Текст книги "Заклятые пирамиды"

Мир Сонхи

Для экзорцизма выбрали каменисто-песчаное местечко на берегу океана, в стороне от деревень и дорог. Группа магов, отвечающих за Врата, выехала туда загодя, чтобы сделать разметку и сотворить подготовительные заклятия. Небольшой круг, выложенный белой галькой, обозначал границы того участка, где сначала раскроется, а потом будет запечатан выход в междумирье – в одну из его необитаемых областей, где нет ничего, лишь смутно угадываются за безмерной пустотой далекие странные миры, невесть кем населенные.

Предполагалось вышвырнуть туда Шуппи-Труппи – так, чтобы вернуться обратно в людской мир злыдень не смог. Никакой щелки не должно остаться, это обеспечат специалисты по Вратам. А то, чтобы тварь оказалась за порогом, забота экзорцистов.

И те и другие были уверены, что выполнят свою задачу, дело оставалось за малым: каким образом заманить сюда Шуппи-Труппи? Ведь для того, чтобы кого-то изгнать, прежде всего нужно, чтобы он как минимум появился.

У молонских магов было на этот случай несколько прожектов, ни один из которых не сулил обязательного успеха, но радикальное решение предложил заграничный коллега, командированный для помощи и обмена опытом Светлейшей Ложей. Роль приманки сыграет вытребованный им из Ларвезы ученик-амулетчик.

Ловить на живца надежней, чем плести вероятностные уловляющие чары, которые сработают или нет, еще вопрос. Мастерство Светлейших, сумевших перебросить из своей резиденции в Молону живого человека, тоже внушало уважение: с такими коллегами-конкурентами следует считаться и не ссориться. Однако молчаливый парнишка с шевелюрой пшеничного цвета, одетый как сын молонских горожан (это правильно, тварь на здешних детей натаскана), выглядел слишком смирным и дисциплинированным. Ни слова не проронил, ни на шаг от учителя, никакого своеволия. Все это похвально, спору нет, но ведь Шуппи-Труппи на тех, кто слушается старших, не нападает.

– Он справится, – сухо и категорично возразил Орвехт, когда местные коллеги поделились сомнениями.

Оставалось только поверить ему на слово.

Суно в глубине души тоже беспокоился. По его расчетам, Дирвен, защищенный амулетом, не должен был пострадать, и все же чувство ответственности заставляло мага раз за разом придирчиво пересматривать мысленный план экзорцизма, выискивая слабые места.

Дирвен молчал, словно воды в рот набрал, как ему было велено. Если он заговорит по-овдейски, коллеги заподозрят, что дело нечисто. Орвехт уже связался с Ложей, и Дирвена Корица задним числом зачислили в школу амулетчиков, но с молонцев все равно станется предъявить на него права, если пронюхают, откуда он взялся. Это же самородок чистого золота! А овдейцы так увлеклись «детским счастьем», что проглядели у себя под носом амулетчика с недюжинными способностями. И они тоже могут затребовать его обратно, если поймут, какого маху дали. Что ж, Суно собирался выиграть эту партию и благополучно доставить ценную находку в Ларвезу.

Он все-таки добился того, чтобы мальчишка рассказал ему свою историю. Без легких чар не обошлось, но Орвехт должен был все выяснить. Торжество глупости, как обычно… Впрочем, не только глупости, еще и людской корысти.

Если бы у всех небогатых овдейцев отбирали детей под предлогом того, что бедность мешает детскому счастью, правительство Овдабы разорилось бы на приюты, а в стране начались бы волнения. Очевидно, это происходит, когда находится заказчик. В нашем случае – госпожа Хентокенц из городского Совета наблюдателей при Надзоре за Детским Счастьем. Дирвен, на свою беду, хорош собой, и влиятельная бездетная дама положила на него глаз, едва увидела их с матерью в зале суда. Разумеется, судьи уважили ее желание. По Хартии Личных Прав Фронгеда Хентокенц имеет право завести ребенка – не важно, каким способом, а Дирвен, в свою очередь, имеет право на счастье… Но сколько бы он ни кричал, что хочет вернуться к маме, слушать его никто не станет: только суд может решить, где и с кем ребенок будет счастлив. Его мнение в расчет не принимается, ибо он несовершеннолетний. Да, по законам Овдабы он должен жить счастливо, однако не ему решать, в чем означенное счастье заключается. А не желаешь быть счастливым – в исправительный приют.

Опять же такие ссоры, как между Сонтобией и Дирвеном, вовсе не редкость, и если цепляться к каждой, овдейские суды будут завалены делами, как осенние леса палыми листьями – век не разгребешь. Но на беду матери и сына, поблизости случилась расторопная девица Крейса Винанглиц. Вероятно, пострадавшая в детстве от дурного обращения и потому глядевшая по сторонам предвзято, не разбирая, что происходит вокруг на самом деле. Вдобавок она остро нуждалась в деньгах и рассчитывала на гарантированное властями вознаграждение. Вот и закрутился демонов волчок…

Закон о Детском Счастье придумали для того, чтобы бороться с родительским жестокосердием, и порой это необходимо, тут Суно спорить не собирался: в иных семьях с детьми обращаются хуже, чем с рабами в Суринани. Но всякий закон – палка о двух концах, и Дирвен Кориц не единственный, кого овдейские законники «осчастливили», растоптав походя его жизнь, словно попавший под ноги уличный мусор.

«Со злом я как-нибудь разберусь, главное, не причиняйте мне добра» – кому из мудрецов-насмешников былых времен принадлежали эти слова?

– Пора начинать, коллега Орвехт!

Да, простите, отвлекся. Он ведь прибыл сюда ради Шуппи-Труппи – еще одного порождения недальновидности человеческой.

Наспех сооруженный дощатый сарай напоминал плохонькую театральную декорацию. Иначе шестирукий морок не изловить: тот набрасывался на свои жертвы только в закрытых помещениях.

– Готов? – осведомился Суно шепотом.

Шумел прибой, кричали охочие до хлебных крошек и зрелищ чайки, и не было риска, что кто-нибудь из окружающих разберет овдейскую речь.

– Да!

Щенок почти не боялся. Волновался, не без того, но настоящего страха в нем не было. Другие у него страхи – а ну, как вернут в Овдабу и снова упекут в исправительный приют? Что ему в сравнении с этим какой-то зубастый морок… То, что из него сделали приманку и заставляют рисковать, Дирвену только в радость: значит, держат за мужчину, а не за живую куклу, которую можно передавать из рук в руки в согласии с Законом о Детском Счастье. Да и самонадеянность уже прорезалась: он же амулетчик круче некуда и находится под защитой повешенного на шею артефакта, что с ним может случиться?

– Держи реквизит, – Орвехт протянул ему «Добрые наставления для отроков». – Рви в клочья, бросай на землю и топчи ногами, при этом ругайся нехорошими словами, но ни в коем случае не богохульствуй. Сквернословь тихо, чтоб тебя не услышали снаружи.

Он уже припугнул мальчишку тем, что Молона может выдать беглеца овдейской стороне. Для пущей надежности, чтобы не забылся и ничего вслух не ляпнул.

Дирвен взял обреченную на растерзание нравоучительную книжку и скрылся в сарае, неплотно притворив дверь. Вид у него при этом был самый благовоспитанный, как будто отправился учить уроки.

Экзорцисты окружили хлипкое сооружение, которое скрипело и ходило ходуном, словно готовилось развалиться от очередного порыва солоноватого морского ветра. Остальные отступили подальше, чтобы им не мешать.

Круг магов, дюжина профессионалов с сосредоточенными лицами. На сарай навели манящие чары, и теперь, когда Дирвен начнет безобразничать, монстр непременно появится, никуда не денется. Суно слегка дернул углом рта: вы ведь знаете о своем Шуппи-Труппи куда больше, чем следует из ваших слов, не правда ли, почтенные молонские коллеги?

Хмурое облачное утро. Свинцовые волны в белесых кружевных лохмотьях с шумом набегают на серый пляж. Прорва чаек, одни носятся над водой, другие с хозяйским видом разгуливают по берегу. Пурпурный океан, который становится пурпурным лишь на закате, и то не во всякий день, рябит и тускло отблескивает, словно облитый жидким металлом.

Добрая сотня специалистов по Вратам заняла позиции возле каменного круга – полумесяцем, в несколько рядов. Чуть поодаль стояло полторы дюжины магов-кормильцев, готовых черпать силу из Накопителя и вливать в своих коллег, если те начнут слабеть.

Такой коллектив справится с чем угодно! Ветер шевелил стриженые волосы и трепал темные суконные мантии.

Из сарая доносились звуки рвущейся бумаги, старательный топот и невнятное злое бормотание. Орвехт надеялся, что Дирвен проявит благоразумие и не станет поносить Госпожу Вероятностей, которую винит во всех своих обидах.

Он уловил магическое возмущение за миг до того, как в шатком домике раздался вопль. Мальчишку все-таки проняло, когда очутился лицом к лицу с Шуппи-Труппи.

Суно метнул заклятие-аркан одновременно со всеми. Изнутри вырвался вой, отчаянный, булькающий и неизъяснимо мерзкий: тварь попалась.

Действуя синхронно с коллегами, он поволок упирающегося пленника к двери, которая распахнулась со звуком, напоминающим крик старой чайки. Наружу выкатился косматый серо-бурый ком, похожий на съежившегося паука. Морщинистое обезьянье личико кривилось в гримасах, мутные глаза, цветом как протухший яичный желток, свирепо горели. А руки у твари и впрямь разной длины, или ее в результате магической трепки перекосило?

Шуппи-Труппи верещал как резаный, загребая когтистыми пальцами песок и гальку. Чайки всполошились, почуяв нечисть.

В проеме появился Дирвен – такой же бледный, как после своего заплыва, но на ногах держится, и крови не видно.

Другая группа магов уже отворила Врата в междумирье. Выглядели те не слишком впечатляюще, словно одностворчатая дверь, за которой висит неподвижный темный туман.

Тверь истошно визжала, сучила всеми шестью мохнатыми конечностями, пыталась цепляться за камни, но экзорцисты объединенными усилиями вышвырнули ее в запредельную темень.

Дверь захлопнулась – и вслед за этим как будто растаяла, снова становясь воздухом, льющимся с небес утренним светом, брызгами соленой морской воды. В действительности никуда она не делась, и маги, ответственные за ее нерушимость, спешно накладывали печати и укрепляющие заклятия, а кормильцы подпитывали их силой, которую тянули из Накопителя.

– На славу поработали! – с облегчением ухмыльнулся глава молонских экзорцистов, утирая клетчатым платком взмокшую шишковатую лысину.

Спохватившись, Суно повернулся к юному амулетчику:

– Ты цел?

На Дирвене не было ни царапины.

Мир Сонхи

Зинту привели в святилище и оставили одну.

Сводчатые галереи образовывали подобие лабиринта – небольшого, поскольку храм невелик, но в первый раз можно и заблудиться. В стенных нишах неярко сияли магические лампы, словно в сосудах из помутневшего стекла были заключены плененные звезды. В центральном помещении стояла на пьедестале нефритовая статуя двуликой женщины в венке, сплетенном из серебряных веток, каждая из которых на конце раздваивалась.

Один лик Госпожи Вероятностей смотрит в прошлое, другой в будущее. Говорят, она старше всех прочих богов, ровесница самого Творца, и еще говорят, что она властна отменить предначертанное, даровав развилку.

Зинта уже начала сожалеть о своей авантюре. Единственный в Апне храм Той, Что Носит Фрактальный Венец, находился на глухой окраинной улочке и снаружи выглядел запущенным. Те, кто сюда наведывался, старались не попадаться лишний раз никому на глаза. Богов в Молоне не запрещали, но и не чтили. Таких, как Тавше Милосердная, покровительница врачевания, или Кадах Радеющий, бог процветания, изобилия и прироста, еще старались уважить, они как-никак приносят пользу, а остальные не очень-то и нужны.

Чтец-просветитель из Отдела Добромыслия однажды высказался: «Что они такое по сравнению с коллективным разумом всех людей, населяющих мир Сонхи? Букашки под колесами телеги, которая сама знает свой путь! Без поклонения и почитания они теряют силу в мире людей, так что они зависят от нас больше, чем мы от них».

Примчавшись сюда поздно вечером, Зинта поступила предосудительно. Не в такой степени, как поедатели шоколада или те, кто злостно отлынивает от обязательных для всех доброжителей общественных работ, но не лучше тех, кто тихо пьянствует, как Улгер, или не хочет ходить на лекции просветителей. Ее за это не накажут, но дружно осудят.

И незаметно сбежать не получится. Зинта уже пожертвовала храму позолоченный супружеский браслет, купленный перед свадьбой, – больше ничего ценного у нее не было, и отдала на хранение младшей жрице плащ, куртку, ботинки, тесемку для волос, сумку с лекарствами и фляжку. Кинжал Тавше ей оставили, удостоенной не полагается с ним расставаться.

Осторожно ступая босыми ногами по пыльным коврам и жестким старым циновкам, она неприкаянно бродила по святилищу. Распущенные волосы свешивались на лицо, это было непривычно.

Ей посоветовали медитировать, но отрешенно-созерцательное настроение никак не появлялось. Обхватив руками плечи – в тунике было холодно, голые руки покрылись пупырышками, – Зинта переходила из одной промозглой полутемной галереи в другую, разглядывая предметы, разложенные на бронзовых треногах, словно в музее. Здесь можно было увидеть все, что угодно: сверкающие украшения, оружие, высохшие кости, морские раковины, песочные и механические часы, знакомые и незнакомые монеты. На развешанных по стенам картинах были изображены сцены из человеческой, звериной, демонской жизни, а порой и пейзажи, среди которых встречались до того странные, что вряд ли это был мир Сонхи.

Ее то разбирало любопытство – зачем тут собрали эти вещи, что все это значит? – то одолевало желание забарабанить в дверь и сообщить жрицам, что она передумала, пусть ее отсюда выпустят.

Негромкий скрип в сердце маленького лабиринта, погруженного в зыбкий желтоватый полумрак. Резко повернувшись, Зинта заметила скользнувшую в проеме тень.

В центральной комнате, рядом с изваянием Госпожи Развилок, ее ждала старшая жрица храма – высокая, сухопарая, в ритуальном одеянии из темной, как полуночные небеса, ткани с разноцветной ветвящейся вышивкой. На голове серебряный венец вроде того, что украшает статую. Грубоватое, но на свой лад привлекательное лицо пожилой крестьянки ничуть не похоже на изящные лики богини, выточенные неведомым мастером из пепельно-молочного нефрита.

– Чего ты хочешь?

Зинта вздрогнула. Она хорошо помнила голос старшей жрицы: тоже по-крестьянски грубоватый, низкий, но довольно приятный, вполне подходящий для женщины, привыкшей распоряжаться в небольшой общине. Сейчас он звучал иначе – молодой, мелодичный, незнакомый.

Просительница вначале оцепенела, потом опомнилась и низко, в пол, поклонилась.

– Перемены, госпожа.

– Хочешь новую любовь и другого мужа? Есть для тебя суженый, в самый раз друг другу подойдете. Расплатишься за это дюжиной неудач, где и когда – не скажу, так заведено. Невелика цена за настоящую любовь.

– Кто он такой? – оторопело пробормотала лекарка.

– Нет смысла задавать мне вопросы. Хочешь такой перемены?

В душе колыхнулась осевшая на дно горечь. Нет уж, замуж Зинта больше не хотела. Говорите, настоящая любовь? У них с Улгером пять лет назад как раз такая и была. Когда он уверял, что любит ее, потому что никого лучше нет на свете, он вовсе не врал: на тот момент Улгер действительно так думал. Но потом его влюбленность начала выдыхаться, потом он встретил Кариллу, которая, очевидно, оказалась лучше Зинты… Спасибо, обойдемся без повторения пройденного. Одного раза ей за глаза хватит.

– Нет, госпожа.

– Тогда вы с ним разминетесь, и если в будущем ваши дороги снова пересекутся – как сложится, так сложится, не взыщи. Я предлагаю только один раз. Чего же тебе надо?

Ох, если б Зинта сама знала, чего ей надо… Чего-нибудь яркого, радужного, необычного. Не обязательно доброго. Не похожего на нее – вот это обязательно. Чтобы ей не клялись в любви, которая все равно потом закончится, но чтобы она была кому-то нужна, а то с тех пор, как Улгер к ней охладел, она жила словно в стеклянной банке. Чтобы вокруг происходило что-нибудь интересное, как приключения в книжках. И еще путешествовать, побывать в других странах… И чтобы у кого-нибудь рядом с ней – ну, пусть бы у подруги, которая пока еще не появилась, – были всякие любовные похождения, и та бы рассказывала об этом Зинте за чашкой чая с пирожным. И непременно убраться из Апны куда угодно.

Весь этот пестрый сумбур вертелся в голове у Зинты, которая никак не могла подыскать для него верных слов, только смущенно и растерянно моргала, глядя на собеседницу, и наконец вымолвила:

– Мне бы, госпожа, полюбовно разойтись с Улгером и куда-нибудь уехать… В столицу хотелось бы перебраться.

– Как у тебя все наворочено, а с виду – святая простота, – в негромком голосе, напоминающем перезвон стеклянных колокольчиков на сквозняке, промелькнуло едва ли не восхищение. – Есть кое-что в самый раз, как тебе желается. Отправляйся в путь немедленно, иди на закат, никуда не сворачивая. Сочтемся, как выйдешь на развилку.

– Чем я расплачусь? – настороженно уточнила Зинта.

– Тем, что умеешь делать лучше всего, ибо оно в моих интересах. Мне так будет веселее, давно ждала…

Собеседница озорно подмигнула, а потом ее лицо как будто обмякло, словно воздушный шарик, из которого выпустили часть воздуха. Уже другим голосом, вовсе не мелодичным, с хрипловатыми старческими нотками, она заметила:

– Не каждый, кто сюда приходит, удостаивается такой милости, как ты! Идем.

Зинта вслед за жрицей поднялась из подземелья на первый этаж. Вспомнились мудрые рассуждения чтецов-просветителей, и состоявшийся десять минут назад разговор уже казался не то наваждением, не то розыгрышем.

Ей вернули вещи, она снова стянула волосы тесемкой на затылке.

– Ты должна поторопиться, и вот это не забудь, понадобится.

Зинта поблагодарила и пристегнула к поясу фляжку с травяным отваром.

Старшая жрица вышла вместе с ней во двор. При свете дня стало видно, что иссиня-черная ткань ее одеяния кое-где заштопана, а цветные нити фрактальной вышивки поблекли.

– Спасибо вам за доброту, госпожа. Так я должна идти прямо на запад?

– Не идти, а бежать со всех ног, иначе можешь не успеть.

Поклонившись на прощание обветшалому каменному храму, Зинта зашагала по улице. Куда «не успеть» – к развилке? Гм… Похоже, что Улгер ее сегодня дома не дождется.

Осенило ее после второго перекрестка. Для чего может понадобиться фляжка с целебным отваром? Что Зинта Граско умеет делать лучше всего?

И в каком случае лекарь может «не успеть»? В одном-единственном…

Задумчивость с нее как ветром сорвало. Зинта ускорила шаг: нет уж, не успеть на помощь пациенту – этого она не может себе позволить.

Как бы наш мир

Это чертово городище называлось Олле’Кулаун-Пьяго. Сумасшедшее нагромождение каменных блинов занимало три квадратных гигола, если по-местному, или около двух квадратных километров, если по-человечески. Словно какой-то обкурившийся великан соорудил из расплющенных валунов не пойми что, а потом ушел, позабыв о своих игрушках.

Сабен перед дельцем нажевался заначенного чирхменя и разнылся, что ему здесь не нравится. Мол, все тут какое-то хлипкое, отсюда можно провалиться черт-те куда, и он-де чует свою смерть. Приехали, называется. Это камни-то ему «хлипкие»! По причине очевидной невменяемости пистолет Сабену решено было не давать, а то мало ли, что еще ему втемяшится.

Пистолетов грымза добыла три штуки – два лазерника и поеденный ржавчиной антикварный револьвер.

– Не забудьте про контрольный выстрел в голову, – напутствовала она генеральским тоном, оглядывая своих наемников брезгливо и придирчиво. – Он всегда делает назло, если не добьете – выползет, позовет на помощь и устроит нам неприятности. Заказ будет считаться выполненным после того, как его мозги расплещутся лужей, чтобы их можно было собрать только половой тряпкой.

Во завернула… Лютая баба, чем дальше, тем больше они в этом убеждались. Графиня Жозефина Мангериани любила фильмы о пиратах, каждый вечер крутила их перед сном у себя на втором этаже, и наверняка ей хотелось самой ходить в рейды, брать заложников, выколачивать выкуп, взрывать ограбленные корабли. Завидует небось, когда в кино про это смотрит.

– И хоть расшибитесь всмятку, но заберите письмо, – добавила она напоследок.

Насчет письма – это был ее специальный трюк, чтобы заманить внука в Олле’Кулаун-Пьяго, в ту его часть, где не разгуливают туристы и нет вездесущих леталок с видеокамерами.

Коповские зонды хуже саранчи. Чего там, прихлопнуть парня можно и в городе – если без разницы, будешь потом жить в свое удовольствие, тратя гонорар, или вскорости окажешься за решеткой. И для грымзы, и для четверки гастарбаев разница была. А приборов и знаний, которые позволили бы одурачить полицейскую систему слежения, у них не было, поэтому решили разобраться с пацаном в глухой загородной местности, где нет видеонаблюдения. Другой вопрос, что могло бы там понадобиться Эдвину Мангериани, но заказчица эту проблему решила – подбросила ему письмецо якобы от рыжей Мар.

Хитро сообразила: девчонка в больнице, и ее оттуда не выпустят, пока не закончится курс лечения, а если она позвонит Эдвину или пошлет сообщение с предложением встретиться – могут перехватить, поэтому Мар будто бы написала письмо на бумаге и передала с посыльным. Графиня наняла темнокожего остроухого пацаненка, велев ему сказать, что он племянник больничной санитарки. Бугор после проворчал, что грымза стратег, ей бы и вправду пиратскими делами ворочать. Такая не то что шалопая-внука – президента какой-нибудь планеты или галактической корпорации ликвиднет так, что секьюрити только руками разведут.

– После дельца ни шиша не пьем и не жуем у нее в коттедже, – Труш об этом уже толковал, но теперь, впечатлившись, решил на всякий случай повторить. – Станет угощать – не берите, только делайте вид. Хавать будем в городе, а кто захочет горло промочить – дуй до забегаловки или до питьевого фонтанчика. А у нее ни газировки из бутылок, ни воды из-под крана, ни-ни. Все поняли почему?

Чего уж тут не понять.

И он же, Труш, спросил у хозяйки:

– А внук ваш туда придет? Надо быть придурком, чтобы сорваться и побежать на свидание к сопливой малолетке, которая тебе письмо написала на бумажке, словно в историческом кино.

– К этой – придет! – Глаза грымзы, цветом напоминавшие тусклую рыбью чешую, победно сверкнули. – Он и есть придурок. Он помешан на их семейке. Странная семейка, все ненормальные, а он к ним так и льнет, хотя его там не сильно жалуют.

– Точно ненормальные, раз отпускают малолетку одну, еще чего-нибудь не того случится, – поддержал разговор Рухлян.

– Она под охраной, – заказчица зыркнула на него с подозрением. – Что-то засекреченное, непонятно что, ее отец служит в Космополе, вот и устроил для своей дочери. Если кто-то к ней сунется с нехорошими целями, попадет или в психушку, или в реанимацию, уже бывали случаи… Так что не лезьте к ней, а то и себе, и мне нагадите.

– Мы и не собираемся, – с укоризной покосившись на младшего товарища, заверил Бугор.

Они изнывали в засаде на краю Олле’Кулаун-Пьяго, и Рухлян думал о том, что хорошо бы все это поскорее закончилось, промелькнуло бы за секунды, как в кино. Он еще ни разу не убивал людей, и ему было порядком не по себе. Начал думать о приятном: вот получат они с грымзы деньги, и он не станет попусту шиковать, потратит честно добытую мазуху на освоение какой-нибудь нужной специальности, а остальное отложит на дальнейшее обустройство. Он же не собирается всю жизнь болтаться в миграх. Где-нибудь осядет, как представитель востребованной профессии, получит визу, женится на красивой длинноногой блондинке, но не на всякой, а чтобы с ней можно было душевно поговорить, чтобы она была хороша в постели и умела готовить не хуже кухонного автомата. Уйдя с головой в эти приятные планы, он на мгновение даже забыл о том, зачем пришел сюда вместе с подельниками. Невмоготу столько ждать… А Сабен сидит напротив с такой физиономией, словно и вправду чует свою смерть. Жалко беднягу, если он не жилец, зато Рухлян будет жить долго и небедно, сегодняшнее предприятие – его первая ступенька к достойному существованию.

Пыльные камни до того разогрелись на солнцепеке, что дотронуться – и то горячо. Явственно пахло чем-то сухим, будто сброшенная кожа, и в то же время по-звериному ярким и острым, как в террариуме. Ящерицами, наверное, хотя не было видно ни одной ящерицы.

Бугор размышлял о том, что парень, скорее всего, не появится, чего он тут потерял? Ничего, хоть тресни. Досадно, если сегодня все обломается, уж больно местечко подходящее. Вряд ли кому-то придет в голову, что убийство было заказным. Спишут на то самое, о чем грымза говорила своей приятельнице, на опасные порочные связи несовершеннолетнего поганца. Разборки на почве ревности и все в этом роде. Тьфу. Главное – забрать письмецо, чтобы ничто не порушило эту версию.

Над сияющим горизонтом неспешно ползло темное пятнышко, словно жук по стеклу, – межматериковый грузовоз. На большой высоте скользили и другие машины-мошки, но внизу было пусто, и ни одного коповского видеозонда. Платежеспособные туристы паслись на другом краю циклопического каменного городища, здесь даже их голосов не было слышно.

Сабену становилось чем дальше, тем хуже, скверное предчувствие клещом вцепилось в его душу. На всякий случай он мысленно попросил прощения за свои грехи и постарался настроиться на благостный лад. Чирхмень – не просто дурь. Шаманы коренного народа Беоры, странного, малорослого и малочисленного, жуют его, чтобы узреть невидимое. Окружающее казалось Сабену зыбким и шатким, будто стоишь на мостках из гнилых досок или растрескавшегося пластика, и все это хозяйство под ногами ходит ходуном. Один неверный шаг – и провалишься. Не под землю, а вовсе непонятно куда, уж такое тут место. Беорские туземные шаманы сказали бы, в чем дело, если бы захотели, они в этих вопросах ушлые. Когда Сабен попытался предупредить товарищей, его обругали торчком.

На источающих горьковатый аромат травянистых кустиках смирно сидели членистые насекомые длиной с мизинец. То ли грелись на солнце, то ли подстерегали добычу, которая все не шла и не шла, совсем как Эдвин Магериани.

Трушу мучительно хотелось курить, не мог он без этого, но тогда вся маскировка псу под хвост. Он для себя решил, что главная роль за ним. Ему, в отличие от подельников, уже доводилось убивать – чтобы добыть чуток денег на курево, а то и ради пачки сигарет, но в те разы все происходило вдругорядь, и пожива была невелика, а сейчас кусок предвидится жирный. Опыт – великая штука, Труш чувствовал себя почти профессионалом. Заскорузлые пальцы привычно лезли в карман – вытащить окурок, но он понимал, что нельзя, и его руки суетливо шевелились, а спекшееся смугловатое лицо оставалось неподвижным.

Слепящее солнце ползло к зениту, отнимая у четверки гастарбаев остатки тени.

Золотисто-изумрудный двухместный «Сюрикен», разрисованный под чешую, пошел на снижение. Его машинка.

Он сел не на площадку внутри исполинской короны из желтовато-серого песчаника, с источенными временем покосившимися зубьями, а в стороне, за причудливым каменным столпотворением. В письме было сказано, чтоб на площадку, но Эдвин Мангериани стремился оправдать свою репутацию стервеца и в принципиальных вопросах, и по мелочам.

– Окружаем клиента, – деловито распорядился Бугор. – Вы, если чего, стреляйте, а если его встретим я или Сабен – отвлекаем разговорами, пока не подтянутся остальные. Понял, Сабен? Пошли!

Лазерники он отдал Трушу, который обмолвился, что у него есть опыт, и Рухляну, молодому, зоркому и смышленому. Себе оставил ржавый револьвер. С умыслом: если их возьмут, суд учтет степень участия каждого, и тот, кто не убивал, получит меньший срок. Бугор всегда отличался дальновидностью. Древний револьвер годился только на то, чтобы пугнуть противника, а жать на курок этой сомнительной штуки обойдется себе дороже.

Петляя среди пышущих полуденным жаром глыб, они двинулись туда, где посадил свой пижонский «Сюрикен» Эдвин Мангериани. Лишь бы пацан не понял и не сбежал.

У Сабена живот подвело от ужаса. По-настоящему подвело, до сортира бы продержаться, но сортира тут не было, и он с отчаянным всхлипом сполз на корточки у подножия кособокой каменной орясины. Понял, что расстегнуть «молнию» и стащить джинсы попросту не успеет. Обделаться перед смертью – это позор, но хотя бы не грех. У него теперь есть веская причина, чтобы не участвовать в расправе, и он не отяготит свою душу убийством, а штаны потом застирает в зеленовато-бурой речке с тростниковыми берегами, протекающей неподалеку от Олле’Кулаун-Пьяго. Если останется жив.

Потеряв из виду товарищей, Рухлян пробирался среди пыльных мегалитов наугад. Ему-то и повезло, если это можно назвать везением. Совсем рядом он услышал негромкий голос:

– Мар, ты где?

Под ногой у Рухляна, словно в ответ, хрустнул камешек.

– Ты напрасно смылась из больницы. Ты написала, что хочешь рассказать мне что-то важное… Хватит изображать прячущегося сфинкса, выходи!

Рухлян осторожно выглянул из-за камня – и увидел его. Эдвин тоже его увидел и отскочил раньше, чем гастарбай успел нажать на спуск. Он оказался сложным клиентом.

Убить плохого парня – это хорошо. Заткнув этим доводом свою некстати встрепенувшуюся совесть, Рухлян направился в обход. Он старался войти в азарт, почувствовать себя охотником, и это почти получилось, когда что-то тяжело ударило в голову. Или голова сама собой стукнулась о камень?.. Кто-то помог Рухляну опуститься на землю, он машинально ощутил благодарность, а потом перед глазами блеснуло лезвие ножа. Впрочем, оно сразу же исчезло из поля зрения, чтобы предупреждающе впиться в горло.

– Говори тихо. Что вам от меня нужно?

– Ничего, – выдавил растерявшийся Рухлян.

– А Марсия где?

– В надежном месте. С тобой хотят поговорить, и потом ее отпустят, понял?

– Как вам удалось до нее добраться?

– Из больницы забрали. Подкупили там кое-кого, не проблема.

Рухлян блефовал, припоминая кино с похожими ситуациями. Заговорить ему зубы – и рвануться, отобрать назад свой лазерник и нож заодно… Это же всего-навсего шестнадцатилетний пацан, не какой-нибудь профи.

– Из какой больницы? – вкрадчиво поинтересовался Эдвин.

От него пахло дорогим парфюмом, стыд и срам для парня.

– Из той, куда ее положили. Ты чего, придурок?

– А в какую больницу ее положили? Напомни, сделай одолжение.

– Сам знаешь.

– Я-то, может, и знаю… Как вам удалось пройти мимо телохранителя Мар?

– Ее телохранитель уже покойник, – нашелся гастарбай.

– Что верно, то верно, только он уже шесть лет как покойник. Кто вас нанял?

Малость сбитый с толку, Рухлян все же решил, что пора, парень ждет ответа на вопрос, а не атаки. Он рванулся – и прижатое выше кадыка лезвие пропороло кожу.