконец, на настоящую дорогу, я приобрел брюшко и стал торжествующей свиньей.

Говорить или молчать?

(Сказка)

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были себе два друга: Крюгер и Смирнов. Крюгер обладал блестящими умственными способностями, Смирнов же был не столько умен, сколько кроток, смирен и слабохарактерен. Первый был разговорчив и красноречив, второй же – молчалив.

Однажды оба они ехали в вагоне железной дороги и старались победить одну девицу. Крюгер сидел около этой девицы и рассыпался перед ней мелким бесом, Смирнов же молчал, мигал глазами и с вожделением облизывался. На одной станции Крюгер вышел с девицей из вагона и долго не возвращался. Возвратившись же, мигнул глазом и прищелкнул языком.

– И как это у тебя, брат, ловко выходит! – сказал с завистью Смирнов. – И как ты всё это умеешь! Не успел подсесть к ней, как уж и готово… Счастливчик!

– А ты чего же зеваешь? Сидел с ней три часа и хоть бы одно слово! Молчит, как бревно! Молчанием, брат, ничего не возьмешь на этом свете! Ты должен быть боек, разговорчив! Тебе ничто не удается, а почему? Потому что ты тряпка!

Смирнов согласился с этими доводами и решил в душе изменить свой характер. Через час он, поборов робость, подсел к какому-то господину в синем костюме и стал с ним бойко разговаривать. Господин оказался очень словоохотливым человеком и тотчас же начал задавать Смирнову вопросы, преимущественно научного свойства. Он спросил его, как ему нравится земля, небо, доволен ли он законами природы и человеческого общежития, коснулся слегка европейского свободомыслия, положения женщин в Америке и проч. Смирнов отвечал умно, охотно и с восторгом. Но каково, согласитесь, было его удивление, когда господин в синем костюме, взяв его на одной станции за руку, ехидно улыбнулся и сказал:

– Следуйте за мной.

Смирнов последовал и исчез, неизвестно куда. Через два года он встретился Крюгеру бледный, исхудалый, тощий, как рыбий скелет.

– Где ты пропадал до сих пор?! – удивился Крюгер.

Смирнов горько улыбнулся и описал ему все пережитые им страдания.

– А ты не будь глуп, не болтай лишнего! – сказал Крюгер. – Держи язык за зубами – вот что!

Гордый человек

(Рассказ)

Дело происходило на свадьбе купца Синерылова.

Шафер Недорезов, высокий молодой человек, с выпученными глазами и стриженой головой, во фраке с оттопыренными фалдочками, стоял в толпе барышень и рассуждал:

– В женщине нужна красота, а мужчина и без красоты обойдется. В мужчине имеют вес ум, образование, а красота для него – наплевать! Ежели в твоем мозге нет образованности и умственных способностей, то грош тебе цена, хоть ты раскрасавец будь… Да-с… Не люблю красивых мужчин! Фи донк![131]131
  Фу! (франц. Fi donc!)


[Закрыть]

– Это вы потому так объясняете, что сами некрасивы. А вон, посмотрите в дверь, в другую комнату, сидит мужчина! Вот это так настоящий красавец! Одни глаза чего стоят! Поглядите-ка! Прелесть! Кто он?

Шафер поглядел в другую комнату и презрительно усмехнулся. Там, развалясь, сидел на кресле красивый черноглазый брюнет. Положив ногу на ногу и играя цепочкой, брюнет щурил глаза и с достоинством поглядывал на гостей. На его губах играла презрительная улыбка.

– Ничего особенного! – сказал шафер. – Так себе… Даже урод, можно сказать. И лицо какое-то дурацкое… На шее кадык в два аршина.

– А все-таки душка!

– По-вашему, красивый, а по-моему – нет. А ежели красивый, то, значит, глупый человек, без образования. Кто он будет?

– Не знаем… Должно быть, не купеческого звания…

– Гм… Готов в лотерею пари держать, что глупый человек… Ногами болтает… Противно глядеть! Сичас я узнаю, что это за птица… какого он ума человек. Сичас.

Шафер кашлянул и смело пошел в другую комнату. Остановившись перед брюнетом, он еще раз кашлянул, немного подумал и начал:

– Как поживаете-с?

Брюнет поглядел на шафера и усмехнулся.

– Понемножечку, – сказал он нехотя.

– Зачем же понемножечку? Нужно всегда вперед идти.

– Зачем же непременно вперед?

– Да так. Всё таперича вперед идет. И елехтричество, ежели взять, и телеграфы, финифоны там всякие, телефоны. Да-с! Прогресс, к примеру, возьмем… Что это слово обозначает? А то оно обозначает, что всякий должен вперед идти… Вот и вы идите вперед…

– Куда же мне, например, теперь идти? – усмехнулся брюнет.

– Мало ли куда идти? Была бы охота… Местов много… Да вот хоть бы к буфету, примерно… Не желаете ли? Для первого знакомства, по коньячишке… А? Для идеи…

– Пожалуй, – согласился брюнет…

Шафер и брюнет направились к буфету. Стриженый официант, во фраке и с белым запачканным галстухом, налил две рюмки коньяку. Шафер и брюнет выпили.

– Хороший коньяк, – сказал шафер, – но есть предметы посущественней… Давайте, для первого знакомства, выпьем красненького по стаканчику…

Выпили по стакану красного.

– Таперича как мы с вами познакомились, – сказал шафер, вытирая губы, – и, можно сказать, выпили…

– Не «таперича», а «теперь»… – поправил брюнет. – Говорить еще не умеете, а про телефоны объясняете. При такой необразованности, будь я на вашем месте, я молчал бы, не срамился… Таперича… таперича… Ха!

– Чего же вы смеетесь? – обиделся шафер. – Я это для смеху говорил «таперича», для шутки… Зубы-то нечего показывать! Это девицам ндравится, а я не люблю зубов-то… Кто вы будете? С какой стороны?

– Не ваше дело…

– Звание ваше какое? Фамилия?

– Не ваше дело… Я не такой дурак, чтоб всякому встречному свое звание объяснял… Я настолько гордый человек, что не очень-то распространяюсь с вашим братом. Я на вас мало обращаю внимания…

– Ишь ты… Гм… Так не скажете, как ваша фамилия?

– Не желаю… Ежели всякому балбесу имя свое произносить и рекомендоваться, то языка не хватит… И я настолько гордый человек, что вы для меня всё едино, как официант… Невежество!

– Ишь ты… Какие вы благородные… Ну, мы сейчас узнаем, что вы за артист будете.

Шафер поднял вверх подбородок и направился к жениху, который в это время сидел с невестой и, красный, как рак, моргал глазами…

– Никиша! – обратился шафер к жениху, кивая на брюнета. – Как фамилия этого артиста?

Жених отрицательно замотал головой.

– Не знаю, – сказал он. – Это не мой знакомый. Должно полагать, отец его пригласил. Ты у отца спроси.

– Да твой отец в кабинете в пьянственном недоумении… храпит, как зверь лютый. А вы не знаете его? – обратился шафер к невесте.

Невеста сказала, что не знает брюнета. Шафер пожал плечами и начал расспрашивать гостей. Гости заявили, что они первый раз в жизни видят брюнета.

– Жулик он, значит, – решил шафер. – Без билета сюда припожаловал и гуляет, будто у знакомых. Ладно! Мы ему покажем «таперича»!

Шафер подошел к брюнету и подбоченился.

– А билет у вас есть для входа? – спросил он. – Извольте показать ваш билет.

– Я настолько гордый человек, что не стану какому-нибудь субъекту свой билет показывать. Отойдите от меня… Чего пристал?

– Стало быть, у вас нет билета? А коли нет билета, значит, вы жулик. Теперь нам известно, с какой вы стороны и как ваше звание. Знаем таперича… теперь, то есть, что вы за агент… Вы жулик – вот и всё.

– Скажи мне эту грубость умный человек, я бы его по морде, а с вас, дураков, и спрашивать нечего.

Шафер забегал по комнатам, собрал человек шесть приятелей и с ними подошел к брюнету.

– Позвольте, милостивый государь, поглядеть ваш билет! – сказал он.

– Не желаю. Отстаньте, пока я не того…

– Не желаете билета показывать? Стало быть, вы без билета вошли? По какому праву? Вы жулик, значит? Извольте уходить отсюда! Пожалуйте-с! Милости просим! Мы вас сичас с лестницы…

Шафер и его приятели взяли под руки брюнета и повели его к выходу. Гости загалдели. Брюнет громко заговорил о невежестве и о своем самолюбии.

– Пожалуйте-с! Милости просим, красивый мужчина! – бормотал торжествующий шафер, ведя его к двери. – Знаем мы вас, красавцев!

У самой двери на брюнета натянули его пальто, надели на него шапку и толкнули в спину. Шафер хихикнул от удовольствия и стукнул его перстнем по затылку… Брюнет покачнулся, упал на спину и съехал вниз по лестнице.

– Прощайте! Кланяйтесь там! – торжествовал шафер.

Брюнет поднялся, похлопал по пальто и, подняв вверх голову, сказал:

– Дураки по-дурацкому и поступают. Я гордый человек и унижаться перед вами не стану, а пусть вам мой кучер объяснит, что я за человек. Пожалуйте сюда! Григорий! – крикнул он на улицу.

Гости спустились вниз. Через минуту в сени вошел со двора кучер.

– Григорий! – обратился к нему брюнет. – Кто я буду?

– Хозяин – Семен Пантелеич…

– А какое во мне звание, и как я до этого звания достиг?

– Почетный гражданин, а до звания этого вы достигли учением…

– Где я нахожусь и какая моя служба?

– Служите-с на фабрике купца Подщекина в механиках по технической части, а жалованья вам положено три тысячи…

– Теперь поняли? А вот вам и мой билет! Приглашал на свадьбу меня женихов отец, купец Синерылов, который теперь в пьяном виде…

– Голубчик мой! Милая ты моя душа! – заголосил шафер. – Чего же ты раньше этого не говорил?

– Гордый я человек… Самолюбие во мне… Прощайте-с!

– Ну, нет, стой… Грех, брат! Поворачивай оглобли, Семен Пантелеич! Теперь видно, что ты за человек такой… Пойдем, выпьем за твое образование… для идеи…

Гордый человек нахмурился и пошел наверх. Через две минуты он стоял уже у буфета и пил коньяк.

– Без гордости на этом свете не проживешь, – объяснял он. – Никому никогда не уступлю! Никому! Понимаю себе цену. Впрочем, вам, невежам, не понять!

Альбом

Титулярный советник Кратеров, худой и тонкий, как адмиралтейский шпиль, выступил вперед и, обратясь к Жмыхову, сказал:

– Ваше превосходительство! Движимые и тронутые всею душой вашим долголетним начальничеством и отеческими попечениями…

– Более чем в продолжение целых десяти лет, – подсказал Закусин.

– Более чем в продолжение целых десяти лет, мы, ваши подчиненные, в сегодняшний знаменательный для нас… тово… день подносим вашему превосходительству, в знак нашего уважения и глубокой благодарности, этот альбом с нашими портретами и желаем в продолжение вашей знаменательной жизни, чтобы еще долго-долго, до самой смерти, вы не оставляли нас…

– Своими отеческими наставлениями на пути правды и прогресса… – добавил Закусин, вытерев со лба мгновенно выступивший пот; ему, очевидно, очень хотелось говорить и, по всей вероятности, у него была готова речь. – И да развевается, – кончил он, – ваш стяг еще долго-долго на поприще гения, труда и общественного самосознания!

По левой морщинистой щеке Жмыхова поползла слеза.

– Господа! – сказал он дрожащим голосом. – Я не ожидал, никак не думал, что вы будете праздновать мой скромный юбилей… Я тронут… даже… весьма… Этой минуты я не забуду до самой могилы, и верьте… верьте, друзья, что никто не желает вам так добра, как я… А ежели что и было, то для вашей же пользы…

Жмыхов, действительный статский советник, поцеловался с титулярным советником Кратеровым, который не ожидал такой чести и побледнел от восторга. Затем начальник сделал рукой жест, означавший, что он от волнения не может говорить, и заплакал, точно ему не дарили дорогого альбома, а, наоборот, отнимали… Потом, немного успокоившись и сказав еще несколько прочувствованных слов и дав всем пожать свою руку, он, при громких радостных кликах, спустился вниз, сел в карету и, провожаемый благословениями, уехал. Сидя в карете, он почувствовал в груди наплыв неизведанных доселе радостных чувств и еще раз заплакал.

Дома ожидали его новые радости. Там его семья, друзья и знакомые устроили ему такую овацию, что ему показалось, что он в самом деле принес отечеству очень много пользы и что, не будь его на свете, то, пожалуй, отечеству пришлось бы очень плохо. Юбилейный обед весь состоял из тостов, речей, объятий и слез. Одним словом, Жмыхов никак не ожидал, что его заслуги будут приняты так близко к сердцу.

– Господа! – сказал он перед десертом. – Два часа тому назад я был удовлетворен за все те страдания, которые приходится переживать человеку, который служит, так сказать, не форме, не букве, а долгу. Я за всё время своей службы непрестанно держался принципа: не публика для нас, а мы для публики. И сегодня я получил высшую награду! Мои подчиненные поднесли мне альбом… Вот! Я тронут.

Праздничные физиономии нагнулись к альбому и стали его рассматривать.

– А альбом хорошенький! – сказала дочь Жмыхова, Оля. – Я думаю, он рублей пятьдесят стоит. О, какая прелесть! Ты, папка, отдай мне этот альбом. Слышишь? Я его спрячу… Такой хорошенький.

После обеда Олечка унесла альбом к себе в комнату и заперла его в стол. На другой день она вынула из него чиновников и побросала их на пол, и вместо них вставила своих институтских подруг. Форменные вицмундиры уступили свое место белым пелеринкам. Коля, сынок его превосходительства, подобрал чиновников и раскрасил их одежды красной краской. Безусым нарисовал он зеленые усы, а безбородым – коричневые бороды. Когда нечего уже было красить, он вырезал из карточек человечков, проколол им булавкой глаза и стал играть в солдатики. Вырезав титулярного советника Кратерова, он укрепил его на коробке из-под спичек и в таком виде понес его в кабинет к отцу.

– Папа, монумент! Погляди!

Жмыхов захохотал, покачнулся и, умилившись, поцеловал взасос Колину щечку.

– Ну, иди, шалун, покажи маме. Пусть и мама посмотрит.

Примечания

Во второй том Полного собрания сочинений А. П. Чехова вошли рассказы и юморески, относящиеся к 1883 – началу 1884 годов.

Из их числа (131 произведение) в прижизненное собрание сочинений (издание А. Ф. Маркса) Чехов включил лишь 26 рассказов. Девять рассказов («Разговор», «Раз в год», «Весь в дедушку», «Отставной раб», «В гостиной», «Марья Ивановна», «На охоте», «Сон репортера», «Два письма») были в 1899 году выправлены для этого издания, но в гранках исключены из его состава.

Как свидетельствуют сохранившиеся в архиве А. П. Чехова перечни рассказов, составленные им при работе над собранием сочинений, а также журнальные вырезки и писарские копии с его пометами, в 1899 г. автором была просмотрена значительная часть художественной прозы 1883—1884 годов. Произведения, не вошедшие в издание А. Ф. Маркса, печатаются по журнальным публикациям, сборнику «Пестрые рассказы» и гранкам прижизненного собрания сочинений.

Пять юморесок этой поры («Майонез», «Краткая анатомия человека», «Репка», «Плоды долгих размышлений», «Несколько мыслей о душе») Чехов включил в подборку «Из записной книжки Ивана Иваныча (Мысли и заметки)». При этом в некоторых журнальных вырезках текст был сокращен и выправлен. Однако работа не была завершена: Чехов решил не включать их в издание А. Ф. Маркса. Рассказы и «мелочишки», вошедшие в «Записную книжку Ивана Иваныча», печатаются в томах II—V по журнальным текстам, а материалы подборки войдут в том XI (раздел «Неопубликованное. Неоконченное»).

Немногочисленные сохранившиеся рукописи свидетельствуют об упорной работе Чехова над словом (в отдельных случаях имеется до пяти вариантов фразы или эпитета) и позволяют выяснить некоторые общие особенности его работы над прозой (см., например, «Двое в одном»). Впервые в настоящем издании учтена рукопись рассказа «Шведская спичка», подаренная в 1965 г. дочерью М. М. Дюковского Государственному литературному музею в Москве.

Как можно судить по воспоминаниям современников, Чехов уже в 1883—1884 годах делал предварительные творческие наброски и заметки в записной книжке. К. А. Коровин, рассказывая о гулянии в Сокольниках весной 1883 г., отмечал: «Антон Павлович вынул маленькую книжечку и что-то быстро записал в ней» (ЛН, т. 68, стр. 554). З. Е. Пичугин писал о том времени, когда Чехов «был еще студентом, кончавшим университет», т. е. о первой половине 1884 г.: «Обращаясь ко мне, Антон Павлович говорил: „Дайте мне тему, и я напишу рассказ“; я указывал на обилие сюжетов в его записной книжке, но он просил: „Что-нибудь интересное!..““ (там же, стр. 544). Эта записная книжка не дошла до нас.

Полный свод печатных вариантов создает ясную картину авторских переделок ранних текстов для сборников и затем для собрания сочинений. Далеко не всегда эти переделки были существенными (см. «Смерть чиновника», «Дочь Альбиона»). Что касается большой словарно-стилистической работы, проделанной Чеховым при подготовке издания А. Ф. Маркса, то она состояла не только в устранении иностранных слов и просторечной лексики, как это иногда утверждалось. В зависимости от конкретных художественных задач правка шла порой в разных направлениях: иногда просторечные слова заменялись общелитературными, а в других случаях заново вводились просторечная лексика и фразеология и даже вульгаризмы («Умный дворник», «В Москве на Трубной площади»).

1

Подавляющее число рассказов и разного рода «мелочей» 1883 – начала 1884 годов Чехов опубликовал в петербургском юмористическом еженедельнике «Осколки». «Работаю литературно всё больше на Питер», – писал он 26 марта 1883 г. А. Н. Канаеву. В московские журналы, где Чехов активно сотрудничал прежде – «Зритель», «Будильник», «Мирской толк», – уже с середины 1883 г. попадают только или относительно большие по объему рассказы («Он понял!»), или рассказы, отклоненные редактором «Осколков» («Летающие острова», «В Москве на Трубе», «Марья Ивановна»). «Напишу кучу и пришлю Вам на выбор, – писал Чехов Н. А. Лейкину в марте 1883 г., – остальное, после Вашего выбора, Москве-матушке». В 1883 г. Чехов стал главным сотрудником «Осколков». Лейкин в письмах настойчиво просил присылать «литературного товара» к каждому номеру и часто помещал в одном номере несколько рассказов и юморесок Чехова (в № 7 за 1883 год, например, были напечатаны четыре, а в № 6 и № 8 – по пять его вещей).

Лейкин высоко ценил самого талантливого своего сотрудника. «Зная, что у меня есть такой плодовитый сотрудник, как Антон Чехов, – писал он ему 1 марта 1884 г., – я не особенно любезен был с другими, второстепенными беллетристами и рассказчиками, браковал их статьи, отвадил их Так я отвадил Пазухина, Герсона» (ГБЛ). Еще 31 декабря 1882 г., т. е. в самом начале сотрудничества Чехова в «Осколках», Лейкин писал: «…Благодарю Вас за любезное сотрудничество Ваше в „Осколках“ в 1882 году и прошу не оставлять журнал своими литературными вкладами в 1883 году. Вы теперь успели приглядеться и видите, что нужно „Осколкам“. Мне нужно именно то, что Вы теперь посылаете, т. е. коротенькие рассказцы, сценки. Шлите только почаще» (ГБЛ).

Как можно судить по письмам Лейкина, в большинстве случаев, получив от Чехова рукопись, он прямо помечал ее в набор. Известно вместе с тем, что некоторых рассказов коснулась рука не только цензора («Отставной раб»), но и редактора («В ландо», «Либерал»). Однако вмешательство Лейкина не следует преувеличивать. По мнению самого Лейкина, Чехов умел избегать редакторской правки – способом, о котором позднее писал старшему брату: «Не позволяй также сокращать и переделывать своих рассказов… Ведь гнусно, если в каждой строке видна лейкинская длань… Не позволить трудно; легче употребить средство, имеющееся под рукой: самому сокращать до nec plus ultra[132]132
  до крайних пределов (лат.)


[Закрыть] и самому переделывать» (письмо от 4 января 1886 г.).[133]133
  Здесь и в дальнейшем все цитаты из писем Чехова приводятся по текстам настоящего издания (серия «Письма»).


[Закрыть]

Тесные рамки (100—150 строк), определенные в журнале, конечно, стесняли Чехова, и временами он вынужден был насильственно сокращать повествование, даже «самую суть и соль» (см. комментарии к рассказам «Единственное средство», «Трагик»). Показательно, однако, что, включая впоследствии «осколочные» рассказы в сборники и в издание А. Ф. Маркса, он в большинстве случаев не дополнял, а сокращал текст – предельный лаконизм очень рано для него самого стал главнейшим художественным принципом.

Изучение переписки Чехова с редакторами журналов позволило установить дату создания многих его рассказов, которая иногда значительно расходится с датой первой публикации: печатание задерживалось по редакционным или цензурным соображениям. Среди рассказов 1883 г. помещены, в этой связи, «Перепутанные объявления» и «Либерал», появившиеся в печати в 1884 г.

В ряде случаев определен день написания («Смерть чиновника») или хронологические рамки, т. е. начало и конец работы («Он понял!», «Шведская спичка»). Но чаще Чехов сообщал в письмах лишь о том, что уже готово и отправляется для напечатания. Дата же отсылки не всегда соответствует времени написания. Когда случалось написать особенно много, Чехов откладывал готовые вещи «про запас». «Написал Вам пропасть, – сообщал он Лейкину 19 сентября 1883 г., – дал кое-что в „Будильник“ и в чемодан про запас спрятал штучки две-три…» Но работа к сроку, постоянные понукания основного заказчика – Лейкина заставляли Чехова, как видно из его писем и воспоминаний мемуаристов, писать очень часто в самый последний момент перед отправлением почты и не давали, конечно, возможности пополнять «чемодан». «Писал всегда второпях, – вспоминала М. П. Чехова об этом времени. – Едва кончит, вскочит – и к матери: „Мамочка, надо скоренько на вокзал, отправить в Петербург с курьерским, чтобы завтра же могли печатать“» (запись Л. Р. Когана, 1946 г. – ГПБ, ф. 1035, ед. хр. 56, л. 6). Надо полагать, что в большинстве случаев дата сопроводительного письма отстоит от даты завершения рассказа на время, исчисляемое, самое большее, днями.

К сожалению, письменные свидетельства дошли далеко не обо всех рассказах – некоторые письма Чехова к Лейкину этого периода утрачены, очевидно, безвозвратно, а во встречных письмах Лейкина многие вещи вообще не упоминаются. Они датируются по времени публикации (цензурного разрешения) и сообщению Лейкина: «Поспеет в среду поутру Ваше письмо в Питер приехать, то статья может явиться в том №, который выходит в пятницу» (9 января 1883 г., ЦГАЛИ).

Лейкину редко удавалось следовать своему обыкновению откладывать рассказы «про всякий случай». Гораздо чаще он, наоборот, жаловался Чехову, что «целиком убил все рассказы» в один номер, и просил новых. Кроме того, об отложенных печатанием рассказах Лейкин обычно аккуратно – и нередко не один раз – сообщал Чехову.

К началу 1884 года относится кратковременное сотрудничество Чехова в «Русском сатирическом листке» (издатель А. Я. Липскеров). Поместив здесь рассказы «Месть женщины» и «Ванька», он 11 августа 1884 г. сообщал Лейкину: «В этом листке я не работаю (для первых номеров дал несколько крох, а теперь – ни-ни) и оного не читаю». Два рассказа («Экзамен» и «О женщины, женщины!») в конце 1883 – начале 1884 г. опубликованы в газете «Новости дня».

22 марта 1884 г. сотрудник журнала «Зритель» Н. П. Кичеев сообщал Чехову о том, что «31 марта возрождается „Зритель“», и просил его от имени редактора В. В. Давыдова прислать свои произведения «чем скорее, тем лучше» (ГБЛ). Но в вышедших за 1884—1885 годы шести номерах журнала нет ни одного рассказа Чехова.

В октябре 1884 г. Чехов писал брату Ивану Павловичу: «Получаю „Природу и охоту“ как сотрудник», однако после публикации в 1883 г. рассказа «Он понял!» больше в этом журнале не печатался.

2

В 1883—1884 годах Чехов выступал под прежними своими псевдонимами: А. Чехонте, Человек без селезенки; под криптонимами, созданными на их основе: А. Ч., А—н Ч—те, Анче, Ч. Б. С., Ч. без с., а также под новым псевдонимом: Брат моего брата.[134]134
  Происхождение этого псевдонима связано с тем, что в тех же юмористических журналах печатался старший брат Чехова – Александр Павлович.


[Закрыть] Некоторые тексты (в московском журнале «Мирской толк») были подписаны: Гайка № 6, Гайка № 9, Шампанский.

В 1883 г. впервые Чехов подписался собственной фамилией – под рассказом «В море» и затем еще под двумя рассказами: «Он понял!» и «Шведская спичка». Редактор газеты «Новости дня» А. Я. Липскеров и редактор-издатель «Московского листка» Н. И. Пастухов самовольно поставили подпись «А. Чехов» под юмористическими рассказами «Экзамен» и «Гордый человек».

А. Чехонте был обозначен и на обложке сборника «Пестрые рассказы», вышедшего в свет в 1886 г. Лишь после настоятельных советов Д. В. Григоровича и А. С. Суворина настоящее имя: Ан. П. Чехов – было поставлено на титульном листе в скобках, вслед за псевдонимом (и повторено в объявлениях о книге).

В сборник Чехов включил 77 рассказов 1883—1886 годов, преимущественно из «Осколков» (47 рассказов) и «Петербургской газеты», где он начал помещать рассказы с мая 1885 года, а как фельетонист печатался еще с ноября 1884 г. Из произведений, составляющих настоящий том, в сборник вошло 25 рассказов.

Как видно из переписки с Н. А. Лейкиным, издававшим «Пестрые рассказы», а также из писем к сотруднику редакции «Осколков» В. В. Билибину и жившему в Петербурге Ал. П. Чехову, корректура сборника автору не присылалась. Значительная часть рассказов была включена в сборник совсем без изменений, иные – с небольшими поправками, и лишь один рассказ «Толстый и тонкий» – основательно переработан.

Более существенной была правка второго издания «Пестрых рассказов», отпечатанного в 1891 г. в типографии А. Суворина. Чехов изменил и состав сборника: из общего, значительно уменьшенного числа рассказов, вошедших в сборник (41), в нем оказалось лишь восемь рассказов 1883 – начала 1884 годов1. В последующих изданиях, вплоть до четырнадцатого, выпущенного в 1899 г., состав не менялся, но в отдельные рассказы вносились поправки. Как показывает сличение изданий, авторские исправления есть, после второго, в шестом (1895), десятом (1897) и двенадцатом (1898) изданиях.

3

«Пестрые рассказы» – первый сборник Чехова, вызвавший многочисленные отзывы в печати.

Газеты и журналы в конце 1886 г., по словам самого Чехова, «трепали на все лады» его имя и «превозносили паче заслуг».

Положительные рецензии появились сразу же после выхода книги. С. А. Венгеров имел все основания много лет спустя написать, что сборник Чехова обратил «на себя внимание своею талантливостью» (С. А. Венгеров. Антон Чехов. – «Вестник и библиотека самообразования», 1903, № 32, 7 августа, стлб. 1328).

«Автор, – писал анонимный рецензент „Будильника“, – умел соединить легкость и изящество формы с серьезностью внутреннего содержания В нем есть материал юмориста-психолога, способного перейти от маленьких очерков к большим наброскам из житейской ярмарки тщеславия» («Будильник», 1886, № 21, 1 июня, стр. 247).

Рецензенты решительно выделяли Чехова из среды его литературных современников.

«Можно смело сказать, – утверждал в своей рецензии на сборник В. В. Билибин, – что г. Чехов обладает крупным и притом весьма симпатичным талантом, выдвигающим его из рядов „наших молодых беллетристов“ Слог г. Чехова прост, образен, описания природы кратки, но кратки „картинно“, художественно; и природа, и изображаемые автором людишки согреты внутренним огоньком, его чувство искренно и подкупает читателя в пользу того маленького, неудачливого, робкого, подчас с виду смешного человечка, который является героем рассказа. Двумя-тремя штрихами г. Чехов умеет нарисовать тип или характер, на четырех страничках рассказать трогательную жизненную драму. Вместе с тем молодой автор обладает заразительным, струей бьющим юмором» («Петербургская газета», 1886, № 142, 26 мая).[135]135
  Короткая сочувственная рецензия В. В. Билибина появилась также в журнале «Осколки», 1886, № 21, 24 мая.


[Закрыть]

Н. Ладожский (В. К. Петерсен), разделявший рассказы Чехова на «шаржи, типы и жизненные драмы», писал: «Достаточно прочитать вообще какой-нибудь рассказ из разряда драм, чтобы сразу увидеть, что отделяет рассказы этого нового газетного беллетриста от рассказов и сценок Н. Лейкина, Горбунова и даже Глеба Успенского. Сохраняя весь внешний реализм в своих очерках, г. Чехов весьма далек от всякого намерения насмешить своего читателя только словами или позабавить его, так сказать, одною анекдотическою стороною фабулы рассказа Другая особенность дарования молодого автора – прирожденный здоровый юмор, прекрасно рекомендующий себя рядом с вымученным, однообразно-шаблонным юмором Н. Лейкина» («Санкт-Петербургские ведомости», 1886, № 167, 20 июня). Одним из самых «больших и редких» достоинств автора «Пестрых рассказов» Н. Ладожский считал отсутствие явной, прямой тенденциозности, внимание в первую очередь к человеку, а не к его мундиру или политическим мнениям.[136]136
  Отзыв Чехова об этой статье см. в письме к Н. А. Лейкину от 24 июня 1886 г.


[Закрыть]

Однако тогда же в журнале «Новь» (№ 17, 1 июля, подпись: Ф. Змиев.) была напечатана бранная статья, а в журнале «Северный вестник», кн. 6 (июнь), появилась рецензия А. М. Скабичевского (без подписи), высказавшего сожаление, что Чехов «записался в цех газетных клоунов» и книга его «представляет собою весьма печальное и трагическое зрелище самоубийства молодого таланта» (стр. 126). Н. А. Лейкину об этих статьях Чехов писал: «Про мою книгу заговорили толстые журналы. „Новь“ выругала и мои рассказы назвала бредом сумасшедшего, „Русская мысль“ похвалила, „Северный вестник“ изобразил мою будущую плачевную судьбу на 2-х страницах, впрочем похвалил…». Анонимная статья в июльской книжке «Русской мысли» привлекла, видимо, особенное внимание Чехова. Он сделал выписку из этой статьи: «Имя А. Чехонте хорошо известно читателям „Будильника“, „Осколков“ и др. иллюстрированных и так называемых сатирических журналов и знакомо с очень хорошей стороны. Не все его рассказы одинаково талантливо написаны; конечно, недаром, собравши их вместе, автор назвал их пестрыми » (ГБЛ). Высоко оценены были «Пестрые рассказы» в «Русской мысли» и два года спустя; отмечалось, что они блистают «простотою языка, отсутствием вычурности и претенциозности» («Русская мысль», 1888, № 4, стр. 210). Близким к этим рецензиям по тону и общей оценке был отзыв В. А. Гольцева в «Русских ведомостях»: «Это по большей части умные, бойкие и глубоко честные очерки, которые читаются действительно легко, с живым интересом и с большой пользою. Они не только веселят, но и гуманизируют. От времени до времени в «Пестрых рассказах» слышится нотка заразительного смеха, а то промелькнет и серьезная дума» (1886, № 168, 22 июня).