Текст книги "Демоны зимних ночей"

– Кирилл, ты отвратителен! – закричала Шарлотта.

Ухмыляющийся Кирилл Павлович ответил:

– Отнюдь, моя дорогая. Просто я считаю, что каждый заслуживает того, к чему он сам приговорил себя. Я вполне доволен своим образом жизни, вы же не обладаете достаточным умом и смелостью сделать так, чтобы и ваше существование приносило вам пользу и радость.

– Вы забываетесь, Кирилл! – произнес Мишель-Оноре. – Мало того, что ваши противоестественные наклонности делают несчастной мою сестру, но вы совершенно серьезно предлагаете ей завести любовника!

– Только не стройте из себя оскорбленную невинность, – затянувшись папиросой, сказал Кирилл Павлович. – Ваш батюшка, покойный великий князь Виктор Третий, обманывал вашу матушку, покойную великую княгиню Матильду, в течение всех пятидесяти с лишним лет их совместной жизни. Сколько у вас сводных братьев и сестер, Мишель? Дюжина? Две? Три?

Шарлотта прильнула к Мишелю-Оноре, словно желая найти в его объятиях защиту.

– А вы сами, милый князь, не будете же вы отрицать, что предаетесь на стороне кое-каким невинным шалостям? – заявил Кирилл Павлович.

Мишель-Оноре вздрогнул и, бледнея, проронил:

– Вы сошли с ума, Кирилл, я не позволю...

Кирилл Павлович захохотал:

– Мишель, более всего меня умиляют люди, которые обвиняют других в распутстве, во всех смертных грехах и призывают к благочестию и покаянию, – и вот выясняется, что эти святоши на самом деле ничуть не лучше тех, кого критикуют, а зачастую и хуже!

Шарлотта в ужасе посмотрела на мужа, а затем перевела взгляд на брата.

– Мишель, о чем это он? Ты же не позволишь, чтобы Кирилл бросался беспочвенными обвинениями...

– Дорогая, неужели ты еще не поняла, что я никогда не бросаюсь обвинениями, тем более беспочвенными, – промурлыкал Кирилл Павлович и, подойдя к жене, поцеловал ее щеку. Шарлотта-Агнес попыталась отстраниться.

– Ваш брат изменяет моей любимой сестре Элен, однако я не делаю из этого трагедии, – сказал Кирилл Павлович. – Ведь так, ваше высочество?

– Мишель, скажи мне, что это наветы! – закричала Шарлотта. – Кирилл – искусный лжец, ему нельзя верить, он находит садистское удовольствие в том, чтобы причинять другим душевную боль...

Мишель-Оноре молчал и, отстранив сестру, уселся в кресло.

– Это хуже, чем наветы, моя дорогая жена, это чистейшая правда, – улыбаясь, заявил Кирилл Павлович. – Твой венценосный братец позволил себе нанять ищеек, чтобы те представили ему всю мою подноготную перед тем, как мы поженились. Я же решил не оставаться в долгу и обратился в то же самое детективное агентство, дабы сыщики выяснили все подробности личной жизни великого князя Бертранского. Ты не поверишь, в Париже за деньги можно найти абсолютно все! Никакого почтения перед титулами и общественным положением...

– Кирилл, я не хочу, чтобы вы обсуждали мою личную жизнь в присутствии Шарлотты-Агнес, – произнес уставшим голосом Мишель-Оноре. За окнами дворца сгущались сумерки, крики толпы наконец-то стихли.

Кирилл Павлович злобно парировал:

– Вы не гнушались тем, чтобы следить за мной и выворачивать наизнанку мою личную жизнь, Мишель, так что и вам придется отпить из чаши с цикутой. Шарлотта, твой дорогой и высокоморальный братец содержит любовницу из числа мещанок, она, кстати, не так давно родила ему сына...

– Хватит! – закричал Мишель-Оноре.

Кирилл Павлович добавил:

– Не я начал этот разговор, Мишель, и не мне его заканчивать. Поэтому советую вам бросить мысли о разводе! Этому не бывать! Если Шарлотта решится на то, чтобы публично копаться в моем грязном белье, я не останусь в долгу!

Великий князь, обхватив голову руками, простонал:

– Кирилл, какой же вы мерзавец!

– И вот еще что, – добавил Кирилл Павлович. – Вам не стоит забывать, что половина казино в Бертране – моя собственность. Я разрушу ваше финансовое благополучие, которое зиждется на моих деньгах. Поэтому, дорогая Шарлотта, оставь мысли о разводе! Покойной ночи!

Кирилл Павлович скрылся. Шарлотта в потрясении пробормотала:

– Мишель, скажи мне, что все это ложь! Я не верю Кириллу!

– Это правда, – ответил тихо великий князь. – Я люблю Элен, однако... Однако я люблю и Марго! Я не могу оставить ни одну, ни другую!

– Значит, у тебя есть внебрачный ребенок, – в задумчивости произнесла Шарлотта-Агнес. Внезапно она опустилась перед братом на колени и сказала: – Мишель, разреши мне усыновить его! Я буду любить его, как сына! Ты же знаешь, что мне отказано в счастье сделаться матерью, но я чувствую, что сойду с ума, если у меня не появится малыш.

– Шарлотта, это невозможно! – ответил Мишель-Оноре. – Нет, нет и нет!

– Кирилл прав, ты ничем не отличаешься от него! – закричала Шарлотта. – О боже, как ты жесток, Мишель! Тебе ничего не стоило помиловать сегодня несчастную маркизу! Ты ведь знаешь, что сделал двух несчастных детей сиротами, забрав у них мать...

Шарлотта осеклась, словно наткнувшись на занимательную мысль.

– Дорогая сестра, я не могу позволить тебе усыновить моего ребенка от Марго, – примирительно произнес Мишель-Оноре, – она обожает мальчишку: мы назвали его в честь моего деда. Конечно, он никогда не получит таких блестящих возможностей, как мой сын от Элен, наследник престола и будущий правитель княжества, но я позабочусь о том, чтобы он стал уважаемым человеком!

Шарлотта не слушала брата. Мысль, которая несколькими секундами ранее пришла ей в голову, была столь потрясающей и прекрасной...

– Мишель, – выдохнула Шарлотта. – Ты ведь воплощаешь в жизнь программу по борьбе с детской беспризорностью и сиротством...

– Ты права, – ответил несколько удивленный неожиданной сменой темы Мишель-Оноре, – в княжестве есть изрядное количество детей без родителей, и мое заветное желание – найти для каждого из них семью!

– У маркизы де Вальтруа остались две дочери, – сказала Шарлотта. – Старшей, если я не ошибаюсь, три или четыре года, а младшей восемь месяцев. Крошку зовут Мари!

– Да, вроде бы ты права, – подтвердил Мишель-Оноре. – Девочки после... смерти матери находятся на полном попечении Министерства социальных реформ. Мы приложим все усилия для того, чтобы они обрели семейный кров...

– Мари наверняка чудесный ребенок, – как в трансе, продолжала Шарлотта-Агнес. – Ей восемь месяцев, она еще ничегошеньки не понимает. Ее старшая сестра наверняка уже знает, как ее зовут и кто ее родители, а вот Мари...

– Шарлотта, что ты задумала? – спросил с беспокойством Мишель-Оноре. Он хорошо знал сестру: она всегда была склонна к авантюрам, причем если Шарлотта приняла решение, то никакая сила была не в состоянии убедить ее в противном.

– Я удочерю Мари, – заявила Шарлотта.

– Что? – в полнейшем изумлении воскликнул великий князь. – Шарлотта, ты в своем уме? Это самая бредовая идея, которую я слышал...

– Я удочерю Мари, – как будто не слыша реплики брата, продолжала сестра. – Разумеется, я не смогу выдать ее за свою дочь, и делать этого не собираюсь. Ты призываешь проявлять милосердие к сиротам – так почему этого не могу сделать я? Девочка еще слишком маленькая, чтобы сохранить воспоминания о своей несчастной матери и прежней жизни. Что ее ждет? Ее отдадут в приют или найдут неизвестно какую семью. А так я сделаюсь ее матушкой!

– Шарлотта, я не дам на это своего согласия, – вздохнул Мишель-Оноре. – Представляешь, какой разразится скандал, если станет известно, что моя сестра, супруга великого князя Романова, берет в свою семью дочь маркизы де Вальтруа!

– Никто об этом не узнает, – сказала Шарлотта. – Мишель, ты поможешь мне все устроить! Кириллу совершенно наплевать на то, будут у нас дети или нет, его это не занимает. Зато это волнует меня! Моя жизнь наполнится смыслом! Я буду любить малышку, как родную! Она станет настоящей принцессой!

– Еще ни одна правящая династия не усыновляла чужого ребенка, – в нерешительности возразил Мишель-Оноре.

– Начинается двадцатый век, Мишель! – закричала Шарлотта-Агнес. – Век, который станет самым потрясающим и самым человеколюбивым за всю историю цивилизации! Неужели ребенку, неповинному в судьбе своей матери, будет отказано в праве на счастье только из-за того, что он – не голубых кровей?

Мишель-Оноре не нашелся, что возразить: сестра говорила так вдохновенно и увлеченно, что он боялся снова ввергнуть ее в депрессию. Всего полчаса назад Шарлотта выглядела угнетенной, до крайности несчастной и умирающей. А сейчас глаза ее сверкают, щеки налились румянцем, она строит планы на будущее и забыла о том, что хотела разводиться с Кириллом. Если ее брачный союз с Романовым и его деньгами можно купить только ценой удочерения Мари де Вальтруа...

– Шарлотта, давай поговорим об этом завтра, такое решение не принимается под влиянием моментального импульса, – сказал великий князь. – И вообще, ты ведь не знаешь, какова будет реакция Кирилла...

Мишель-Оноре надеялся, что Шарлотта перегорит желанием взять чужого ребенка. Это ведь неслыханно – Гримбурги и Романовы усыновляют отпрыска маркизы-отравительницы, закончившей свою жизнь под ножом гильотины.

– Мишель, если ты думаешь, что я передумаю, то ошибаешься. – Шарлотта-Агнес была полна решимости. – Мари станет моей дочерью, и мне все равно, как к этому отнесется Кирилл. Он будет вести свою жизнь, полную разврата и сладострастия, я же воспитаю Мари! О Мари! Я хочу немедленно видеть ее!

Мишель-Оноре впервые пожалел о том, что не помиловал маркизу де Вальтруа. Останься она жива, Шарлотта не смогла бы удочерить эту самую Мари. Он был уверен, что если не завтра, то уж через неделю сестра точно забудет об этой сумасшедшей идее как о неисполнимой блажи.

Великий князь ошибся.

* * *

Норвежская газета «Aftenposten», 10 апреля 1904 года:

«Британская империя и Французская республика заключили соглашение в сфере экономического и военно-политического сотрудничества. Сей документ, кулуарно именуемый «Entente cordial», служит мирному разрешению противоречий между двумя европейскими державами. Так, Альбион гарантировал Парижу невмешательство в дела Марокко при условии того, что на берегу, лежащем против английского Гибралтара, не будут возведены военные укрепления, и согласился на нейтралитет Суэцкого канала. Елисейский дворец, в свою очередь, отказался от требований, связанных с определением срока прекращения английской оккупации Египта...»

* * *

– Какое прелестное дитя, – всплеснула руками мадемуазель Селина.

Падре Тибери пошевелил кустистыми бровями и заметил:

– Это дочь маркизы де Вальтруа!

– Не может быть! – Мадемуазель Селина склонилась над девочкой, сидевшей на соломенной подстилке, и просюсюкала: – Милочка, как тебя зовут?

– Маргарита! – девочка уже привыкла к тому, что время от времени ее навещают дяди и тети, интересующиеся ее именем.

После казни маркизы де Вальтруа ее дочерей определили в центральный приют Бертрана. Родители девочек погибли на эшафоте, а другие родственники не желали и слышать о «дочерях отравительницы».

Центральный приют Бертрана представлял собой унылое казенное здание из серого кирпича с остроконечной крышей из красной черепицы. Маргарита знала, что у нее есть младшая сестренка, она смутно помнила красивую молодую женщину, которую называла «мама», а также страшный день, когда им пришлось долго-долго стоять на площади, запруженной множеством людей.

Маргарита провела в приюте около полугода. Она не знала, что произошло с ее младшей сестрой (кажется, ее зовут Мари), но это особенно и не занимало ее. Дети обитали в сырых комнатах с низким потолком, за ними надзирали суровые воспитательницы, вечно недовольные крошечным жалованьем, которое выплачивало им Министерство социальных реформ. Маргарита быстро привыкла к суровым окрикам, она знала, что если не выполнять то, что от нее требуют воспитательницы, то можно остаться без обеда и провести полдня на коленях в часовне перед фреской с изображением Богоматери.

Девочка безропотно поглощала чечевичный суп и тыквенную кашу, играла с другими детьми в большой комнате на каменном полу, устланном соломой, и мечтала о том, что ее скоро заберет мама.

– Нет у тебя никакой матери, – заявила ей как-то воспитательница. – Ей отрубили голову!

Маргарита начала кричать, она не могла поверить, что у нее нет мамы.

– Твоя мама – преступница, она отравила много людей, – сказала Маргарите одна из девочек. – Как я тебе завидую! Я же вообще не знаю, кто моя родительница, меня нашли в корзине с картофелем на рынке.

Маргарита была уверена, что воспитательницы намеренно лгут, а девочка ошибается. Ее мама жива, и она обязательно вернется за ней! Надо только подождать!

Но эта дама решительно не походила на маму. Долговязая, нескладная, с длиннющим острым носом, седыми буклями и огромной родинкой, похожей на землянику, над верхней губой. Мадемуазель Селина потрепала Маргариту по щеке и сказала:

– Падре, даже дети таких чудовищ, каким была ее мать, заслуживают милости божьей!

Падре Тибери, низенький плотный священник с красным носом запойного пьяницы и с необычайно лохматыми седыми бровями, сложив руки на животе, ответил:

– О, дочь моя, вы правы!

Обратившись к воспитательнице, которая ждала их решения, он быстро спросил:

– Так сколько мы получим за удочерение?

– Вам будут платить по двести франков в год, пока девочке не исполнится десять, затем по двести пятьдесят до восемнадцати лет, – сказала воспитательница. – Соглашайтесь, это выгодное предложение! Его высочество великий князь чрезвычайно щедр!

Мадемуазель Селина шевелила губами, пытаясь понять, сколько же они с падре заработают, если удочерят ребенка. Социальная программа княжества, призванная бороться с детской беспризорностью и сиротством, стала притчей во языцех. По всему Бертрану только и говорили о том, что правительство платит большие деньги, если ты берешь к себе в семью ребенка из приюта. Мадемуазель Селина знала многих, кто взял малышей и получал солидную прибавку к прочим доходам.

– Двести франков, не так уж много, – теребя массивный золотой крест, сияющий на пузе, пророкотал падре Тибери. – Сколько с девчонкой будет мороки, надо же кормить ее, поить и одевать!

– Заставьте ее работать! – предложила воспитательница. – Не растите ее маленькой лентяйкой. Пусть по дому убирается, хозяйство ведет.

– Двести франков, – поджала губы мадемуазель Селина. – Я знаю людей, которые получают по триста! Я тоже хочу за девчонку по триста в год!

– Опоздали, – с плохо скрываемым злорадством заметила воспитательница, – триста было до прошлого месяца, сейчас выплату урезали. Но вы берите, берите, не торгуйтесь, говорят, что скоро вообще будут по сто пятьдесят давать!

Воспитательница была кровно заинтересована в том, чтобы сбыть ребенка – за каждый случай усыновления приют получал премию в сто франков, половина этой суммы шла в карман той самой даме, что сумела склонить колеблющихся взрослых к тому, чтобы взять малыша.

– Деточка, ты хочешь к нам? – спросила мадемуазель Селина, теребя Маргариту за волосы. Вдруг женщина вскрикнула – Маргарита впилась ей в ладонь острыми зубами!

– Боже мой, боже мой! – заголосила мадемуазель Селина. – У нее, может быть, бешенство?

– Дети совершенно здоровы, – сказала воспитательница и оттрепала за уши Маргариту. – Маленькая мерзавка иногда ведет себя вызывающе. У нее явная тяга к противлению закону, как и у ее матери!

Одумавшись и поняв, что сказала лишнее, воспитательница продолжила:

– Впрочем, девочка работящая и сообразительная. Не пожалеете, если ее возьмете. И подумайте – двести франков в год! На ребенка будет уходить едва ли половина, а все остальное – ваша чистая прибыль!

Падре Тибери совещался с укушенной мадемуазель Селиной.

– Девчонка мне не нравится, – говорила та, – падре, давайте выберем другую!

– Дочь моя, мы, как смиренные христиане, не должны бояться трудностей, которые уготавливает нам господь. – И священник добавил вполголоса: – Выплаты за девчонку помогут нам наконец-то подлатать крышу! И вообще, дочь моя, я хочу поставить себе в дом телефонный аппарат!

Мадемуазель Селина с сомнением заметила:

– Боюсь, падре, проблем мы не оберемся с этой девчонкой. А что, если она пойдет в мать?

– Пути господни неисповедимы, – ответил падре Тибери и, обращаясь к воспитательнице, которая усердно подслушивала их разговор и про себя ругала «чертову девчонку», выходка которой могла лишить ее целых пятидесяти франков, провозгласил: – Дочь моя, мы решили, что должны предоставить возможность этому ребенку войти в паству Иисусову! Мадемуазель Селина и я приняли решение взять на воспитание бедную дочь маркизы де Вальтруа.

– И кстати, когда выплатят годовой взнос? – осведомилась мадемуазель Селина.

Падре и его экономка, выправив в течение получаса все необходимые бумаги, получив две хрустящие фиолетовые банкноты по сто франков, отправились на окраину Бертрана. Они обитали в небольшой деревушке, где Тибери был кюре, а мадемуазель Селина вела его хозяйство.

– Это твоя комната, Маргарита. – Экономка провела девочку в чулан, на полу которого лежал дырявый старый тюфяк. – Здесь в самом деле прелестно! О таком в приюте ты могла только мечтать!

Падре и мадемуазель усадили девочку за один с собой стол: экономка поставила перед священником огромную тарелку с половиной жареного зайца, блюдо с паштетом из телячьей печенки, кастрюльку с пюре и овощным рагу, кувшинчик с клюквенным морсом и нежное розовое суфле, увенчанное вишенкой. У голодной Маргариты свело сладкой судорогой желудок. Улыбаясь, Селина пододвинула девочке блюдце с жареной костлявой рыбешкой и ломтем черного хлеба.

– А, тебе еще чего-то хочется? – спросила добрая экономка. – Конечно, мы не позволим тебе остаться голодной, деточка! Но запомни, чревоугодие – один из страшных грехов!

Селина положила перед Маргаритой большую проросшую луковицу и назидательно сказала:

– После того, как падре и я откушаем, ты вымоешь посуду и разберешь святому отцу кровать. Пора приниматься за дело, Маргарита! Запомни, ты должна быть благодарна падре за его добрую душу! Мы вернем тебя в лоно католической матери-церкви!

Маргарите пришлось довольствоваться краюшкой хлеба и рыбиной и зажевать обиду горькой луковицей.

В первую ночь Маргарита никак не могла заснуть – ей все чудилось, что дверь откроется и в чулан, ставший ее спальней, войдет мама: ее настоящая мама! Девочку разбудил скрипучий голос мадемуазель Селины:

– Дорогая, подъем! Нечего нежиться, это тебе не приют, где ты могла днями напролет бездельничать! Пора отрабатывать те деньги, которые мы тратим на тебя!

Маргарита нехотя открыла глаза. Мадемуазель, шмыгая длинным носом, стояла около нее. Девочке пришлось подчиниться командирскому тону Селины. Было шесть часов утра. Мадемуазель провела ее на кухню и, указав на огромную чугунную плиту, заявила:

– Итак, вычисти ее! Падре обожает порядок!

Пришлось подчиниться воле «новых родителей». Селину и падре Тибери совсем не смущал нежный возраст Маргариты. Мадемуазель так ей и заявила:

– Я в твои годы уже вовсю работала! Лень – мать всех грехов! Ты же знаешь, что падре и я любим тебя и заботимся о твоей бессмертной душе! Давай же, давай, немедленно принимайся за работу!

* * *

Французская газета «Le Parisien», 31 марта 1905 года:

ДОРОЖНЫЙ МОНСТР ЗАМЕНЯЕТ 8 ЛОШАДЕЙ И ДВИЖЕТСЯ СО СКОРОСТЬЮ 50 КИЛОМЕТРОВ В ЧАС!

«Всеобщее удивление и восхищение вызвал представленный на выставке изобретений, на днях прошедшей в нашей столице, автомобиль «Сизер-Нодэн». Новинкой стало гениальное решение конструкторов, а именно независимая подвеска передних колес на вертикальных стойках и поперечной рессоре, располагающаяся перед радиатором, и подвеска задних колес на полуэллиптических рессорах. Сногсшибательны и прочие параметры этого чудо-автомобиля: одноцилиндровый двигатель с боковыми клапанами, рабочим объемом в целых 942 см3 и небывалой мощностью в 8 лошадиных сил! Удивительны и механическая трехступенчатая коробка передач, и барабанные тормоза на задних колесах. Автомобиль имеет открытый двухместный кузов и развивает гигантскую скорость до 50 километров в час!»

* * *

Маргарита быстро научилась вставать рано утром, готовить завтрак, накрывать на стол. Селина требовала, чтобы она вела себя как можно тише: «У падре чрезвычайно чуткий сон, ты можешь разбудить его, если будешь слишком громко передвигать кастрюли!»

Проснувшись, священник выходил к столу и вкушал обильную трапезу. Едва только он вытирал губы салфеткой, как следовал грозный окрик мадемуазель Селины:

– Маргарита, нечего прохлаждаться!

Экономка контролировала каждый шаг девочки, вечно ее поучая, отчитывая за любую неловкость и жалуясь на ее нерасторопность.

– Господи, Маргарита, какие у тебя кривые руки! Ты снова разбила тарелку! Ты уже переколотила посуды на сто франков! Учти, даже такому ангельскому терпению, как у меня, придет когда-нибудь конец!

Падре выступал против телесных наказаний, однако не имел ничего против, если Маргариту время от времени, для профилактики, запирали в подвале, где она должна была на коленях отмаливать свои грехи. Девочка до ужаса боялась темных помещений, ей все мерещилось, что на нее нападут чудовища, но Селина и слышать ничего не хотела. Она тащила плачущую Маргариту за руку, распахивала дверь подвала и по ступенькам вела девочку вниз.

– Страшилища и чудовища существуют только в твоем воображении, Марго! Это твои грехи! И чтобы разделаться с ними, молись и думай о том, как ты нагрубила падре! Ты обидела святого отца! И это после всего того, что мы сделали для тебя!

Вскоре Маргарита свыклась с тем, что ее запирают в темном подвале, и со временем страх перед темнотой пропал. Она отсыпалась и приходила в себя после тяжелой работы по дому и, слыша поворот ключа и торопливые шаги мадемуазель по каменной лестнице, мгновенно принимала смиренную коленопреклоненную позу и начинала громогласно читать молитву.

Так прошло два с половиной года. Экономка давала девочке все больше и больше поручений. Селина обленилась, перестала вставать рано по утрам, предпочитала дрыхнуть на мягкой перине и вставать к завтраку – ее и падре Тибери ждали свежие рогалики и ароматный кофе. Святой отец был чрезвычайно доволен тем, что дочка маркизы-отравительницы перевоспиталась и стала человеком!

Наспех позавтракав, Маргарите надлежало заправить постели священника и экономки, натаскать из колодца воды, если стояла зима – разгрести снег во дворе. Падре считал, что лишняя образованность ввергает человека в искушение и приносит вред, поэтому сам обучал Маргариту грамоте и письму. Она знала, что падре не любит дважды повторять одно и то же, поэтому ей приходилось на лету схватывать то, что вещал важным тоном священник.

Потом под предводительством Селины они отправлялись на рынок: Маргариты тащила огромную корзинку с покупками. Экономка то и дело останавливалась для того, чтобы поболтать с соседками и приятельницами, каждый раз указывала на девочку и, качая длинным носом, жаловалась:

– Вы только подумайте, мы тратим на нее столько сил и денег, а из нее растет маленькая бездельница!

По возвращении домой следовало приниматься за приготовление обеда – этим ведала Селина, а Маргарита убиралась по дому. Падре возвращался из церкви около двух, следовал все тот же ритуал: молитва и трапеза в кругу семьи. Маргарита, которой никогда ничего не доставалось из тех вкусностей, что поглощали священник и Селина, убирала тарелки и мыла посуду.

Как только у девочки выдавалась свободная минутка, Селина кричала:

– Марго, ты опять ничего не делаешь? Я так и знала, что ты отлыниваешь от своих обязанностей! Ну-ка принеси дров! И разбери на чердаке!

Маргарита возненавидела лицемерного падре, который делал вид, что не замечает, как Селина использует ее в качестве рабыни, и саму экономку, вечно жалующуюся на «беспредельную грубость» и «поразительную лень» воспитанницы. Девочка мечтала о том, что одним прекрасным днем наступит избавление: например, в дом проберутся бандиты и перережут глотки священнику и мадемуазель! Она знала, что думать так грех, но поделать с собой ничего не могла.

Как-то ночью, отправившись на кухню, чтобы утолить жажду, Марго стала свидетельницей пикантной сцены: мадемуазель Селина, облаченная в длинную до пят ночную рубашку, проскользнула в комнату падре. Маргарита осторожно подошла к двери и прислушалась. До нее донесся приглушенный смех и звук поцелуев. Несмотря на юный возраст, девочка поняла, что мадемуазель и святой отец предаются тяжкому греху. Вообще-то падре был обязан соблюдать обет безбрачия, а мадемуазель Селина постоянно твердила, что в свои сорок семь лет она – девица и девицей останется. Действительность выглядела иначе.

Маргарита росла внешне покорной и затурканной девочкой, а на самом деле она лелеяла планы побега. Она покинет падре и мадемуазель, и они не смогут найти ее и заставить работать!

Она понимала, что все это – бесплодные мечты. Она никогда не сможет убежать от священника и экономки. Селина разленилась, поручая ей все больше и больше обязанностей по дому. С ужасом Маргарита думала о том, что скоро ей придется регулярно наведываться в прачечную.

Как-то приход падре Тибери навестил епископ. По этому случаю мадемуазель Селина нарядилась в красивое платье и отправилась вместе с Маргаритой в церковь. Там собралась вся деревня. Епископ давал благословения и выражал свое восхищение работой падре.

– А это кто такая? – ласково обратился к Маргарите прелат, облаченный в алый шелк.

Мадемуазель Селина, наморщив длинный нос, с благоговением произнесла:

– Это наша воспитанница Марго, святой отец! Мы для нее как родители!

Селина пихнула девочку в спину, Маргарита покорно кивнула головой. Епископ погладил ее по голове и стал превозносить святость падре Тибери и его экономки. Селина расплылась в улыбке и с видом раннехристианской мученицы принимала незаслуженные похвалы.

– Деточка, тебе хорошо живется у падре? – спросил епископ у Маргариты.

Та ответила:

– О да, святой отец, падре и мадемуазель чрезвычайно добры, они заботятся обо мне, как настоящие родители! Я каждый день молюсь за них!

Марго на самом деле каждый день поминала в молитвах отца Тибери и Селину, желая им проказы, поноса и лишаев.

– Великолепно, великолепно, – твердил епископ. – Я доложу о вас в Рим его святейшеству.

Падре возвел глаза к потолку церкви, мадемуазель Селина всхлипнула от избытка чувств. Епископ продолжал:

– И тебя не обижают, не заставляют много работать?

– О, что вы, святой отец, я практически ничего не делаю, и это для меня в радость! – Маргарита твердила заученные фразы.

– Ну что же, дитя мое, я вижу, что тебе крайне повезло! – подвел итог епископ.

Он уже собирался покинуть церковь, однако заметил, что девочка хочет сказать ему еще что-то. Марго переминалась с ноги на ногу, весь ее вид выражал полнейшее смущение и растерянность.

– Милая, у тебя есть какое-то сокровенное желание? – спросил епископ. – Говори, я обязательно помогу тебе!

Маргарита посмотрела по сторонам – их обступили плотным кольцом жители деревушки.

С непередаваемым простодушием девочка выпалила:

– Святой отец, я никак не могу спать по ночам из-за того, что мадемуазель тайком приходит в спальню к падре и они вместе громко стонут, визжат и смеются. Скажите им, чтобы они вели себя потише!

На мгновение в церкви воцарилась небывалая тишина. Марго увидела вытянувшееся лицо епископа, посиневший нос мадемуазель Селины и побелевшую физиономию падре Тибери. Вся деревня слышала ее слова!

* * *

Немецкая газета «Deutsche аllgemeine Zeitung», 13 марта 1906 года:

«Нравы, что царят в католической церкви, лишний раз доказывают: целибат – серьезное испытание, выдерживает кое далеко не каждый. Так, кюре Т. из крошечного княжества Бертранского недавно был лишен прихода по личному приказу его святейшества Пия X за то, что в течение долгих лет состоял в преступной и греховной, с точки зрения Ватикана, связи со своей экономкой, мадемуазель С.».

* * *

Шведская газета «Expressen», 20 апреля 1906 года:

УЖАСНОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В АМЕРИКЕ!

«18 апреля 1906 г. в 5 час. 14 мин. в калифорнийском городе Сан-Франциско произошло землетрясение силой 8,25 балла по шкале Рихтера. Сгорело 500 жилых кварталов – около 28 000 зданий, в огне погибло 452 человека. Одним из очевидцев этого небывалого разгула стихии стал известный итальянский тенор Э. Карузо, к счастью, при землетрясении ничуть не пострадавший. Синьор Карузо был обнаружен в полуразрушенной гостинице с мокрым полотенцем на голове. Землетрясение не вывело его из равновесия и не лишило чувства юмора: обеспокоенных почитателей он встретил следующей репликой: «Взгляните, господа, что происходит, если я буду брать верхние ноты!»

* * *

После разразившегося скандала, в результате коего падре сослали в монастырь, а мадемуазель Селина в спешном порядке тайно бежала в неизвестном направлении, Марго направили в детский приют. Там она пробыла несколько месяцев, пока не нашлась новая семья, готовая ее удочерить.

Ее родителями стала чета Филиппетти: мадам Филиппетти, великанша с громовым голосом, и папаша Филиппетти, под стать своей супруге, грузный господин гигантского роста. Они долго расспрашивали детей и, узнав, что Маргарита умеет управляться по хозяйству, проревели:

– Именно она нам и нужна!

Филиппетти содержали постоялый двор «Золотой телец». У них было восемь детей, которые до ужаса походили на родителей – такие же громогласные, упитанные и наглые. Маргарита не могла понять, для чего семейству, в котором и так есть восемь детей, требуется еще один ребенок. Впрочем, она недолго мучила себя подобными вопросами, Филиппетти относились к ней как к дочери, не делая различий между Марго и собственными отпрысками.

Мадам Филиппетти раздавала направо и налево увесистые подзатыльники, именовала детей «придурками», «божьим наказанием», «воронятами», «какашками» и «швабрами», папаша обожал темное пиво и свиной окорок, а за обеденным столом устраивал состязание – кто громче всех рыгнет и пустит ветры.

Семейство отличалось простыми манерами и потрясающей дремучестью. Марго быстро свыклась с нравами на постоялом дворе: ведь отныне Филиппетти станут ее родными!

От Маргариты требовалось выполнять легкую работу по дому, и после рабства у падре и мадемуазель Селины жизнь у Филиппетти казалась ей раем. Сводные братья и сестры относились к ней, как к одной из своих, и Марго поняла, что нашла подлинную семью.

Постоялый двор «Золотой телец», расположенный на пересечении нескольких дорог из Бертрана во Францию, Италию и Австро-Венгрию, был чрезвычайно популярен. Трактир был всегда забит путешественниками, а отбивные котлеты и наваристые супы, которые готовила мадам Филиппетти, пользовались огромным спросом. Семейство, как убедилась Маргарита, было далеко не из бедных: однажды в чулане она наткнулась на ящик, до краев заполненный монетами, банкнотами, часами, запонками, золотыми цепочками и драгоценностями. Когда она спросила папашу Филиппетти, откуда все это, он прогоготал: