Текст книги "Смерть носит пурпур"

10

Ехать в первом классе даже дачного поезда Ванзаров отказался. Из принципа, который гласил, что чиновник полиции не имеет права транжирить государственные деньги на личные удобства. Лебедев предлагал оплатить, но получил решительный отказ. С юношеским максимализмом бороться бесполезно, пока он не превратится в зрелый цинизм. Аполлон Григорьевич сдался, залез в вагон второго класса и брезгливо поморщился.

Было от чего возмутиться тонкому вкусу любителя актрис и хорошего коньяка. Народ, разместившись по лавкам, уже аппетитно закусывал. В воздухе густо пахло вареными яйцами, зеленым луком и холодной говядиной. Все это вперемешку с прелыми сапогами и не всегда чистой одеждой. Великого криминалиста беззастенчиво толкнули в бок, не извинились, резво потеснили на лавке, да вдобавок прошлись по начищенным ботинкам. Этого Лебедев спустить не мог. Не говоря худого слова, он вытащил свою сигарку, от запаха которой вздрагивал не только весь Департамент полиции, но и здоровые городовые, раскурил, с удовольствием затянулся и выпустил облако дыма.

Заплакали грудные дети. Матери бросились вон, спасая их от надвигавшейся беды. Пьяные протрезвели. Игроки свернули карты. Дорожные полдники попрятались в корзины. В вагоне наступила звенящая тишина, нарушаемая пыхтением паровоза и Лебедева, который затягивался нещадно, пуская в потолок облака не хуже паровозных. Не прошло и минуты, как в вагоне стало просторно. Остались только самые стойкие или защищенные насморком. Остальные предпочли перрон и свежий воздух. Лебедев помахал им, когда состав тронулся. И в довершение триумфа выбросил в окно страшную сигарку. Дымящей стрелой она упала на перрон. Мирные обыватели шарахнулись от нее, как от ядовитой змеи.

До Царского Села поезд шел без остановок, то есть всего один перегон. Залетевший ветер очистил вагон от табачного смрада. Ванзаров же проявил чудеса терпения, старательно делая вид, что совершенно безразличен к страданиям несчастных пассажиров.

– Вам, Аполлон Григорьевич, все же надо почаще общаться с людьми, а не только с трупами, – наконец сказал он.

– А что случилось? – с невиннейшим видом полюбопытствовал Лебедев.

– Простые люди имеют свойство раздражать своими привычками, запахами и даже невоспитанностью. За это на них нельзя сердиться. Как мне кажется.

– Это что же, демократом решили заделаться, коллега? Хотите поговорить о страданиях народа?

Разговор становился опасным. При всей широте взглядов Лебедев мог обидеться в один миг как ребенок, надуться и не разговаривать. А чего доброго, и вовсе разорвать отношения. В голосе его уже зазвучали тревожные нотки. Ванзаров поспешил сменить тему.

– А что это за майские встречи у вашего приятеля? – спросил он.

Напряженная маска смягчилась, Лебедев улыбнулся.

– Да это одно название. Иван Федорович искренно считает, что все выпускники Николаевской царскосельской гимназии, которой он отдал всю свою жизнь, братья и составляют единое сообщество единомышленников. В центре этого сообщества, конечно же, он – всеми любимый учитель и наставник. Раз в год, весной, он созывает любимых питомцев, чтобы каждый мог рассказать, как далеко продвинулся в успехах общественного служения. Бедный Иван Федорович искренно убежден, что все его ученики спят и видят, как бы послужить обществу. А все потому, что именно он заронил в них искру добра, справедливости и прогресса.

– Заблуждение наивное, а потому опасное, – сказал Ванзаров. – Полагаю, что птенцы гнезда господина Федорова пренебрегают его весенним зовом.

– Тут логика не нужна, чтобы догадаться. Какой интерес весь вечер торчать в душном старом домишке, слушать бредни старого чудака о том, какие гениальные открытия он совершил, да еще ни поесть, ни выпить.

– Потчует гостей самым сытным из блюд: умной беседой?

– Почти. Из напитков Федоров предлагает гостям воду, а из закусок, сами понимаете, что под руку попадется. В такой светской обстановке от гостей еще требуют публичные исповеди на заданную тему.

– Спасибо, что предупредили.

– Ну, к вам-то Иван Федорович приставать не станет, вы для него чужак, посторонний, которому оказана высокая честь быть допущенным в кружок избранных. Тем более вы не оканчивали его гимназию.

– Вообще-то я имел в виду водку без закусок, – сказал Ванзаров. – Но и на этом спасибо. Значит, зрелище будет печальным. Одинокий старик, который ждет, когда же откроется дверь и на пороге появятся его выкормыши, то есть птенцы. А они все не идут и не летят. И только верный помощник рядом. Кстати, что за личность?

Лебедев поморщился.

– В позапрошлом году, когда последний раз заезжал к Федорову на майские, сновал там какой-то перезрелый юноша. Толком и не вспомню. А что вас интересует?

Ванзаров не счел нужным замечать вопрос. Иногда он поступал так по каким-то своим особым причинам.

– За какие заслуги вас приглашают в мир избранных?

– Федоров испытывает ко мне глубокое уважение, как к ученому, – не без гордости заметил великий криминалист. – Хоть кто-то, да ценит старика Лебедева, которому уготована не менее печальная и одинокая старость: быть забытым друзьями и коллегами, когда он уже не сможет распутывать следы и открывать улики. Буду я сидеть в каморке одинокий, больной, облезлый, точь-в-точь, как Иван Федорович.

– Еще немного, и зарыдает весь вагон, – сказал Ванзаров. – Вашу сигарку они пережили, но эта мелодрама добьет их окончательно. Опасаюсь жертв среди мирного населения. Кстати, когда будете старым и облезлым, не надейтесь, что я буду захаживать к вам на водку. Была охота напиваться без закуски.

– Да ну вас. – Аполлон Григорьевич махнул с досады и, кажется, настоящего огорчения. Воображение его разыгралось, и он невольно представил себя таким вот несчастным стариком. Заметив нездоровую перемену в настроении друга, Ванзаров применил бодрящее средство.

– Все хотел спросить: а каков круг научных интересов господина Федорова?

Лебедев сморщил губы и сделал задумчивую гримаску, отчего усы встали торчком.

– Да как вам сказать…

– Скажите как есть. Что-то необычное?

– Скорее не совсем в русле традиционной науки, – сказал Лебедев. – Насколько я помню, Иван Федорович поначалу увлекался теорией прозрачного металла. В целом идея здравая, применение можно найти где угодно. Но вот с результатом оказалось неважно. Затем он принялся за разыскания сплава, который при резком изменении температур возвращался бы в заданную форму. Представьте: исследователь Северного полюса вытаскивает на морозе палку, а она вмиг раскрывается палаткой.

– С этим гениальным изобретением дело тоже не продвинулось.

Аполлон Григорьевич был вынужден согласиться.

– Последнее, что он мне рассказывал, тоже выглядело необычной идеей. Представьте, ему вздумалось изобрести металлический состав настолько прочный, что при толщине в бумажный лист он мог бы остановить пулю. Талантливо, не находите?

– Идеи оригинальны, – согласился Ванзаров. – Интересно знать, что же он за последнее время изобрел такого, что перевернет нашу с вами жизнь. Неужели металл, которым можно закусывать?

– Потерпите, скоро узнаете, – ответил Лебедев. – Вон уже вокзал Царскосельский с башенками. Только прежде, чем мы вступим в священное жилище Ивана Федоровича, ответьте честно: с чего вдруг вы решили поехать? Это на вас совершенно не похоже. Вот так взять и сорваться с места. Так в чем причина? В скуку не поверю, даже не старайтесь.

Обманывать друга или предложить ему полуправду было выше сил Ванзарова. А говорить правду решительно не хотелось. Тем более что за правдой скрывались одни только подозрения и настолько шаткие выводы, что касаться их раньше времени не стоило. Не мог Ванзаров признаться в том, что его посетило странное предчувствие, что-то вроде зова интуиции, который он беспощадно отгонял от себя всегда. Предчувствие было настолько же недобрым, насколько расплывчатым. Логика не оставила бы от него мокрого места и была бы права. Разве такое объяснишь даже гениальному криминалисту? Тем более что его наука сейчас совершенно бесполезна.

– Любопытство – недуг страшнее пьянства, – ответил Ванзаров. – Чувствую, оно же меня и погубит… Ну, вот и приехали. Нижайше прошу избавить Царское Село от ваших сигарок. Тут парки и статуи, они перед вами ни в чем не провинились.

Лебедев обещал им свою благосклонность.

11

На привокзальной площади оказалось, что точный адрес совершенно выветрился из памяти Лебедева. Он помнил, что надо ехать через весь город, но вот куда именно? То ли в конец Красносельской дороги, то ли Баболовской, то ли Петергофской. Аполлон Григорьевич уже покраснел от стыда и натуги и отчаянно ругал извозчика, обвиняя его в незнании самых важных адресов города, и все махал рукой, указывая общее направление: «Туда же, говорю!» – которого вполне должно быть достаточно. Извозчик уже не рад был, что связался с этими приличного вида господами. Он робко пытался навести на какие-то приметные детали. Лебедев возмущенно заявил, что деталей сколько угодно: справа лес, слева – поле. Что еще надо?

– Так это, видать, за Учебным полем будет, – сказал извозчик, почесывая фуражку.

– Конечно, Учебное! – бурно согласился Лебедев. – Я же сразу так и говорил: поле или полигон. Что тут непонятно?

– А дом чей прикажете?

– Господин аФедорова! Известнейший человек вашего города! Бывший учитель мужской гимназии! Каждая собака его знает!

Похоже, извозчик не был знаком ни с одной из собак, лично знавших Федорова. В трудный момент географических изысканий Ванзаров предпочел держаться в сторонке. Лебедев кипятился не на шутку. Он заявил, что извозчик Царского Села – это лицо города и лицо это не может быть столь необразованным. В городишке домов – раз-два и обчелся. Наизусть знать надо каждый. Включая фамилию владельца. Извозчик, окончательно сбитый с толку, робко спросил: может, на доме какая приметная деталь имеется?

– Конечно, имеется! – вскричал Лебедев. – У него две трубы. Одна печная, а другая лабораторная.

– Так это ж дом-с-трубой! Так бы и сказали. – Извозчик облегченно фыркнул, не хуже коня. – Это ж в конец Гатчинской дороги надо.

– А я что говорил! – заявил Аполлон Григорьевич радостно. – Ничего не знают, а в извозчики лезут.

– Два двугривенных стоит.

– Грабеж, честное слово! – сказал Лебедев и полез в пролетку. – А вы чего, коллега, ждете? Может, вам особое приглашение подать?

– Наслаждаюсь вашим общением с народом, – ответил Ванзаров, устраиваясь рядом. – С актрисами и трупами у вас выходит куда веселей.

Лебедев сделал вид, что не расслышал, упорно молчал всю дорогу и только обнимал походный чемоданчик, пока пролетка не остановилась у покосившегося заборчика. Дом учителя в отставке казался таким старым и ветхим, что жить в нем мог только увлеченный наукой человек, которому дела нет до бытовых мелочей. Краска давно облезла, крыша нависала так подозрительно, словно намеревались съехать на голову гостям, а во дворе царила никем не сдерживаемая свалка. Покосившиеся окна были распахнуты во всю ширь, но комнаты скрывали от любопытных глаз ярко-бурые шторы. Сквозь них пробивался свет и неразличимые звуки.

Взбежав по ступенькам крылечка, Лебедев со всей силы дернул шнурок колокольчика. Дверь распахнулась, как будто хозяин ждал поблизости. На пороге показался господин, ростом не уступавший Лебедеву, в домашнем халате, заношенном до дыр. Щеки его цвели раскаленным цветком. Гребенка давно не касалась волос, а в глазах стояли слезы, из-за чего он щурился. Можно было не сомневаться, кто предстал во всей красе.

Федоров вскинул руку, точно памятник римскому императору, и громогласно выразил переполнявшую его радость.

– Господин Лебедев! – вскричал он. – Сегодня лучший день в моей жизни. Вы тоже приехали! И сынка захватили! Я так рад, так счастлив!

Аромат, источаемый хозяином вечеринки, указывал, что градус радости поднят значительно. Федоров схватил дорого гостя в объятия и принялся тискать и мотать из стороны в сторону, как куклу. Что удалось бы далеко не всякому.

Аполлон Григорьевич вырвался с некоторым усилием и несколько придушенным. Оправив пиджак и сбившийся галстук, он представил Ванзарова близким другом и коллегой. Что для первого впечатления было достаточно.

Иван Федорович схватил Ванзарова за обе руки, словно собирался вальсировать, сжал их мертвой хваткой и заглянул в глаза, как настоящий педагог: проникновенно и глубоко. Словно хотел проникнуть в бездонные пропасти его души. Такой фамильярности Ванзаров не выносил, но взгляда не отвел, только с некоторым усилием выдернул кисти рук. Силищей учитель обладал неимоверной.

– Служите, юноша? – со слезой в голосе спросил Федоров.

– Служу, – признался Ванзаров.

– Служите честно! России нужны бескорыстные и честные сыны.

Возразить было нечего. Ванзаров только вежливо поклонился.

– Где получали образование? – строго спросили у него.

– Петербургский университет, классическое отделение, занимался Сократом. Пока не надоело.

– Похвально, юноша! – Федоров вытер хлюпавший нос рукавом. – Хоть любое образование без основ, что закладывает наша Николаевская гимназия, пустая трата времени. Жалко, из вас мог бы получиться неплохой гимназист.

– В следующий раз – обязательно, – сказал Ванзаров.

Иван Федорович хлопнул себя по лбу, словно мысли вот-вот могли вырваться наружу.

– Так что же мы стоим! Милости прошу, друзья мои!

В гостиной старого дома было тесно и душно. В каждом углу, где можно было пристроиться, кто-то стоял или сидел. Вошедших встретило дружное молчание, в котором ощущался напряженный интерес, далеко не дружелюбный. На лицах не мелькнуло приветливой улыбки, никто не кивнул и даже не изменил позы. Как будто незваные гости посмели нарушить тихое семейное торжество и лучше бы им поскорее уйти восвояси. Нечего посторонним тут делать, и совать нос в чужие дела не следует. Напряжение было ощутимо почти физически.

Федоров ничего не замечал. Обняв за плечо Лебедева, чего не рискнул бы и Директор департамента полиции, он представил своего старинного друга и великого ученого, мнением которого дорожил больше всего на свете. Последовал такой поток комплиментов разуму и учености, что Аполлон Григорьевич откровенно смутился и нервно жал ручку чемоданчика. Из славословий выходило, что в российской науке нет бо́льших светил, чем Федоров и Лебедев, и светят они, точно две звезды. Вот только в какой именно науке сияет их свет, не уточнилось.

Когда же настал черед Ванзарова, про него было сказано, что этот талантливый юноша, ассистент великого Лебедева, подает некоторые надежды, но чего ждать от человека, не закончившего Николаевскую гимназию!.. Ванзаров не стал спорить, а только поклонился всем сразу.

Между тем Иван Федорович метнулся к столу, на котором возвышался графин среди объедков, и одним махом осушил приличную рюмку. Отерев губы, он заявил, что обязан представить своему другу своих любимых учеников.

– С гордостью хочу познакомить вас, Аполлон Григорьевич, с лучшими людьми, которых воспитала наша гимназия и ваш покорный слуга. Они – соль земли! Они – светлое будущее России, ее хребет и опора! Помяните мое слово – скоро их имена прогремят на всю Европу, на весь мир!

Судя по немой мольбе во взгляде, великий криминалист и сам был не рад, что принял приглашение. Давно не приходилось ему краснеть от такого безысходного стыда. Ванзаров остался глух и равнодушен. Он не скучал. Происходящее сильно занимало его.

С не меньшим жаром Федоров начал церемонию знакомства. Первым под руку попался господин Марков, несколько упитанный господин, который был представлен чиновником Царскосельского дворцового управления с «редким умом с нечеловеческой проницательностью». Марков вяло кивнул и отвернулся. За ним последовал «милейший и остроумный» Павел Спериндиевич Таккеля, который уже принял учительскую вахту и ныне преподает в гимназии французский язык. Рядом с ним оказался армейский ротмистр, которого Федоров рекомендовал «своим дорогим учеником, дельным и решительным» господином Еговицыным, заявив, что он еще всей армией покомандует.

– А теперь хочу познакомить вас с нашей обворожительной дамой, Оленькой Нольде! – сказал Федоров, подталкивая Лебедева к барышне, забившейся в угол. – И хоть она нашу гимназию не заканчивала, по понятным причинам, но по заслугам причислена к нашему кружку. Уже преподает в женской Мариинской гимназии. А это, доложу я вам, ой как не мало!

Нольде руки для поцелуя не протянула, а блеснула стеклами очков несколько вызывающе. На этом Федоров истощился и уже посматривал на стол.

– Что же не со всеми познакомили? – спросил Лебедев, указывая на человека неопределенного возраста, державшегося за дверным проемом. Ему можно было дать и сорок и двадцать. Нечто среднее между постаревшим мальчиком и моложавым старцем.

– Это помощник мой, Сережа Нарышкин, вы с ним в прошлый раз знакомились, – нетерпеливо сказал Федоров. Ему срочно требовалось возместить потраченное красноречие. Что он проделал с помощью графинчика и рюмки. Обретя нужное равновесие, Иван Федорович занял главенствующее место в гостиной.

– Итак, друзья мои и любимые ученики! – провозгласил он. – Прошу считать наш традиционный сбор открытым! Вслед за поэтом хочу повторить: все те же мы, нам целый мир чужбина, отечество нам – Николаевская гимназия! Ура! Виват! Салют!

Раздалось нестройное мычание дорогих учеников. Такие пустяки Федорова не смущали. Он продолжил патетическую речь:

– Вы собрались к своему любимому учителю, чтобы я поделился с вами плодами своих последних открытий и чтобы мы вместе…

Напряженное внимание, с которым гости начали слушать, оборвал дверной звонок. Федоров бросился столько резво, будто не был уверен в твердости ног.

Постепенно отступив за спину Ванзарова, на которого никто не обращал внимания, Лебедев дыхнул ему в самое ухо.

– Великодушно прошу простить… – еле слышно сказал он, хотя секретничать не имело смысла: в гостиной по-прежнему играли в молчанку, но из прихожей доносились возгласы восторга. – Эту комедию в «Аквариуме» надо показывать. И я, дурак, вас втянул. Готов искупить кровью. Или коньяком, как прикажете…

– Напротив, я вам благодарен, – ответил Ванзаров, почти не разжимая губ. – Чем дальше, тем становится интересней.

Аполлон Григорьевич не мог понять, что может быть интересного в омерзительной вечеринке, но на душе у него стало немного легче. Он даже стал подумывать о сигарке, чтобы успокоить нервы. Но тут как раз появился Федоров с очередным гостем. От избытка учительской любви он прижимал невысокого молодого человека так крепко, что тому пришлось морщиться, хоть и улыбаясь.

– Друзья, мои! Смотрите, кого я к вам привел! – взревел Иван Федорович. – Узнаете ли вы его? Да, это он! Наш обожаемый, наш чудесный, наш любимый Дмитрий Чердынцев!

– Иван Федорович, у меня кончается воздух, – просипел обожаемый ученик.

Федоров выпустил, но потребовал, чтобы тот немедленно со всеми поздоровался. Господин Чердынцев обошелся общим взмахом руки, сообщив, что рад всех видеть после стольких лет. Никто из гостей не выразил желания заключить его в объятия или броситься на шею. Появление его не добавило радости встрече, если не сказать, что он был встречен и вовсе враждебно. Быть может, его костюм выделялся особым столичным шиком и отвечал последним требованиям моды. Даже чиновник Марков отметил цену материала и качество кроя.

– Сколько же тебя не было, Дмитрий? – утирая слезы, спросил Федоров. – Пять лет? Шесть? Или все семь?

– Годы летят незаметно, а все не меняетесь, во всем блеске, учитель! – ответил Чердынцев и потрепал старика по руке.

– По-прежнему мудр и скромен! Где же ты служишь? Чего добился? Мы в нетерпении!

Господин Чердынцев сообщил, что имеет честь служить в Государственном банке под началом самого Плеске. Федоров обвел гостей столь победным взглядом, словно учеником его был сам Наполеон.

– Сколько у тебя под началом чиновников?

– Не стоит моя персона столько внимания, Иван Федорович. Тем более у вас посторонние.

Хозяин опомнился, что не представил великого ученого и его ассистента, и даже пожертвовал наполненную рюмку. Любимов руки не протянул и ограничился кивком. По Ванзарову он только скользнул взглядом, большего не счел нужным.

Не преминув осушить живительную влагу, Федоров вернулся на трибуну, которой в этот раз ему послужил вытертый ковер.

– Ну, вот, теперь мы все в сборе! Как говорится, куда бы нас ни бросила судьбина, мы все равно возвращаемся к учителю, который оставил столько сердца в каждом из вас! – Иван Федорович мучился носом и слезами, а неприятности смахнул рукавом халата, слегка забрызгав господина Таккеля, оказавшегося поблизости. Впрочем, такие шалости никого не удивили. Их не заметили вовсе. – Сегодня я хотел рассказать вам, милые ученики, поведать и поделиться, так сказать, результатами своих научных изысканий. Я приготовил небольшой доклад на эту тему. Но, милые мои, я не буду его зачитывать. И знаете, почему? Среди нас находится величайший ум, которому я хочу первому преподнести все результаты, чтобы заручиться не только его мнением, но и поддержкой. Только ему я хочу показать то, чего достиг. И узнать его авторитетное мнение. И если он одобрит, если благословит, то завтра же вечером, когда мы снова соберемся здесь, я покажу вам удивительные вещи. Надеюсь, вы простите такой каприз любимого учителя. Так что потерпите немного, ваше любопытство будет вознаграждено.

Лебедев понял, что честь эта досталась именно ему, с некоторым опозданием. Когда он стал центром всеобщего внимания. Ничего хорошего взгляды любимых учеников не сулили. Кажется, его бы с большим удовольствием разорвали на мелкие части. Аполлон Григорьевич чуть отступил за спину Ванзарова.

– Итак, решено! – провозгласил Федоров. – Завтра утром я ознакомлю господина Лебедева с результатами экспериментов, а уже вечером представлю их на всеобщее обозрение! – И он захлопал. Только господин Чердынцев поддержал его ленивыми хлопками. – И если все сложится удачно, обещаю вам, что этот день вы не забудете! Наша жизнь изменится навсегда. Что наша жизнь сейчас? Это бесконечная погоня за деньгами. Деньги, деньги, деньги, деньги, только и слышишь. Их надо зарабатывать, их надо копить, их надо приумножать. Какая пошлость! Деньги никого не сделали счастливее. От них все беды. Но если это так, если все беды оттого, что у кого-то денег много, а кому-то не хватает, то всеобщее счастье может быть достигнуто, если денег у всех будет вдоволь. Их будет сколько угодно. Ради них не надо тратить жизнь, а только брать, сколько хочешь или потребуется. Разве это не прекрасная идея?

– Это вы коммунизм проповедуете, Иван Федорович, – сказал Чердынцев, приятно улыбнувшись.

– Перестань, Дмитрий, Маркс тут ни при чем. Я же говорю именно о деньгах, и только о деньгах. Что нужно, чтобы денег было вдоволь?

Отвечать никто не спешил. Все чего-то ждали. Интерес подогрелся основательно.

– Чтобы денег было вдоволь, надо иметь свой печатный станок, – за всех ответил Чердынцев. – Печатай сколько хочешь.

Федоров отечески погрозил ему пальцем, как за неверный ответ у доски.

– Нет, Дмитрий, печатный станок дело государства. Наше дело… А впрочем, подождем до завтра. Куда нам спешить! У нас впереди вечность! Кони мчатся, вьюга плачет, вихри снежные крутя! Друзья мои, довольно о скучном, будем пить и веселиться! Шампанского! Будем читать стихи, требую Пушкина! Немедленно! И все такое…

Ивана Федоровича развезло стремительно и окончательно. Нарышкин успел подхватить его и водрузил на корявый стул. Речь его стала чрезвычайно сумбурной, понять, о чем он говорит, было невозможно, по лицу текло, и весь он растекся огромной медузой, жидкой и скользкой.

Барышня Нольде резко встала и, ни с кем не прощаясь, вышла. За ней молча последовал ротмистр Еговицын. Про Федорова сразу же забыли.

Нарышкин отер ему лицо мокрым полотенцем.

– Господа, прошу извинить, Ивану Федоровичу нездоровится… Вечер окончен… Благодарю вас…

Уговаривать никого не пришлось. Дом быстро опустел. Любимые ученики расходились, не глядя друг на друга и не желая доброго вечера, словно расставались лютыми врагами. Чердынцев хотел задержаться, но Нарышкин отказался от его помощи.

Лебедев тоже хотел предложить свои услуги, но Ванзаров попросил не вмешиваться, а тихонько уйти. Оказавшись во дворе, Аполлон Григорьевич тяжко вздохнул.

– Давно я так не веселился.

– Незабываемый вечер, не так ли?

– Да уж, не скоро его забуду… – ответил Лебедев, доставая походную фляжку. – Присоединитесь?

Ванзаров с благодарностью отказался. Лебедев сделал глоток и засопел.

– Что ж, еще раз мои извинения. Позвольте хоть на вокзал проводить, еще успеете на последний поезд.

– Пройдемся пешком. Ночь белая, теплая, майская. Царское Село. Сплошная романтика. Вы не против?

В этот незабываемый вечер Лебедев был готов на все, что угодно. Завинтив флягу, он предоставил себя целиком в распоряжение Ванзарова.