Текст книги "Машина страха"

6

Иногда в Лебедеве просыпалось человеколюбие. С этим пороком он старательно боролся, но бывало, порок побеждал. Тогда он прощал приставам любую глупость или вручал актриске лишнюю десятку после приятного вечера. Нечто подобное пробудилось в нем сейчас. Вместо того чтобы отделаться, Аполлон Григорьевич покорно следовал за ненормальным доктором. Погорельский, не замечая человеколюбия, которому бывает предел, болтал о прорывах в знаниях, которые современная наука игнорирует. Лебедев терпеливо сносил околесицу. Сумасшедший, что возьмешь…

Доктор перебежал через Пантелеймоновскую улицу, упиравшуюся в Фонтанку, и потащил в Соляной городок. Складов соли там лет сто как не бывало, а вот выставки и лекции проводились регулярно. Лебедев с тоской подумал, что криминалистика – ревнивая девица: отнимает у него все время, кроме того, что достается актрискам. Давненько не испытывал он простого счастья: купить билет в лекторий, усесться на хлипкий венский стул и послушать о милых пустяках вроде выращивания комнатных растений или философии Гегеля. Он успел заметить на входе афишу, которая сообщала о V Фотографической выставке, проводимой Императорским Русским техническим обществом.

Залы с фотографиями Палестины Погорельский миновал так быстро, будто спасался от палящего солнца, и затащил в самый конец экспозиции, где на стене было развешено нечто несуразное. Лебедев даже не сразу понял, что именно сфотографировано. Приглядевшись, узнал кисти руки, ладони, отдельные пальцы и даже ступни. Выглядели они белыми отпечатками на глубоком черном фоне. Нечто отдаленно похожее на фотографии, сделанные при помощи X-лучей, открытых Рентгеном. Но это было другое. Снимки Рентгена Лебедев видел много раз: на них кости просвечивали в туманной оболочке кожи. На фотографиях, которые гордо демонстрировал Погорельский, костей не было, а рука или нога выглядели так, будто ими макнули в краску и приложились к черному листу. Контур был четкий, но от него исходило многое множество пушистых иголочек, похожих на морозный рисунок.

– Что вы на это скажете, господин Лебедев?! – победоносно спросил доктор.

– Мысли из пальцев выходят. Свежо и дерзко, да…

На него отчаянно замахали.

– Имеете возможность наблюдать полное и окончательное доказательство животного магнетизма, которым обладает каждый человек! Его истечение, истечение силы жизни, зафиксировано на этих снимках! Хотите узнать, кто их сделал?

Не успел Лебедев отказаться от подобной чести, как на него обрушилась лавина. Не давая слово вставить, Погорельский доложил, что на выставке представлены электрофотограммы великого отечественного электролога и электрографа Якова Оттоновича Наркевича-Иодко. Он первый осознал возможность фиксации невидимых токов человека при помощи электрического разряда. У себя в поместье под Минском начал опыты на растениях, затем перешел на людей. После чего отправился в Париж, где вместе с доктором Барадюком достиг фантастических результатов, малая часть из которых представлена на выставке.

– Экий оригинал: крестьян током бьет, – сказал Лебедев, утомленный обилием слов с приставкой «электро». – Соскучился по крепостному праву?

– Неправильно поняли! – вскричал Погорельский. – Метод прост и совершенен. Для электрофотографии нужна индукционная катушка Румкорфа и источник постоянного тока, например батарея Грене. Катод катушки соединяется с изолированным металлическим стержнем, обязательно с заостренным концом, и направляется в атмосферу. Анод опускают в пробирку с подкисленной водой. После чего субъект…

– То есть крестьянин? – уточнил Лебедев.

– Да кто угодно! Так вот, данный субъект должен встать на каучуковый или резиновый коврик для изоляции…

– А если калоши надеть?

– Можно и калоши, – раздраженно ответил доктор. – Далее испытуемый кладет одну руку на фотографическую или желатиновую пластинку, а в другой сжимает пробирку с анодом. Проходит несколько мгновений, и снимок силы отпечатывается! Остается только сделать вираж, фиксаж и печать фотографии!

Если бы не выставочный зал, Лебедев извлек бы беспощадное оружие: никарагуанские сигарильи, от запаха которых лошади теряли разум, а женщины рыдали безутешно. Нет, он, конечно, слышал об открытии знаменитым профессором Тархановым поверхностного электричества на коже человека. Но чтобы такое нагородить…

– Вы знакомы с открытием Тарханова, – не унимался Погорельский, будто проникнув в мысли криминалиста. – Но это совсем, совсем иное! Это шаг вперед, шаг в будущее!

Лебедеву хотелось не в будущее, а в лабораторию. С него было достаточно.

– Потрясающе интересно, – сказал он, разминая в кармане пальто сигарилью. – Этот день будет выжжен в моем сердце. Просто открыли мне глаза…

– Так вы поняли?! – искренно и наивно обрадовался доктор.

– Все понял, уважаемый Мессель Викентьевич…

– Так вы заметили?!

– Больше, чем хотел… Чрезвычайно познавательно… Прошу простить, ждут дела…

Погорельский раскинул руки, будто хотел сжать криминалиста в объятиях.

– Господин Лебедев! Да посмотрите: они же все разные!

В призыве было столько боли и надежды, что Аполлон Григорьевич не удержался и взглянул. Действительно, рисунки иголочек, исходивших из рук, выглядели особенно. У кого-то похожи на пушинки одуванчика, у других – как язычки пламени.

– У сухого и свежего листа, у здорового и больного человека, у мужчины и женщины энергия дает разный рисунок! Если их изучить и систематизировать – можно ставить верный диагноз и лечить скрытую болезнь верно!

В этом порыве мелькнула искра разума. На любое проявление разума Лебедев реагировал как гончая на лису. Нельзя было не согласиться: отличия есть.

– Ну и что это дает? – спросил он, разглядывая фотографии.

– Смотрите: у мужчин всегда особый тип проявления силы, я назвал его энергиты. У женщин совсем другой: это динамиды. А вот эти шарики, – доктор указывал на еле заметные светлые круги, витавшие вокруг отпечатков, – получили название булеты… Уже начал классификацию. Впереди так много работы…

– Допустим, для медицины будет прок. А для криминалистики?

– Путь к фотографированию мыслей открыт! – сообщил Погорельский. – Безграничные возможности!

Как видно, сам он обладал неисчерпаемым запасом животного магнетизма. Или жизненной силы. В чем Лебедев видел тонкое проявление безумия.

– Вы сказали, что тот француз научился их фотографировать? – спросил он.

– Доктор Барадюк держит в секрете свой метод. Даже Наркевичу-Иодко не раскрыл! А ведь они вместе проводили опыты…

– Какой жадный и мерзкий этот Барадюк: открыл и ни с кем не делится. Так в науке не поступают. Ну, попадись он мне…

– Не важно! Я понял, как делать снимки мыслей на основе электрофотографии!

На всякий случай Лебедев оглянулся: ничего похожего на мысли в экспозиции не нашлось.

– Приглашаю вас к себе в кабинет! – сказал доктор, протягивая ему руку. – Там вы все узнаете. Поверьте, не пожалеете!

Аполлон Григорьевич хотел сказать веское и решительно «нет» наглой манипуляции великим криминалистом. Но почему-то согласился. В самом деле, кабинет доктора неподалеку. А вдруг великое открытие? Лебедев уже прикинул, чьи мысли сфотографирует в первую очередь. Был у него на примете отличный кандидат…

7

Титулярный советник Сверчков вышел в отставку не слишком состоятельным. За долгие годы беспорочной службы его наградили пенсионом. Крохотным, но все лучше, чем ничего. Иного состояния, кроме остатков приданого супруги и домика в Шувалове, который сдавался дачникам на лето, у него не имелось. Что объяснялось не слишком хлебным местом службы и брезгливостью к взяткам. Редкое достоинство для чиновника.

Тем не менее господин Сверчков снимал небольшую, но приличную квартирку на Захарьевской улице. Поближе к Окружному суду и службе драгоценного сыночка. Это была мельчайшая из жертв, какие Сверчков-старший совершал ради единственного чада. Так, напрягая все силы, обеспечил ему обучение в училище правоведения (на казенный кошт сынок не попал), что раскрывало перед юношей перспективы карьеры. Одевал у лучших портных столицы и выдавал на карманные расходы сколько нужно. Сам же вместе с супругой часто пивал пустой чай, радуясь, что милый Евгений угощает приятелей у Палкина или в «Дононе»[8]8
  Одни из самых дорогих ресторанов Петербурга.


[Закрыть]. Ведь связи надо поддерживать с юности.

Незнакомцу Сверчков обрадовался как родному, окунув в волны добродушия. Когда же узнал, что господин Ванзаров прибыл по поручению самого господина Бурцова, переполошился, стал звать супругу, чтобы накрывала на стол, и выражать восторги такой чести, оказанной их семейству. Ванзаров просил ни о чем не беспокоиться, ему нужно обсудить важное дело с Евгением. По поручению Бурцова, разумеется. Такое обстоятельство привело Сверчкова в повиновение. Он вообразил, что сыночку светит продвижение и прочие блага. Которые господин Ванзаров может принести с собой. В распоряжение гостя была предоставлена гостиная, любящий отец с супругой удалились на кухню.

Трудно сомневаться, что любящий родитель до сих пор ничего не знал о поступке сына. Неужели Бурцов поберег старика?

Среди методов Ванзарова имелся один совершенно секретный, который он назвал психологикой. Лебедев категорически отказывался признавать его, называя лженаукой. Тем не менее метод работал. Потому что был прост. Стоило определить черты характера человека, чтобы понять, какие поступки он может совершить, а какие нет. Исходя из условий ситуации. В психологике, конечно, многое держалось на опыте Ванзарова и больше относилось к искусству, чем строго к науке. Но какое это имеет значение, если результат был.

С точки зрения психологики такого не могло быть. Нельзя представить, чтобы Бурцов не намекнул Сверчкову-старшему о том, что натворил его сынок. Тут ведь не то что места лишиться – на каторгу не загреметь бы. Тем не менее в доме царили покой и благодать. Как будто ничего не случилось.

Между тем Сверчков тихонько постучался в дверь и попросил Женюшечку выйти: к нему пришли. Из комнаты раздался капризный голос:

– Ну кто там еще?

Батюшка доложил, что прибыл господин Ванзаров от самого Александра Васильевича. Что подействовало. Сверчков-младший обещал явиться в считаные минуты, только приведет себя в порядок.

Пока юноша наводил красоту, Ванзаров огляделся. Гостиная была обставлена потертой мебелью, доставшейся вместе с квартирой. Зато на стенах помещалась выставка фотографий, не уступавшая Соляному городку. Во всяком случае, в количестве. Каждый шаг Женечки Сверчкова, от карапуза на коленях матери до лощеного студента-правоведа, был зафиксирован, помещен в рамочку и вывешен для обозрения. Сердца родителей переполняла любовь к чаду.

Сверчков оделся на удивление быстро. И тщательно: аккуратная сорочка, скромный галстук, вычищенный сюртук. Волосы уложены, усики приглажены. Гладко выбрит, ногти подстрижены. Модный, чистенький, свежий, хорошо воспитанный юноша. Не подал руки старшему, а вежливо поклонился. Молниеносный портрет, который Ванзаров научился составлять в первые секунды, когда лицезрел незнакомого человека, говорил: юноша прямолинеен, умен, сообразителен, не без хитрости, желает выслужиться. Ничего преступного или порочного. Судя по спокойствию и радушию, с каким встретил Ванзарова, неприятностей не ожидал. Как будто их не было вовсе. Неужели так уверен в своем покровителе?

– С кем имею честь? – спросил он подчеркнуто официально.

Ванзаров сказал, что служит в Департаменте полиции. Без лишних подробностей. Сверчков ответил многозначительным поклоном.

– Рад знакомству, Родион Георгиевич… Прошу вас садиться… Желаете чаю, кофе или приказать коньяку? – Юноша играл радушного хозяина. – Чем могу помочь?

– Господин Бурцов попросил меня разобраться в происшествии, – сказал Ванзаров, садясь в продавленное кресло и чувствуя под собой пружину.

Сверчков почтительно сел вслед за гостем.

– В каком именно происшествии? Из тех, что мы готовим к процессу? – спросил он, готовый отвечать на любой вопрос, как послушный гимназист.

Юноша не врал. Для этого у него недостает способностей. Он действительно не понимал, о чем идет речь. Искренне не понимал.

– Почему вы дома, а не на службе? – спросил Ванзаров.

– Александр Васильевич был так любезен, что предоставил мне несколько выходных дней. Такое блаженство, трудно описать. Можно только в ножки поклониться моему благодетелю…

– Бурцов дал вам отпуск после того, как отвез к Бехтереву?

На лице Сверчкова отразилось беспокойство. Нет, ничего не умеет скрывать.

– Откуда вам известно? – тихо спросил он. – Александр Васильевич просил меня даже родителям ничего не сообщать…

– А почему поехали на консультацию?

Сверчков замялся, как будто стеснялся.

– Два дня назад со мной произошла неприятность: упал в обморок в кабинете Александра Васильевича… Так стыдно…

– Опишите подробно.

Юноша смутился окончательно.

– Не могу вспомнить… Даже как оказался в кабинете. Пришел в себя, когда меня поднимал с пола судебный надзиратель… Упал в обморок.

– Обморок и все?

– Так неприятно… Господин Бурцов сразу предложил поехать на консультацию…

Нет сомнений: Сверчков ничего не помнит о выстрелах.

– Бурцов поручает вам чистить свой револьвер? – спросил Ванзаров.

– Ну конечно… Такой пустяк, и говорить не стоит. Отчего бы в свободную минуту не оказать услугу. Так устаешь от бумаг, что хочется что-то поделать руками…

На Ванзарова был устремлен открытый взгляд, без вызова, без хитрости.

– Господин Бурцов сообщил, что направил вас в спиритический кружок для негласного изучения, – сказал он. – Расскажите, что вам удалось узнать.

Сверчков явно насторожился.

– Он вам рассказал? – проговорил он. – Хотя что за глупость, иначе как бы вы узнали… Да, я посещаю спиритические сеансы.

– Какова цель?

– Выяснить, насколько спиритизм может быть применим к раскрытию преступлений.

Юноша говорил как по заученному. Сомнений нет: врать не умеет, но скрытничает. Неумело и коряво. С таким характером за карты лучше не садиться – продуется. Хотя и карты в руки не берет, пожалуй.

– Можете быть со мной откровенны, как с Бурцовым.

– И не думал скрывать. С чего мне? – опять соврал Сверчков. – Меня представили в кружке журнала «Ребус». Милейшие люди… Хожу на сеансы спиритизма… Довольно любопытно. Но пока выводы делать рано.

– Ведете дневник посещений? – спросил Ванзаров.

Спросил не наугад: недавний студент еще не избавился от учебных привычек все записывать в тетрадку. Так подсказывала психологика. И не ошибся. Сверчков сразу сознался, что дневник есть. Вернувшись из спальни, вручил тетрадку в кожаном переплете. Почерк у него был отменный, таким только наградные грамоты писать. Судя по записям, Сверчков посещал кружок три недели, начиная с конца сентября. Сеансы проходили два или три раза в неделю. Почти все были обозначены: «квартира Иртемьева». Только 16 октября их было два. Первый обозначен: «Редакция Ребуса». Далее шел довольно странный комментарий.

– Что значит: «провал Калиосто»? – спросил Ванзаров. – Вызвали дух великого авантюриста, а он оказался пиковой дамой?

– Нет, это другой, – улыбнулся Сверчков. – Некий Герман Калиосто… Заявлял о себе, что умеет угадывать мысли. Напросился на показ в журнале и провалился.

– Не смог угадать мысли?

– Не то слово. Полный конфуз: пыжился, краснел – и ничего… На что рассчитывал? Непонятно… С ним еще должна выступать некая девица Люция, ей, кажется, десять лет, почти ребенок. Она якобы умеет предсказывать будущее… До нее не дошло, господин Прибытков, главный редактор, прекратил этот цирк…

– Каковы впечатления о сеансах? Поверили в спиритизм?

Сверчков старался быть сдержанным, поэтому и выдавал себя целиком:

– Много странного и труднообъяснимого.

– Стол поднимался? – спросил Ванзаров.

– Возможно… Сеансы происходили в темноте…

– Явления призраков наблюдали?

– Пока не слишком опытен, чтобы так продвинуться в чувственном восприятии, – смущенно ответил юноша.

Наверняка не мог понять, это у него в темноте перед глазами круги пляшут или спиритическое явление.

– Что же видели непосредственно? – не отставал Ванзаров.

– Нечто отвечало на вопросы, – сказал Сверчков куда более уверенно.

– Каким образом?

– Задается вопрос… Кто-то из участников ведет по алфавитному кругу карандашом… Три стука означает «да», верная буква, один стук – «нет». Таким образом составляется слово, ответ…

– Сами спрашивали?

– Да, мне было позволено…

– Ответ был полезным?

Сверчков помедлил, словно не хотел сболтнуть лишнего.

– Спиритизм редко дает точные ответы. Скорее двусмысленные.

– О чем спрашивали? – невежливо поинтересовался Ванзаров.

– Прошу простить, Родион Георгиевич, вопрос касался моей личной жизни…

– Вам не предсказали, что совершите большую глупость? Например, будете стрелять в Бурцова?

Как ни старался Сверчков быть опытным светским человеком, но тут его пробрало. Он возмутился искренне, как обиженный мальчишка.

– Да что вы такое говорите! И в помине не было… Даю вам слово!

Ванзаров полистал страницы дневника. Между третьим и четвертым сеансом Сверчков выписал в столбик фамилии постоянных участников:

Г-н Прибытков В. И.

Иртемьев И. Д.

Афина И.

М-ль Волант

Г-н Мурфи А. Д.

М. Хованский

Г-н Клокоцкий С. С.

В. Ланд

Док. Погорельский

Рядом с каждой были сделаны пометки, означавшие наблюдения Сверчкова. Понятные, как детский ребус: хороший – плохой, веселый – печальный, говорил – молчал. И так далее… Больше всего значков собрал хозяин квартиры, где проходили сеансы. Судя по значкам, он находился под подозрением. Как минимум – проявлений дурного характера. Что наверняка означали зигзаги в виде молний.

– Кто такой Иртемьев? – спросил Ванзаров. – Что из себя представляет?

Отвечать Сверчкову явно не хотелось.

– Иона Денисович – выдающийся магнетизер, – проговорил он с почтением. – Большой талант. Занимается изучением спиритизма…

– «Афина И.» – его супруга?

Юноша только кивнул.

– Молода и симпатична…

В лице Сверчкова мелькнуло удивление.

– Откуда вам известно?

Нельзя было раскрыть тайну психологики, чтобы не обидеть юношу: только супруга Иртемьева записана по имени, а ее фамилия обозначена буквой. Так делают мальчики, которым нравится хорошенькая сверстница, особенно если она уже замужем. Фамилия мужа для них неприятна, вот и сокращают до буквы. Сверчков проявил в дневнике свое отношение. Вот и вся тайна.

– Это второй брак Иртемьева?

– Да…

– Его первая жена умерла года два назад?

– Вероятно…

Сверчков явно не желал об этом говорить. Только не мог сказать напрямик. Ванзаров не стал настаивать.

– Опишите остальных…

– Мадемуазель Волант… Редкая красавица, черные вьющиеся волосы, гордый профиль, электрическая женщина…

– Искрами сыплет?

– Нет, у нее природные неконтролируемые способности… Истечение животного магнетизма… И тому подобное…

Ванзаров подумал, что юноша по младости лет еще не знает, как бывают опасны и непредсказуемы «электрические» женщины. И лучше, чтобы не узнал.

– Господин Мурфи? – спросил он.

– Ученый химик, – ответил Сверчков подчеркнуто уважительно. – Хованский – просто веселый человек, кажется, родственник Иртемьева, вроде ничем не занят. Клокоцкий – это нотариус Иртемьева. Верочка Ланд – компаньонка Афины, ну а доктор Погорельский широко известен. Родион Георгиевич, прошу простить, а в чем причина вашего интереса?

Ванзаров пропустил мимо ушей.

– Сами как к спиритизму относитесь? – вместо ответа спросил он, возвращая дневник. – Может он быть полезен для розыска преступников?

Сверчков, прижимая тетрадку к груди, явно подбирал слова. Что было так же очевидно, как его неумение врать.

– Слишком мало знаком… Видел и слышал нечто такое, чему трудно найти объяснение…

– Когда следующий сеанс?

– Намечен на сегодня… У Иртемьева…

– В кружке знают, кто вы?

– Господин Погорельский представил меня как недавнего выпускника Императорского училища правоведения, – старательно ответил Сверчков.

Ничего более не объясняя, Ванзаров потребовал оставаться дома. До вечера. Или пока он за ним сам не придет. Для верности сослался на распоряжение Бурцова. Чтобы у юноши не было соблазна ослушаться.

Сверчков обещал быть исключительно послушным.

8

Виктор Иванович проверял гранки воскресного выпуска «Ребуса». В номере печаталось продолжение обширного исследования доктора Погорельского «Животный магнетизм», была статья о случаях явления призраков, материал о богах древних скандинавов, несколько новостей спиритического движения в Европе и очередная глава романа «Легенда старинного баронского замка». Номер получался, как всегда, познавательным и полезным. Чего ждала читающая публика.

Еще оставалось место под короткую статью. Прибытков решил сделать заметку, изобличавшую шарлатанов, которые притворяются медиумами и позорят спиритизм. В качестве примера был избран «так называемый г-н Калиосто, гастролирующий фокусник». Пустые обвинения публиковать и не думал: факты и ничего, кроме фактов. Раз сам напросился.

В кабинет заглянул секретарь, сообщив, что редактора спрашивает какая-то дама. Наверное, восторженная читательница. Подобные личности часто заглядывали в журнал, чтобы рассказать о видениях, пророческих снах и прочей чепухе, к научному спиритизму не имеющей отношения. Прибытков не избегал ни одного читателя. Раз платят деньги – имеют право высказаться. Он разрешил барышне войти.

С первого взгляда ему показалось, что гостья – ребенок, одетый как взрослая женщина. Что вызывало некоторое смущение.

– Что вам угодно? – довольно строго спросил Прибытков, не предложив сесть и желая поскорее выпроводить ее.

– Прошу выслушать меня, господин редактор…

Женщина-ребенок говорила тихим голосом, всем видом являя смирение и покорность. Совсем не так, как ведут себя подружки привидений.

– Желаете сообщить нечто интересное для журнала? – смягчившись, спросил он.

– У меня к вам просьба, господин редактор…

На просительницу, какие иногда заглядывали, чтобы выудить деньги под жалостливую историю, эта не похожа. Подобных обманщиц Прибытков насмотрелся.

– Какого рода просьба?

– Вы надумали разместить в ближайшем выпуске короткую статью о позорном провале Германа Калиосто…

О том, что Прибытков хочет написать статью, знал только он. Мысль эта пришла недавно, когда после верстки остался пустой подвал. Который нечем было занять.

– Откуда вам это известно… мадемуазель? – назвать ребенка дамой было выше его сил.

– Я это видела, – так же тихо ответила она.

– Видели? Где? – раздражаясь, спросил Прибытков. Тумана в разговорах он не терпел. Все-таки капитан, хоть и в отставке.

– В том, что должно случиться… Может случиться…

Несмотря на мягкий характер, иногда Виктор Иванович бывал несдержан.

– Да что вы такое лепечете, барышня! – возмутился он.

– В воскресенье выйдет «Ребус», в котором вы поместите статью… Герман Калиосто прочтет и в отчаянии наложит на себя руки… Не совершайте ошибки, господин Прибытков… Пожалейте его, он ни в чем не виноват…

Не выдержав, Прибытков выскочил из-за стола. Со своего не слишком высокого роста он смотрел на барышню сверху вниз.

– Кто вы такая? Почему указываете, что мне делать или не делать в своем журнале? Цензурного комитета достаточно!

– Меня зовут Люция, – ответила мадемуазель, подняв глаза. Под ее взглядом Виктор Иванович отчего-то смутился. – Я должна была выступить перед вами после Германа. Случилось несчастье, и вы отменили выступление.

– Несчастье? Ваш… – Прибытков запнулся, не зная, какое слово применить: муж, отец, брат, дядя или партнер, – ваш Калиосто обыкновенный жулик. Мы таких повидали множество. Будет ему уроком…

– Герман не жулик. У него дар видеть мысли. Это правда…

– Хорош дар: пыжился, как индюк, и никакого толку!

– Ему помешали, – сказала Люция.

– Помешали? Кто? Не говорите глупостей, мадемуазель…

– Случилась беда… Я знала, что ему не нужно выступать, отговаривала, но Герман меня не послушал.

– Вы знали, что будет провал? – переспросил Прибытков.

– Знала и не могла помешать. Он так хотел произвести на вас впечатление своими способностями… Это было неизбежно.

Виктор Иванович не знал, что и подумать. Эта девушка или женщина, шут ее разберет, говорила так убедительно, что нельзя было не поверить.

– Но почему… – только проговорил он.

– Потому что здесь, у вас, было зло… Слишком сильное, слишком уверенное, слишком мощное… Герман с ним не справился.

– Какое зло? – в растерянности проговорил Прибытков, сбитый с толку.

Приподнявшись на цыпочки, Люция стала шептать ему на ухо. Чем больше узнавал редактор «Ребуса», тем глубже погружался в сомнения. О том, чтобы печатать статью, он уже не думал. Тут такое может случиться…