Текст книги "Рудольф. На основе реальных событий. Часть 1"

Ночью, уже лежа под одеялом, Рудольф представил себе, как это все могло бы быть. Поход в город, женская ласка… Возбуждение охватило его, но следом, стоило представить себе медицинский кабинет и специфические запахи лекарств, пришла холодная волна успокоения. Не хватало еще перед Мишиным опозориться! Живя в Санкт-Петербурге, Рудольф многое узнал и многое услышал сам, да и Мария между делом просвещала молодого любовника, не желая прихватить от него заразу.

Конон ворочался рядом и явно не мог уснуть. Потом не выдержал:

– Думаешь, правильно не пошли?

– Уверен. Эта девица за день встретится с двумя-тремя парнями. А повезет, так и с десятком. Как считаешь, она часто бегает к доктору? Город маленький, не спрятаться, все на виду…

– Ты, конечно, прав, Рудя. – Конон потянулся на кровати и вздохнул. – Но соблазн имеет место быть.

– Имеет, – Рудольф усмехнулся. – Ты лучше о полетах думай. Представляй, как сам сидишь за управлением…

Рудольф зевнул и покосился на окно. За окном мело. Вторая половина ноября – зима. Уже год прошел, как он в армии, и сколько всего случилось за это время! Муштра, холод, потом Присяга, авиаотряд, полеты… Двигатель «Гном», который он скоро сможет собрать и разобрать с закрытыми глазами… Казалось, за этот год прожита целая жизнь, и было немного странно вспоминать Санкт-Петербург, Калашникова, Марию… Та жизнь казалась совершенно нереальной, призрачной. Только редкие письма из дома и от Нелли напоминали, что она вообще существует. Потому что настоящая жизнь – вот, здесь и сейчас…

– Рядовой Калнин!

– Я! – Голос поручика Воробьева оторвал от размышлений. Он вскочил.

– Ты у нас главный специалист по автомобилям. – Поручик смотрел немного насмешливо. – Какие немецкие автомобили знаешь?

– Бенц, Гаггенау, Даймлер… Бюссинг… Мерседес. – Рудольф вспоминал восторженные рассказы о Санкт-Петербургской выставке 1910 года, на которую он не мог попасть, служа у Фрорина в Корытово, и автопробег 1910 года, который в июне прошел через Псков. Вспоминал и о виденном за полтора года у Калашникова…

– Отлично, – Воробьев кивнул. – И все же впредь прошу слушать внимательнее. Садись.

Сегодняшняя лекция по автомобильному делу в армии проводилась для всей роты. Поскольку на улице было холодно, набились в учебный класс. Надышали, стало жарко и душно. А Воробьев, при достаточно незлобном своем характере, преподавателем и лектором был никудышным. Слушатели скучали, хотя темы были интересными: действия автомобильных отрядов, бронированные автомобили… Впрочем, за этот год Рудольф прекрасно понял, что сердце его навсегда отдано аэропланам. Автомобиль сейчас, с позиции нижнего чина авиаотряда, воспринимался как что-то простое и понятное, обычное, пройденное и оставшееся за спиной. На подхвате – аэропланы возить.

С другой стороны, аэроплан может быть и опасным. И не только в полете… Рудольф вспомнил, как неделю назад, пользуясь неожиданно теплой сухой погодой, роту построили на плацу, и подпоручик Гартман зачитал приказ командира 2-го Сибирского корпуса генерал-лейтенанта Алиева о подвиге ефрейтора из третьего взвода, Петра Четвертака, который находился в командировке в Варшаве. Рудольф видел Петра в начале службы, но почти не помнил: из роты тот уехал в середине января, когда молодые солдаты только привыкали к армейской службе. Голос адъютанта звучал торжественно:

– …во время пожара, происшедшего на маневрах Варшавского военного округа, не растерялся и вынес из походного ангара бак с горящим бензином, несмотря на то что пролившийся бензин причинил ему ожоги рук и даже лица. Только благодаря такому самоотверженному поступку молодца ефрейтора удалось отстоять воздухоплавательный аппарат и быстро погасить огонь в ангаре. За этот геройский поступок ефрейтор Петр Четвертак произведен командиром 4-й Сибирской Воздухоплавательной роты в младшие унтер-офицеры, а начальником офицерской школы представлен к денежной награде…

Рудольф представил, как сам поднимает горящий бак и тащит из ангара, как горящая жидкость проливается на руки, но тащить нужно все равно, потому что иначе загорятся самолеты… Поежился. Однажды, еще в детстве, когда мама жарила блины, он коснулся подбородком края чугунной сковородки. Очень уж вкусно пахло… Было безумно больно, на подбородке вскочил огромный волдырь, ранка потом долго заживала. А здесь – горящий бензин на руках, на лице. Сколько же ему теперь лечиться! Не дай Бог такое испытать!.. Впрочем, это могло случиться и в обычном гараже, с автомобилями…

Гартман закончил читать, и Рудольф ожидал, что их распустят. Однако этого не случилось. Подполковник Гинейко, оглядев строй роты, заложил руки за спину и сказал:

– Младший унтер-офицер Четвертак достоин уважения и награды. И сочувствия за мучения, которые претерпел. Однако никаких мучений не случилось бы, имей он рядом песок или огнетушитель. Или соблюдай он и другие противопожарные правила. Не случайно на аэродроме есть и бочки с водой, и песок, и багры. Бензин, касторка, спирт, эфир – не игрушки. Аэроплан, как и автомобиль, требует повышенного внимания! И это должны понимать не только служащие в авиационном отряде! Пожар может случиться где угодно. И при подъеме аэростата, и в казарме. Еще раз всем напоминаю: противопожарные правила придуманы, чтобы спасать от огня как людей, так и имущество. Это ясно?

Рота молчала. Гинейко обвел строй взглядом и проворчал:

– Господам офицерам повторно провести по взводам инструктаж по использованию огнетушителя Рекорд… – Он помолчал и кивнул Гартману: – Читайте дальше, господин подпоручик!

Гартман приосанился, перевернул в папке лист, удерживая его пальцем, чтобы не сдуло поднявшимся ветерком, и продолжал:

– Приказ Командующего Иркутским военным округом Генерала от инфантерии Эверта. Во время поездки с особым поручением по Монголии старшего адъютанта штаба вверенного мне округа подполковника Полтавцева при нем состояли 1-го Верхнеудинского полка приказные Евгений Щелкунов и Ефим Черных и казаки Василий Полумощнов, Прокопий Большаков, Ачир Богадаев и Ачир Церенов. По донесению подполковника Полтавцева вся поездка проходила при условиях, подобных военному времени…

Рудольф вздохнул: они постоянно слышали, что на границе неспокойно. Неужели придется воевать с китайцами?.. Тогда прощай, размеренная жизнь аэродрома, обучение, мечты о полетах… Он посмотрел на солнце и на сопки, но тут Конон толкнул его локтем вбок: не вертись, мол. Гартман меж тем продолжал:

– …выносливостью и работоспособностью. На походе 18 октября приказный Черных проявил выдающееся присутствие духа: в то время как Черных управлял головной повозкой, на них бросилась китайская пехота с ружьями и окружила повозки, при этом один из китайских солдат приставил дуло ружья к груди приказного Черных. Черных спокойно обернулся к подполковнику Полтавцеву и спросил: «Прикажете ехать вперед или остановиться?»

По рядам роты пробежал смешок: Гартман выделил слова приказного голосом, и Рудольф, как наяву, представил эту сцену. Китайцы, выскакивающие со всех сторон в ожидании, что русские от неожиданности испугаются и будет чем поживиться, спокойный голос солдата… Ай да молодец, подумал про себя Рудольф. Он снова было посмотрел на сопки, и снова локоть Конона прошелся по ребрам:

– …За такое примерное отношение к службе объявляю названным молодцам приказным и казакам мое спасибо и разрешаю выдать каждому из них по двадцать рублей в награду из экстраординарных сумм, имеющихся в моем распоряжении. Настоящий приказ прочесть во всех ротах, сотнях, батареях и командах.

Рота слегка гудела, перешептываясь. Гинейко опять заложил руки за спину, и все смолкли.

– Монголия рядом, и мы должны быть всегда готовы к внезапным событиям. У нас мир с китайцами, но ухо востро держать нужно всегда. Затем и поднимаем в небо аэростаты, затем и тренируются наши богатыри-летчики. А самообладание и внутренний дух русского солдата нам завещаны предками. От Суворова, Кутузова, Ушакова, Нахимова, от героев Бородинской битвы, Шипки и Порт-Артура. Будьте достойны этого звания, помните о данной Его Императорскому Величеству воинской присяге!

Гинейко помолчал, выдерживая торжественную паузу, а потом будничным тоном закончил:

– Господам офицерам развести нижних чинов на занятия.

В тот же день, уже после построения, они узнали, что командир отряда вместе с поручиком Поплавко уезжают в командировку. Впрочем, для нижних чинов ничего не изменилось: занятия в моторном классе, наряды, строевая, гимнастика – армейская рутина. Разве что мотористов через несколько дней взбудоражила новость: за лето на полетах испарилось больше пятидесяти пудов бензина! Авиаотряд тихонько перешептывался. Все понимали, что, скорее всего, бензин воровал и продавал местным кто-то из нижних чинов. Но кто?

Небольшие деньги водились почти у всех – присылали из дома. Кому по три рубля, кому и по пять. Но пятьдесят пудов… Даже если по два рубля за пуд считать – это сто рублей. Но у них-то не простой бензин, очищенный, он и по четыре рубля пойдет, тем более в Чите. Немыслимые деньги: Рудольф в Петербурге у Калашникова в месяц получал шестьдесят пять, и это было очень много! Однако кто так рисковал и зачем?.. Рудольф с Кононом, тихонько перешептываясь, обсуждали всех. Но так и не смогли кого-то заподозрить.

Пожалуй, самой интересной в декабре стала возможность напечатать самим себе открытки для отправки домой. Поручик Фирсов провел с ними несколько факультативных занятий по фотоделу и предложил, скинувшись, купить фотобумагу с разметкой почтовой открытки на обороте. Покупаешь марку – отправляешь домой все что хочешь. В рамках дозволенного, само собой.

Среди прочих изображений Рудольф выбрал фотографию разбегающейся «восьмерки», со штабс-капитаном Прищеповым за рычагами управления и Фролом позади него в качестве пассажира. На фото был момент перед взлетом, когда пилот еще прижимал аппарат к земле, наращивая скорость. Вот-вот скорость вырастет, и машина плавно оторвется от земли… Как же хотелось ему оказаться хотя бы на месте Фрола! И подняться в воздух вместе с этим прекрасным аппаратом!

Открытку Рудольф решил отправить Нелли, а не домой – просто потому, что именно сестренка могла оценить романтику этой фотографии. Она всегда понимала Рудольфа лучше остальных родственников. И только она одна знала о его желании летать: родителей он пугать не хотел. Родителям он вообще писал только о хорошем: помочь в случае чего они все равно не смогут, а волновать их лишний раз… Зачем? На обороте открытки с Фарманом подписал:

«Сестричка! Поздравляю тебя с праздниками. Смотри, как красиво разбегается аппарат, еще сделает метров пять и плавно подымется в воздух. Это наш учебный Фарман номер восьмой. Я живу по-старому, нового нет ничего. Веселись и будь здорова. Твой брат Рудя».

И написал заветный адрес – город Псков, на Завеличье по Рижскому шоссе, дом Яковлевой, г-же Нелии Михайловне Калнин. Нелли после окончания гимназии жила отдельно, снимая комнату. Совсем взрослая дама!

Фирсов собрал фотографии-открытки и, не читая, посмотрел на изображения. Мотористы выбирали фотографии не сговариваясь. Тем не менее у Рудольфа, Конона, Егора и Ивана картинка была одна и та же. Фирсов усмехнулся в усы, но ничего не сказал. Пообещал отправить в тот же день – это был понедельник, 9 декабря. Письма и открытки шли из Читы в Псков и из Пскова в Читу около десяти дней – почта работала исправно. По расчетам Рудольфа, Нелли получит открытку 21—22-го декабря. И прекрасно.

А еще через пару дней они провожали Фрола Болбекова, Владимира Бовина и Ефима Астраховича. Провожали домой: ребята выслужили положенные три года. Им немного завидовали, за них искренне радовались – все трое старослужащих были знающими и незлобивыми. Ну а Фрол, как сдавший экзамен на летчика, вообще был в отряде непререкаемым авторитетом.

– Что будешь делать дома? – Госповский, прислонившись к стене, задумчиво смотрел на отбывающего домой коллегу по полетам.

– Да как все… – Фрол пожал плечами, аккуратно укладывая немногочисленные пожитки в вещмешок. – Отцу в поле подмога нужна, слабеет год от года.

– И не будешь… летать?.. – Мартын сказал это неожиданно тихо, словно в горле у него вдруг застрял комок. Фрол улыбнулся:

– Да в деревне какие полеты? Там автомобиля-то никто не видел, не то что аэроплана.

– И скучать не будешь? – глаза Госповского удивленно раскрылись. – По полетам, по…

Он запнулся, явно не находя слов. А Фрол улыбнулся еще шире, отчего его карие, слегка раскосые глаза превратились почти в щелочки. Он и так был по натуре спокойным и улыбчивым, а в эти дни, когда служба была уже практически за спиной, стал просто воплощением тихой доброжелательности.

– Некогда в деревне скучать, Мартын. Летом в поле да в лесу, потом сбор урожая, зимой готовишься к весне…

– А ну приспичит? – Госповский не унимался. – Потянет в небо?

Фрол задумался, глядя в угол казармы. Почесал пальцами подбородок, посмотрел на Мартына. Потом махнул рукой, подмигнул и улыбнулся.

– Коли приспичит, найду молодку покрасивей да женюсь. Поставлю новый дом, деток настрогаем… На земле жить – оно вернее, чем птахой в небе порхать.

Госповский, явно не ожидавший такого поворота разговора, замолчал. А Рудольф, внимательно глядя на Фрола и пытаясь поставить себя на его место, ощутил какое-то стеснение в груди. Нет, он не смог бы так просто отказаться от аэроплана, от полетов, от неба. Подняться на вершину, чтобы навсегда потом спуститься вниз и больше никогда не пробовать вернуться? Не стараться подняться выше? Снова стать шоффером в Санкт-Петербурге? Словно не было в жизни аэродрома с сопками на горизонте, запаха выхлопа мотора, работающего на полных оборотах, звука проплывающего над твоей головой аэроплана, подсвеченного заходящим солнцем?..

Вероятно, они с Фролом совсем разные. И Рудольфу, пожалуй, никогда не понять этой спокойной и мощной тяги к земле. А впрочем… Может быть, Фрол просто не хотел откровенничать с Мартыном? Кто знает…

Глава 3. Иркутск

1913. Где-то около Верхнеудинска

– Чаю желаете, молодой человек?

Рудольф зевнул, потянулся и открыл глаза. Пожилой проводник смотрел доброжелательно, как и вчера вечером.

– А станция далеко?

– До Верхнеудинска еще несколько часов, – проводник улыбнулся. – Покушать там успеете, коли есть на что. Стоянка полчаса, и подешевле, чем из нашего ресторана. А скоро будет разъезд, там можно кипятку набрать. Чайник дам, а чайком своим угощу.

Вероятно, проводнику неохота было выходить на мороз, но Рудольф был не прочь проветриться, а заодно и угоститься бесплатным чаем.

– Да, пожалуйста. Скоро разъезд?..

– Четверть часа – и будем. – Проводник кивнул Рудольфу и ушел к себе.

Рудольф повернулся на бок и посмотрел в окно. Там в ярком свете солнечного зимнего утра медленно плыла заснеженная сопка, поросшая редким хвойным лесом. Снег искрился и переливался мириадами ярких блесток. Кое-где видны были невысокие скальные обрывы – метра три-четыре. Поезд поворачивал, показалось ровное белое поле – судя по всему, излучина замерзшей и покрытой льдом реки. А за рекой вставали горы, освещенные поднимающимся солнцем. Не такие высокие, как он видел по дороге в Читу, но уже и не сопки. Молодой человек сел, заново скатал шинель и прислонился спиной к стене. Соседняя полка пустовала, и сидячие места – тоже. Из-за тонкой стенки слышался чей-то раскатистый храп. В вагоне было прохладно, но не холодно. А сейчас еще и чаю можно будет выпить… После года жизни в казарме все это казалось неслыханной роскошью.

…Прошло православное Рождество, потом Новый Год. Занятия в моторном классе и в команде слесарей, куда Рудольфа зачислили в начале декабря, шли своим чередом. Как-то на занятии Фирсов обмолвился, что летать в этом году начнут рано – в марте. Будет холодно, но уже не так, как сейчас. Всего два месяца! Эта новость вызвала восторг, особенно у «летчиков» – так теперь называли группу, которой было обещано обучение. Иван Красюк, Егор Крякин, Конон Федоров и он сам – Рудольф Калнин. И, конечно, радовался Мартын Госповский. А вот у остальных мотористов и прочих нижних чинов особого энтузиазма не возникло: работать с двигателем на морозе не сахар. А большой сарай, который теперь именовали ангаром, не прогреешь, как ни топи.

Шестого января объявили об очередном повышении в званиях. Госповский, который получил ефрейтора, ходил радостный, подкручивая ус. Никольского не было в Чите, а штабс-капитан Прищепов, считавший Мартына лучшим из своих учеников, смотрел на его конфликты с Уставом если не сквозь пальцы, то по крайней мере намного спокойнее. Впрочем, вероятно, и у подполковника Гинейко не было зуба на Госповского, раз уж он позволил повторно зачислить бузотера в унтер-офицерский класс. Тем более что на занятиях Мартын вел себя образцово, да и в кабак покуда не захаживал – возможно, спускал все деньги на неприхотливых читинских барышень.

Все шло своим чередом, и вдруг во вторник, 7 января, после утреннего построения, Прищепов подозвал Рудольфа к себе. Видно было, что он расстроен:

– Калнин, после обеда собери вещи. Поедешь в Иркутск.

Рудольф почувствовал, что пол казармы под ним заколебался. Или так показалось? Сердце глухо стукнуло. Что происходит? На его невысказанный вопрос Прищепов только усмехнулся.

– Тебя затребовал Командующий округом. Лично тебя. Ему нужен шоффер на машину.

– Но… – Слова застряли в горле. Прищепов, вопросительно посмотрев на него, грозно вскинул бровь. И только убедившись, что Рудольф молчит, продолжил:

– Ты все правильно понял. С Командующим округом не спорят. Это приказ. Уезжаешь в Иркутск сегодня вечером. После обеда я выдам тебе деньги на дорогу, билет и проходное свидетельство. Это твой главный документ, не потеряй. Если остановит жандарм – покажи, но не отдавай. Командовать тобой полиция права не имеет. В Иркутске на вокзале найдешь коменданта или военный патруль. Покажешь предписание, тебя доставят в Штаб округа и далее по команде. Мы дадим телеграмму, что ты выехал, там будут знать. Все ли понял?

– Так точно, – ответил обалдевший Рудольф, который, само собой, понял только с пятого на десятое. В голове вертелась единственная мысль: а как же полеты?.. И он осмелился: – Разрешите вопрос…

– Не разрешаю, – Прищепов покачал головой. – Не знаю сам. Надеюсь, что до лета. Может быть, в конце весны тебя отпустят. А может быть, и насовсем оставят. С Командующим не спорят.

Он внимательно посмотрел на убитого горем Рудольфа и смягчился:

– Командующего вежливо просят, рядовой Калнин. Причем просят, когда он в хорошем настроении сам поинтересуется, не надо ли тебе чего. И чтобы перед тем у тебя все было идеально. Смотри, не подведи там нас!

…До вечера Рудольф был как в тумане. И вот они с Кононом, Иваном и Виталиком, которым Фирсов разрешил проводить «героя-моториста», подошли к читинскому вокзалу.

– Не грусти, Рудя, – Конон хлопнул отъезжающего по плечу. – Авось, скоро отпустят назад. И полетишь.

Рудольф только вздохнул. Посмотрел на друзей, по очереди обнял каждого… Все это было как во сне. Он совершенно не желал становиться снова шоффером, тем более за тысячу километров от Читы. Только вот выбора у него не было. Напоследок Конон хлопнул его по плечу еще раз, и Рудольф, поправив вещмешок и поглядев на часы, пошел к зданию вокзала, а через него прошел на платформу. Жандарм на входе покосился на него, но спрашивать документы не стал. Видно, что не дезертир, а раз идет деловито – значит, уезжает с билетом.

Поеживаясь, Рудольф вышел из здания вокзала на улицу и по широкой центральной лестнице спустился на платформу, к которой уже подходил вечерний пассажирский. Паровоз попыхивал, клубы дыма и пара окутывали его, словно это был сказочный дракон. Состав замедлил ход и плавно остановился, скрипя тормозными колодками. Открылись двери вагонов, и несколько пассажиров, те, кто не боялся мороза, вышли на платформу и направились в здание вокзала: за полчаса стоянки можно успеть поужинать в ресторане или на худой конец в буфете.

На платформе не осталось никого, только светили с неба яркие читинские звезды, которые лишь слегка затмил свет неярких фонарей, стоявших вдоль платформы. Молодой человек двинулся вдоль вагонов первого и второго класса – новеньких, с заклепками по толстому металлу в нижней части. Говорят, они выдерживают прямой винтовочный выстрел. Потому и ездят тут, вдоль китайской границы. Мало ли что…

Вагоны первого класса были синими с вертикальными желтыми полосами вдоль окон, вагоны второго класса – оранжевыми, тоже с желтыми вертикальными полосами. Его вагон был дальше – не такой солидный, но вполне приличный микст, то есть вагон наполовину второго, а наполовину третьего класса. Третий класс был зеленым, с красными полосами. Второй класс – тоже оранжевым. Из трубы вагона вился дымок, пахло угольком.

Ему был нужен третий класс. Проводник, одетый в форменный мундир, встретил вежливо, даже ласково. Проверил билет в свете фонаря с горевшей внутри свечой, проводил Рудольфа к спальному месту. В отсеке никого не было, и солдат положил вещмешок на соседнее спальное место, слегка лоснившееся новенькой, еще не затертой кожей в лучах станционного фонаря, который наискосок светил в окно. Проводник зажег свечу в таком же фонаре, подвешенном на специальном крюке, стало светлее. Потом еще раз уточнил:

– Значит, до Иркутска?..

– Так точно, – Рудольф кивнул, разматывая башлык, расстегивая ремень и снимая шинель: после уличного мороза в вагоне было жарковато.

– Ну и хорошо, – Проводник улыбнулся. – Выспитесь, и, наверное, без соседей поедете. Разве что в Верхнеудинске кто подсядет… Тюфяк с простыней возьмете?

– С удовольствием, – Рудольф оживился. Спасибо папе, тот как чувствовал: прислал перевод перед Новым годом. Так что деньги пока были. – Возьму.

Проводник просиял, кивнул и пошел за постелью.

1913. Иркутск

Чем ближе к обеду – тем выше становились горы. Рудольфу казалось, что он узнает высокие вершины, которые видел чуть больше года назад на пути в Читу. А может быть, они просто похожи? В Верхнеудинске он наскоро перекусил в здании вокзала, а когда поезд пошел дальше, солнце стало садиться. Это было очень красиво: пламенели бело-розовым заснеженные великаны, контуры которых четко выделялись на фоне темно-синего неба. Вблизи от путей видны были скальные обрывы, и стволы чудом держащихся на них отдельных сосен казались ярко-красными.

Потом стало темнеть. Они еще два раза пили чай с проводником, Рудольф с удовольствием бегал за кипятком на разъездах. Добродушный, пусть и хитроватый, немолодой мужик ему нравился. Тот все жалел, что по южному берегу Байкала поезд идет ночью и красоты озера не видно. И рассказывал про Порт Байкал, где из озера вытекает Ангара. Байкал покрыт толстым слоем прозрачного, голубого в дневном свете льда, а быстрое течение Ангары лед смывает, и можно от берега подойти по льду к самой кромке, дальше которой уже свинцово-серые волны Ангары. Если не боишься, конечно: упасть в стремительно текущую ледяную воду – верная смерть…

…Проводник потряс Рудольфа за плечо: пора. Поезд притормаживал, за окном проплывали огни пригорода. Быстро оделся, взял вещмешок – готов. Половина шестого, еще темно. Спросонья по телу пробегала легкая дрожь. Спал хорошо, спокойно. А вот сейчас изнутри начинало пробиваться легкое волнение. Обслуживать машину Командующего – не шутка. И через пару часов он ее увидит… А впрочем, автомобиль и есть автомобиль. Справлюсь, подумал Рудольф. У Калашникова, небось, пострашнее было. Сначала надо попасть в Штаб округа…

Все устроилось довольно легко. Не успел Рудольф, тепло распростившись с проводником, подойти к зданию иркутского вокзала, которое было раза в два больше читинского, как его окликнул стоявший у дверей солдат, закутанный в башлык:

– Калинин? Из Читы?

– Калнин, – поправил Рудольф. Потом подумал и добавил: – Из Читы. Машину обслуживать.

– Калнин? – солдат наморщил лоб. Потом хмыкнул и махнул рукой: – Ну, пошли.

Они вышли на площадь, вдоль которой дул пронизывающий ветер, потому что вокзал располагался на берегу Ангары. Впрочем, было еще темно, и река впереди только угадывалась: городские огни были отделены от вокзала широкой темной полосой открытой воды, на которой кое-где дрожали их отражения. Рудольф поежился, а солдат, встретивший его, снова хмыкнул:

– У вас что в Чите, теплее? Сегодня еще ничего, вот на Новый год было хуже. Нам сюда, – и он показал на стоявшую с краю привокзальной площади пролетку. – С ветерком прокатимся, как господа. Для тебя расщедрились, так бы по мосту пешком топали, вот где пропасть. Дует там знатно…

…В гараже он первым делом увидел грустного солдатика, которому помогал заводить машину в Чите. Невысокого роста, худенький, белобрысый, веснушки вокруг слегка вздернутого носа. Сейчас он глядел не так растерянно, но хмурился все равно.

– Рудольф. – Понимая, что нужно завязывать нормальные отношения, протянул руку первым.

– Николай. – Ответное пожатие было слегка вялым. – Ты устроился?

– Показали нары, завтраком накормили. – Рудольф пожал плечами. – Мы же там живем, в полковой казарме?

– Да как получится, – Николай неопределенно повел рукой вокруг себя. – Иногда и тут ночую… Ночуем. Там, в дальнем конце, есть каморка.

– А что случилось-то? Зачем меня из Читы выписали? – Рудольф задал мучавший его вопрос.

– Да холера эта, Руссо-Балт. – Тут на лице у Николая впервые проступили эмоции. – Как ниже минус пятнадцати, не заводится. Ничего с ним поделать не могу. И свечи смотрел, чистил, как ты показал, и грел его. На Новый год стояли. До пятого. Думал, шестого января заведется…

Он понурил голову и вздохнул. Потом продолжил:

– Два раза ефрейтора давали, а потом обратно в рядовые. Все из-за холеры этой. – Он кивнул куда-то вбок. Вероятно, «их» машина стояла там. – В общем, не завелся он шестого. Алексей Ермолаевич долго кричал… А потом приказал тебя из Читы доставить. Не хочу, сказал, всю зиму без машины быть. Такие дела…

– И вот я здесь, – медленно протянул Рудольф. – Ну, показывай. Подменка-то есть? Во что переодеться?

– Пошли. – Николай махнул рукой.

…Мотор разобрали почти весь. Рудольф решил подойти к делу всерьез, как когда-то с грузовиком «Заурер». Проверяли свечи, провода, подключения, масло, трансмиссию, ходовую. Николай оказался толковым, но немного мечтательным. Чувствовалось, что работа на технике – не самая сильная его сторона. А автомобиль был Рудольфу знаком еще по Петербургу. Этот двигатель он мог с закрытыми глазами разобрать и собрать снова. Правда, здесь были морозы. Застывало масло, провода теряли искру… Рудольф, вспоминая заветы старого мастера, обучавшего его самого, твердил Николаю:

– Если есть искра и есть в цилиндрах бензин – заведется. Карбюратор – это уже потом. Главное искра. И бензин…

Наконец, он решил, что двигатель готов. Однако на морозе тот все равно отказался заводиться – специально выкатили машину из мастерской, на проверку, и дали остыть. И впрямь холера! Тогда Рудольф решил испробовать рецепт, о котором говорил поручик Фирсов: добавить в бензин немного спирта и эфира. К сожалению, в отличие от авиационного отряда, в гараже Штаба округа ни того, ни другого не было. И они пошли на склад.

Там их, как водится, послали: с чего это двум нижним чинам спирт с эфиром понадобился? Али к барышням сходить? Али преступление учинить? Но Рудольф стоял на своем: для обслуживания автомобиля Командующего нужен спирт. И эфир. Он невозмутимо вопрошал. Фельдфебель отказался выдавать требуемое без ведома старшего? Отлично, кто у вас старший? Толстый поручик, к которому они в итоге попали, оторопел, пригрозил кулаками, а потом решил отправить обоих под арест. За наглость. Но Рудольф спокойно и уверенно объяснил: автомобиль Командующего без спирта и эфира не поедет. И когда у них спросят, почему машина не завелась в мороз, придется объяснять, что потребного ему не дали на складе…

– Я думал, посадит, – таща в гараж небольшой бидон со спиртом, Николай качал головой. – Так орал…

– Ну не посадил же, – Рудольф ухмыльнулся. – Ему тогда самому Генералу от инфантерии пришлось бы объяснять, отчего да как машина не заводится… А мы что? Мы ничего. Как скомандуете…

Николай покачал головой: он явно не приветствовал поведения «этого психованного читинца»…

Ранним утром 13 января 1913 года, в понедельник, генерал от инфантерии Алексей Ермолаевич Эверт собирался к выходу на службу. Он был мрачен: прошедшая ночь была звездной и морозной. Наверняка температура падала ниже минус двадцати пяти. А, следовательно, автомобиль сегодня опять не будет подан, и его планы по инспекции казарм и прочих заведений гарнизона опять придется откладывать и менять.

В мрачных мыслях генерал, едва кивнув служанке и запахивая на шее башлык, вышел на крыльцо и, к удивлению своему, обнаружил на улице их штабной автомобиль, который мирно урчал под посветлевшим небом. За рулем машины сидел закутанный до глаз в башлык невысокого роста солдатик, которого Эверт сразу не узнал. Не Николай. Увидев Командующего округом, шоффер легко выпрыгнул из машины, распахнул пассажирскую дверцу и почтительно застыл.

– Ты что ли из новеньких? – спросил Эверт угрюмо, вглядываясь в веселые серые глаза.

– Рядовой Рудольф Калнин, Ваше Высокопревосходительство! – бодро отрапортовал солдатик, вытягиваясь в струнку.

– Калнин? Латыш? – Эверт вспомнил давешние новости по хозяйственному управлению о скандале, который учинил латыш-механик, требуя на складе эфир и прикрываясь его, Эверта, именем. Генерал как раз собирался начать день с наказания нахала. – Так это ты вчера буйство на складе учинил?

– Эфир был нужен, чтобы аппарат на холоде завести, – Рудольф, все еще стоя по струнке, позволил себе слегка развести руками. – Вашему Высокоблагородию машина нужна. А сегодня холодно. Бензонасос не тянет.

И тут Эверт вспомнил. Это же тот самый чудо-моторист из Читы, которого он потребовал отправить сюда неделю назад!

– Так ты из авиаотряда? Из Читы?

– Так точно, Ваше Высокопревосходительство! Прислан для обслуживания вашего автомобиля!

Эверт, все еще хмурясь, хмыкнул, уселся на переднем сиденье кабины и запахнул на ногах плед, до того предусмотрительно лежавший на сиденье.

– Ну ладно, – проворчал он и завозился, устраиваясь. – Знаешь, где штаб округа? На Медведниковской?

– Так точно, Ваше Высокопревосходительство! – Рудольф кивнул, с силой наваливаясь на тугой руль и включая передачу.

Машина тронулась и резво покатила по горбатым улицам, кое-где уже освещенным встающим солнцем. В воскресенье утром выпал свежий снежок, и город сегодня смотрелся празднично. Настроение Эверта стало быстро улучшаться, словно яркие лучи выгоняли из его души мрачные ночные мысли.