Текст книги "Заколдованные сказки"

– Она ещё не достаточно сильна, чтобы разом подавить волю целой деревни, – сказал Хальвару старик на пятый день, когда мальчик пришел посмотреть на готовый саркофаг. – Но с каждой новой жертвой сила ее будет расти. При этом нельзя забывать, что Молох далеко не глуп. Он наблюдает за происходящим в деревне и наверняка уже заподозрил неладное. Так просто его в ловушку не заманить. Именно поэтому нам понадобится твоя помощь, Хальвар…

– Но… как я могу помочь? – удивлённо спросил мальчик. Он до сих пор не догадывался, в чем была его роль.

Талэк ответил не сразу, пристально разглядывая Хальвара, будто в чем-то всё ещё сомневаясь.

– Ты ведь знаешь, что одного крючка мало, чтобы поймать рыбу. Ей нужна наживка. Я говорил, что у Молоха есть одна слабость – солнечный свет. Но, думаю, всё же есть ещё одна…

– Какая? – завороженно спросил мальчик.

Провидец мягко ткнул пальцем ему в грудь.

– Ты, Хальвар.

Мальчик отшатнулся:

– Не понимаю, как? Почему я?!

– Ну, во-первых, ты – последний, кого видела Асвейг перед смертью. Если эта ее часть памяти досталась Молоху, а такое, скорее всего, возможно, то плохи твои дела… Во-вторых, ты уязвил самолюбие существа, сумев вырваться из его цепких лап. После этого оставить тебя в живых оно просто не может… Стоит ли добавлять, что ко всему прочему ты увел прямо из-под носа сразу двух его жертв?

Хальвар почувствовал слабость в ногах и осел на землю. Его била дрожь. Осознать, что ты – главная цель существа из царства темных богов – это уже слишком. По его щеке скатилась слеза.

– Мне страшно, – признался он старику.

Талэк сочувственно покивал головой:

– Ты можешь отказаться, Хальвар, сын Свена. Никто не станет тебя осуждать…

Перед глазами мальчика всплыло лицо отца и его гордый, за сына, взгляд.

– Нет. Я справлюсь, – тихо ответил он, вытирая слезу грязным рукавом.

Ранним утром седьмого дня, когда все было готово, жители деревни выдвинулись из Вархема в сторону скал. Телега, на которой была установлена клетка, всю дорогу недовольно скрипела под тяжестью, и Хальвар переживал, выдержат ли колеса. Он с большим трудом заставил себя заснуть накануне, зная, что сегодня ему понадобятся силы. Отец шел рядом и подбадривал мальчика:

– Ты уже сделал это один раз, Хальвар. Теперь ты сможешь сделать это и второй… Не представляю, что ты испытывал там, в той пещере, но я в тебя верю, сын…

От его слов Хальвар на время воспрянул духом. Пока они не достигли пещеры.

– Ты уверен, что она внутри, Талэк? – спросил кто-то провидца.

Тот поднял голову наверх. Там, купаясь в первых лучах утреннего солнца и заливисто чирикая, перепрыгивали с ветки на ветку ранние птицы.

– Солнце взошло. Больше ей быть негде, – ответил старик.

Люди принялись за работу. Большой валун, за которым когда-то прятался от Асвейг Хальвар, подтянули лошадьми к пещере и с помощью крепких веревок и блоков подвесили над входом, жёстко закрепив.

Железная клетка имела два входа с противоположных сторон. Одним из них ее приставили ко входу в пещеру. Каменный саркофаг установили в самом центре клетки, а верхнюю плиту, служившую крышкой, положили на землю рядом. Затем клетку плотно накрыли связанными ранее шкурами. Убедившись, что свет нигде не проникает внутрь, Талэк подозвал Хальвара.

– Ты готов? – спросил он.

– Готов, – ответил мальчик.

– Запомни. Не смотри ей в глаза, не позволяй проникнуть в твою голову. Думай о чем угодно, только не о ней. И беги очень быстро.

С этими словами провидец протянул ему зажженный факел и приоткрыл противоположный от пещеры вход в клетку.

Хальвар заполз внутрь, и дверь за ним закрыли. Сразу стало темно как ночью. Собравшись с духом, мальчик обошел саркофаг и медленно двинулся вперёд, в пещеру. Вновь запахло помётом летучих мышей… Хальвар вспомнил, как ловко Асвейг ползла по стене, и поэтому смотрел не только вперёд, но также по сторонам и наверх. Он очень надеялся, что не придется идти далеко, но Молох не появлялся. Где же она?

Преодолевая страх, мальчик дошел до мертвого тела старухи Гуллы и остановился. Дальше идти совсем не хотелось.

– Асвейг? – тихо позвал он. – Это я, Хальвар, сын Свена…

Тишина.

– Если ты задумала перехитрить меня и заманить дальше, то этого не будет… Выходи, или я развернусь и пойду домой, и больше сюда не вернусь.

Вновь в ответ молчание.

Он и впрямь развернулся и сделал пару шагов в сторону выхода. И тогда она появилась. Выскользнула из-за огромного сталагмита прямо перед ним.

Хальвар вздрогнул и чуть не выронил факел. Как он ее пропустил, было уже не важно. Теперь Молох преграждал путь к выходу. Он оказался в западне.

– Ха-а-альва-ар… – неспеша прошипела мертвая Асвейг, зловеще улыбаясь. – Ты-ы хо-отел накорми-и-ть ме-еня ту-ухлой ры-ы-ыбой… Но-о-о ско-о-ро саам ста-ане-ешь ту-ухля-ятиной…

Мальчик с трудом заставил себя отвернуться, сознание его на какой-то момент подернулось. Он вспомнил Кэйу, отца и мать и постарался сосредоточиться на них. Он медленно отступал назад, а Молох также медленно приближался. Наконец, Хальвар упёрся в большой камень с рисунком и рунами. Дальше отступать было некуда. И тут он вспомнил про содержимое кожаного мешочка, висевшего у него на поясе, и сразу потянул за верёвку, раскрывая его. Затем медленно, чтобы не видела Асвейг, запустил внутрь ладонь. Пальцы тут же увязли в вязком густом веществе. Это была каша из червяков, хрущей, куриных желтков, отрубей и меда. Излюбленное лакомство летучих мышей. Кэйа приготовила это накануне и передала брату утром на всякий случай. Что ж, такой случай как раз представился.

– А знаешь, Асвейг, у меня снова есть кое-что для тебя, – сказал он и что есть мочи закричал.

Черное облако из потревоженных мышей взвилось над их головами молниеносно. Но Молоха это мало волновало. Девочка продолжала приближаться и уже выставила вперёд свои руки, чтобы схватить Хальвара. И тогда Хальвар набрал в ладонь побольше густой смеси и с размаху запустил в Асвейг.

Смесь с хлюпким шлепком угодила той прямо в лицо и волосы. Удивлённая Асвейг на мгновение замерла. А в следующий миг, учуяв пленительный запах, к ней устремились сотни летающих гадов. Мыши плотно облепили ее лицо, голову, шею и все те части тела, куда попала каша.

Хальвар не стал терять времени, в два прыжка обогнул Асвейг и стрелой устремился к выходу.

Голодные зверьки задержали Молоха ненадолго. Срывая их с лица вместе с кожей и вопя от ярости, девочка устремилась в погоню. Как и тогда, Хальвар слышал, как быстро приближаются шлепки ее босых ступней. Как и тогда, он выжимал из себя всё и даже больше, но, как и тогда, этого не хватило, и уже в самой клетке Асвейг накинулась на него, повалив на землю.

– Она здесь! – только и успел выкрикнуть он, прежде чем потерять сознание.

Кэйа услашала, как закричал ее брат и ещё сильнее вжалась в ногу стоящей рядом матери. Она видела, как Талэк тут же подал знак стоящим наверху викингам, и те перерубили топорами веревки, сдерживающие валун. Глыба сорвалась и тяжело упала вниз, перекрыв вход в пещеру, так что дрогнула земля. Талэк подал следующий знак, и отец Триггве хлестнул лошадей, к которым было привязано покрывало клетки. Те рванули со своих мест, утягивая за собой связанные шкуры и оставляя Асвейг под прямым солнечным светом.

Оказавшись в ловушке, девочка быстро слезла с бездыханного Хальвара и заметалась по клетке, пытаясь разомкнуть прутья. Прутья гнулись, но все же держали ее внутри. Кожа Молоха к тому времени начала дымиться. Осознав, что бежать больше некуда, Асвейг забралась и легла в саркофаг, дающий спасительную тень. И тогда Талэк открыл второй вход, впуская викингов внутрь. Те вшестером подняли с земли тяжёлую крышку и накрыли саркофаг, который тут же начали сковывать железными ремнями. Талэк и отец Хальвара склонились над мальчиком.

– С ним будет всё в порядке, – после быстрого осмотра заверил Свена Провидец. – Он настоящий храбрец…

Когда Хальвар открыл глаза, то обнаружил себя лежащим в своей постели. Опустив взгляд, он заметил сидящую у его ног сестру. Та, кажется, плела очередной оберег, и лицо ее было грустным.

– Кэйа? – позвал он.

Та подняла голову, и глаза ее округлились от радости.

– Хальвар! Наконец-то! – она бросила амулет и кинулась ему в объятия. – Как же долго ты спал!

– Долго? – нахмурился мальчик.

– Очень! Много дней! Тебе сильно досталось от Асвейг.

Хальвар тревожно приподнялся на локтях.

– Асвейг… Её поймали?

– Да, поймали! Благодаря тебе! Закрыли в саркофаг и увезли далеко-далеко!

– Куда? В Скару?

– Дальше!

– В Уппланд?

– Намного дальше! Они снарядили целый дракар и поплыли на юго-восток, через самое море, до залива и потом – до берегов широкой реки. И уже там, в топкое болото они опустили саркофаг.

– Это и впрямь далеко… – нахмурился Хальвар.

– Талэк сказал, что Молоха нельзя убить, но можно лишь заточить, изнеможив, глубоко под землёй. Но это все равно должно быть очень далеко от людей. Кстати, Талэк учит меня рунам! И он обещал, что разрешит мне помочь ему выбить предостережение для потомков на скальных камнях.

– О Молохе?

– Да! – кивнула сестра.

– Что ж, это хорошо…

– А ещё, – Кэйа придвинулась ближе и перешла на заговорщицкий шепот, – говорят, что всю дорогу и до самого конца Асвейг не переставая стучала по крышке саркофага и жутко вопила от злости, пока ее, наконец, не скрыла бездонная болотная топь… Но даже тогда Талэк сомневался в том, что это конец.

– Может, он просто плохой провидец? – улыбнулся Хальвар.

– Может, – ответила Кэйа.

И впервые за долгое время они наконец рассмеялись.

Даша Дасова. «Вутăш»

Мокрый песок подсыхал на голых коленях, сначала едва заметно светлея, а после комьями падая на берег. Упавшие комья все равно были на полтона темнее, и глаз невольно цеплялся за едва заметные пятна. В глубоких, как батюшка-Атăл[1]1
  Атăл – чувашское название Волги.


[Закрыть], и дурных размышлениях блуждающему взгляду все равно, за что цепляться. Хоть за мокрые пятна на песке, хоть за корягу под поникшей ивой.

Только бы не за водную гладь, манившую и обещавшую покой.

Не ступить ей теперь в родные воды, не выбраться с берега.

Стряхивать песок подсохшими уже ладонями вутăш[2]2
  Вутăш – дух воды в чувашской мифологии. На рассвете и в полдень они выходят на берег в облике черноволосых девушек и расчесывают пряди золотым гребнем.


[Закрыть] не торопилась. Она уже никуда не торопилась.

Черные волосы, облепившие тело лентами водорослей, подсыхали, и вутăш хотя бы перестала трястись от холода. Не любила она надводный мир, холодно в нем. И люди злые.

Она точно помнила, что когда-то знала и добрых людей, но воспоминания эти затерялись в памяти, почти исчезли, растворились, когда она перешагнула из мира живых в подводное царство. С тех пор она не встречалась с людьми – до вчерашнего дня. А вчера повстречалась со злым человеком.

Человека звали Пуяном, так его друг окликнул, и до ужаса походил он на кого-то… кого вутăш знала прежде. И скулы эти узнавала, и брови хмурые, и улыбка скупая, как щербина лицо пересекала. Она помнила, что когда-то дорога ей была эта улыбка.

Засмотрелась, глупая, рот раскрыв, попыталась за былые человеческие воспоминания ухватиться – и позволила человеку подобраться слишком близко. Вмиг оказался на шее крест, отрезавший ей путь в серые воды родной реки.

Пуян забрал ее золотой гребень – все, что вутăш могла ему предложить в обмен на свободу, – и ушел, погрозив вернуться на следующий день, чтобы стребовать еще богатств, скрытых подводным народом. Не сдержал слово. Злой человек.

Вутăш и рада бы ему теперь что угодно отдать – да нечего. Не войти ей в воду, не принести ничего на откуп. По колено забрела в воду – и не пускает река дальше, словно о стену невидимую бьешься.

Оставалось лишь ждать человека и молиться шыв амăшĕ[3]3
  Шыв амăшĕ – Мать воды, хозяйка одного из первоэлементов – воды в чувашской мифологии.


[Закрыть], чтобы тот, явившись на берег, уверился, что нечего больше взять с продрогшей, свернувшейся клубком нежити, и отпустил ту восвояси. Но человек все не шел. Вторые сутки на суше близились к концу, и вутăш теряла всякую надежду.

Она безучастно смотрела перед собой, пока небо затягивалось глухими серыми тучами, а последние лучи солнца отсвечивали на редких чешуйках на ее коже. Тоненькие полупрозрачные пластинки переливались, играли с цветом, как радуга в летний дождь. У вутăши их было совсем мало – недолго она еще прожила в подводном царстве, да и выбиралась частенько на берег, грелась под солнышком да черные пряди расчесывала. У старожилов же, тех, кто не желал выходить на сушу, вся кожа серебрилась чешуйками, словно все тело монистами покрыли.

Она никогда не хотела, чтобы вся ее кожа обратилась в чешую, как у юрких рыбешек, снующих под водой. Похоже, этому желанию суждено сбыться.

Вутăш поежилась в подступающей морозной тьме. Лето клонилось к концу, и ночи становились все холоднее. В подводном царстве холода не было: вода замерзала лишь там, где живые могут оказаться. А если нырнуть глубже… глубоко, глубже самой смерти – совсем мир другой, без холодного ветра.

И без подвывающих волков.

Вутăш заледенела: прошлой ночью беда миновала, но сейчас вой раздавался где-то совсем близко. Речной народ не ладил с волками – хищными тварями, частенько разрывавшими задержавшихся на берегу вутăшей на куски. Со злостью и отчаянием вутăш сжала ладонь с чуждым ей крестом на тонком льняном шнурке, повисшем, словно кандалы, на шее, – и отдернула руку, обжегшись. Забредут волки на берег – не спастись ей в воде.

Совсем не спастись.

В прилеске за спиной послышались шорох первой опавшей листвы и хруст ветки. Тишайшие звуки – человек бы не услышал. Спину холодил чужой хищный взгляд. Живой, но не человеческий. Нежить замерла. Авось пронесет. Авось не заметит.

Заметил: еще бы собаки Турă[4]4
  Турă – единый бог в чувашской мифологии. Волков, согласно поверьям, называли божьими собаками.


[Закрыть], коими слыли волки, не углядели на берегу реки нежить. Вутăш обернулась, уткнувшись ладонью в песок, с глупой надеждой лелея мысль, что острый слух ее обманул, что это все померещилось ей от холода и тоски.

Взгляд выцепил из тьмы силуэт хищника. Волк словно понял, что обнаружен, и уже не таясь выступил вперед, позволяя себя разглядеть. Чтобы последние воспоминания у вутăши поярче были, не иначе.

Тихий рык показался ей громче грозовых раскатов, вутăш оцепенела. Страх, такой жуткий и знакомый предсмертный ужас, заглушил все звуки, кроме тех, что исходили от волка – второй смерти ее.

Волк прыгнул – и вутăш в глупом порыве отвернулась, свернулась в клубок на песке, словно если она не смотрит на свою смерть, то и нет ее.

Боль впилась в плечо острыми клыками, оцарапала когтями спину. Душу бы вытрясла – коли была б.

Вутăш взвизгнула отчаянно, испуганно, так, что по гладкой воде тревожная волна прокатилась. Под потемневшей кромкой воды тянули к ней руки гребнями волны ее братья и сестры – вутăши.

Но на берег не спешили – боялись.

Свет – резкий и обжигающий – изрезал истоптанный песок вокруг на желто-чёрные осколки света и густых, как смоль, теней. Опалило теплом, слишком уютным для раздирающей на части боли.

«Огонь», – отрешенно проклюнулась мысль на краю сознания, но должного удивления, откуда же у волков огонь, не последовало. Вутăш тонула в слишком сильной жгучей боли, из которой взрастала ненависть.

Это из-за человека она сейчас оказалась на берегу. Это из-за человека она умирала дважды. И ей следовало поступать так же, как ее сестрицы.

Топить.

Она не топила – и теперь поплатится своей нежизнью.

Злая и болезненная израненная ненависть застилала глаза чернотой – и скоро в этой черноте ничего не стало.

* * *

Раны неведомым образом затянулись, хотя Атнер полагал, что девица уже не жилец. Чудом только можно выжить, когда тебе волки плечо в клочья порвали, и то, если ăрăмăç[5]5
  Ăрăмăç – в чувашской мифологии это человек, обладающий магическими силами, мудрец, знахарь, ворожей. Буквальный перевод – «добродетель».


[Закрыть] поможет, обратится к добрым силам. Однако вот оно – чудо случилось и без мудреца-ворожея. Девица, укутанная в запасную рубаху, безвольной куклой лежала на лавке. Бледная, как утопленница, но вроде бы живая.

Черные волосы соскользнули с лавки и расстелились по полу. Длинные, ни у одной девицы в деревне Атнер таких не видел, да еще и со странным зеленоватым отливом на свет. Нагая и простоволосая, она явно попала в беду на берегу, когда заплутавший мельник выбрел на звук, и беда эта, похоже, началась еще до нападения волка.

Хищника Атнер еле прогнал, отпугнул подожженной на манер факела корягой, а раненую девицу донес до мельницы. Думал, придется наутро попросить кого-то из соседей присмотреть за искусанной волками, а самому метнуться в соседнюю деревню позвать ăрăмăçа, но обошлось. Рассвело, и о рваных ранах Атнеру напоминали только багровые разводы на его рубахе. Кровь впиталась в гладь вышивки, запятнала солнышки-обереги, а на бледной коже спины и плеч у девицы не осталось ни следа.

Будто бы привиделось все это Атнеру. Чертовщина какая, Турă убереги!..

Спасенная слабо шевельнулась – впервые на глазах у Атнера, и у того от сердца отлегло. Живая, точно живая.

Девица проворно, текуче перевернулась: неожиданно для той, что еще несколько лучин назад была в клочья разорвана. Повернулась к Атнеру, распахнула раскосые глаза, глянула диковато. Рассеянно скользнула ладонью по груди, нащупывая крест, – и тут же отдернула руку.

– Все хорошо, не бойся ничего, – решился тихо успокоить то ли спасенную, то ли себя самого Атнер. Он присел на лавку, в ногах у девицы, посмотрел ей в глаза.

И потонул: глаза – два черных омута. Того и глядишь – душу затянут.

Девица подобралась, отодвинулась, вцепилась тонкими, давно не знавшими работы пальцами в лавку. Неужто не селянку Атнер умудрился спасти? По спине у мельника пот пробежал: ежели это чья-то дочь, то, может, не только «спасибо» не дождешься, но и получишь еще, что не по своей воле девицу обесчестил. А что уж там на самом деле было…

– Воды, – неожиданно вымолвила девица, и в коротком звуке ее голоса послышался странно знакомый звон.

Что-то тревожное всколыхнулось в груди, будто предчувствие какое. Атнер от неожиданности только и сумел ляпнуть:

– Чего?

– Воды принеси.

Шутка ли: в мелодичном перезвоне девичьего голоса – рык послышался!.. Атнер нервно дернул губами, но встал с лавки и поспешил зачерпнуть кружкой колодезной воды – не зря же только натаскал.

Девица вцепилась в чашу, как утопающий в рогатину, и принялась жадно пить. Черные локоны волнами колыхались от каждого движения, белые пальцы сжимали деревянную чашу. Допив, девица волком посмотрела и протянула посудину обратно.

– Может, съестного тебе чего? – Атнер поймал чашку растопыренной ладонью; девица мотнула головой и непреклонно повторила:

– Воды.

Спорить Атнер не стал, сходил и зачерпнул еще воды. Капли проложили дорожку по деревянному полу, и девица с жадным и отчего-то ревнивым взглядом проводила каждую из этих капель.

Вторая чаша сгинула так же быстро, как и первая. Отдавать ее девица не стала, поставила осторожно на лавку, неловко схватив за край кончиками пальцев. Глаз от Атнера она не отводила, смотрела так, словно то ли боялась его до смерти, то ли и сама напасть собиралась в любую щепочку.

– Как зовут хоть тебя? Откуда ты сюда попала – и сразу в такую передрягу? – попытался завязать разговор Атнер: не узнав о ней ничего, он и помочь не сможет. На ответ он не надеялся почти: не оставляло его ощущение, что он не с девушкой разговаривает, а с загнанным в угол зверьком, который слов человеческих не понимает, а спасителя своего за врага чтит.

– Выполнишь просьбу одну, – губы у девицы изогнулись, лицо озарила вдруг ясная улыбка; голос мягкий, певучий, словно щебет ручейка весной, – скажу.

Девица голову вправо склонила, посмотрела на Атнера невинно-хитро черными глазами, в душу прямо заглянула – Атнер вмиг все слова позабыл. Кивнул только, чувствуя себя будто во сне или под толщею воды. А спасенная девица только коротко и легко рассмеялась и аккуратно, касаясь лишь шнурка, выудила крест из-под рубахи. Так и замерла с шнурком льняным, запутанным на растопыренных пальцах.

– Я тебе имя свое скажу, а ты крест с меня снимешь, – прожурчал ее голос, Атнер толком и не мог сказать, вслух ли девица это сказала, или же в мысли его прорвалась. – Согласен?

Завороженный, он вперед подался, губы облизнул. Чувствовал Атнер: скажет она ему сейчас хоть на поиски Мирового дерева идти, хоть за край света – не раздумывая согласится. Неживая у девицы была красота, слишком яркая – но глаз не оторвать.

А взгляд, напротив, полный жизни.

– Согласен.

– Силемпи.

Имя – как капля со скалы сорвавшая и со звоном в реку упавшая – слетело с ее губ и мигом наваждение разорвало. Атнер словно ото сна очнулся, выдохнул вдруг, посмотрел на Силемпи, на рассвете им спасенную, и испариной покрылся.

Не девушка она. Не в беду попавшая селянка.

Вутăш на его лавке сидела, чарами его манила. Неужто за спасение в пучину надеялась утащить? Атнер мотнул головой: негоже мельнику с духами воды ссориться, как же иначе с мельницей совладать! Если не поможет, не освободит от креста, то сестрицы ее и братья могут и навлечь на мельницу несчастья, а поможет – глядишь, не обидит, а по добру уйдет в родную реку.

Заминку вутăш не оценила, свободной рукой в запястье вцепилась, с отчаянием прошептала:

– Сними его. Я имя сказала, сними его, прошу!

В темных глазах клубился страх. Пальцы на запястье – едва теплые – крепко сжимались. Отчаянно даже как-то. Атнер нахмурил брови: перепугана вутăш, не на шутку боится, что не отпустит. Неужто поэтому на рассвете на берегу и задержалась – другой человек не дал свободу?

– Сними! – в голосе снова рык послышался, да быстро на всхлипы сошел: – Отпусти меня, коль спасать решил!

Атнер глянул на вутăш с жалостью. С юных лет старался он чтить и не злить духов родной речки, нельзя мельнику с ними в ссоре быть. Он осторожно, чтобы не испугать и без того издерганную вутăш, протянул свободную руку к узелку на шнурке, неловко – одной-то рукой! – попытался развязать.

Хватка на запястье мигом исчезла, вутăш откинулась так, чтобы человеку удобнее было распутывать перекрутившийся узелок, отвернулась. Грудь у нее нетерпеливо вздымалась, ждала вутăш свою свободу.

Узелок наконец поддался, распустился, и Атнер поймал чужой крест в ладонь, сжал кулак. Отодвинулся тут же, напряженно вгляделся в лицо: не удержался, хоть и знал, что вутăши легче зачаровать, когда в глаза смотрит.

Плечи у вутăши опустились, исчезло напряжение из позы, словно висельную веревку с шеи сняли. Она провела пальцами по рукаву надетой на нее рубашки, скользнула рукой по гладкой вышивке, призванной оберегать хозяина от злых духов. Усмехнулась. Было чему дивиться: она, злой дух, без вреда для себя куталась в рубашку с оберегами.

– Принеси еще воды, – вутăш подцепила пальцами чашу и протянула Атнеру. Голос смягчился, утратил часть звенящего очарования, больше не заставлял мысли путаться, но по-прежнему сохранил неописуемый переливчатый тон. Вутăш сама была как вода.

Атнер кивнул, принимая чашу, пошел за водой – и услышал проворный топот. Обернулся: в комнате никого, только всплеск за окном послышался.

Он бросил чашу прямо в кадку с водой, выбежал во двор и уставился на запруду. По глади воды только волны кругом расходились, а посредине плавала его рубаха. Вутăш же как в воде растворилась.

– Хотя отчего «как»? – хмыкнул себе под нос Атнер. Подводные жители, небось, и такое умели.

Он глянул в сторону омута. Черный, совсем как взгляд у вутăши.

У Силемпи.

* * *

Силемпи вынырнула ближе к лесу. Убрала с лица намокшие волосы, обернулась на деревню. Брови нахмурила, с толку сбитая: имя вспомнилось как-то само, так нежданно, что сбило с толку. В подводном царстве все забываешь: и кем ты уродился, и с кем дружился. И имя затирается в памяти – не нужно оно под водой. А сейчас – вспомнила, стоило вопрос услышать.

Оттого ли это случилось, что долго на суше пробыла? Или чары собственные злую шутку сыграли с ней – заставили воспоминания ожить на мгновение, чтобы на волю вырваться? А может, не зря считается, что мельники с духами знаются? Силемпи вздохнула.

Правду не отыщешь теперь, надо было сразу мельника чаровать и расспрашивать, но так к водице родной хотелось, что не выдержала вутăш, сбежала мигом. Теперь же откуда что узнать про мельника, не ăрăмăç ли он?..

Пораженная внезапной мыслью, Силемпи растянула губы в сладковато-хитрой улыбке. Мельник днями и ночами проводит время за работой, и если действительно чародействами занимается, то быстро себя выдаст, коль понаблюдать за ним!

Сестрицы подождут ее возвращения, им и без нее не скучно, да и совестить начнут за утерянный гребень, мол, чего глазами хлопала, а не утащила наглеца на дно, а загадка неразрешенная сердце грызла.

Силемпи бы сказала, что и душе покоя не было, да только у нежити с душой негусто.

С мающимся от вопросов нутром, Силемпи нырнула, сливаясь с течением, ведущим к омуту близ мельницы. Не унесет ее течение, пока ответов не получит, не утянет в глубины подводного царства.

Вутăш сильнее любого течения, а уж любопытство ее – и подавно.

* * *

– Ты про цену-то не сетуй, – усмехнулся Атнер, – а то у людей ведь и вопросы могут появиться: откуда ж у доброго молодца гребень девичий?

– Нашел, – буркнул Пуян, нахмурившись и опасливо заозиравшись: не приведи Турă, кто увидит. Особенно его пожилой отец, в которого Пуян пошел не только внешностью, но и непростым, задиристым и втайне трусоватым нравом.

– Я-то поверю, да вот что люди скажут? – Атнер спрятал выкупленный гребень за пазуху. О том, что Пуян завладел гребнем, он узнал случайно, когда разговорился с односельчанином про поездку на ближайшую ярмарку: тот упомянул, что и Пуян что-то с ними засобирался – продать безделушку какую-то вздумал.

– Как скажут, так и перестанут, – Пуян плюнул в заросли вьюнка на крепком заборе. – Так и про тебя скажут: чего это мельник гребешки девичьи ищет?

– И чего же, как сам думаешь? – Атнер сощурился, голову склонил. Улыбку из себя выдавил.

– Девка приглянулась небось, – Пуян заухмылялся. – Будем всей деревней ждать, когда свататься начнешь!

Атнер махнул рукой, обрывая глупый разговор. С нежитью не посватаешься, да и не Пуяну об этом подшучивать. Чудо, что духи не прогневались, и мельница до сих пор исправно работала. Атнер даже знал, в чем причина этого чуда.

– А может, ты с нежитью спутался? – хохотнул Пуян ему в спину. С наивным желанием задеть и без всякого осознания последствий.

Остановился Атнер, обернулся медленно. Холодно посмотрел на соседа, поднявшего откатившееся к дорожке поленце.

– С нежитью ты спутаться пытался, Пуян. Турă поблагодари, что мельница все еще работает, а перестанет работать из-за обиженных вутăшей, так я расскажу, кто нас без муки оставил. Посмотрим тогда, что люди скажут.

Пуян раздраженно бросил поленце обратно в траву и молча пошел к избе, даже не попрощавшись. Атнер только головой покачал. Ну и Шайтан с ним, будет уроком на будущее. А у Атнера и важнее дела есть.

Мельницу вутăши действительно не трогали, хотя одна из них – та самая, Силемпи, – уж точно где-то рядом все время крутилась. И не обижалась, не злилась… монеты приносила.

Атнер вздохнул, проходя мимо избы сразу к воде. Мокрая после недавнего дождя трава скользила под ногами, спускаться к мосткам пришлось медленнее и осторожнее – не хватало еще в воду сигануть. Он, конечно, собирался поговорить с Силемпи, но планировал сделать это на суше, а не утопленником.

Вторая дюжина дней шла уже с того момента, как встретил он Силемпи, и вутăш оставила у мельницы немало серебряных, совсем как рыбьи чешуйки, монет. Слышал Атнер в рассказах старших, что ежели вутăш влюбится, принесет своему возлюбленному монеты, но никак не ожидал, что с ним это приключится. Сначала подумал, случайность это, обронил кто. Потом – заподозрил неладное.

А на следующий после смутных догадок день на рассвете услышал в шуме воды смех звонкий девичий. Голос узнал – Атнер этот голос до смерти не забудет, так и будет переливчатый голосок в душе звучать, околдовывать. Смекалки хватило и докумекать, что приходит Силемпи с монетами в полдень.

Что ж, Атнер надеялся, что сегодня полдень подходящий. Теперь, когда смог он раздобыть гребень, украденный у вутăши, у него хотя бы появилась достойная причина, чтобы снова с нею свидеться. Желание хоть мельком увидеть снова спасенную им девицу Атнер с трудом, но перестал отрицать.

Он сел на мостки, упер локти в колени, на воду уставился в ожидании. Над поблескивающей поверхностью посреди торчащих у берега стрел осоки сновали мушки, неторопливо облетала владения голубая, как ясное небо, стрекоза. Атнер отмахнулся от назойливого комара, норовившего сесть на нос, – и вздрогнул от всплеска.

Силемпи выглядывала из воды, положив локти на мостки. Черные локоны щупальцами расползлись вокруг нее, вся она Атнеру вмиг настоящим омутом показалась.

– Здравствуй, – вутăш хитро улыбнулась, рукой мокрую прядь со лба убрала. – Я уж боялась, не придешь.

– А должен был? – Атнер опешил, что и слова приветствия позабыл. Силемпи такой уверенностью светилась, что он и засомневался, вдруг под чарами какое обещание давал?

– А разве я тебе не по нраву пришлась? – в черных глазах Силемпи озорные духи плясали.

– А если не по нраву? – Атнер усмехнулся. Вот нежить прыткая, а прежде такой запуганной была!

– Женщине врать некрасиво, – Силемпи подтянулась на руках и села на край мостков. Длинные волосы облепили тело, как вторая кожа, подчеркнув девичьи изгибы. По всему видно было: знала Силемпи, что красавица, знала – и пользовалась беззастенчиво.

– То женщине, а ты у нас вутăш – дух речной.

– Так вутăши – еще и опасно, – звонко рассмеялась Силемпи. – Коль не нравлюсь я тебе, зачем пришел?

Атнер покачал головой: девица глядела на него с вызовом и нахальством, уверенная в своей правоте и его вранье.

Впрочем, так оно и было.

– Вещь одну отдать.

Силемпи вдруг резко замотала головой, обиженно надулась:

– Монеты забирай, это мой подарок. Негоже от подарков нос воротить!

– А разве я сказал, что это монеты? – передразнил ее Атнер и не без удовольствия заметил заинтересованный прищур черных глаз. Силемпи брови нахмурила, выжидательно уставилась, разрываемая страхом (чего же от человека ждать?) и любопытством.

Не стал Атнер ее долго мучить, вытащил из-за пазухи гребень золотой. По основанию гребня в причудливом узоре из металла рассыпались незнакомые Атнеру зеленые камни – граненые, сияющие под полуденным солнцем. Зубья у гребня волнами извивались, совсем как волосы у Силемпи.

Атнер голову поднял: Силемпи на свою потерю смотрела так растерянно, что он и испугался, что обидел ее. Но вот краешек губ приподнялся, глаза засияли, расцвела она вся – хотя думалось прежде Атнеру, что дальше и некуда хорошеть.

– Ты разыскал его для меня! – она ахнула, ладонь к губам приложила и, как внезапная волна, накрыла его объятиями. Дрожащей рукой приняла пропажу из ладони Атнера, заглянула в глаза ему – так близко и быстро, что он и сообразить не успел, что происходит. – Спасибо, век не забуду!