Текст книги "Заклятые пирамиды"

Антон Орлов
Заклятые пирамиды

1. Дверь на берегу моря

Как бы наш мир

Эта грымза никому из подельников не понравилась. Сразу дала почувствовать: вы, гастарбаи обтрепанные, мне, культурной даме, не ровня. Вдобавок заказала она не кого-нибудь, а собственного внука, пацана шестнадцати лет от роду. Плохо кашу кушал, бабушку не слушал и все такое прочее.

Пожива есть пожива. Деньжата, мазуха, куш, заработок. Они из своих нищих дыр за тем самым сюда и прилетели, поэтому грех отказываться, если само в руки плывет. Только Сабен брякнул: где ж это видано, родную кровь изводить? Он с Беоры, у них там трепетное отношение к родственным узам.

– У меня еще двое внуков останется, – прошив его пронзительным взглядом, возразила госпожа Мангериани. – Милые двойняшки, Стив и Лаура – воспитанные дети, послушные… А этот – паршивая овца в семействе. Он, погань такая, еще в семилетнем возрасте угрожал, что убьет меня, когда вырастет, если я еще раз назову его мать проституткой. Она и есть проститутка рубиконская, бандитка с деньгами, только прикидывается тихоней, и старшее отродье у нее такое же бандитское!

Бугор, главный в их маленькой артели, взял на заметку: может, после пацана старая стерва еще и сноху закажет? Двойная будет пожива… Но о скидке на второй заказ не заикаться, разве только сама заведет речь.

– Он ядами интересуется, мечтает меня отравить. Ухлестывает за девчонкой, которая младше его на четыре года. Ее отец капитан Космопола, а девчонка эта больная, все над ней трясутся, что случись – будет скандал, нас же по судам затаскают, а ему хоть бы что! Никто ему не авторитет, по ночам где-то шлендает, всем дерзит, волосы выкрасил на позорище, как маргинал, и думает, что все должны с ним считаться…

У Жозефины Мангериани было по-мужски грубоватое лицо с натянутой, как на барабане, лоснящейся кожей, крупная бородавка на левом крыле породистого носа и настырные усики над верхней губой – иногда бывает, что лишнюю растительность никакой эпиляцией не выведешь, всякий раз лезет заново, посрамляя косметологов. Голос, по тембру тоже почти мужской, звучал властно и брезгливо.

Якобы графиня. Гелионская. Ага. Ни больше ни меньше, с правами на престол, поэтому ее предков отправили в изгнание – об этом она сообщила невзначай еще в начале знакомства, чтобы четверка неумытых мигров прониклась, с кем имеет дело.

Тряпки заношенные: тоже ввернула, что не хочет ронять достоинство и брать деньги у проходимки-снохи. Это при том, что в здешнем сытом раю навалом дешевых шмоток, давно могла бы справить обнову и не разориться. Блеклые и слегка истрепанные кружевные оборки на ее наглухо застегнутой аристократической кофте словно бросали презрительный вызов всем лицезреющим.

Напрашивался закономерный вопрос: при всей своей гордой бедности она все ж таки где-то нарыла мазухи на ликвидацию нелюбимого внука – или собирается обмухлячить гастарбаев-исполнителей?

– А давайте бабку ликвиднем, – предложил долговязый Рухлян – ранимый, как он сам о себе говорил, и неравнодушный к справедливости. – Химера самая натуральная, не успокоится, пока всю родню в гроб не заколотит.

– А заплатит за нее кто? – окоротил его инициативу Бугор, обрюзгший тяжеловес с бычьей шеей, могучими покатыми плечами и похожими на крупные булыжники кулаками.

– Так пацан и заплатит! Мы ему скажем, то да се, он обрадуется, что жив остался…

– И сдаст нас копам. Не глупите, парни. Берем заказ.

– Верно, – поддержал Бугра молчаливый Труш, сухощавый и пожелтевший от никотина мастер на все руки, с полными карманами подобранных где попало окурков.

Главный, как всегда, прав. По словам грымзы, пацан тот еще поганец себе на уме. Может, и обрадуется, но верняк сдаст. И мазуха на временные визы нужна поскорее, иначе выметут их из этого распрекрасного рая или обратно домой, где одно рабочее место на две-три сотни рыл, или в какой-нибудь галактический отстойник, где проще сдохнуть, чем выжить.

– Но мы же спервоначалу нанимались делать ремонт, – нерешительно возразил Сабен, и так-то по жизни бледный – у них на Беоре сплошная вечная облачность, – а теперь еще больше спавший с лица.

Разговор происходил на шаткой дощатой веранде коттеджа, окруженного садиком с клумбами и декоративным кустарником. Среди султанов зелени торчали садовые гномы – выцветшие, облезлые, похожие на маленьких покойников с землистыми лицами, да еще фигурки улиток, которые, по местным поверьям, приносят в дом благосостояние. На улитках краска тоже облупилась, словно неторопливые божки достатка подцепили паршу.

Гастарбаи подрядились наново покрасить садовую скульптуру и сделать косметический ремонт в обветшалом коттедже. Насчет убийства хозяйка завела речь только сегодня.

Вроде подфартило, но настроение повисло смутное. Прежние нелады артели с законом сводились к злостным нарушениям миграционного режима, безбилетным перелетам и мелким кражам. Было два грабежа почти без применения насилия: раз обобрали пьяного, еще раз полудохлого торчка, обе жертвы находились в невменяемом состоянии и не сопротивлялись. Но убийство – это, как ни крути, совсем другое дело.

Все вокруг было залито полуденным солнцем, расставленные среди клумб уродцы, которых предстояло ошкурить и покрасить, купались в золотом сиянии. Хленаункос, тихий городок, где жила грымза, находился в субтропиках, а здешняя столица и вовсе располагалась в тропическом поясе.

– Психи они, эти лысые местные чурки, то-то у них кожа серая, как асфальт, – высказался по этому поводу Сабен, болезненно щурясь. – Куда им столько солнца? Помереть от него можно.

У них на Беоре тоже тепло, но повсюду пасмурно: живешь, как под ватным пологом.

– Купи темные очки и шляпу, тогда не помрешь, – вынув изо рта окурок, скрипуче произнес Труш, окутанный облаком вонючего дыма.

– Так деньги нужны, где их прямо сейчас возьмешь…

– Во-во, верно сказал. Без мазухи никуда. И если хозяйке не потрафим, век будем вот таких дуриков раскрашивать, – он дернул небритым подбородком, указывая на «садовую скульптуру». – Не здесь, потому что вскорости нас отсюда турнут. Она сама же и стукнет копам, если мы от ее предложения откажемся, а нам, понятные дела, никакой веры. Надо соглашаться. До сих пор мы были кто? Мигры паршивые, гастарбаи, дешевая рабсила, а теперь вырастем до киллеров. Есть такие, кто против?

Остальным было непривычно, чтобы молчун Труш произносил такие длинные речи. Если уж он заговорил, это серьезно.

– Значит, все согласны, – подытожил Бугор. – Вечером тетка вернется, и я с ней по-деловому потолкую. Пускай задаток заплатит.

– Однозначно задаток нужен, – поддержал Рухлян, уже успевший найти компромисс между своей справедливостью и заманчивыми перспективами: Эдвин Мангериани натурально начинающий негодяй, если родная бабка на скопленные гроши нанимает убийц, чтоб от него избавиться. – Смерть пацану!

Мир Сонхи

Около Нежадного рынка Зинте встретилась процессия доброжителей, изгоняющих Шуппи-Труппи. Несколько десятков взрослых и детей в размалеванных масках и балахонах с болтающимися там и сям пестрыми лоскутьями. В руках трещотки, бубны с колокольцами и хормы – бумажные фонари на длинных палках, изображающие страшные рожи с шелестящей на ветру бахромой. Кое-кто был в обычной одежде: прохожие, приставшие к шествию по дороге.

– Доброжительница, пойдем с нами! – окликнул Зинту высокий мужчина в маске рогатого зайца с алыми полосками на картонной морде. – Хочешь избавить город от напасти?

Реветь ей хотелось. А еще бродить по улицам, снова и снова перебирая старые воспоминания, словно хрупкие вещицы, которые давно уже стали бесполезными, только душу бередят, а выбросить рука не поднимается. Но отказаться нельзя, еще зложительницей ославят… И она пристроилась в хвост процессии.

Участники церемонии колотили в бубны, гремели трещотками, пугая окрестных птиц, и выкрикивали:

– Шуппи-Труппи, уходи, у нас нет плохих детей!

Подростки и дети тоже старались вовсю:

– Пошел отсюда, Шуппи-Труппи, мы хорошие, мы послушные!

Некоторые из них под шумок вопили:

– Все вы дураки! Я хочу женщину! Какашки из нужника!

Они думали, что их голосов не разобрать в общем гвалте, а если кто-нибудь и разберет – нипочем не догадается, кто это крикнул, поэтому наказания не боялись.

Вряд ли при таком исполнении обряда удастся избавиться от Шуппи-Труппи, печально хмыкнула про себя Зинта. У них с Улгером детей не было. Два-три года назад это ее расстраивало, а теперь, наоборот, радовало. В свои двадцать пять она чувствовала себя старухой.

Шуппи-Труппи завелся в начале осени, когда у школяров началась учеба. Он был похож на косматую обезьяну с раскосыми мутно-желтыми глазами на сморщенном темном личике. Те, кто видел его вблизи и остался жив, рассказывали, что зрачки у него плавают в этой тусклой желтизне, словно горошины черного перца в масле, шерсть серо-бурая, свалявшаяся колтунами, на всех шести конечностях длинные когтистые пальцы, а во рту острые клыки.

Насчет клыков и когтей Зинта и сама знала: ей приходилось лечить оставленные ими раны. Скверные раны и заживают медленно, даже если испросить целительной силы у Тавше.

Шуппи-Труппи нападал на непослушных детей, выскакивая из темных углов. Апна была не единственным городом, пострадавшим от этой беды, и Палата Попечителей Молоны заверяла доброжителей, что в скором времени проблема будет решена, однако пока все продолжалось по-прежнему, а детей и молодежь, не достигшую совершеннолетия, призывали позабыть о шалостях, проявлять почтительность к старшим и похвально себя вести – это наилучшая защита от демона.

Процессия ползла, словно пестрая гремучая змея, мимо лавок с аккуратными вывесками и ремесленных мастерских. Весенний ветер трепал длинные бумажные бороды плывущих над головами расписных хорм.

Улица вывела на берег неширокой речки, которая тащила в подарок Бегоне плавучий мусор и творожистые облака, но, сколько ни старалась, не могла сорвать с места отражения рыжих кирпичных домов с башенками, стоявших на той стороне, и деревянного моста на мощных сваях.

На покрытом жухлой прошлогодней травой пустыре чучело Шуппи-Труппи сожгли, пепел сбросили в воду. Когда участники ритуала сняли маски, Зинта узнала среди них нескольких городских амулетчиков – это вселяло надежду, что совершенное действо все же имеет некоторую силу и на ближайшую восьмицу Апна может забыть о Шуппи-Труппи. А потом опять начнется то же самое.

Как только обряд завершился, она по тропинке вдоль берега направилась к мосту. Ее тянуло в восточную часть города, где были книжные лавки и до сих пор сохранились старинные дома, похожие на затейливые антикварные шкатулки.

Когда-то они с Улгером подолгу там гуляли. В то время Зинта чувствовала себя красивой, желанной и загадочной. Вернее, это Улгер видел ее такой, и она, глядя на себя его глазами, словно попадала в зачарованный сон, в котором ее жизнь становилась манящей и насыщенной – не сравнить с той, что наяву. Длилось это около года, потом постепенно сошло на нет. Всему под луной приходит конец, утешала себя Зинта, и она вовсе не исключение, но кто бы знал, как ей не хочется возвращаться домой… Однако деваться некуда. Мама умерла десять лет назад, отец вновь женился, у них с мачехой двое детей – только рассорившейся с мужем взрослой дочери там не хватало!

Ноги принесли ее в Имбирный переулок, где продавались книги и сладости. Желтоватый кирпич, витрины под жестяными козырьками. Прихотливо начертанные буквы на вывесках напоминали мифологических животных.

Как того требовал закон, в витрине лавки дозволенных сладостей над леденцовыми горками и замками из пастилы висел плакат, бичующий носителей порока:

«Сегодня ест он шоколад, а завтра злу он будет рад!»

Запретного шоколада Зинта ни разу в жизни не пробовала и пробовать не собиралась. Гадость, наверное.

В витрине лавки напротив были разложены разные полезные книги: «Современная коллективная магия и древние маги-одиночки: сравнительный анализ», «Популярная энциклопедия амулетов», «Как не стать поедателем шоколада», «Как противостоять исчадиям Хиалы», «Магия коллективного разума. Альманах Молонской Коллегии Магов. Выпуск 247», «Десять признаков того, что близкий вам человек стал поедателем шоколада», «Как себя вести, если вы встретили демона?», «Мои семь «нет» индивидуализму», «Карманный справочник юного амулетчика».

Зинту больше интересовали бесполезные книги, которые в витрину не выкладывали. Она любила читать или всякие странные фантазии, откровенную небывальщину, или дневники путешественников, побывавших в других мирах, куда можно попасть через Врата Перехода.

Поговаривали, что Палата Попечителей собирается запретить такого рода путевые заметки, как смущающие умы молонских доброжителей. Жаль, если так и сделают, тогда Зинта останется без любимого чтения. Вряд ли она станет покупать запретную литературу из-под полы. Она никогда не совершала ничего противозаконного, даже в детстве была примерной девочкой: Шуппи-Труппи, объявись он в те времена, за квартал бы ее обходил.

У нее было с собой немного денег, в самый раз хватит на новую книгу. Лишь бы Улгер не рассердился… Но ему ведь тоже нравится что-нибудь почитать – время от времени, на трезвую голову.

Сердился он по-тихому: не кричал, не ругался, просто молча страдал, показывая, как ему плохо из-за Зинты.

Остановившись перед дверью лавки, она в раздумье нахмурилась: что же все-таки сделать – купить книгу или отдать эти деньги Улгеру на портвейн?

Тавше Милосердная, до чего же ей не хотелось идти домой!

Как бы наш мир

– Грымза-то наша – рецидивистка. Шесть отсидок. Если все ее срока сложить, получается, что два года отмотала, – рассказывал Рухлян.

Его накануне отрядили, как самого образованного, в общественный информ-павильон, чтобы нарыл в Сети все, что попадется, о семейке Мангериани.

– За что?

– За бытовуху. Пять судимостей за жестокое обращение с сыном, который отец этого Эдвина, а в шестой раз за то, что на прежнем месте отравила соседкину кошку, которая повадилась к ней на клумбу. Она недавно вышла на волю, продала домик, потому что соседи ей бойкот объявили, и переехала сюда, купила вот эту развалюху с садовыми трупиками. Страшная баба.

– Как управимся с ее заказом, ничего у ней ни пить, ни есть, – выпустив клуб дыма, проронил Труш, который говорил редко, но веско. – А то она и нас оприходует, как ту кошку.

– Угу, дело, – поддержал его Бугор. – Чего еще накопал?

Аванс за внука они уже получили, теперь на попятную не пойдешь. Да никто и не собирался отказываться от остальной мазухи. Пацаном больше, пацаном меньше, а они выбьются в люди.

Рухлян принялся рассказывать, время от времени прерываясь и с наслаждением отхлебывая шипучей банановой санды из банки.

Хозяйка и вправду натуральная гелионская графиня. Кроме сына Рауля у нее есть взрослая дочь Софья, умотавшая подальше от грымзы на Землю-Парк. Мать Эдвина Белинда, в девичестве носившая фамилию Марваль, прилетела с Рубикона и получила здешнее гражданство, выйдя замуж за Рауля Мангериани, больше о ней ничего не известно, и родственников вроде бы нет. Зато богатая. Младшие дети – двойняшки, мальчик и девочка. Эдвин хорошо учится и занимается в клубе рукопашного боя, где так же, как и в колледже, считается одним из лучших учеников. Несколько раз полицейские патрули задерживали его, как несовершеннолетнего, в вечернее время в «цветочных кварталах» – цветочки там те еще, по-местному «цветочными домами» называются бордели – и родителей штрафовали. Другого криминала за ним не числилось: то ли не совершал ничего противозаконного, то ли не попадался.

– Надо принять в соображение, что он обучен приемам, – снова выделил самое главное Труш. – Мы же по-простому привыкли кулаками махать. Пускай она оружие нам обеспечит, хорошо бы лучевое, тогда верняк его положим без шума.

Вернувшаяся ближе к вечеру графиня Мангериани в ответ на это проворчала, что, взявши в руки пистолет, она и без помощи гастарбаев со своим внуком разберется, но потом пообещала снабдить наемников чем-нибудь подходящим. Ясное дело, обратно в тюрьму неохота, а за убийство ей светит пожизняк.

Осмотрев подготовленные для ремонта помещения и побрюзжав по поводу того, что «это не галактическое качество работы», она удалилась на второй этаж, где находилась ее спальня. Соскабливая остатки намертво приставших обоев в одной из нижних комнат, мигранты слышали ее резкий громкий голос, доносившийся сверху, – грымза беседовала по телефону с приятельницей:

– Опять отловили нашего стервеца в этих вонючих закоулках за Шал-Рапьяно. Назло делает! Я как раз была у них, когда его домой привезли. Матери квитанцию выписали, а потом, когда полицейские ушли, он говорит ей: ничего, мама, вычти из моих карманных, я сегодня заработал больше, чем уйдет на штраф. Ей бы по роже ему хрястнуть, я бы хрястнула, а она только вздохнула и спрашивает: Эдвин, зачем тебе это, разве нам денег не хватает? А он ей: мама, я не из-за денег, я хочу быть уверен, что смогу выдержать все, что угодно, – да еще улыбается, дрянь позорная. То, что для моих одноклассников смертный ужас, говорит, для меня способ развлечься и чуть-чуть заработать. Представляешь, Уилма? И никакого стыда, меня чуть не стошнило! Законы тут либеральные, поэтому планета скоро превратится в помойку. Мать он не слушается, но любит, а отец для него пустое место. Отец ему слова сказать не смеет, боится его, не говоря уж о том, чтобы ремнем отходить. Я Рауля сколько воспитывала, и все равно тюфяк тюфяком!

Хозяйка замолчала, выслушивая сочувственные рассуждения подруги, и в это время каждому из четверки подумалось, что Эдвин Мангериани и впрямь испорченный щенок, такого лучше прихлопнуть, пока не вырос.

– А сильно она сказанула насчет законов, – шепнул Рухлян, искривив в ухмылке перемазанную белесой пылью физиономию. – Если б были не либеральные, ее бы саму упекли с концом за все дела, век бы воли не увидела.

– В мать пошел, – сообщила собеседнице грымза. – Яблочко от яблони, как известно. Я теперь совершенно точно знаю, что Белинда была проституткой. Браслетик у нее есть, золотой с черными алмазами, вот она его, не помню почему, расстегнула и положила на столик, я взяла взглянуть – и что ты думаешь? С оборота надпись мелкими буковками: «Амине от Тины». Я говорю, что ж ты, Белинда, чужой браслет украла? А она в ответ: это меня раньше звали Аминой! И хвать его прямо из рук – так невежливо, ей ничего не стоит меня расстроить. Это ведь у шлюх принято называться на работе другими именами, так что мне сразу все стало ясно! Я ее раскусила. Какова мать, таков и сынок. Ох, как мне не понравилось, когда она появилась, якобы такая скромница, и с Раулем закрутила, а тот как зачарованный к ней потянулся, даже меня перестал слушать. Я, говорит, уже взрослый! Что-то не так было с его женитьбой, вспоминать жутко, словно какая-то сила принудила его жениться на этой Белинде, хотя я была против. Можешь не верить, но она не просто бандитка, она ведьма. А Эдвин еще хуже, страшно рассказывать, что он иногда вытворяет. Если я скажу, ты, Уилма, подумаешь, что я рехнулась. Это самое настоящее дьявольское отродье, и у него еще хватает совести болтать, что я хочу его убить! Год назад, помнишь, когда он чем-то отравился и его в реанимацию забирали? Как он тогда меня оклеветал… Я как раз у Рауля гостила, Эдвин должен был пойти на уроки и вдруг спускается по лестнице, весь бледный, шатается, как будто вина выпил. Мама, говорит, вызывай «Скорую», меня бабка траванула, по симптомам это кнабит, его трудно обнаружить в организме, но ты скажи им, чтобы мне ввели противоядие от кнабита, – и свалился в обморок, прямо где стоял. И Белинда, сучка такая, врачам так и сказала, а меня отпихнула, да еще в полицию написала заявление. Стервеца, всем на горе, откачали, но против меня ничего доказать не смогли. Кнабит распадается за полчаса, и диагноз был под вопросом… Это сами врачи сказали. А он столько знает о ядах, потому что с детства интересуется, чуть не с десятилетнего возраста. Мечта у него – похоронить меня! Ничего, я приму меры, еще посмотрим, кто кого похоронит…

– Дура! – прошипел Рухлян. – Она ж дает зацепку для следствия! Будет же дознание, когда мы пацана ликвиднем, и если эта дурында, с которой она калякала, вспомнит и скажет… Грымзу возьмут, и она за собой нас потащит.

– Значит, выполняем заказ, получаем мазуху и сразу сваливаем, – буркнул Труш, утерев пот со лба тыльной стороной испачканной ладони.

– Не семейка, а готовый гадючник, – поделился впечатлениями Сабен, выглядевший пришибленным. – У нас на Беоре…

– У вас на Беоре все хорошо, только жрать нечего, – оборвал его Бугор. – Хватит языками чесать, работаем! Надо закончить с ремонтом раньше, чем управимся с ее внуком, чтоб она заплатила и за то, и за это, а после без проволочек отсюда свалим.